Кости

      Все самые запоминающиеся и романтичные встречи почему-то стандартно изображают летом. Летом картинно развевается подол платья из-за лёгких порывов ветра, летом отлично играется на акустической гитаре, обязательно на облезлой скамейке где-то в некоем подобии парка. Летом проще улыбается, проще говорится, проще влюбляется... всё проще.       Я лениво наигрывал тогда на акустике близких по духу Alai Oli, щурился из-за песка, который обязательно летит в глаза при любом ветре, плавился под жарким солнцем, — откровенно говоря, любил жизнь во всём её проявлении. Она в своём лёгком цветочном платье шла мимо, придерживала пальцами тогда ещё рыжие непослушные пряди и улыбалась как раз под моё гитарно-ироничное «не грусти». Всё как в фильмах, в лучших жанрах русской романтики.       Момент нашего знакомства не на уровне взглядов и неловких улыбок был достаточно... глуповатый. Я вёл себя как обычно и потому спиной чувствовал напряжение, ибо как не прослыл серьёзным молодым человеком. Ничего не скажу про интеллект, но она частенько смеялась и звала меня «дураком», возможно это о чём-то да говорит. Помню шел рядом, но задницей к миру и лицом к ней. Ничерта не видел, играл какую-то ненавязчивую чушь, практически подпрыгивал на месте, когда в очередной раз удавалось добиться её улыбки. Мы так и прогуляли до позднего вечера: прекрасная Настя, придурковатый я, замученная гитара.       Как только солнце уплывает за горизонт, становится легче дышать и словесный поток не останавливается, только становится слегка серьёзней и откровенней. Я будто знал её тысячу лет, как верят и любят упоминать корейцы: «мы были знакомы в прошлой жизни и обещали не забывать друг друга в будущей». Не было никаких опасений, даже время не чувствовалось... Из-за этого вышел сумбурный диалог: — А что у нас по времени? — тихо уточнила она, будто бы проснувшись. Я в своей типичной манере непринуждённо ответил: — Да в принципе всё время мира, — и тут же услышал смешок с последующим уточнением. — Хорошо, а сейчас какой конкретно час? Замялся, посмеялся, посмотрел на часы, ответил и... решил почему-то сыграть неизвестную миру «Этажи». Как-то так мы перешли к гримасам и темам посерьёзней.       В советские времена я бы прослыл бездельником. Определённо был бы расстрелян или сидел в тюрьме. Не силён в истории, возможно это была бы и не тюрьма, но точно какое-то наказание. Подвёл бы всех родных, ничего не добился и сгинул незапомнившимся. Сейчас... времена не советские, но суть приблизительно та же. Набившая всем оскомину свобода слова имеет место быть в детских фантазиях и наивных умах. Я причислял себя к последним. Добавил бы ещё несколько характеризующих слов, да смысла нет. Прекрасно подходит фраза: «слабоумие и отвага».       Ещё безумно по душе философия или сложившиеся стереотипы о творческих людях, в основном музыкантах. Все эти наркотики, аура страданий и боли, ноль загадочности, куча пафоса и ложной мудрости. В подростковом возрасте наркотики и музыканты для меня были неотъемлемым атрибутом, поэтому я сейчас такой тощий, наверное. Прокурил все лёгкие, прожёг органы весёлыми вечерами, хорошенько отполировал свою душеньку амфетамином. Почему им? Потому что заряд бодрости больше, чем от нескольких литров энергетика. Не обязательно пробовать на себе, достаточно прийти на какой-то закрытый рейв и понаблюдать за некоторыми персонажами.       Я творил. Подрабатывал в сфере графоманства и напрасного бумагомарания; адекватно это зовётся журналистикой. Любил остросоциальные темы, однако занимался в основном скучной повседневностью, чтобы набраться больше опыта у коллег постарше, втереться в доверие начальству и заработать репутацию раздолбая, который и мухи не обидит. У самурая нет цели, только путь. А у меня цель была, не было нормального пути. Когда познакомился с Настей, без памяти влюбился, через моментально пролетевших полгодика съехались и бесповоротно влюбились... не боялся. Я часто слышал, что не боится тот, кому нечего терять. Я знал, что теперь могу потерять целую жизнь в её лице, но всё равно не дрожал от страха. Слабоумие и отвага, помним же?       Мою любимую дурочку не смущали лёгкие наркотики, игры на гитаре по ночам или на рассвете вдохновения ради, радикальные взгляды, приправленные толикой индуистской религии. Мы метафорически вынули свои сердца и объединили в одно: общее сердцебиение, общая циркуляция крови, общие мечты, одна на двоих жизнь. Когда кто-то из нас хотел выразить свои чувства, следовало искреннее «пой со мной», что для вас будет «я люблю тебя».       Когда кто-то пишет в прошедшем времени, сразу вертится на уме вопрос: «Что сейчас»?       Диван в комнате видел больше, чем мои благозвучные инструменты. Мы сидели в обнимку как раз на самой продавленной части. Я несколько лет не замечал этот изъян в любимой мебели, пока она носом не ткнула. Поселила реальную фобию: вдруг он сломается посреди ночи, когда оба будем наблюдать десятый сон?       Если бы посмотрел сейчас ей в лицо... я не смотрел. По моим ключицам стекают мокрые дорожки её слёз, незачем рвать вторую часть души. Я никогда не боялся, но сейчас трусливо жалел: почему именно я тогда оказался в твоём вкусе?       У нас есть ещё двадцать секунд свободы и спокойствия. Обнимаю её так крепко, как обычно беру в руки свою гитару. Её лицо утыкается уже в левое плечо и таким образом я защищаю. Прикрываю частичку души. Слышу, как невообразимо громко ломаются двери, топот тяжёлых сапог, кажется... берцы? По-моему, они носят берцы. Мы теперь медленно вдыхаем пыль, я чувствую, как бьётся сердце. Ей страшно. Всё ещё прикрываю левым плечом. Всё ещё свободен, всё ещё живу.       На кухне под раковиной один из людей при звании находит частичку моего сознания. Другой не отличился терпением; видно один из тех, кто идёт на службу из-за постоянно бурлившей жажды крови. — Это всё я один, а она ни при чём, — успел яростно прошептать и дальше слышал хруст своих ребёр так же отчётливо, как и хруст двери. Кажется, здесь спёртый воздух. Или я не могу вздохнуть. Я бы мог описать всё красиво, будто подаю грустную историю двух влюблённых революционеров дабы вызвать на лице толику жалости, однако не буду. Я считал, что могу многое, но реальность слишком больно кусает за пятки. Я знал, что у нас в стране нельзя разрушать фундаментальные иллюзии. Нельзя искать истину. Истина в вине и спиться бы. «Страшно ли тебе сейчас, моя красавица? Мы не хотели ничего плохого, тебе не в чем каяться. За освобождение рабов раньше тоже приговаривали к виселице. Знай, что ты сильнее и выше любых действий полиции. Лица будут смотреть на нас с ненавистью и отвращением, всё хорошо, улыбнись и найди для них в сердце прощение».       Наверное, в нашей квартире будут жить другие люди. Никогда не задумывался, что происходит с таким имуществом, если нет ни одной задолженности и наследников? Отдаётся государству? Крайне ироничная история: расплатился со страной материально, но хоть немного «разрушил» духовно. Не считаю это разрушением. Государство как тот самый старик, только ему уже никто не поднимает веки вилами. Глаза за давностью лет слиплись, ресницы сплелись между собой и вспоминается ослепшая Фемида, будто бы зрящая в суть... да только «бы» мешает.       Я не знаю, что станет с тобой, родная. Алчность в лице судьи придумает тебе занятие. Просто представь как я прикрываю тебя своим левым плечом и растяни это ощущение безопасности на всю оставшуюся жизнь. Этот промежуток времени с половиной сердца короткий, болезненный, но не смертельный.       Меня приговорят к метафорическому публичному распятию. Надо же... мы молились Махадеву, а висеть буду словно Иисус. Редакция официально принесёт извинения на первой полосе, обязательно скажут нечто в духе «мы не знали, будет нам уроком». Но это всё в лучшем случае. Возможно, у меня не получилось взбудоражить редкие сердца и этот случай не оцифруется в мегабайты статей, будет забыт и замят так же, как и сотни других подобных случаев.       Люди пугаются терроризма, если оный подразумевает под собой лишение жизни с точки зрения биологии. Но совершенно равнодушны к терроризму души, личности и воли.