Красно-белые осколки

      Отношения с Эриком были, как игра с диким зверем. Может подыграть тебе, ластиться по-своему, а может ни с того ни с сего начать рычать и бросаться с выпущенными когтями, и поди пойми, что ты сделал не так. Может даже не ты виноват, а какой-то неведомый внешний раздражитель, а ты просто оказался не в то время не в том месте, и вся злость приходится на тебя. Где-то между этой шутливостью и агрессией, между благосклонностью и холодностью и находились настоящие чувства Эрика. Надёжно сокрытые крепкими стенами, которые, казалось, не пробьёшь ничем, ни изнутри, ни снаружи. Рауля это, конечно, не останавливало. Он упорно пытался хоть одним глазком заглянуть за эти стены, найти трещинку, прореху, через которую можно вытянуть истину. Раз за разом он слепо ощупывал холодные камни и не находил ничего. Казалось, все эти попытки просто бесполезны, и ничто не способно заставить Эрика хоть чуть-чуть открыться, довериться кому-то, кроме самого себя. Казалось до внезапно случившегося приступа.       Внезапно стало очень тихо. Рауль не заметил этого перехода из задумчивого бормотания и шелеста страниц в полное отсутствие каких-либо звуков со стороны Эрика. Было совершенно непонятно, что произошло. Как будто в чашу, полную яда, капнула последняя капля, и яд полился через край, попадая на тело и обжигая его. Убийственную тишину взрезает резкий удар вазы о стену. Всё происходит, как в замедленной съёмке, но в то же время с неестественной быстротой. Эрик хватает больше похожими на когти чудовищной птицы пальцами первую попавшуюся под руки расписную вазу и с размаху швыряет её точным ударом прямо в выпирающий каменный угол. Она мгновенно пёстрым бело-голубым фейерверком разлетается в разные стороны на миллионы острых осколков, так далеко, что виконту пришлось отпрыгнуть и закрыть лицо. Всего одна секунда и произведение из фарфора превращается в множество недобро сверкающих лезвий. Пока Рауль в ужасе стоял статуей, пытаясь прийти в себя, Эрик, не разгибаясь и шатаясь, будто живой мертвец из дешёвых уличных спектаклей, прошёл к стене и поднял что-то. Осколок. Теперь у и без того находящегося на грани маньячества, а сейчас действительно опасного человека появилось оружие. Он так сильно сжимал этот белый кусочек с причудливыми голубыми узорами, что острые края впивались в пальцы, выпуская на свободу кровь. Рауль, не двигаясь с места, немедленно приготовился обороняться, но Эрик даже не смотрел в его сторону. Он припал к стене, словно одна половина его тела внезапно отказала, и взялся за рукав, собираясь его закатать. В этой комнате от грозного Призрака не надо было защищать никого, кроме его самого. Виконт подбежал к нему настолько быстро, насколько мог, резко схватил чужое запястье и сжал так, что от неожиданности пальцы разжались, и осколок, теперь уже украшенный красными узорами, выпал из них. Эрик ожидаемо начал вырываться неестественными дёргаными, как у психа, движениями, тяжёлое дыхание превратилось в звериное рычание, а подёрнутые каким-то туманом глаза безумно сверкали сквозь упавшие на лицо чёрные пряди волос. Раулю пришлось применить всю свою силу, чтобы сдержать его, схватить так, чтобы он не смог вырваться. Мало того, что он и так сильнее обычных людей, несмотря на совсем не располагающее к такому телосложение, из-за приступа эта сила увеличилась, но, благо, проявлялась спонтанными вспышками, и юноша удачно угадал момент без такой вспышки. Эрик внезапно безвольно повис на руках Рауля, как подстреленный, давая отнести себя куда эта аристократическая душа пожелает. Этой аристократической душой он был перенесён на кровать, и там и остался, беспорядочно шевеля руками, словно пытаясь ухватиться за невидимую тростинку посреди бушующего океана, пока Рауль лихорадочно искал спирт и бинты, чтобы обработать израненные пальцы.       Когда он накладывал повязку на кровоточащую ладонь, время от времени нежно поглаживая другую руку пальцами, всей душой надеясь, что это поможет успокоить Эрика, которого ощутимо трясло, тот бездумно смотрел в пустоту широко открытыми глазами. Рауль осторожно положил забинтованную руку и так же осторожно убрал волосы с лица Призрака, совершенно не зная, что сказать. Он никогда не сталкивался с таким, и не представлял, что делать в такой ситуации. Спросить, всё ли хорошо? А стоит ли вообще что-то говорить? Так они и молчали: Эрик, лёжа без движения, а Рауль — сидя рядом с кроватью и поглаживая чужие пальцы. Когда дыхание Эрика стало более менее ровным, виконт решился подать голос: — Вы… в порядке? — Да, — незамедлительно последовал ответ, да так резко, что юноша вздрогнул. — Нет, — тут же прозвучало следом. Эрик сбивался и путался в показаниях, не зная, открыть Раулю правду, половину её или не говорить вообще ничего. — То есть да, но нет. — Я могу что-нибудь сделать? Пожалуйста, скажи, что могу, всё что угодно для тебя сделаю, только скажи. — Ничего. Уйдите. Рауль медленно встал, как громом поражённый, но Эрик, будто бы опасаясь, что виконт действительно уйдёт, начал лихорадочно отменять свою просьбу. — Нет, останьтесь. Делайте, что хотите, что угодно, только… не уходите. Эрик тяжело выдохнул, будто из его лёгких разом выбили весь воздух, и сжал руку Рауля, так и не отпустившего пальцы Призрака. — Не уйду. — Хорошо. Рауль послушно сел рядом с кроватью. Эрику действительно не надо было много — только присутствие человека, оставшегося с ним по своей воле, только уверенность, что его не покинут снова, не бросят равнодушно на холодный пол, как ненужную вещь, мол, сам справится, не первый раз. Он же только потому и справлялся, что никто не остался и не помог, так что приходилось успокаиваться самому. Только вот он успокаиваться даже не пытался, и Рауль это ясно увидел. По чистой случайности краем глаза скользнул по неосторожно открытому на несколько сантиметров запястью. Тонкие полосочки шрамов покрывали предплечье, как чёрточки на стенах тюремных камер, оставляемые узниками для отсчёта бесконечно долгих дней. Виконт знал, что практически всё тело Эрика это один сплошной шрам, даже видел это, но открытие, которое он совершил сейчас, повергло его в ужас. Как будто мало было той боли, которую день за днём жестокие люди — не люди, изверги, — обрушивали на непонятого гения, жертву Провидения. Но боль физическая отлично заглушала боль моральную, и когда становилось недостаточно выливания её в множественные произведения и разрушения, на помощь всегда приходило остро отточенное лезвие, а на осколки наносились кровавые узоры поверх уже имеющихся, перекрывая их. Не в силах больше смотреть, Рауль отвёл глаза. Только бы Эрик не заметил, как он смотрит, только бы не понял, с каким трудом он сейчас подавляет в себе желание гладить, целовать эти шрамы, в глупой надежде залечить их. Нет, Эрик не даст. Обо всём расскажет, всё покажет, но шрамы и лицо — нет. Табу. Хотя в глубине души, конечно, хотелось приоткрыть эту тяжёлую завесу тайны, открыться наконец полностью, довериться. Но вдруг и он не поймёт, убежит в ужасе, оставит новый шрам, на теле или на душе — неважно, всё одинаково больно. Лучше уж быть этакой загадкой, с которой новый день — новое открытие. Пока ему хватает этого доверия. Но и им не стоит злоупотреблять. — Я сожалею, что вам пришлось стать свидетелем этому, виконт. Надеюсь, вы сможете простить меня. Такое случается редко. Да, как же, видел он, насколько редко, но благоразумно предпочёл промолчать. — Нет нет, я только рад помочь вам, вы скажите, что я могу сделать, я всё сделаю, — начал было Рауль, но Эрик мягко оборвал его. Он сел на кровати и посмотрел юноше в глаза, всем своим видом показывая, что всё в полном порядке, и ни в какой поддержке он не нуждается. — Я очень ценю ваше стремление помочь, но в этом нет необходимости. Эрик сам может о себе позаботиться. Он на несколько секунд накрыл ладонью руку Рауля, всё ещё державшего забинтованные пальцы, потом осторожно высвободил их и направился к выходу из комнаты, бросив на ходу: «Надо убрать осколки». Уже находясь в дверях, Эрик остановился и обернулся. На секунду опустил взгляд и снова посмотрел в глаза виконту. — Спасибо, Рауль. И опять скрыл свои истинные чувства плотным тёмным занавесом.