Малыш

С Ви его знакомит Джеки — бойфренд Мисти. Виктор особенно не вслушивается в его изрядно приправленный непереводимыми испанскими идиомами рассказ о том, как он сегодня, в свой день рождения, окончательно порвал с работой на «Валентино». Пока Виктор меняет хром, пришедшая с Джеки девица безучастно сидит в углу, уставившись в планшет с белым логотипом «Арасака» — такие выдаются лишь работникам корпорации. Он на миг встречается с ней взглядом — глаза у нее светлые, почти белые, ледяные. Что связывает такую, как она, с обычным уличным бандитом, не шибко умным, не шибко удачливым? Да какая разница, думает Виктор, получив от нее положенную сумму эдди, включает поставленный на паузу бой и выкидывает их обоих, и Джеки, и девицу, из головы. Второй раз он видит Ви, когда тот же Джеки притаскивает ее, истекающую кровью, после какой-то драки. Виктор даже не сразу понимает, что закусившая от боли губы, бледная девушка, лежащая у него на кресле, и та корпоратка — это один человек. Узнает только когда она снимает визор — по все тому же ледяному взгляду. Джеки не отходит все время, пока Виктор зашивает резаную рану на ее боку, тихо шепчет что-то на удивление нежное, держит за руку. В памяти мелькают обрывки болтовни Джеки про подругу детства. Попутно Виктор отмечает, что импланты «Арасаки» в ее теле теперь отключены, мертвы окончательно и бесповоротно. А вот это уже объясняет, как она оказалась у него на столе в таком состоянии — банальная, в общем, история взлета и падения, он таких повидал немало. С тех пор он видит Ви часто одну, без Джеки: путь начинающего наемника тернист и густо усеян колюще-режущими предметами, без рипердока никак не обойтись. И так получается, что невольно, слово за слово, он узнает ее все больше и больше, пока в один момент это все не становится слишком… личным. — Если ты продолжишь в таком духе, то сожжешь себе мозги к херам, — как-то говорит он ей, откладывая мономолекулярный скальпель. — Нетраннер, может, из тебя и неплохой, особенно если навесить правильный хром, но чувство меры в сто раз важнее хрома. Прежде чем выйти на ринг, нужно трезво оценивать свои шансы. Иногда, чтобы не проиграть, прежде всего нужно не начинать бой. Ты уж прости, но на Бартмосса ты пока не тянешь, а лезешь везде, словно… — Не нуди, — беззлобно отзывается Ви. — Я тебя поняла, буду осторожнее. — Да уж, будь. Я вовсе не против твоей компании почти ежедневно, но ты себя гробишь, и мне больно на это смотреть, малыш. «Малыш». Это вырывается у него непроизвольно, и почти сразу же он об этом жалеет, но Ви, кажется, не обращает никакого внимания. Она легко спрыгивает с кресла, потом где-то еще минут тридцать привычно болтает обо всем и ни о чем, рассказывает пару новых сплетен и, переведя положенную сумму эдди, уходит. А Виктор закидывает в стерилизатор использованные инструменты, раскладывает новые, перебирает импланты, делает поставщикам заявки на недостающие компоненты, закрывает клинику. И только стоя под едва теплыми струями воды в душе, он позволяет себе задуматься о том, что сегодня произошло. «Малыш». Как же тебя угораздило так вляпаться, беззвучно взывает он к своему отражению в зеркале. Как ты вообще это себе позволил? Ты же не мальчик уже. Лежа без сна и пялясь в чуть подсвеченный светом медицинского оборудования потолок, он думает об этом с досадой и удивлением. Как? Почему? Ви ведь совсем не в его вкусе — ему всегда нравились крепкие, фигуристые амазонки из спортклубов, которых он встречал на тренировках или соревнованиях. Он их понимал, они были, черт возьми, на одной с ним волне и на ринге, и в постели. Но Ви другая… Ви, несмотря на достаточно высокий рост, изящная, как статуэтка, с тонкими запястьями и щиколотками, нервными пальцами нетраннера и длинными красными ногтями. Почему-то ее ногти больше всего задевают какие-то струны глубоко внутри. Ни у одной его женщины никогда не было таких ногтей. Ведь это так непрактично, если приходится постоянно надевать боксерские перчатки. Неожиданно ему представляется, как эти белые, будто окунувшиеся в кровь, пальцы приподнимают грудь, сжимают торчащий сосок. Тело немедленно отзывается на эту картинку, пах наливается пульсирующей тяжестью. Виктор стискивает зубы, отгоняя непрошенные фантазии, глубоко дышит, пытается переключиться на мысли о предстоящих завтра операциях. Ладонь с красными ногтями скользит все ниже. Он ведь видел ее живот, когда зашивал ее впервые. Память тут же услужливо выдает картинку: фарфорово-гладкая кожа с едва заметным рельефом мыщц и крошечной родинкой слева от пупка. Эта родинка будто стирает остатки его самообладания — он стонет, сдавливает рукой стоящий колом член. Перед мысленным взором Ви стоит к нему боком, согнув одну ногу в колене и опираясь о кресло — то самое, в котором сегодня лежала. Она ласкает себя, неспешно и так чувственно, что ему хочется выть от красоты этого образа. Он словно слышит наяву ее протяжный приглушенный стон — он слышал такие стоны уже десятки раз, пока обрабатывал ей места установки имплантов, зашивал мелкие и не очень порезы, вытаскивал пули. В его сорвавшемся с цепи воображении Ви подходит к нему и опускается сверху, обхватывая его бедра. Двигается все быстрее, запрокинув голову вверх. Последнее, что он запоминает перед тем, как неумолимо надвигающийся оргазм выключает сознание, — ее беззащитно торчащие острые ключицы. Каждый приход Ви к нему в клинику теперь похож на изощренную пытку, от которой у Виктора нет сил отказаться. Иногда ему так трудно, что приходится вкатывать дозу транков перед операцией, чтобы не дрожали руки, чтобы держать себя в рамках отношений доктор-пациент, когда он наклоняется над ней так близко, что видит тщательно замазанные тональным кремом блеклые веснушки. Чтобы не лечь у ее ног и умолять не покидать его никогда, обещать ей все, что она пожелает, не важно, чего это будет стоить. Это наваждение, обсессия, говорит он себе, нанося отточенные опытом удары по боксерской груше. Это идиотизм и глупость, это всего-лишь химия, бормочет он мрачно, разглядывая дно черт уже знает какого стакана в баре. Это страсть к молодому цветущему телу, уговаривает он себя, жестко трахая снятую на Чпок-Стрит шлюху. Это обязательно пройдет. Это любовь, понимает он, как только Ви вновь переступает порог его клиники. Это гребаная последняя, сжигающаяя до тла, выворачивающая наизнанку, любовь. Это уже навсегда. — Я поставлю тебе имплант «Кироши». Ви уважительно присвистывает — работа в ОВК «Арасаки» научила ее очень неплохо разбираться в хроме. — У меня нет столько денег, Вик. — Не беда, — отмахивается он. — Отдашь, как разбогатеешь на заказе Декстера. «Только вернись живой, к дьяволу в жопу эти деньги. Мне нужно только, чтобы ты вернулась живой». Когда едва держащийся на ногах телохранитель Сабуро Арасаки притаскивает окровавленную Ви, Виктор поначалу облегченно выдыхает — но, постепенно разбираясь с тем, что начал вытворять с ее нервной системой биочип, все больше и больше мрачнеет. Ви лежит на кресле, бледная до прозрачности. Она все еще без сознания, а он сидит рядом, уткнувшись горячим лбом в ее почти ледяную руку. — Как у нее сейчас дела? Голос Мисти разрезает скорбную тишину клиники, и Виктор чертыхается про себя из-за того, что позабыл запереть дверь. Он отворачивается, пытаясь украдкой вытереть о плечо предательскую влагу с щеки, прежде чем надеть очки. Но Мисти все равно замечает — он понимает это по тому, как она отводит глаза, сделав вид, будто заинтересовалась кубками на столе. — Плохо, — он отвечает ровно, уже вполне справившись с собой. — Ей осталось две, максимум три недели. Этот чип пожирает ее, как саранча. Мисти и сама еле держится на ногах — смерть Джеки ударила по ней сильнее, чем она хочет показать, но у девочки доброе сердце, которое искренне болит за Ви. Она подходит, гладит Ви по волосам, заправляя выбившиеся из косы локоны. — Держись. Держись изо всех сил. Пусть его смерть не будет напрасной, — шепчет она. Она еще что-то говорит, наклонившись к самому уху Ви. Виктор тактично отходит и поэтому не слышит ни слова. Потом она, судорожно всхлипнув, направляется к двери, а он следует за ней с намерением запереть дверь, но Мисти неожиданно оборачивается, чуть не сбивая его с ног. — Скажи ей. Ты должен сказать! Ты же знаешь, что потом будет уже поздно и это никак не получится исправить! Пока ошарашенный Виктор переваривает ее слова, каблучки Мисти уже цокают по лестнице, звуки шагов быстро удаляются, затихая. Очнувшись, он вешает табличку, что завтра клиника не работает, и все-таки закрывает дверь. Ви все также лежит на кресле. Один ботинок где-то потерялся, босая ступня торчит из-под простыни. Виктор вздыхает, стаскивая оставшийся ботинок. Он одновременно страшится и жаждет того, что сейчас предстоит сделать. Пока несет ее от кресла, старается не думать и не чувствовать, но тяжесть ее тела наполняет непрошенной эйфорией. «Малыш». Он укладывает Ви на свою кровать, простыня сползает где-то на полдороги, и теперь Ви, забинтованная, покрытая синяками и кровоподтеками, кажется сломанной куклой, а не человеком. Он снова вздыхает и тянется к пряжке ремня на ее брюках. Ремень дорогой, из хорошей мягкой кожи. Когда он расстегивает пуговицы, касаясь ее живота, его пальцы чуть дрожат. Он осторожно освобождает ее от грязной окровавленной одежды. Как жрец, совершающий религиозное действо. — Не сходи с ума, Вик, — бормочет он себе под нос. — Это не первая бесчувственная женщина в твоей жизни, которую приходится раздевать. Ты же врач. На какое-то время этих увещеваний хватает. Ровно до тех пор, пока Виктор не расстегивает застежку бюстгальтера, вопреки всем законам подлости оказавшуюся спереди. Он стоит и тупо смотрит на обнаженную грудь Ви. Потом, скривившись от отвращения к самому себе, к своим мыслям и желаниям, достает чистую простыню и тщательно укрывает ее. Под тихое жужжание стиральной машины он надирается дешевым виски. Ему плохо. Ему так плохо, словно его нокаутировали, а потом пробили дыру там, где сердце. «Скажи ей!» — звенит в ушах голос Мисти. Скажи. Скажи. Скажи. Скажи. Скажи. Скажи. Скажи. Скажискажискажискажискажискажи... — Да пошла ты! — громко произносит он, впечатывая кулак в стену. — Сама и скажи. От боли телесной боль душевная на мгновение отступает, но тут же возвращается. — Вик? Он поднимает мутный взгляд, пытается сфокусироваться на дверном проеме. Ви, бледная как смерть, стоит, прислонившись к косяку, и придерживает одной рукой простыню. — Что сказать? — переспрашивает она. Виктор хмыкает. — Ты ведь мне кажешься? Стимуляторы с выпивкой всегда плохо сочетаются. — Я не глюк, я настоящая. Можешь меня ущипнуть. Он снимает очки, трет переносицу и кладет их на пол рядом. — Такими глюки и должны быть — настоящими. Это я тебе как врач заявляю. Иначе говно они, а не глюки. Ви осторожно садится на крышку унитаза. — Так кому что я должна сказать? И какого хрена я делаю голая в твоей постели, Вик? — ухмыляется Ви. Он делает очень долгий глоток. — Технически ты не совсем голая. Для меня это принципиальный момент. — Как хорошо, что я знаю тебя, а то решила бы, что именно это тебя расстраивает до такой степени, что ты решил утопить горе в бутылке. — Ты меня совсем не знаешь, Ви, — жестко отвечает он. Стиральная машина дергается, как будто в конвульсии, и замирает, пискнув трижды. Виктор отставляет бутылку, надевает очки и поднимается. Его немного ведет, но это быстро проходит. — Теперь можешь одеться в чистое, тогда и поговорим. Ви пожимает плечами. Это долгий и тяжелый разговор, Ви порывается уйти, он уговаривает ее остаться до утра — ей надо восстановиться. Она неохотно соглашается, но после он ее почти не видит, только слышит сплетни фиксеров и пациентов. Судя по рассказам, Ви поднимает на уши весь город, не считаясь ни с чем, так яростно, как может только человек, которому нечего терять. Или человек, у которого в голове сидит Джонни Сильверхенд. «Живи быстро, умри молодым». Еще Виктору некстати вспоминается, что Ви не так давно исполнилось двадцать семь. События несутся со скоростью синкансэна, а ему только и остается — быть сторонним наблюдателем. Когда она еле приползает к нему в клинику спустя две недели, приходится признаться, в том числе и самому себе, что это в общем-то конец. Он смотрит на то, как она неуверенно пытается сесть, и ему хочется орать. Хочется вырвать блядский биочип голыми руками и растоптать. Хочется сделать хоть что-то, лишь бы не смотреть, как она умирает с каждой секундой. Умирает на его глазах. Но он только произносит, тщательно контролируя клокочущую внутри ярость: — Сколько это еще будет продолжаться, Ви? — Ты мне скажи, ты же врач. Ви кривит губы в усмешке. Это — не ее, эта наглая ухмылка у нее от Джонни. Виктора почти рвет на части от двух диаметрально противоположных желаний: обнять ее и дать ей по морде. То есть не ей, конечно, а Сильверхенду, что, впрочем, означает в конечном итоге одно и то же. — Судя по твоему состоянию, недолго. Он указывает на столик у себя за спиной: — У тебя есть выбор. Бета-блокаторы или псевдоэндотризин. Ты можешь закончить эту игру по своим правилам или дать волю голосам в своей голове. Это дерьмовые варианты, Ви, но на другие, кажется, времени уже не осталось. — Мне надо подумать. Мисти уводит ее наверх, на крышу. Он бывал там пару раз — самое оно, чтобы принять последнее решение в своей жизни. Прежде, чем выйти следом за Ви, Мисти кидает на него укоризненный взгляд. «Ты просрал свой шанс, Вик, ты так ничего ей не сказал», — говорят ее глаза. Он с деланным равнодушием отворачивается, как будто засмотренный до дыр бой значит для него больше. Не значит. Картинка расплывается, он никак не может сфокусироваться. Встает, отшвыривая стул. Пинает столик с инструментами. Наверное, он мог бы даже убить сейчас кого-нибудь. Скажискажискажискажискажискажискажискажи... Виктор торопливо поднимается на крышу, перескакивая через две ступеньки, — не так уж и просто, все-таки он уже не в самой лучшей форме, но ему сейчас плевать на горящие огнем легкие и заходящееся сердце. Это всего лишь тело. — Ви! Она сидит на парапете, рассматривая город, в опущенной руке — пистолет, другой она держит почти докуренную сигарету. Еще до того, как она поворачивает голову, Виктор понимает, что опоздал. Теперь уже ничего не получится исправить. Джонни Сильверхенд встает, убирает пистолет за пояс, одергивает рукава куртки и щелчком отправляет окурок куда-то вниз. Виктор молча смотрит, как Джонни идет к выходу. Поравнявшись с Виктором, он кладет ему на плечо изящную белую руку с кроваво-красными ногтями. — Хороший ты мужик, Вик, но ужасный тормоз. Виктор дергается, как от удара, хочет ответить, однако сбоку уже металлически лязгает дверь, закрываясь. Тогда он сначала подходит к парапету, потом опускается на один из стульев. На столике рядом лежит одна уже никому не нужная таблетка. Виктор крутит таблетку в пальцах и, коротко размахнувшись, швыряет прямо в мерцающую огнями пасть Найт-Сити. — Прощай, Ви… «Прощай, малыш».