голова болит. он ударяет по струнам с яростью, с гневом, пытается выплеснуть всё свою ненависть к миру через мелодию выливающуюся из-под пальцев. через мелодию темную, тягучую, чернилами заливающую пол. она медленно растекается, впитываясь в ламинат, разрушающим паразитом въедаясь в стены его квартиры. только музыка получается не злобной, не разрушающей жизни людей, столь отвратительных и ненавистных для вилбура. музыка получается отчаянной.
он один в своем клубе плохих музыкантов.
он один стирает подушечки пальцев в кровь, заставляя гитару надрываться, хрипло выкрикивать ноты прося о помощи. вот только вилбуру все равно что кричат струны, он все сильнее и сильнее бъет по ладам, пытаясь заполнить комнату чернилами, смешавшимися с кровью. брызги летят во все стороны, а он рыдает, жмуря глаза. в уши заливается темная краска, липкая, отвратительная, нескончаемая. голова тяжелой становится, слишком громко, слишком много, он слишком не справляется.
горло сжимается, глаза распахиваются; он сгибается над полом, отбрасывая гитару. много, слишком много краски выливается из его рта, болотного цвета пятном расплываясь перед глазами. руки трясутся, мысли, до этого вытесненные, вновь набатом стучат по черепной коробке. кажется, боль стала лишь сильнее. кислотный запах бьет в нос, кашель раздирает стенки горла.
он снова пуст.
ватные ноги несут его в ванную, усталый взгляд прикрепляется к грязному, запачканном в белом налете зеркалу. вилбур не может подавить всхлип.
красная, налившаясь кровью склера, теперь полностью сливается с кожей алого оттенка. лицо мокрое, раздраженное от слез. из носа течет прозрачная соленая слизь, размазанная по губам, из-за кривляний. губы дрожат, брови ползут вниз, против своей воли вилбур скорчил гримасу отвращения. как же противно.
ледяная вода охлаждает, успокаивает; он опускает лицо под струю, чувствуя как очищается кожа. чуть приулыбаясь, он медленно выключает кран, наблюдая как напор жидкости постепенно уменьшается, до момента когда и вовсе пропадает. махровое полотенце, оценивающий взгляд в зеркальную поверхность, ручка двери поворачивается.
он не заходит в комнату с гитарой.
он бежит в прихожую, что бы схватить пальто с ключами. закрывает дверь, бежит вниз по лестницам и, запинаясь, вываливается из подъезда, опъяненный свежим воздухом. грудь быстро поднимается, ощущение будто внутри вилбура воздушный шарик, который вот-вот лопнет, разрывая хрупкое тело парня. он улыбается туманно, бредово, конечности не слушаются — все быстрее и быстрее несут к автобусной остановке. вилбур и не сопротивляется, лишь шире улыбается и симирено вздыхает.
на остановке пусто, совсем людей нет — в выходной никто не стремился занять сиденье на последнем рейсе. один он, заходя в транспорт заваливается на кресло рядом с выходом, вовсе и не замечая недовольный взгляд, которым окидывает его водитель. он глядит в окно; на улице вечер, небо сменило свою лазурно-голубую окраску на иссиня-черную, и теперь терпеливо ожидало, когда же его украсят разных размеров звездочки. вот только людям их увидеть не суждено, световое загрязнение, чтоб его черт побрал. город украшают не звезды, город украшают огни. огни самые разные — из окон ночных бабочек, что не спят темными октябрьскими ночами, с гирлянд украшающих вывески круглосуточных заведений, мерцающих разными цветами, и из фонарных столбов, стройными рядами стоявшими по краям дорог и тротуаров. последние будто наблюдали за одиночками и сладкими парами, рискнувшими в такую темень выйти на улицу; освещали им дорогу, беспокоясь за хрупких созданий, вовсе не думающих о ценности своей короткой жизни.
вилбур грустно улыбается. будто он лучше этих идиотов. сам ведь о своей жизни не беспокоится, лишь играется с ней в непонятную себе самому игру, кто насолит сопернику больше. вот только он кажется, не сможет увидеть результаты — не доживет, сестрица судьба не разрешит такую роскошь.
автобус замедляется, останавливаясь на окраине дороги. двери открываются, прокуренный мужской голос оповещает: «конечная». парень поднимается, выходит из транспорта, чуть покачиваясь от вновь обретенного ощущения асфальта под ногами. оглядывает дорогу перед собой взглядом бесстрастным, усталым, вымученным. и вопреки собственному желанию лечь на проезжий путь, проваливаясь в безмятежный и спокойный сон, упрямо шагает по обочине.
ему не нужно всматриваться в одинаковые, ничуть не различающиеся многоэтажки, — слишком хорошо он знает путь до того места, ради которого готов проехать через весь город, в самую, чертову, глушь безликих домиков. он открывает железную дверь заветного второго подъезда, тащится вверх по лестничной площадке, и наконец, звонит в квартиру номер пять. в ответ тишина, скорее всего, хозяин сейчас спит, как и следует нормальному человеку. вилбур устал, у него нет сил поднять руку, вновь прося впустить его внутрь.
слишком вымучен.
слишком долго.
он почти опустился на бетонный пол, видно выдержавший не одного человека, судя по обилию высохшей грязи, и следов от чужих ботинок: детских, женских, мужских; однако за дверью шаги слышатся, еле уловимые в тягучей тишине массивного здания. дверь открывается и на него смотрят пара карих и ужасно заспанных глаз.
— вилбур?
он молчит. шлатт понимает. освобождает проход, пропуская его в помещение, закрывает дверь, и идет в спальню, что бы через минуту вернуться с пледом в руках. он кивает на диван, вилбур послушно садится на мягкий предмет мебели. местами затертая, со следами от царапин обивка явно многое повидала за свою жизнь. интересно, много людей, таких же потерянных и отчайных как вилбур, сидело на ней, теряясь в собственных мыслях? много ли слез, наполненных печалью и безвыходностью впитались в мягкий шенилл?
поверхность рядом с ним прогибается от тяжести мужского тела. рука ложится на его плечо; он обжигается. место прикосновения горит, и он дергается, поднимая пустой взгляд на лицо напротив. темные и глубокие, словно кофейные зерна, словно самая сладкая шоколадная паста и самый крепкий виски глаза; растрепанные волосы стоявшие пушистым вихрем — шлатт только проснулся. брови чуть нахмуренны, мужчина смотрит пронзительно, обеспокоенно. вздыхает, полностью разворачиваясь к нему, и чуть раскрывая руки в пригласительном жесте.
вилбур разрешает себе упасть в его объятья.
чужие ладони на спине ощущаются слишком правильно, слишком тепло; вилбур срывается. срывается, позволяя слезам пачкать чужую футболку. всхлипы вырываются из горла, заполняя комнату до краев. он цепляется за чужое тело как за спасательный круг, как за единственный факел в темном туннеле, как за последнюю бутылку воды в пустыне; а шлатт позволяет. шлатт гладит его по спине, прижимая ближе, шепчет что-то успокаивающее, зарываясь в волосы вилбура и подавленно улыбаясь.
вилбур истощен. вилбур устал. вилбур больше не может плакать. он лишь сильнее прижимается к телу напротив, отрешенно глядя в стену.
— расскажи мне. — говорит шлатт.
и вилбур рассказывает.
рассказывает как он пуст. как он правда,
правда пытался заполнить эту съедающую пустоту внутри, музыкой, кровью, стихами, разговорами.
рассказывает как устал, как болезненно осознавать, что пустоту может заполнить только определенный мужчина, проживающий во втором подъезде квартире номер пять, и обладающим слишком потрясающими глазами.
шлатт не перебивает. шлатт слушает, впервые в жизни слушает каждое слово, вслушивается в каждую паузу и вздох парня напротив. слушает и млеет.
вилбур молчит. вилбур апатично рассматривает трещинки на стене. он слишком пуст, что бы беспокоиться, когда чужие руки подхватывают его, неся в спальню, и укладывая на смявшиеся простыни. он слишком пуст, что бы жалеть о поцелуе, что оставил на чужих губах, прежде чем провалится в сон.
***
он просыпается первым. просыпается, ощущая руки на своей талии и теплое дыхание в районе шеи. мягкая улыбка трогает губы; он выпутывается из объятий, садясь на кровати и окидывая, теперь уже возлюбленного взглядом. тот выглядит раслабленным — глаза плотно закрыты, а грудная клетка медленно двигается, оповещая о чужом размеренном дыхании.
вилбур поднимается с кровати, медленно ступая по холодному полу.
он подходит к подоконнику, нежным взглядом окидывая дивный вид за стеклом.
ручка поворачивается, тело обдает прохладным осенним ветерком. умиротворенная улыбка расцветает на лице.
последнее что он помнит — ярко розовое небо над асфальтом, и чей-то полный ужаса крик.
