«Нет»

      Сто сорок шесть. Ровно столько ударов в минуту делает его сердце, когда он в очередной раз просыпается от случайного прикосновения посреди ночи, — цифра, сравнимая с нормой у марафонца на соревнованиях. Он не знает, как сильно он в очередной раз инстинктивно ударил Нила и может ли тот дышать, потому что воздуха не хватает ему самому. Он не будет извиняться, и он не будет оправдываться: он предупреждал.       Кем бы Нил ни был, и как долго бы они ни делили одну кровать в общежитии, для прикосновения нужно получить «да». Даже случайного. Даже неосознанного.       Эндрю вылезает из-под одеяла, чтобы босыми ногами дойти до выхода из спальни, из комнаты, вниз по лестнице, по сырому асфальту, повернуть ключ в замке зажигания мазерати и, рывком переключив передачу, вжать педаль газа в пол. По ночам не так много занятий, способных помочь отвлечься (впрочем, занятий, способных помочь отвлечься от этого и вовсе нет — он давно перепробовал все). Прошло больше года с последней таблетки, и, как бы сильно он их не ненавидел, они блокировали… это. Не кошмары, разумеется, нет, — панические атаки каждый раз, как Нил не спросил разрешения.       Он себя чувствует. Чувствует — что-то обыденное для любого нормального человека, но Эндрю сходит с ума. В двадцать, спустя несколько лет полной пустоты оно появилось — как бы примитивно не звучало, где-то в груди, между прокуренными лёгкими. Оно появилось, и это злило. Оно мешалось, и хотелось содрать с себя кожу, раскрыть ребра, достать и вышвырнуть. Его не должно было быть, ему там не место, ему не место нигде в поле зрения Эндрю и совершенно точно не место внутри.       Его тошнит. Точно так же, как когда ломает — изнутри, выкручивает, выворачивает, и ему тяжело дышать. Кислород не доходит до мозга. Эндрю выкручивает руль на очередном повороте, съезжает на неосвещенную обочину и гасит огни. Разумеется, у него нет с собой сигарет. Разумеется.       Эндрю отпускает руль, сжимая пальцами собственные запястья: не то пытается успокоить самого себя, не то следит, что все руки в радиусе десяти метров у него под контролем. Держит так крепко, что на коже останутся синяки.       Эндрю злится. Эндрю сильный, и Эндрю плевать. Прошло так много лет, но он до сих пор чувствует на себе руки, которым не давал разрешения, и он не знает, в какой момент это стало настолько большой проблемой, что он элементарно перестал спать. Он валится весь день с ног, потому что затылком чувствует, как Нил по ночам дышит, но не может его прогнать: отдать свою кровать Робин было его собственным взвешенным решением. Эндрю Мать Тереза Миньярд, блять.       Он закрывает глаза, закусывает губу и запускает под кожу ногти.       Сто пятьдесят пять ударов в минуту.        «Эй-Джей, я хочу тебя поцеловать…» — губами размазывая слова по линии подбородка.       Нет.        «Так сильно хочу тебя поцеловать…».       Он не спрашивает разрешения — он берет то, что ему хочется, одной рукой сжимая горло, а другой — кожу на ребрах. Сначала через футболку, потом под ней. Сначала что-то говорит, а потом только сдавленно стонет, и так тяжело дышит, словно вот-вот умрет.       Нет.       Чужой язык на губах Эндрю, и в темноте помещения даже не видно, кто. Кто из них. Который на этот раз. От него пахнет пивом и потом, и он соленый, он липкий, он горький и грязный на вкус.       Нет.       Эндрю сидит на чужих коленях, позволяя себя целовать, потому что он устал и потому что так — быстрее закончится. Один, два, три невесомых поцелуя по шее вниз, и Эндрю вздрагивает всем телом.       Усмешка. Шепот: «Да тебе нравится».       Нет.       Кончиками пальцев Эндрю чувствует выпуклые шрамы на коже.       Сто шестьдесят.       Ритуальный танец лезвий на тонких запястьях так быстро перерос в привычку, что он перестал ее замечать — просыпался с утра, пересчитывая синяки на бедрах и ногтем сковыривая полоски запекшейся крови на обеих руках. Никто не сказал ему, что, если бы он так не делал, половины шрамов можно было бы избежать. Они не имеют значения.       Эндрю Миньярд не плачет (по крайней мере никто никогда не должен этого знать). Сидя в пустой машине на обочине неосвещенной дороги, он так сильно держит собственные запястья: потому что это его руки, и он может себя контролировать. Он отдает отчет собственным действиям. Он знает, что, когда и в какой последовательности он ими делает, и он думает каждый раз, перед тем как пошевелить хоть пальцем.       Повернуть ключ, тормоз, коробка передач, фары, левый поворотник, газ.       Нил не развалится, если неделю поспит на диване — Эндрю знает, что может ему доверять.