imposter syndrome

      Каждый раз, когда Чжун Ли смотрит на Чайльда, он натыкается лишь на отсутствующий взгляд. Взгляд, словно затуманенный сном, когда видишь перед собой то, что одновременно и существует, и нет.       Он подпирает подбородок ладонью. На улице очередной весенний день, когда Глазурные лилии расцветают за окнами Глазурного павильона — мягкие цветы, словно сделанные из бумаги, открываются миру. Тихие разговоры заполняют помещение, и между ними тоже есть много тем, на которые можно начать беседу — обсудить, как вчера над ним подшутила Ху Тао или рассказать о великолепном Полуночном нефрите, о который он запнулся сегодняшним утром — однако Предвестник смотрит молча, губы его трогает нежная улыбка.       Это вызывает небольшой дискомфорт — не то, чтобы ему было неприятно внимание, однако миска Чжун Ли уже наполовину пуста, а Чайльд несмотря на то, что заказал целый пир, до сих пор к еде не притронулся.       — Чайльд? — зовет он. — Еда тебе не по вкусу?       Предвестник хмыкает.       — Совсем нет. Я просто не голоден.       — Тогда ты заказал слишком много.       — Все в порядке, — усмехается Чайльд, — это все для тебя.       Странно — обычно Чайльд любит поесть. Так он помнит. И все-таки, ситуация не из ряда вон — Чжун Ли уже сталкивался с подобным. В какой-то мере, мир наполнен такими противоречиями. На столе огромное количество острых блюд, которые Чжун Ли не любит, — на самом деле, ни одно из блюд не является его любимым — и три раза из пяти он замечает, как Чайльд смотрит куда-то влево, словно бы там кто-то был.       — Хм, — мужчина поворачивает голову, говорит мягко:       — Я скучаю.       Чжун Ли не отвечает. Чайльд все равно улыбается.       Знакомо — он видел это множество раз. Чжун Ли знает этот взгляд как свои пять пальцев. Он зовет это тоской, чувством отчаянного желания того, чего нет. Это заставляет его задуматься, что же вызывает в нем это чувство — если бы только это могло объяснить, почему Чайльд смотрит на него словно сквозь стекло.       На прилавке выложены ряды украшений и камней. Чжун Ли смотрит зачарованно и иногда возносит кусочек кор ляписа к солнцу и думает, как же ослепительно ярко. Он хочет купить его, и это, и это, и это тоже.       Но у него нет моры.       В это же время появляется Чайльд, уверенно кладет руку ему на плечо, выходит вперед и достает мешочек с деньгами. Большой и увесистый, он звенит, когда его кладут на прилавок. Чайльд оборачивается, не обращая внимание на ошеломленный взгляд владельца, ловко поднимает сумки и одаривает Чжун Ли еще одной теплой улыбкой.       — Ты снова без моры, учитель?       Чжун Ли робко откашливается.       — Извини, Чайльд.       Чайльд не злится. Никогда, несмотря на то, сколько раз Чжун Ли забывал кошелек, сколько миллионов моры на него было потрачено. В Чайльде есть что-то такое от природы доброе (доброе?), что заставляет все в груди теплеть и переворачиваться, и Чжун Ли ненавидит свою невозможность отплатить ему за это.       (Потому что, по какой-то странной причине, он не может вспомнить. Как бы сильно ни старался).       — Ничего, ничего, — мягкий голос прерывает поток мыслей. — Это твоя прелестная особенность. Мне это нравится, хоть я и не понимаю, как Бог Торговли, создатель моры забывает носить с собой деньги, — подшучивает Чайльд и уносит сумки.       Он идет и идет, но человек позади не двигается. Когда между ними образовывается некоторая дистанция, Чжун Ли делает медленный глубокий вдох.       Затылок пульсирует тупой болью, на которую, как ему кажется, не стоит обращать внимание, и она подстраивается под биение его сердца.       В Ли Юэ есть бог. Конкретно, Архонт, точнее — Гео Архонт. Его называют по-разному: Бог Войны, Бог Торговли, Бог Контрактов, Рекс Ляпис, Моракс и вновь Рекс Ляпис. Чжун Ли узнает все это от рассказчика, Чайного Мастера Ли Су, и очередной его увлекательной истории.       Поначалу он об этом не задумывается, однако то, что ему ничего из этого не известно — странно. Житель Ли Юэ, что не знает про своего же бога — неслыханно и, откровенно говоря, даже постыдно. Однако иронично, что он может часами говорить о том, что хранится в его голове, уверенно пересказывая древние истории, утерянные во времени, которые он знать не должен. И вот он, Чжун Ли, который не помнит даже базовые вещи про основателя и защитника его родной страны.       Однажды за обедом с Чайльдом тема разговора заходит про Рекс Ляписа, и Чжун Ли увлеченно рассказывает о каменных копьях, что образовали Каменный лес Гуюнь, об оружии Гео Архонта в битве против Осиала и, пауза, кто такой Рекс Ляпис?       Чайльд смотрит странно, с некой тоской.       — Учитель?       Он делает рваный вздох.       — Давай поговорим о чем-нибудь другом.       Потому что он ненавидит, как в голове образовывается пустота всякий раз, когда разговор заходит о Рекс Ляписе. Но это не значит, что он может сказать Предвестнику о своей неспособности сохранить информацию, касающуюся бога, не значит, что может объяснить легкую пульсацию (боль) в затылке, не значит, что может рассказать, что единственное, о чем он может думать — не факты о боге, которому больше шести тысяч лет, а то, как Чайльд произносит его имя.       Моракс.       В этом имени есть что-то незнакомое. Для Чайльда это звучит с любовью и ностальгией.       Словно он ждет, пока кто-то ему ответит.       Он думает, что не должен придавать этому особое значение — Чайльд говорит ему то же самое, и Чжун Ли всегда слушает.       Но он чувствует более глубокий смысл во всем этом. Ложь, скрытая среди воспоминаний в голове, которая время от времени подводит его начинающимися мигренями; ложь, которую говорят все. Правда, которую никогда не скажут.       — Я скучаю, — говорит Чайльд.       Спустя несколько секунд он улыбается.       Но он всегда был здесь — живой, дышащий, настоящий, с телом, созданным из клеток. Чжун Ли не понимает, чего же не хватает.       — Я могу поцеловать тебя?       Тишина. Чайльд поднимает голову, и ветер треплет волосы, размазывая пятна крови по щеке. Лагерь хиличурлов уничтожен, и Чайльд смахивает кровь с оружия одним резким движением (хоть это и не требовалось).       — Ты хочешь? — Чайльд смеется. — Я в крови. Не хотелось бы тебя испачкать.       Он слизывает каплю с ладони. Чайльд всегда любил пафос, думает Чжун Ли.       — Ничего, — говорит с надеждой. — Мне все равно.       — Я весь в грязи.       — Ничего, — почему-то он начинает колебаться. — Все… в порядке, — в голосе слышится отчаяние.       Предвестник смотрит на него, обдумывая. Затем вздыхает, проводит пальцами по рыжим волосам, пачкая их красным.       — Почему ты хочешь поцеловать меня? Раньше ты никогда не спрашивал. Я думал, тебе такое не нравится.       — Я, — честно шепчет он, — не знаю.       Для влюбленных же нормально делать так, как им захочется?       Чувствуя его неуверенность, Чайльд кривит губы в улыбке.       — Ладно.       В два больших шага он преодолевает дистанцию между ними и оставляет на его щеке поцелуй.       — Так хорошо? — смеется.       Чжун Ли не совсем это ожидал, но не в его положении просить большего. Рука тянется к теплым щекам, но Чайльд уже развернулся и уходит.       (Чжун Ли много чего желал в жизни. Одно из таких желаний — человек, которого он любит, любил бы его в ответ).       — Кажется, я что-то забываю.       Спустя много недель говорит он старому другу, сидя на одной из крыш Ли Юэ. Обычно он бы так не сделал, но Барбатос (Венти?) буквально ворвался в ворота с кружкой одуванчикового вина в руках, светясь от радостного предвкушения, и что-то в нем не в силах было отказать.       — Это все возраст, старик, — смеется Венти.       Сейчас только вечер, но солнце уже начало клониться к горизонту, и они находятся достаточно далеко от земли, чтобы обычные прохожие их заметили, если только у них не орлиные глаза.       Чжун Ли это не настолько беспокоило, чтобы из всех людей довериться именно Венти, но что-то на задворках сознания заставило его извлечь то, что было там похоронено. Это лишь смутное подозрение, однако все еще подозрение, что есть какая-то тайна, которую его разум утаивает от самого себя; слои и слои воспоминаний, сквозь которые ему нужно пробраться, чтобы достичь дна.       Даже если никто ему ничего не скажет.       И в последние дни он чувствует себя до странного оторванным от мира (пульсация, Архонты), словно ему нужно найти что-то, что привяжет его к нему.       — Я не понимаю, по кому он скучает, — бормочет он, не вдаваясь в подробности, однако оба понимают, о ком идет речь. — Иногда у меня возникает такое чувство, что он смотрит не на меня.       Он опрокидывает в себя чашку. Сначала Венти скептически отнесся к его странной привычке пить алкоголь из чайного сервиза, но на самом деле ему было все равно.       — Каждый раз, когда он говорит это, мне кажется, что он обращается к кому-то, кто очень далеко.       — Ну, — говорит Венти после глотка вина, — может, он просто вспоминает что-то.       — Но я же здесь.       Венти отворачивается.       — …Скажи мне, Венти. Я как-то его обидел?       — Не знаю, должен ли я ответить тебе. Думаешь, после этого меня не сдует?       — Сдует? Кем? — спрашивает Чжун Ли.       Венти громко зевает и потягивается, прыжком поднимаясь на ноги. Поток ветра подхватывает его, расчесывая косы. Появляется планер, что уже на пути в соседнюю страну свободы.       — Может, тебе самому об этом подумать?       Чжун Ли поднимается на ноги.       — Венти, объясни.       Тот качает головой.       — Почему ты зовешь меня Венти?       — Потому что это твое имя, — отвечает Чжун Ли, однако вопрос заставляет его задуматься.       (Как-то странно называть его Барбатос — имя неправильно ощущается на языке; словно это не его имя. Возможно, так и было, но Чжун Ли что-то сдерживает, не разрешая это произнести?)       Наблюдая, как он колеблется, Венти улыбается и улетает.       — Я уже дал тебе ответ, Чжун Ли, — говорит он, оставляя за собой только порыв ветра и еще большее замешательство.       Он хмурится. В последнее время люди вокруг него только и делают, что ходят кругами. Проклятый бард даже не помог решить его изначальную проблему.       Но перед уходом в его глазах промелькнула искра, момент глубокой печали (тоски?), что отозвалось пульсацией в голове, болью в шее…       Странно. Странно. Странно. Далекие взгляды, что пытаются ухватиться за что-то, простирающиеся так далеко. Позади него, позади вод гавани. Но странно не только это. Чего-то определенно не хватает.       Венти. Барбатос. Бог. Архонт. Архонты.       Глазурные лилии расцветают весной, в деревне Цинцэ и в горшках перед Глазурным павильоном. Немного есть в цветочном магазине Бо Лая и несколько выстроены в ряд на его подоконнике; и каждый раз, когда он на них смотрит, ощущает что-то знакомое. Его захватывает ностальгия, когда он наблюдает за лепестками, словно сделанными из бумаги, что распускаются в цвету. Тянущий узел в животе (или груди) говорит ему о том, что это важная часть его личности — и он ее упускает, потому что не может понять, что это.       Он что-то забывает. Нет, скорее, не помнит. Воспоминание, похороненное так глубоко и так давно. Жжение перерастает в пульсацию, пульсация — в раскалывающую головную боль, но если это поможет ему вспомнить, если Чжун Ли назовет число, может, немного меньшее, чем три тысячи…       Он резко садится на кровати. Рука тянется к носу, ловит красные капли, влажно капающие на шелковые простыни. Размазанные по рукам.       Чжун Ли выдыхает. Вцепляется в волосы, тянет, сжимает зубы.       (Бам. Бам.)       Ах. Больно.       Некоторые вещи люди не могут заставить себя сказать. Например, «я люблю тебя» и «мне больно», потому что тот, кому они предназначены, не может быть рядом. Слова готовы сорваться с кончика языка, но они сами лезут обратно в горло, словно что-то на язык давит. Превращая его в камень. Каждый день Чжун Ли просыпается и думает, почему Чайльд ведет себя так, но никогда не желает ответа — потому что любит и верит, что с ним будут хорошо обращаться.       Ему это не нужно, потому что и так появляется перед ним в форме национального бедствия.       Иллюзия рушится, когда Осиал затапливает гавань.       Это бог, что был повержен и запечатан две тысячи лет назад, заключенный под каменными копьями в водах Каменного леса Гуюнь. Затем Царица решает, что его время еще не пришло, и снимает печать. Чайльд стал ножом, что обрезал связывающие их веревки.       — Почему? — шепчет он, голос тонет в звуках бьющихся волн и криках людей, но Чайльд все равно понимает; ответ звучит как предательство.       — Я скучаю по нему.       По нему. Не по тебе, не по нему, не по мне. Не по Чжун Ли, и, ах, снова этот взгляд. Пристально устремленный на кровавый горизонт, скрытый за огромными разрушениями и вихрями Осиала, ищущий кого-то, кого рядом нет. С затуманенным взглядом он пытается дотянуться до того, кто далеко-далеко.       (Он не понимает. Разве он не должен знать обо всем, что окружает Тейват?)       — По кому? — спрашивает он, тащась по полу. Он не упоминал о брошенной мечущимся в разгаре гнева богом балке, что упала ему на ногу? Чайльд был на линии огня, и Чжун Ли принял удар на себя только чтобы увидеть на чужом лице безразличие. — Ты очень часто о нем говоришь.       Голова болит, болит так, словно мозг плавится. Чжун Ли закусывает губу. Он больше не чувствует ногу, но этого следовало ожидать.       Имя всплывает мягко, как волна, как воспоминание.       — Это Рекс… — кап. — Мора… — кап. — Гео, Гео Архонт. Я не помню его имя, — словно как бы он ни пытался запомнить носить с собой мору. — Это он?       Кап. Кап. Кап. Больно, больно.       Чжун Ли даже сконцентрироваться не может; Чайльд говорит:       — У тебя кровь, учитель.       Теперь, когда об это было упомянуто, они стекают быстрее. Алые капли расплываются в кровавой дорожке, что стекает по лицу. Окрашивают кожу.       — Ответь мне, Чайльд, — говорит он, стесняясь просить.       Чайльд пожимает плечами. Затуманенным взглядом он видит легкую теплую улыбку на лице Предвестника; он моргает, и теперь по щекам течет не только кровь.       — Как ты думаешь? — спрашивает он.       Это больно, потому что все, что между ними было — ложь, однако Чжун Ли думает уже о другом, когда Чайльд шепчет:       — Я скучаю.       Все происходит мгновенно — золотая вспышка, парящая фигура, словно бог спускающаяся с небес. До земли остается несколько сантиметров, и когда фигура опускается, улыбка Чайльда становится шире, чем когда-либо. Его взгляд прикован к человеку, что медленно приближается к ним.       К богу, что имеет такое же лицо, как у Чжун Ли; однако Чайльд смотрит ему в глаза.       Хотелось задать множество вопросов, но все они словно испарились, когда глаза цвета кор ляписа встретились с янтарными; слова сами сорвались с языка.       — Господин.       Рекс Ляпис оглядывается через плечо.       — Чжун Ли.       (— Я скучаю, — говорит Чайльд, зовет, его голос подхватывает ветер. Разносится над водами гавани и морем.       Прямо к Рекс Ляпису.       Чертов бард).       Странно. Странно. Странно. Далекие взгляды, что пытаются ухватиться за что-то, простирающиеся так далеко. Позади него, позади вод гавани. Но странно не только это. Чего-то определенно не хватает.       Венти. Барбатос. Бог. Архонт. Архонты.       Его Архонт. Архонт, которому он служит, его создатель, его Господин. Я его не предавал, правда же…       — Ты хорошо справился, — говорит ему Рекс Ляпис; рука сжимает руку, руку Чайльда. Чжун Ли смаргивает застилающий глаза туман и странным образом по-прежнему ничего не чувствует. Только рваная одежда, висящая на теле и сухая запекшаяся кровь на волосах.       Он не может вспомнить. Голова болит. Ритмичная пульсация, что грозит лопнуть по швам. Он столько не помнит, но почему люди вокруг помнят?       — Господин, — что он говорит, что же он говорит? Что он забыл? Святые Архонты, кто-нибудь, скажите ему.       — Чжун Ли.       Пульсация, что разрывает голову, разрывает легкие, грудь. Слова, словно заученные, вырывались из горла:       — Господин.       — Я скучал, Чжун Ли, — говорит Чайльд, но все еще смотрит не на него. Он зачесывает прядь янтарных волос за ухо Рекс Ляписа и ярко, по-детски улыбается.       Чжун Ли не понимает. Это же его имя, почему он зовет…       …Но Чайльд всегда называл его учитель, и никогда иначе, разве нет?       — Господин, — он хрипит, кричит, потому что вот человек, которого он любит. Тот, кого любит он, никогда не любил его…       Он не может вспомнить. Нет, теперь он помнит. Разрывающая головная боль…       Создание. От самых ступней, вверх, по кусочкам, клетка за клеткой. Мышца за мышцей. Его разум чист — пять чувств, но ни мыслей, ни воли, пока Рекс Ляпис не дарует ему, наполняет его частицей своего Сердца Бога. Едва ли осколок шахматной фигуры, однако все равно огромная часть его силы и его намерения.       — Повинуйся мне. Защищай Тарталью, пока меня не будет.       То же лицо. Тот же голос, тот же разум. Они разделяют воспоминания, однако теперь, когда он думает об этом, в его голове никогда не было ничего кроме Тартальи и обрывков различной информации, чтобы поддерживать иллюзию Чжун Ли живой. Все, что связано с Мораксом, встроено в мозг Чжун Ли и зафиксировано как инстинкт. Теперь Чжун Ли не может уйти из дома, не забыв мору и не говорить о множестве различных мелочей, вспыхивающих и отпечатывающихся на дне его глаз, словно пересказ старых воспоминаний.       Правда в том, что Чжун Ли не существует. Он не больше, чем бумажная кукла, созданная его богом, чтобы обеспечить компанию своему любимому в свое отсутствие. Получившая ту же любовь и привязанность к Тарталье, а также приказ ни за что не предавать.       Получившая то же имя.       Что значит — все было ложью. Его тело, его характер, его воспоминания, его любовь. Все это позаимствовано у его Господина, чтобы с таким же успехом оказаться куском камня, марионеткой, болтающейся на кончиках пальцев Архонта и танцующей по его прихоти.       Рекс Ляпис одарил (проклял) его человечностью. Раньше он был лишь неразумной безжизненной марионеткой, и от осознания этого его передернуло.       В его груди зияет пустота, и на мгновение Чжун Ли поддается искушению просунуть туда руку и посмотреть самому. Интересно, что же он достанет — искусственное сердце, сделанное из папье-маше, как и все остальное, холодное и неподвижное, в его хрупких бумажных ребрах, или он сам будет абсолютно пустым?       Нет. Эмоции не могли ему навредить. Но они все равно резали словно заточенное лезвие — и алые капли, что стекали по щекам, говорили об этом как нельзя лучше.       Чайльд смотрит на него, обращается с ним так, словно он не был человеком. Его никчемная жизнь не заслуживает внимание Предвестника, однако в этот момент Чжун Ли все еще человек. Нечеловечный человек. Словно его Господин даровал ему роскошь эмоций только за тем, чтобы заставить его страдать. Он не понимает, зачем было все это.       — Господин, — говорит Чжун Ли, проблески узнавания теперь бились в уголках сознания. — Я, я не могу, я не могу вспомнить Вас.       Но называть его Господин ощущалось правильно. Это необъяснимое чувство, что вспыхивает в груди каждый раз, когда он думает о временах, когда он был (притворялся) Чжун Ли.       Его Господин наконец поворачивается и смотрит на него, и, ах, Чжун Ли наконец понимает, почему Чайльд не может смотреть на него дольше секунды. Конечно, наблюдать за тем, как фальшивка говорит и выглядит как твой любимый определенно сводит с ума.       — Все в порядке, — говорит Чжун Ли, настоящий. — Ведь я сделал тебя таким.       Чтобы ты мог полностью посвятить себя ему.       Слишком жестоко.       Лежа в луже собственной фальшивой крови, со сломанной ногой и разбитой душой, Чжун Ли моргает и медленно смотрит, как постепенно исчезает, подчиняясь воле своего Господина. Бумажная кукла крошится с кончиков пальцев — прах к праху.       Унесенный ветром.       Он сглатывает ком в горле. Даже при смерти, его любимый не удостоил его даже взглядом.       Чжун Ли испытывал эмоции не так долго, но ему все же было интересно: должна ли грусть ранить так сильно?