Самый потрясающий

Дилюку десять. Он грезит приключениями и далёкими странствиями, вечерами копается на чердаке винокурни и находит древние сказания — о легендарных воинах, вечной любви и справедливости, которая всегда восторжествует. Дилюк щурит алые, горящие жизнелюбием глаза на солнце и улыбается дерзко — у него вся жизнь впереди. Дилюк недоверчиво осматривает незнакомого мальчишку, испуганно ссутулившего плечи, и переводит недоумённый взгляд на отца. — Папа? — Теперь он будет жить с нами, — Крепус присаживается рядом с ним на корточки, ласково ерошит красные пряди и щелчком по лбу заставляет перестать хмурить брови. — Не обижай его. Дилюку двенадцать, и он не может себе представить, что ему когда-нибудь в голову придёт обидеть Кэйю. У его друга звездочка сверкает в синем зрачке, и Дилюку нравится исподтишка любоваться её сиянием. Кэйа всё ещё смущается и старается прикрыть рукой глаза, — и зрячий, и тот, что под повязкой, — отворачивается, пристыженно бормочет что-то про уродство, и тогда Дилюк, совсем как отец, нежно треплет волосы и щёлкает по сморщенному лбу, напоминая, что хмурятся только дураки. Кэйа перестаёт хмуриться и начинает дуться, и Дилюку приходится щекотать его до слёз, пока друг не забудет и не расслабится. Дилюку четырнадцать, он самый молодой капитан кавалерии и самый счастливый человек на свете. Он верит в справедливость и в шаге от того, чтобы самому стать героем обожаемых легенд о великих приключениях. У него есть статус и уважение жителей родного города, верные друзья, практически ставшие семьёй, прекрасный отец и потрясающий названый брат. Кэйа вытягивается, приобретает изящный профиль и учится смотреть так, что у Дилюка замирает сердце. Он ловит взглядом каждый шаг лучшего друга, старается невзначай коснуться его руки и на тренировках думает мимоходом, что кожа у Кэйи не смуглая, как говорит Аделинда, а карамельная. Дилюку шестнадцать, и он безнадёжно влюблён в своего названого брата. Это неправильно. Постыдно, безрассудно и невозможно. Но Кэйа одним своим видом сводит с ума, и желание рядом с ним никогда не угасает, и в самом деле, кто подал ему идею игриво улыбаться во время разговора и так смотреть из-под ресниц? Мысли о вкусе карамельной кожи приходится тщательно отгонять. Кэйа всё ещё лучший боевой товарищ. Он всегда рядом, и Дилюк уверен, что по-другому и быть не может. Они же вдвоём — герои захватывающей легенды о братьях. Они делят мир напополам, переносят вместе все радости и невзгоды и всегда готовы подставить друг другу плечо. Это аксиома. Выжженная в огне Дилюка и смехом Кэйи выкованная истина: они — одно целое. Дилюк уверен: если жизнь переломает ему кости, если весь мир обернётся против него, Кэйа будет рядом и протянет руку, чтобы помочь встать. По-другому просто быть не может. Брат улыбается, щурится смешно на его восторженно озвученные мечты и скидывает рубашку со словами: «Глупости. Пошли купаться, герой». Дилюк всерьёз задумывается о том, что стать евнухом — не такая уж и плохая идея. Дилюку восемнадцать, и у него больше нет ни отца, ни брата. Он впервые скрещивает с Кэйей мечи и видит, как тот получает глаз Бога. Крио. Архонты словно смеются ему в лицо — смотри, мол, вам судьбой было суждено находиться порознь. Оружие оттягивает ладонь, в висках зло стучит кровь, а взгляд у лучшего друга потерянный и испуганный — совсем как в первую их встречу. На мгновение тонкие губы трогает болезненная усмешка, и эта искажённая обидой и ненавистью гримаса — последнее, что помнит Дилюк, когда покидает Мондштадт. Дилюку двадцать два, и вся его жизнь заполнена запахом крови. Тошнотворная вонь преследует его в кошмарах, перебивает аромат овощного супа, пробирается к нему в мысли и душит, наваливается смердящей духотой. И как высоко в горы ни забирайся, сколько целебных трав не пей — она, липкая, как сок от перезрелых закатников, не отстаёт и въедается в сознание всё глубже и глубже. Дилюк знает — придёт время, и он задохнётся. Он наливает себе в стакан виноградный сок, пьёт, чувствуя на языке мерзкий вкус крови, и понимает: придёт время, и он сломается. И рядом не будет никого, чтобы протянуть руку помощи и встать с ним плечом к плечу. Дилюку двадцать четыре, и вонь крови ослабевает. Он не верит в справедливость, презрительно кривится в сторону насквозь гнилого рыцарского ордена, но каждое утро, которое жители Мондштадта встречают в безопасности и с улыбками, он облегчённо вздыхает. Если всё, что нужно для их спокойствия, — это несколько бессонных часов сражений, то он готов заплатить эту цену. Он готов на многое ради Мондштадта и, маги Бездны с ними, даже ради бестолочей из Ордо Фавониус. В конце концов, ему ведь тоже столько раз помогали. Джинн, Путешественник, пьяница-бард… Всех и не перечислить. Переживать с ними приключения оказалось неожиданно весело, и при мысли об этом в памяти против воли воскресают отрывки из прочитанных когда-то сказаний — о подвигах, славе, любви… Дилюк хмурится. Что он, мальчишка? Жизнь уже раз пообломала крылья и показала, что такое реальность. К чему повторять ошибки? Венти снова и снова приходит в таверну, смотрит долгим внимательным взглядом, понимающе улыбается и играет — что-то о приключениях, героях, преданности и предательстве. Дилюк не слушает. У него проблемы посерьёзнее глупых сказок. И одна из них сидит рядом — только руку протяни. Кэйа облокачивается на стойку, умудряясь в такой позе демонстрировать все свои лучшие места, и заводит старую шарманку из флирта и умелого вранья, которую слушать противно. Но, странное дело, рядом с ним застарелый запах крови не ощущается совсем. Дилюк отводит взгляд и отворачивается. Дилюк на все попытки разговорить отвечает холодно и резко. Дилюк отчаянно хочет восстановить те отношения, что были раньше, но прекрасно понимает: как прежде уже не будет. Хотя бы потому, что лучших друзей и братьев по оружию не хотят зажать в углу, заставить сбросить этот фальшивый и никому не нужный образ и горячо и мокро поцеловать. Ему кажется, ещё одно слово, сказанное томным, пониженным до интимного тона голосом, и он не выдержит. Ему кажется, что нельзя быть таким до дрожи раздражающим и желанным одновременно. Ему кажется, что Кэйа — недосягаемая мечта, далёкая звезда на насмешливом небосводе, которой позволено только любоваться. Дилюк в сотый раз протирает один и тот же бокал и смотрит в стену стеклянными глазами. Так больше продолжаться не может. Им нужно поговорить — и решить всё раз и навсегда. Кэйа сидит рядом — вырез, о архонты, этот вырез, кто-нибудь, пожалуйста, оденьте эту бесстыжую бестию во что-то приличное! Куда смотрит Джинн?! — и смеётся над чьей-то шуткой. Он складывает тонкие губы в радостную улыбку, и рассевшиеся рядом с ним рыцари охотно верят в эту усмешку. А Дилюку почему-то кажется, что его только тронь, и вся эта напускная бравада сползёт с красивого лица, и бывший брат уткнётся ему в плечо как прежде и прошепчет доверительно: «Я так устал…» — Останешься сегодня после закрытия, — говорит ему Дилюк утомлённо, не замечая удивлённо-радостный взгляд и нервную улыбку. Рагнвиндр напряжён. Он рассеянно следит за тем, как посетители покидают его таверну, и думает, что разговор получится тяжёлым. — Мастер Дилюк? — неловко зовёт Кэйа, и от неуверенности в его голосе хозяин таверны неожиданно приободряется — значит, не он один места себе не находит. Он смотрит несколько секунд на нервно сжимающего бокал в руке Альбериха, а потом протягивает руку и в утешительном жесте треплет синие волосы. Дилюк осторожно пропускает гладкие локоны сквозь пальцы, с нежностью думая: такие же, совсем такие же, как в детстве. — Отросли, — с улыбкой замечает он и въедается взглядом во внезапно вспыхнувшие щёки бывшего брата. — А ты чего ожидал? Столько времени прошло, — Кэйа смущён и напуган. Он ждал долгого и муторного выяснения отношений, а не теплой ласки, на которую никто из них, казалось, не был способен. Дилюк упивается его временной беззащитностью и опускает руку с волос на мягкую щёку. «Карамельная кожа», — проносится в голове, и Дилюка ведёт. Он подаётся вперёд и прижимается губами к чужим губам. Не поцелуй даже, так, обычное касание, но Кэйа хватается за стойку и смотрит неверяще-ошеломлённо. Дилюк с лицом, сравнимым по цвету с волосами, резко отстраняется и накрывает рот рукой. Что на него нашло? Он ведь клялся, что и лишнего взгляда в сторону Кэйи себе не позволит… — Ты… — Я… Они начинают одновременно и замолкают. — Я хотел поговорить, — прокашливается Дилюк. — И вместо этого поцеловал меня, — говорит Кэйа изумлённо, а потом вдруг счастливо и заливисто смеётся. Дилюк замирает. Мгновение наблюдает, как в синем зрачке сверкает звёздочка, и всё-таки не выдерживает: опирается рукой на стойку, прыжком перемахивает на сторону брата и подхватывает его на руки. Кэйа хватается за его шею, обвивает ногами за пояс и утыкается носом в плечо. — Я не тяжёлый? — шёпот горячечный, словно Альбериха бьёт в лихорадке. — А сам как думаешь? — у Дилюка голос сиплый, будто он несколько часов подряд кричал. — Я одной рукой использую двуручный меч. Так что таскать тебя — одно удовольствие. — Вы такой сильный, мастер… — договорить ему не дают. Губы у Кэйи сладкие после сока, Дилюк тщательно их вылизывает, жадно ловя каждый вздох. Из головы разом пропадают все мысли, кроме алчного желания получить больше, провести сильнее, вплавиться под прохладную кожу, чтобы навсегда. Дилюку двадцать четыре, и он безнадёжно влюблён в своего названого брата. — Люк, — шепчет Кэйа, льнёт ближе и запрокидывает голову, открывая вид на смуглые шею и грудь. «Карамельные», — поправляет себя Дилюк и как в дурмане покрывает солёную кожу поцелуями. Под рёбрами счастливо заходится сердце, и всё, что он сам может сказать, это невнятное и бесконечное: — Мой, мой, мой… Архонты, наконец-то мой… Кэйа ничего не говорит на эти собственнические слова, только в совершенно очаровательном жесте прижимается теснее и обвивает сильную шею руками. Дилюку двадцать четыре. У него есть статус, уважение жителей родного города, друзья, почти ставшие семьёй, любимое дело… И ладно, так уж и быть, маги Бездны с вами. Ещё у Дилюка есть мечты о дальних странствиях и самый потрясающий на свете названый брат. И он наконец-то счастлив.