***
По словам командира экспедиции, они сочли было цедианцев достаточно разумными для официального контакта — но те быстро опровергли это мнение. Первые две недели экипажу «Параллакса» удавалось скрываться, маскироваться под обычных людей так, чтобы только внимательный взгляд мог выявить несхожесть. А потом все пошло под откос — всех троих накрыли прямо в квартире, которую они не без проблем смогли приобрести за реплицированную земную валюту. Это была настоящая облава, говорил Иррай. Каждый получил в какой-нибудь участок тела пулю-шприц со снотворным — и это явно было специально разработанное снотворное, поскольку биохимия крови цедианцев и кастрианцев очень различалась. Очнулись все трое в, видимо, каком-то сверхсекретном исследовательском центре. Однако поговорить им не дали, очень быстро растащив по разным лабораториям, пусть и находившимся не слишком далеко друг от друга. Их то ли не понимали, то ли не хотели понимать. Иррай, изучивший немного язык цедианцев и никогда не доверявший универсальному переводчику, старался объяснить, что они разумные существа, срывал голос, пытаясь говорить в подходящем уху инопланетян диапазоне. Когда голосовые связки вовсе прекращали ему повиноваться, он скреб когтями по полу некого подобия клетки, в которой его держали, выцарапывая различные геометрические теоремы, один раз выдрал у себя из крыла несколько перьев и разложил их на полу так, чтобы получилось 2+2=4. Цедианцы-ученые видели все эти его попытки — не могли не видеть — но сознательно игнорировали. С ним обращались как с неразумным, запаяли металлический обруч с цепью прямо на шее и приковали цепь к прутьям клетки, чтобы точно не сбежал. Эксперименты, которые ставили на них, больше походили на пытки с целью проверить пределы выносливости кастрианцев. Их старались досконально изучить — но делали это самым садистским образом. А потом пытки вышли на новый уровень. Иррай не знал, как, но один из участников экспедиции, Лоур, таки смог доказать свою разумность, выйти на контакт. Но если раньше они были для цедианцев подопытными лиуриями, то теперь враз стали ценным источником информации — правда, эту информацию еще надо было добыть. А Киу уже обезумела, и Лоур был готов сломаться — и сломался, не выдержав, виноватый лишь в том, что не мог, да и не имел права объяснять технику варпа менее развитой цивилизации. Лишь сам Иррай еще держался. Над членами его экипажа — и, чего уж греха таить, над его друзьями — измывались на его глазах, пытаясь выбить ценные сведения. Но он держался, держался до того дня, когда ему исключительно чудом удалось выкрасть у одного из ученых свой передатчик, который, о, Вселенная, все еще не разрядился — и Иррай смог послать на родную планету сообщение. Оно не было криком о помощи, оно было хладнокровным предупреждением — не пытайтесь нас спасать, это бесполезно и слишком опасно. Он осознавал, что вряд ли его вообще оставят в живых после подобной выходки — и сказал об этом в заключение. Разумеется, его не послушали. Когда были вычислены координаты, с которых велась передача, к Цедии полетел трехместный кораблик класса «Синусоида», способный маскироваться как в полете, так и на местности.***
Аллий, ушедший в свои мысли, едва не подскакивает от неожиданности, когда Вур произносит: — Выход из варпа через три, два, один… Кораблик несильно трясет, но даже это изменение статичной последние несколько часов обстановки заставляет кастрианца стиснуть подлокотники еще сильнее, до побеления подушечек пальцев. Перед ними на экране медленно вращается Цедия, так похожая на планету их собственной системы Санию — и оттого еще более противная ему. — Запускаю сканирование, — он с трудом заставляет себя разжать пальцы и заняться делом. Повисает молчание, нарушаемое лишь звуками работы приборов. — Один прерывистый кастрианский биосигнал, — вдруг громким шепотом сообщает Аллий, не веря собственному счастью. — Только один? — Вур и Райан настораживаются, словно пара диких шакуров. — Может, второй экранируют? Закусив губу до привкуса крови во рту, кастрианец повторяет сканирование, увеличив диапазон. И снова получает только один биосигнал, на другие нет даже намеков. — Координаты близки к тем, с которых велась передача Иррая, — кивает чему-то Райан, посмотрев на результаты. — Так что это либо он сам, либо Киу. Но если мы не поторопимся, скоро спасать будет уже некого, биосигнал чудовищно слабый. Аллия начинает трясти на этих словах, и он стискивает пальцами собственные острые локти, чтобы дрожь была не так заметна. — Приготовьтесь к снижению, — командует Вур. — Погода на этих координатах не очень.***
«Синусоида» и впрямь снижается неровно — по трехмерной синусоиде, острит Райан в пустоту. Вур жертвует безопасностью ради скорости, ныряя в грибовидное облако, и их трясет просто неимоверно. Кораблик почти свободно падает, и Аллий будто вплавляется в кресло, уже предчувствуя торможение — которое не заставляет себя ждать. Инерция бросает их вперед и вниз, ремни врезаются в тело сквозь перья, все трое буквально повисли на них, кажется, даже во внутренностях корабля что-то мучительно скрипит. Здесь, у земли, атмосферные вихри уже не столь сильны, и «Синусоида» приземляется почти на те координаты, на которые надо было изначально. Вур быстро выключает часть систем, не гася двигатели — если придется взлетать быстро, время, потраченное на их разогрев, может стать роковым — и первым отстегивается от кресла. Райан вскакивает следом, Аллий тоже поднимается. Люк «Синусоиды» открывается, и кастрианцу в лицо ударяют снежинки. Ему сразу же становится холодно, но он не подает виду, только перья рефлекторно чуть взъерошиваются. Рядом чихает, не сдержав физиологической реакции, и, прикрыв лицо локтем, выскакивает наружу Райан. Их командир только головой качает и тоже шагает в метель — серо-белый в белое. — Нам туда, — Райан кивает на заброшенные дома, сверяясь с показаниями портативного сканера. — Аллийлирут, не падай раньше срока, биосигнал еще отслеживается. Вур кашляет, как бы намекая на то, что для называния полным именем здесь не место и не время. Аллий делает шаг назад, будто для разбега — и тоже бросается наружу, в холод цедианской зимы. Словно сговорившись, с высокого старта все трое бросаются в сторону зданий, сразу развивая максимальную скорость. Бежать трудно — снег под ногами имеет неодинаковую плотность, и Аллий то проваливается по колено, то ступает по белой холодной массе, как по твердой поверхности. Иногда, чтобы совсем не увязнуть и не отстать, он помогает себе мощным взмахом крыльев — и тогда Вур неодобрительно зыркает на него, мол, не вынуждай случайных свидетелей, кои вполне могут быть, задаваться ненужными вопросами. Сам он почти не проваливается, потому что ступает в следы Райана. Аллий же, не желая видеть перед собой только спину командира со сложенными крыльями, продолжает бежать рядом. — Биосигнал слабеет! — отчаянно выкрикивает Райан на одном дыхании, не рискуя глотнуть воздух и сбить ритм бега. — Мы не успеваем! Громады зданий перед ними стремительно вырастают, словно падая на троих спасателей — Аллий не помнит, чтобы он когда-либо бегал столь быстро. Ветер чувствительно бьет по телу, не спасают даже взъерошенные перья, снег заставляет щуриться, чтобы рефлекторно не поднялось «третье веко». Окна первого этажа нужного здания тоже быстро растут, разевая свои черные пасти без намека на стекла. Райан, чтобы не тратить дыхание, на бегу машет рукой в сторону одного из окон. Аллий, подгоняемый страхом, ускоряется и первым оказывается у оконного проема. С разбега перемахнув через подоконник, кастрианец останавливается как вкопанный, не обращая внимания на впившиеся в чешую ног осколки стекла, разбросанные по припорошенному снегом полу. Легкие горят огнем, размеренное до того дыхание срывается на по-настоящему бешеный темп, но ему сейчас не до этого. Прямо напротив него, в противоположном углу комнаты, белеют так хорошо знакомые ему перья, сейчас испачканные в невыносимо синей крови Киулирии, его сестры. И она мертва, мертва, мертва, и пронзительным писком заходится сканер в руках Вура, показывая, что в ней уже угасла последняя искра жизни, которую еще можно было раздуть… Аллий ощущает, как мир вокруг рушится, осыпается осколками наподобие тех, что усеивают пол. С тихим, надрывающим душу воем он падает на колени, закрыв руками лицо.***
«Трагическая судьба экспедиции… цедианцы были признаны слишком опасной для изучения расой… во избежание новых случаев… полное прекращение исследований…» Аллий, лежа прямо на полу, слышит эти доносящиеся из визора слова и воет от отчаяния, от боли, просто потому, что не может больше существовать — именно не жить, а существовать. Боль где-то под ребрами давно уже столь сильна, что хочется к таргам вскрыть собственную грудную клетку, вырвать сердце и сжать его в кулаке со всей возможной силой, так, чтобы остановилось и больше не болело. Они с Киулирией всегда были ближе даже, чем просто брат и сестра, и в экспедицию он не хотел ее отпускать, будто чуял, что кончится все далеко не лучшим образом. Мог ли он тогда представить, чем все кончится? Их всех — его и Вура с Райаном — обследовали сразу по возвращении на родную планету. Он, глядя в бесстрастные окуляры аппаратов и в столь же бесстрастные глаза медиков, делал каменное лицо и повторял, как заевшее записывающее устройство, что с ним все в порядке. И его отпустили. А лучше бы оставили. Зря говорят, что время лечит. Боль в сердце, ощущение чудовищной пустоты, какой нет даже в космосе, лишь усиливается со временем. В толпе он еще может оставаться собой, пряча боль за кривым изгибом тонких губ, ведя себя подобно роботу с искусственным интеллектом, но без души. Но стоит ему остаться одному, как абсолютный вакуум внутри тут же разрастается до пугающих размеров, заставляя его падать на колени и выть, выть, ломая невтяжные когти на руках о твердый пол, давясь слезами и кровью из искусанных до мяса губ. От нормальной жизни его отделяет пропасть, которую почти невозможно пересечь, не сорвавшись вниз.***
Проходят какие-то шесть циклов, и Аллия становится не узнать. Он начинает все больше времени проводить в небе, спускаясь на землю лишь тогда, когда сил парить уже нет, и засыпая прямо там, куда приземлился. Он избегает городов, будто боясь, что его кто-то заметит. Он вовсе перестает есть, только пьет из рек и озер, когда пустота в животе становится еще мучительнее вакуума в душе, и, едва напившись, снова поднимается на крыло, словно саара, которой долгое пребывание на земле грозит смертью. Он дичает, теряет разум, едва ли осознавая это, и раз за разом поднимается все выше, туда, где Саар слепит и где крылья уже не держат на любой скорости. Из его памяти давно стерлось слово «дом», он носится с кочующими шакурами, отважно кидаясь в самые сердца ураганов и в грозовые облака, будто надеясь на быструю смерть от электрического разряда невероятной силы. И однажды, проносясь на чудовищной высоте, истомленный холодом, голодом, обезумевший, обожженный не смягченными здесь ничем лучами Саара, он сам не замечает, как теряет сознание, и в предсмертные секунды, полные падения, ему чудится в бешеном свисте воздуха голос сестры…