***
Эйс — это головная боль в висках от мигрени, триста процентный обогреватель и вор чужих шляп; это веселье и улыбки, душа компании и лучший друг его команды за пять секунд, худший пациент на свете и непроглядная бездонная яма, вместо желудка; это мириады веснушек, что можно разглядеть сквозь чернила татуировок, это жар на кончиках пальцев в буквальном и переносном смысле, это буря в одном мгновении длинною в недели и растворении среди мира. — Позаботишься о Луффи вместо меня? — спрашивает Эйс, когда садится солнце, ветер намеревается сдуть его шляпу, а веснушки сдвигаются от мягкой улыбки. Он не отвечает ни «да», ни «нет». Он не хочет думать, к чему этот вопрос, к чему ночной воздух, несмотря на логию огня в полуметре от себя, такой холодный, к чему прощальные улыбки и бесстрашие в глазах. Он не может ответить на подобное, когда ему усмехаются с пониманием и смехом и горячее дыхание чувствуется даже отсюда. — Увидимся, — говорят ему, прежде чем он подумает открыть рот, и логия растворяется в огне и ветру, спускаясь вниз, к солёным морям и пенным волнам, пока он моргает.***
У смерти привкус горя и огня, никакого снега и жгущего холода, но от этого не легче. Он должен был привыкнуть, в самом деле. Возможно, ему стоило приплыть раньше, но что он, новичок, может сделать в такой Войне? Беспомощный трус, — преследует его старая мысль со времён белых стен и белых пятен кожи. Он так далеко, но он знает, он чувствует, насколько глубоко и сильно опоздал: рука Бепо на плече, скрип перчаток Пингвина где-то впереди, когда тот сжимает рычаги управления, грохот двигателей и шум труб, море спокойно в глубине, не замечая, как людской мир раскалывается надвое. — Что нам делать, капитан? — голос Шачи где-то позади него, внимательный, вкрадчивый, исполнительный. Так, будто у него развивается травма. Ло глотает смешок и закрывает глаза, прислонив лоб к холодному металлу своего корабля. Ему нужна секунда, чтобы пережить ещё одну смерть близкого человека. Ещё секунда на дыхание и перестановку приоритетов. Ещё секунда на то, чтобы прийти в себя, отдать приказы собираться, развернуть субмарину, уйти так же незаметно, как и пришли, и… Позаботишься о Луффи вместо меня? …и он ничего из этого не делает. Ло вспоминает, что когда-то тоже был старшим братом. (И что это была последняя просьба Эйса, сказанная ему лично.)***
— Увидимся, — отвечает он пустоте, когда ветер разносит слова по морю, а его план на предпоследней стадии исполнения. Ещё немного, и всё закончится. Может быть, он встретит их всех по ту сторону? Он улыбается от этой мысли.***
Он встречает чужого младшего брата вновь и почти слышит неодобрение с того света, но он обещает себе и Эйсу, что с тем всё будет хорошо, где-то на полпути от Санни к своей смерти. Объявления знакомого Фрукта на экранах давят, но его чувства меркнут по сравнению с Мугиварой, и он отпускает его, в действительности никакого плана уже давно нет, он рушится легче песочных замков и сменяется стабильнее приливов и отливов в полнолуние. Своя смерть — это долгожданный вкус с горечью проигрыша, не то, что он хочет принять, но то, что может. Это чужие улыбки, снег и шум войны, с кровью на своих руках — он видит это, закрывая глаза. Это две секунды между его извинениями и тишиной. И, где-то на этом, момент решил продолжаться, а часы тикать дальше, мир всё ещё стоит на месте, а он дышит. И брат Эйса, Мугивара, Луффи стоит над ним, рядом с ним, и говорит, что он сегодня не умрёт. Ни сегодня, ни завтра. Не раньше, чем проживёт свою жизнь. И это кажется таким долгим, что впервые за годы, десятилетие, слёзы жгут глаза, потому что разум позволил горевать по себе, по семье, по всем, кого он потерял, но к кому ещё не готов присоединиться. Кажется, сверху на него падает шляпа, не своя меховая и пушистая, не слепяще-оранжевая и тяжёлая, скорее, лёгкая и соломенная.***
Он уверен, сильнее, чем в своих планах, и больше, чем звёзд на небе, что Эйс имел в виду не это, когда говорил те слова, что составляют компанию «я скоро вернусь» с щелчком замка на сундуке. У Луффи нет ни веснушек, ни того же блеска около смертника, что он мог разглядеть в зеркале, ни понимающего прищура глаз — у него очень широкие улыбки, открытость в каждом слове и действии, большие карие глаза и шрамы на коже с напоминанием и без. Он спрашивает себя: как до этого дошло? Добавляя про себя же, что если Эйс его не убил, то вот новый логия огня вполне может… Ло даже не находит в себе силы сопротивляться. Руки Луффи на его щеках, они хлопают его громко и внезапно. — Торао надо меньше думать, — говорят ему; карие глаза уверенные и непреклонные, и он может лишь усмехнуться. Между ними только дыхание, кожа, татуировки и шрамы; ни барьеров, ни одежды. — Ты даже не знаешь, о чём я думаю, Мугивара-я, — и это правда, он сомневался, что Луффи действительно знал о нём и Эйсе. Что знал кто-либо, кроме его накама и, возможно, Эйс упоминал о первом помощнике Белоуса. — Нисколько, — простодушно отвечают ему, — но от этого Торао много грустит. Завязывай. На одно короткое мгновение он почти хочет сказать, что думает о том же, о ком другому снятся кошмары ночами — и останавливается. Даже ему не полагается быть таким мудаком. (Даже если ему есть рассказать что-то хорошее о мертвеце с любовью солнца на коже и бурей в глазах.)***
Возможно, между ним и Эйсом было понимание смерти, жизни в займы, кражи у жестокого мира времени на себя. Между ним и Луффи есть шрамы и боль, есть надежда и возможность дышать, есть кровоточащее прошлое и далёкое теоретическое будущее. Где-то между лесами и туманами Вано, возможно, он встретит Феникса, и, возможно, наконец с чужой подачи и пинков, сможет рассказать одному брату о другом немного того, чего у них украла смерть.