Тёмная сторона истории

Испанский сапог ________________________ Я захожу в тесноватую комнатку. Лампа чадит и отбрасывает тяжёлый тусклый свет на массивные каменные стены. В нос бьёт душный и влажный воздух, перемешанный с запахом пота, крови и гнили. Я запираю старую дверь на щеколду и беру в руки молот. В углу комнаты раздаётся тихое бормотание. Это Отец Жером. Сидящий словно статуя, вытесанная неумелым скульптором, сморщенный старикашка, нашептывающий свои молитвы. Меня воротит от него. Каждый раз, Отец приходит в эту комнатушку, каждый раз, он задаёт эти вопросы, каждый раз, он лишь наблюдает и записывает происходящее в свою потрёпанную книжонку. Но время не ждёт, и я направляюсь в середину помещения, к врытому в землю стулу. На нём сидит мужчина. Совсем ещё мальчишка, ровня моему сыну. Он полностью оголён. Всё тело — одна сплошная рана. Я беру его за волосы и откидываю голову назад. Малец вздрагивает и дёргается, вытаращив испуганные глаза в немой мольбе. Присев, я взял близлежащие «инструменты». Мальчишка начал извиваться, пытаясь вырваться, но он был накрепко привязан к станку. Медленно, но верно, я приладил ему две доски меж голеней, две такие же доски приложил к голеням снаружи и обвязал всё это верёвкой, которую держал в руке. «Начинай» — донеслось из угла. Я просунул кончик первого клина между досками, и поднял повыше молот. Отец Жером задал первый вопрос. Юноша молчал, закусив губу. По кивку я обрушил тяжёлый молот на клин, с глухим звуком вошедший по основание. Мальчишка заскулил. Слёзы потекли крупными каплями, скатываясь по подбородку и срываясь, падая на худые колени. Малец наморщил лоб, покрытый испариной. Строптивец, разве тяжело просто сказать пару слов? Тебе ведь всё равно дорога на эшафот, так зачем же мучить себя? Отец Жером снова задал вопрос. И ответом снова было лишь молчание. Второй клин вошёл меж досок. Юноша мычал и дёргался. В его глазах читались боль и страх. При простой пытке забивалось шесть клиньев, сдвигая доски и раздавливая мускулы. При чрезвычайной пытке забивали все десять, тогда уж доски не только раздавливали мускулы, но и дробили кости, превращая ноги в кровавое месиво. Шёл следующий вопрос и шло ему молчание. Шёл следующий клин и шёл ему крик боли. Вопрос — молчание. Клин — крик. Так повторялось долго. Вопрос. Клин. Боль. Крик. Молчание. Вопрос. Вопль. Клин. Боль. Что же ты смотришь на меня? Я не могу ничем помочь тебе. Ты не первый, ты и не последний. К этому станку привязывались сотни узников и этот молот обрушивался на тысячи клиньев. Меж досок сочилась кровь. Мальчишку било мелкой дрожью. Пот градом катился по истерзанному телу. Слюна тонкой струйкой текла из приоткрытого рта. Юноша тяжело дышал. Он низко опустил голову, временами проваливаясь в небытие. Боже, зачем продолжать? Зачем и дальше подвергать таким мукам это молодое тело? Он ведь не скажет, ничего не скажет… Но шёл восьмой клин. Тяжёлый молот вогнал его всего наполовину. Послышался хруст. Кровь брызнула и струями полилась из щелей меж дощечек. Мальчишка заорал. Это был крик боли и ужаса. Хриплый вопль. В его глазах уже не было осмысленности, лишь тупой животный страх. Юноша обмяк. Он потерял сознание. Я медленно встал и, не дожидаясь позволения Отца Жерома, вышел из комнаты. С шумом я вдохнул свежий воздух. Сердце бешено стучало, буквально вырываясь из груди. Давно я такого не испытывал. Возможно со времён, когда впервые увидел отца за работой. Тогда он как раз забивал восьмой клин. Но что же за тайну хранил тот мальчишка? Думаю, я никогда не узнаю этого. Нет, никто и никогда не узнает этого. Но, возможно, оно и к лучшему… Я, тыльной стороной ладони, стёр пот со лба и медленным шагом направился вглубь коридора.