Погаснет день, луна проснётся

По магазинчику проходится сквозняк. Шуршат мыши где-то в стенах. Скрипит от ветра деревянная рама. Почему-то позвякивает колокольчик над дверью. Эдик смотрит на часы и потягивается, поднимаясь из-за прилавка. На часах девять вечера – значит, пора и честь знать. Тем более, поток покупателей давно уж иссяк, часу в шестом. Никому не хочется идти за продуктами по темноте. Скользить по дороге, покрытой льдом, прятать лицо от колючего снега, который будто бы назло бросает кто-то с неба своей огромной рукой. Эдик этих людей, так и не дошедших до "Василька", понимает. Самому сейчас не греет душу мысль, что придётся идти по улице, кое-как освещённой рыжими уставшими фонарями, кутаться в не самый стильный бушлат, чувствовать упрямые взгляды в спину. Взгляды, что будто силы из тебя выкачивают, пока с трудом переставляешь ноги. Жадные голодные взгляды. Но таковы будни, и с этим ничего не поделаешь. Эдик уж было в сторону подсобки идёт, чтобы оставить там шапочку и фартук, как колокольчик над дверью начинает звенеть куда живее. И Яблочкин замирает, выпрямляя спину, расправляя плечи. Уставшие бесцветные глаза вновь наполняются жизнью, а опущенные уголки сухих губ приподнимаются в приветственной улыбке. – Добрый вечер, чем-то могу помочь? – ласково звучит низкий голос Эдика, слегка томный, как и всегда. – Можешь и помочь. И у Эдика нехорошо пересыхает в глотке, потому что последний клиент достаёт из кармана нож. Два тёмных глаза зыркают на Яблочкина из-под кепки. Ничего не остаётся, кроме как поближе прижаться к прилавку, проползти к кассе. – Бабки гони, – нож совсем близко к ребру, а посетитель – близко к Яблочкину. Эдик понимает, что у парня в разноцветной олимпийке планы серьёзные. И что алкоголем от него пахнет – тоже чувствует. Дыхание хриплое, прерывистое. Не болеет ли чем? А впрочем, какая уж разница. Боль прорезает руку, и Яблочкин шипит, отпуская свою ношу. Тело с глухим стуком падает на лестницу и начинает съезжать вниз. – Почему бы и нет? – усмехается Эдик, подпинывая паренька, чтоб катился активнее. Подвал, спуск в который нежно спрятан Яблочкиным под ковёр в подсобке, встречает запахом сырости и гнили. – Хороший мой, встречай гостя. И ужин, – негромко оповещает Эдик, потому что знает – его услышат и без повышения голоса. Тело лежит у самых ног, глядит на Яблочкина белёсыми глазами. Заставляет брезгливо поморщиться. – Хорошо, что сывороточку у НИЯ приобрёл. Быстро действует. Наконец-то в ответ ему раздаётся шорох. Ещё пара шагов – и становится слышно свистящее дыхание, прерываемое писком. – Я домой хочу. Время видел? Да ни черта ты не видел, оно и понятно... Девять уже. Что я, зря вывеску вешал? Заходят всякие. Ответный писк звучит смехом. Отражается от стен подвала. Сильные лапы гребут к Эдику, гигантский хвост, похожий на удава, обшитого человеческой кожей, ударяет по кедам. Дыхание над ухом, жаркое и грязное, заставляет прокашляться. – Сегодня трапеза без меня, мышонок, – устало объясняет Яблочкин. На всякий случай из заднего кармана достаёт электрошокер, не без удовольствия жмёт на кнопку. Один только вид его заставляет зверя убраться вглубь подвала, заодно прихватив с собой притащенный Эдиком ужин. Когда наконец раздаётся чавканье, мокрое и жадное, Яблочкин всё-таки уходит. Прохладно тут, да и пахнет не очень. Прежде чем закрыть магазин, Эдик бросает под прилавок очередную бабочку и примеряет новую олимпийку. Взгляды из-за машин и деревьев, голодно следящие за ним до самого дома, уже не так уж и огорчают.