Пепел

      Зелья закончились пятнадцать минут назад, но она не помнила, как прошло само занятие. Было чувство, что она наблюдала за происходящим со стороны, что все звуки были приглушенными, а картинка тусклой и мутной, словно между ней и другими учениками было огромное грязное стекло. Она помнила, что отвечала что-то, когда профессор Слизнорт обращался к ней. Она помнила, как он кивал и продолжал говорить по теме, даже не замечая, что ее ответ был лишь рефлексом.       Гермиона больше не тянула руку и не участвовала в обсуждениях, не сидела на первой парте. В этом не было смысла – у нее больше не было стимула быть лучшей во всем.       Лучше бы она умерла в этой войне.       Может, это уже произошло, а она просто не заметила?       Ее сердце билось, ее кожа была теплой, и она все еще могла говорить и дышать. Жизнь билась на кончиках пальцев, но она больше не чувствовала этого. Апатия поглотила Гермиону с головой, и она не была достаточно сильной, чтобы бороться с этим. Она жевала свой ужин пока её друзья сидели рядом и оживленно обсуждали оценку за последнее эссе по нумерологии. Они улыбались, так широко и искренне, что сводило зубы, и Гермиона заставляла себя выдавливать некое подобие кривой ухмылки, каждый раз, когда внимание обращалось к ней.       Не вызывай подозрений. Не показывай своим друзьям, что с тобой что-то не так. Не заставляй их снова страдать.       Сейчас эмоции были под контролем. Она вполне могла находиться в социуме и вступать в контакт с людьми без того, чтобы это выглядело подозрительно. И Гермиона должна была благодарить за это тайно сваренное в туалете успокаивающее зелье, склянки которого вот уже пару месяцев пылились в сундуке рядом с её кроватью. Ещё в её запасах всегда было зелье сна без сновидений. Гермиона солгала бы, если бы сказала, что не злоупотребляет им на постоянной основе. Она была зависима. Зависима от состояния онемения и беспамятства. Казалось, она чисто физически не могла существовать без злосчастных бутыльков. Гриффиндорка знала, что это вредно для здоровья, знала, что это может убить ее, но ей было плевать.       Пусть.       Пусть эта зависимость сведет её с ума. Она мечтала об этом.       Каждый момент этой напускной вежливости и «нормальности» был пыткой. Она больше не проводила время в гостиной Гриффиндора и не выбиралась в Хогсмид на выходных.       Ей казалось, что она больше не заслуживает наслаждаться жизнью, когда сколько родных ей людей погибло, чтобы позволить ей жить. Возможно, это был синдром выжившего. Её жизнь не стоила больше, чем жизнь Фреда, Лаванды, Люпина и Тонкс, и уж точно не больше, чем жизни её родителей. Титул героини войны не делал её особенной, все те почести, которыми её осыпало Министерство, не стали утешением после того ужаса, что она пережила. Девушка все еще слышала крики и плач своих одноклассников, родных людей, чувствовала металлический вкус крови на кончике языка.       Хотелось надрывно кричать, чтобы перебить этот звон в ушах.       Слез больше не было. Они кончились еще месяц назад.       Она не была сильной. Больше нет.       Она оставила всю свою гриффиндорскую отзывчивость, храбрость и гордость там, на покрытой кровью холодной земле.       Ей сказали, что это был посттравматический стресс, что это совершенно нормально, что это пройдет. Гермионе твердили это так часто, что эти слова уже были выжжены где-то на подкорке ее мозга. Колдопсихолог из Мунго вежливо улыбался, пытаясь расположить гриффиндорку к себе, но каждый раз уходил ни с чем, упираясь в пустые глаза, точно в каменную стену.       Лучше не становилось.       Ее разум разлагался.       Забавно. Самая умная ведьма своего времени. Мертва к восемнадцати годам.       Вина разъедала ее, подпаливала изнутри, и это была практически фантомная боль. Бесконечная. Поглощающая. И в её жизни была лишь одна вещь, способная хоть на время притупить это чувство.       Только один человек.       Тот, кто понимал её лучше, чем кто-либо другой.       Еще один призрак этой школы, который обычно сидел через пару рядов от нее, точно таким-же ненавидящим взглядом прожигая собственную тетрадь и заламывая пальцы. Они были так похожи в своем отчаянии, и было отвратительно думать, что у их было хоть что-то общее. Его волосы отливали серебром, были ярким пятном в этом сером кабинете, но Гермиона заставляла себя не смотреть в его сторону.       И он делал то же самое.       Она вышла из класса, вежливо улыбнувшись Гарри и Джинни, которые уже торопились в главный зал. Гермиона развернулась и быстрым шагом пошла в противоположную сторону, к башне Гриффиндора. Она скрипя сердцем проигнорировала потерянный и до жути отчаянный взгляд Рона, которым он проводил ее до ближайшего поворота.       Что бы ни началось между ними во время войны, оно сгинуло так и не успев расцвести. Она избегала его взглядов, отпрыгивала от непринужденных прикосновений и поджимала губы, убегая, когда он пытался поговорить. Она не могла с ним так поступить – не могла ответить на его чувства, дать ложную надежду, зная, что сама медленно разлагается изнутри. Девушка бы утянула его за собой, в эту черную дыру. Ему будет лучше без нее.       Поэтому она продолжала идти вперед, задыхаясь, захлебываясь виной, крепко прижимая учебники к своей груди. Её шаги было еле слышно в звенящей тишине длинного коридора замка. Гермиона не посмела оглянуться назад.       Когда сильная рука резко дернула её в сторону, она успела лишь пискнуть, прежде чем ее безжалостно прижали к холодной стене. Кажется, ее затащили в ванную старост, судя по влажному спертому воздуху и резкому химозному запаху яблочного геля для душа. Единственный звук – щелчок замка, и гриффиндорка была заперта в этой душной комнате невербальным заклинанием. Гермиона больно ударилась затылком о камень, но, кажется, едва ли заметила это, чувствуя обрывистое дыхание на лице и впиваясь взглядом в глаза цвета ртути. Они были острыми, точно лезвия.       Её личный демон, восставший из глубин ада. Демон, в чьих стальных глазах смешались ненависть и страсть. Демон по имени Драко черт-его-подери Малфой.       Она задохнулась этим ощущением, прежде чем тонкие губы грубо врезались в её собственные. Так безжалостно и отчаянно, наказывая и отбирая воздух, прикусывая до крови, и она прекрасно знала, что останутся синяки. Гермиона ответила, даже не задумываясь.       Возможно, она опустилась слишком низко, чтобы позволять грязному Пожирателю иметь над ней такую власть, но Гермионе было совершенно плевать на это. Здесь было не места осуждению. Здесь она хотела лишь выдавить из своей головы лишние мысли и чувствовать его опаленное тело как можно ближе к своему.       Она выгнулась насколько это было возможно, вжимаясь в его торс до дрожи в коленях и тут же впилась пальцами в платиновые волосы. Оттянула, пока не услышала шипение и резкий укус. Это была борьба без единого слова. Кровавая война, в которой не было победителей.       Ближе, ближе, растворяясь. На вкус он был точно мята с привкусом отчаяния и горечи. Его запах, такой до отвратительного приятный и возбуждающий, был повсюду, врезался в её ноздри и заставлял захлебываться желанием, теряться в пространстве. Гермиона больше не знала, что было реальностью, а что её сознание додумывало само.       Терять голову рядом с ним было так просто, и именно поэтому она была здесь. Ничего больше. Просто забыться.       Никто из них не питал иллюзий о происходящем.       Ни Драко ни Гермиона не помнили, когда все это началось. Война, лето, восьмой курс. Было чувство, что так было всегда. Что их губы просто соединились в темноте и больше не отрывались друг от друга. В них обоих было так много смятения, ноющей боли, прострации, что в какой-то момент это показалось самым правильным решением на свете. Озарение.       Так они наказывали себя, смотрели в лицо своей ненависти и говорили себе, что заслужили эту боль.       Малфой сломался после войны. Он трескался медленно и верно еще с начала шестого курса, когда поселился в одном доме с воплощением всего самого отвратительного в этом мире. То, что он видел, то, что делал… Ему хотелось свернуть себе шею. В носу постоянно стоял мерзкий запах смерти и жженой кожи, от которого нельзя убежать.       Когда отца приговорили к поцелую дементора, а мать, так и не оправившись после потери мужа, оказалась прикованной к кровати в Мунго, у него больше не было смысла жить. Изгой Волшебного мира, отвергнутый обществом. Бродячий волшебник, которому нет места среди своих, у которого нет никого. Его чистая кровь больше не имела значения – это был его собственный смертный приговор.       Он ненавидел себя так сильно, что хотелось голыми руками вырвать собственное сердце. До дрожи в ногах. До тошноты. И Грейнджер была его единственным способом выразить всю эту подавленную ярость.       Причинять боль друг другу стало новой одержимостью, наркотиком, которого всегда было мало.       Когда Малфой резко сжал её бедра, так, что она зашипела, а сердце забилось чаще, она прекрасно знала, что завтра увидит отметины его пальцев на своем теле. И ей это нравилось. Его рука скользнула вверх, медленно провела по её животу, между грудей, заставляя её задыхаться этим мимолетным проявлением нежности, а после резко вцепилась в её горло. Он пригвоздил её к стене, свирепо выдыхая куда-то в подбородок, точно дракон, и из-за существенной разницы в росте казалось, что он был повсюду, окутывая её, поглощая, порабощая. Его было много. Пальцы безжалостно впивались в шею, позволяя лишь крохотной венке в панике биться где-то между фалангами.       Девушка испустила хриплый стон, но не отвела пронзительный взгляд.       - Нравится, Грейнджер? – ядовито прошипел он, проходясь горячим дыханием по её коже, едва касаясь её губами, скалясь, как голодный зверь, готовившийся прикончить свою добычу. – Правильно, ничего большего ты не заслуживаешь, грязь.       И Гермиона знала, что не заслуживала.       Они оба дрожали от дикого напряжения. Одно движение, одно нажатие – и Малфой бы переломил её шею, и это дурманящее ощущение покачивания на грани жизни и смерти, этот трепет и возбуждение были чем-то неземным. Гермиона раскрыла сухие губы, хватая воздух и их глаза встретились, создавая искры. Как оголенные провода, которые уронили в воду.       - Надо же, все еще полон этих идиотских предрассудков, - прохрипела она, выдавив кривую улыбку. Только бы не показывать слабость. – Казалось бы, война должна была показать, как жалки твои попытки защитить свою чистую кровь. – Она запнулась, прочищая горло, когда почувствовала, как двинулись его пальцы. – Ты никто. Ты такой же грязный, как я.       Он фыркнул, как будто пропуская её слова мимо ушей.       - Если бы ты знала, как сильно я хочу свернуть твою маленькую шею, - выдохнул и сглотнул.       - Знаю, - прохрипела она. – Что еще можно ожидать от грязного Пожирателя?..       Гермиона знала, что он не сделает этого. Чувствовала это каждой клеткой своего тела. Выучила каждое его движение наизусть.       Драко нахмурился и рыкнул, его глаза были наполнены зловещей, беспощадной темнотой. Глаза истинного зверя, который не знал, что такое человечность. Она делала его таким, Грейнджер и мир, в котором он существовал. Но будь она проклята, если он увидит хоть каплю страха в её глазах.       Когда-нибудь он убьёт её. А она ни скажет ни слова, отдавая свою жизнь в его руки. Она все равно больше ничего не стоила.       Он отпустил ее, как только почувствовал, как она чуть подалась вперед, вжимаясь своими горячими бедрами в его. Достаточно игр и угроз.       Маленькие ладони были холодными, когда скользнули на шею, коснулись раскаленной пылающей кожи, заставая каждый мускул в теле Драко напрячься, а затем стали быстро расстегивать пуговицы белой рубашки. Невыносимая тяжесть и пульсация внизу живота сводила её с ума. Точно мартовская кошка, Гермиона терлась об него, пытаясь быть как можно ближе, и с каждым движением все сильнее зажмуривала глаза. Так, что видела искры. Так, что кружилась голова, и все воспоминания растворялись где-то за пеленой этих ощущений.       Гермиона знала, что его терпение не было резиновым. Он хотел её также сильно, как бы не ненавидел себя за это. Ненавидел, как грязный рот целовал его, как его собственное тело реагировало на её грязные прикосновения.       Грейнджер была воплощением всего, что он презирал в этом мире, но Драко не мог остановиться.       Он резко прижался к ней пахом и практически зарычал от нетерпения, заставляя все её тело дрожать. Гермиона чувствовала его возбуждение и мысленно ликовала, прекрасно зная, как он изнывает от того факта, что грязнокровка вызывает в нем больше эмоций, чем связь с любой чистокровной девушкой. Она хотела, чтобы он оказался внутри нее как можно быстрее, не выносила того, что их все еще разделяли какие-то жалкие куски ткани. Она хотела, чтобы он наполнил её, заставил её забыть обо всем, заставил дрожать от возбуждения. Она хотела почувствовать, как он растягивает её, вбивается в неё пока она не почувствует боль от этого трения, пока он не превратит её мысли в кашу. Как и всегда.       Его губы снова терзали её, заставляя змеей извиваться под напором его крепкого тела. Его язык был в её рту, и в легких больше не было воздуха – они горели, точно её подпитывало чистое безудержное пламя. Блаженство. Благословение. Его поцелуи - наркотик. И Гермиона подсела на них. Её уже не спасти – она погрязла так сильно, что не смогла бы остановиться, даже если хотела.       Они распрощались с одеждой так же быстро, как влетели в комнату. Ткань оказалась на мокром каменном полу в считанные секунды, и оба испустили низкий, почти животный рык, когда кожа наконец-то коснулась кожи. Будто электрический разряд пробежал по каждой клеточке тела. Контраст холодной стены с горячим торсом был невыносимым. Она сладко простонала в его губы.       Мало.       Недостаточно.       - Пожалуйста, - она захныкала. – Пожалуйста, пожалуйста...       - Чего ты хочешь, грязнокровка? – прошипел он, прикусив нежную кожу на ее шее, и схватил ее бедра, прижимаясь ближе, заставляя её почувствовать степень его возбуждения. – Скажи мне.       Тебя, хотела крикнуть Гермиона.       Он был так близко, что бездействие могло считаться преступлением. Так близко, что хотелось умереть. Их разделяли ничтожные миллиметры, и слизеринец с каким-то садистским наслаждением наблюдал, как она сходит с ума от невыносимой пустоты внутри. Казалось, никто и никогда не хотел его так сильно.       Казалось, Драко чувствовал то же самое.       - Пожалуйста…       - Скажи это, черт возьми! – рыкнул он. Ему нужно было подтверждение. Доказательство того, что Золотая девочка хотела его, проклятого Пожирателя, хотела, чтобы он взял её как вещь, как свою собственность, прямо здесь, вжимая в мраморную стену ванной комнаты. Хотела, чтобы его член оказался в ней, и могла признать это вслух. Не боялась своих грязных желаний. Это было достаточным унижением.       - Хочешь, чтобы я закончил начатое? – Малфой оскалился, его губы искривились в садистской ухмылке. – Хочешь меня, грязь?       Гермиона вновь захныкала, но не произнесла ни слова. Её мысли плавились под его напором. Казалось, она напрочь забыла, как говорить.       - Хочешь, чтобы я взял тебя как последнюю шлюху? – ухмыльнулся он, выдыхая в её губы. Он практически шептал, зная, что его слова продирают её до костей. – Скажи это…       Скажи и ты получишь все, что захочешь.       Еще.       Еще…       Его пальцы прошлись по её промежности, чувствуя, как она намокла от его прикосновений. Он хищно улыбнулся. Все еще пытается сопротивляться своим желаниям. Такая упрямая. Грязная. Выводя круги на влажной коже, дотрагиваясь и надавливая на нужные точки, Малфой заставил ее дрожать. Он приподнял ее, подхватывая под ягодицы, и она тут же обвила ногами его бедра. Оба застонали от смены положения. До боли близко. До одури. Одно движение - и она взлетит в воздух.       Мерлин, пожалуйста, ближе.       Гермиона больше не осознавала, что происходит. Она просто хотела, чтобы он был рядом с ней, над ней, внутри нее, и ничто другое не имело значения. У нее еще будет время обдумать свои поступки. Все время в мире. Потом. После того, как они оба возьмут свое.       Пожалуйстапожалуйстапожалуйста.       Она посмотрела в его глаза, наслаждаясь той жаждой и диким желанием, что нашла в них, оскалилась и резко выплюнула:       - Пошел ты, Малфой.       Ярость поглотила его, на лице проступили красные пятна, и хотелось разодрать эту маленькую дрянь на мелкие кусочки, хотелось, чтобы ей было больно, хотелось вбиваться в неё так яростно, чтобы от Грейнджер не осталось ничего. Вытрахать из неё весь этот яд, всю её гордость и достоинство. И тогда, стиснув зубы, он резко толкнулся в неё, заставляя её крошечное тело дрожать от нового ощущения. Наполненности. От боли, смешанной с удовольствием. Так глубоко, что закатились глаза. Так тесно, что просто не хватает воздуха. Она вскрикнула и натянулась, точно струна, разводя ноги шире. Задохнулась.       Да.       Да.       Комната наполнилась мокрыми звуками, рычанием, стонами, что разбивались о стены. Блаженство. Чистейшее наслаждение. Всепоглощающее. И они оба упивались этим чувством, как будто это был их последний день на земле.       Последний раз он дал ей победить в этой игре на выдержку. Драко еще заставит её расплатиться за эту уловку.       Малфой втянул воздух сквозь стиснутые зубы, двигаясь внутри неё, все быстрее и глубже, упиваясь звуками, которые она издавала, её сладкими всхлипами, почти от боли, вбиваясь в неё, прикусывая кожу у её подбородка, чтобы хоть как-то сдержаться. Заземлиться. Не потеряться.       Парень зарылся пальцами в ее волосы, вжимая девушку в себя.       Он чувствовал, как она подается ему навстречу, извивается, чтобы усилить трение, чтобы быть еще ближе, если это было возможно. Глубже. Он чувствовал, как она пульсирует вокруг него, сжимает его, заставляя сбиваться с ритма, и двигался быстрее. Так обрывисто и беспорядочно, что сносило крышу. Им обоим. Это была сама сладкая пытка.       Они горели так яростно, так ярко, бешено, отчаянно. Отдавали себя без остатка, так, чтобы их тела извивались в языках пламени, а мысли растворялись и создавали в головах блаженный вакуум. Они горели так неистово, что каждый раз оставляли за собой лишь кучку пепла. А потом фениксами возвращались обратно. Но не к жизни. Их души уже давно попали в выжженное лимбо. Им было нечего терять.       Это был бесконечный, проклятый круговорот жизни и смерти. И тот самый миг, момент горения, был единственным, когда эйфория ослепляла, а боль притуплялась.       И пусть весь мир горит вместе с ними.       Хотелось раствориться друг в друге. Капельки пота стекали по коже, и было так невыносимо жарко. Горячо. Влажно. Где они начинались и где заканчивались?       Малфой спустился ниже, снова прикусил кожу на её шее, оставляя свои следы, прекрасно зная, что потом Грейнджер будет трудно их скрыть. Он хотел, чтобы все увидели грязную натуру девушки, извивающейся в его руках. Снова завладев ее ртом, слизеринец наслаждался этим ощущением, смакуя сладость её губ. Он прикусил нижнюю, упиваясь беспомощностью Гермионы.       Голодный, беспощадный, бескомпромиссный.       У Гермионы перехватило дыхание. Каждый сантиметр его тела был до невозможности притягательным. До ломоты. Драко доводил ее до исступления, так искусно, будто знал её тело, как свое собственное. Её оргазм был так близко, на расстоянии вытянутой руки, и казалось, она никогда в жизни не хотела ничего так же сильно, как быть его куклой в этой игре. Игрушкой, которой всегда мало. Гриффиндорка даже не замечала его рук, блуждающих по ее телу, что хватали, сжимали, оставляли синяки.       Еще. Быстрее.       Так грубо. Необузданное желание. Животная потребность. Почти инстинкт. Каждый из них стремился к собственному освобождению, даже не заботясь о нуждах друг друга. Достигая единства, они оставались эгоистами. Страсть почти сочилась из их тел, оставляла ожоги на коже. Они двигались синхронно. Так близко. Так хорошо. Одного трения было достаточно, чтобы заставить Гермиону трястись и изнывать, не нуждаясь в дополнительной стимуляции.       Она так сладко сокращалась вокруг него, что кружилась голова. Её глаза были закрыты, губы распахнуты в беззвучном стоне, ногти впились в кожу, оставляя следы, дыхание сбилось. Девушка танцевала где-то на грани реальности.       Она чуть не задохнулась, когда собственный оргазм накрыл её с головой, позволяя собственному крику вновь разбиться о стены комнаты. И Драко так крепко сжал её в своих руках, что казалось, будто ее кости могут сломаться от его хватки. Он ускорился, уткнувшись лицом в ее волосы, вдохнул её запах, совершенно обезумев от происходящего.       Сильнее. Глубже.       Жёстче.       Пока в голове не останется ничего, пока не онемеет тело. Пока Драко не забудет свое имя. Пока боль не уйдет, уступая место блаженству. Удовольствию. Счастью. Мир больше не существует.       Только её невероятное тело, его жар, мягкие изгибы и абсолютная пустота вокруг. Опустошая себя внутри неё, он мог едва смог устоять на ногах. Они стали ватными, голова легкой, и парню пришлось упереться рукой в стену, чтобы не рухнуть на пол вместе с девушкой в его руках.       Ничего. Больше ничего. Пустота.       Никакой боли. Никаких страхов. Никакого голоса совести.       Божественное чувство.       Наконец. Эти мгновения - те несколько невероятных секунд, когда мозг отключался, – были для них всем. Они будто были под кайфом, забывали, кто они и существуют ли вообще прошлое, настоящее и будущее. Они находились между мирами, дрейфовали, свободные от всех обязательств и ожиданий.       Сидя на холодном мраморном полу спустя пару минут, они оба пытались прийти в себя. Голова кружилась, поглощающее чувство умиротворения пронзило их тела, и казалось, будто они могли летать. Гермиона упорно сверлила взглядом ближайшую стену, а Малфой отказывался открывать глаза и сталкиваться с проблемами внешнего мира.       - Малфой, - позвала она хриплым голосом, даже не поворачивая головы в его сторону.       - Ммм?       Он парил, плыл по течению где-то далеко от этого проклятого места, наслаждаясь спокойствием. Драко чувствовал настолько сильное безразличие к девушке, сидящей неподалеку, что он даже не хотел затевать перепалку, как бы сделал при любом удобном случае.       Истощенный. Сытый.       - Это должно прекратиться, - прошептала она, пытаясь сделать так, чтобы её голос прозвучал уверенно. Он подрагивал, как бы она ни старалась.       Малфой усмехнулся.       - Прекрати врать самой себе, Грейнджер. Ты знаешь, что мы не перестанем видеться. Мы пытались… Я смирился с этим, - он пожал плечами. Эта мысль разрывала его на части практически ежедневно на протяжении последнего месяца. Его голова была до предела заполнена разрушающими мыслями и без её замечаний. Однако… ему было хорошо. Драко не хотел ничего менять. Какая черт подери разница, что именно вызывало у него эти эмоции? Даже если это была Грейнджер.       - Это нездорово.       Лицемерная дрянь. Драко покачал головой в ответ на её слова. Эта неисправимая праведная заучка не могла прожить и дня, не пытаясь следовать какому-то глупому кодексу чести. Неужели было так трудно просто заткнуться и приструнить свою сраную совесть? Хотя бы на пару чертовых минут.       - Кто бы говорил, - Драко скривился. – Сколько зелий ты влила в свою глотку сегодня утром? Два? Три?.. Это просто смешно.       - А ты, потомственный чистокровный фанатик… тебе вдруг стало плевать на то, что ты трахаешь грязнокровку?       Это слово слетело с её губ так легко, так беспечно, как будто это не было самым оскорбительным и непростительным ругательством, которое она когда-либо слышала в свой адрес. Кто знал, что она так сильно изменится после войны?       Малфой вновь пожал плечами:       - До тех пор, пока никто не знает о наших встречах, мне откровенно плевать на твою кровь.       Гермиона закатила глаза. Кажется, он каждый раз указывал на её происхождение лишь чтобы уколоть. Неужели великий чистокровный лорд Малфой пересмотрел свои взгляды на иерархию крови?       - Как будто ты можешь еще сильнее запятнать свою репутацию.       Поганый пожиратель, хотела добавить она. Ты уже никогда не отмоешься от этого клейма. Твоя жизнь кончена. Твое имя больше ничего не значит…       Ты такой же как твой отец.       Внезапно его глаза распахнулись. Гермиона готова была почувствовать на себе ледяной ядовитый взгляд, наполненный ненавистью и отвращением, но увидела лишь поразительное равнодушие на его лице. Малфой поморщился, его губы искривились в усмешке:       - Держи свой рот на замке, Грейнджер. Так ты выглядишь гораздо привлекательнее.       - Это что, был комплимент? – она криво усмехнулась, глядя на своего «заклятого врага». Казалось, что в её взгляде была некая горечь, тугое безразличие, скорбь. По прежней себе. По былым временам. По той жизни, которую уже не вернуть.       - Иди ты… - Драко закатил глаза. У него не осталось энергии на то, чтобы придумывать очередной остроумный ответ.       Тишина наполнила душную комнату, влажность воздуха медленно сводила их с ума, но двигаться совсем не хотелось. Казалось бы, они оба должны были уже давно сбежать с места преступления. Подальше от этих воспоминаний, подальше от ядовитого влияния феромонов, но они остались, разговаривая по душам, подкалывая друг друга, забираясь друг к другу в голову, как будто между ними не было пропасти в виде семи лет ненависти и боли.       Гермиона практически дрожала от осознания происходящего, от абсурдности собственных действий. Это… пугало. Это было ненормально. Просто смешно. Как они докатились до этого?       Её сердце кровоточило, её мысли прояснялись, тело обретало чувствительность, и хотелось плакать оттого, какой сильной и оглушающей волной её накрывала реальность. Боль возвращалась, а снадобья, притупляющие её, выветривались из организма. Так было каждый раз, когда они виделись, - он был её спасением и проклятием. Малфой был антидотом ко всем её зельям, пускай и дарил блаженные минуты беспамятства, прижимая её к холодным стенам замка. Это была слишком высокая цена. Но она не могла остановиться.       Вновь хотелось кричать.       - Мерлин, я ненавижу тебя. Так сильно… Меня тошнит от тебя.       Она говорила от всего сердца.       Малфой усмехнулся в ответ. Его ничуть не удивили её слова. Даже рассмешили.       - Это взаимно, Грейнджер. Забавно, что ты повторяешь это каждый раз, когда мы видимся. Как будто наказываешь себя. Жалкое зрелище, - лениво протянул он, потягиваясь.       - Мы совершаем ошибку, - процедила Гермиона, хмурясь.       - И все же… ты продолжаешь приходить сюда… ко мне, - он вскинул бровь, как будто бросая ей вызов. Он хотел, чтобы она поняла – её слова бессмысленны. Глаза цвета горького шоколада врезались в его ледяные. Это была негласная война, глупая, но жестокая, и Драко готов был поспорить, что увидел, как рушатся её стены, как спадает её броня под его напором. Он был беспощаден, побуждая её признать свои слабости, свои самые сильные страхи.       И тогда, хватаясь за остатки своего достоинства, Гермиона вздохнула и прошептала:       - Потому что я слабая. Я зависима… от тебя. Ты ядовитый. И я ненавижу себя за то, что так сильно нуждаюсь в этом, - девушка сглотнула горечь собственного признания и покачала головой, не отрывая глаз от парня. – Ты нужен мне. Физически нужен… И держу пари, я нужна тебе не меньше.       Гермиона знала, что он никогда не признает этого. Малфой расплылся в гадкой ухмылке. Она даже привыкла к ней за все эти годы.       - Посмотри на себя, Грейнджер. Такая уязвимая перед большим страшным Пожирателем. Ты и правда больная на всю голову, - он покачал головой.       Они говорили тихо, ведь все громкие звуки тут же оглушительно звенели, разбиваясь о стены ванной комнаты. Но казалось, как будто они физически не могли выдавить из себя ничего кроме шепота. Возможно, их голоса просто сломались.       - И ты только сейчас это понял? – она мрачно усмехнулась. – Не задумывался, что ты такой же чокнутый, как и я?        - Именно поэтому мы не остановимся. Неважно, как сильно мы этого хотим. Мы одинаковые, Грейнджер. У нас одинаковые шрамы, - Малфой поморщился, и она заметила блеск отчаяния в его глазах. – Никто никогда не поймет, что с нами происходит.       - А что с нами происходит?       Он чувствовал этот её отчаянный взгляд всем телом, всем своим существом, и едва сдерживался, чтобы не сломаться под ним окончательно.       - Я не знаю, - коротко заключил он, поджимая губы.       Знакомое ноющее чувство укололо её изнутри. В груди вдруг стало тяжело, как будто какое-то инородное тело давило прямо на сердце и легкие, заставляло задыхаться от безысходности, от осознания, что бежать было больше некуда. Хотелось выплюнуть этот яд, отравляющий её организм, но Гермиона знала, что он уже впитался в её кровь и кожу. Он был частью её.       Гермиона поморщилась и невольно наклонилась вперед, желая, чтобы слизеринец, сидящей перед ней, испытал то же, что и она. Чтобы ему передалась хоть часть того, что девушка чувствовала. Казалось, чем меньше было расстояние между ними, тем лучше он мог её понять, услышать.       - Я не верю тебе, Малфой. Просто скажи это вслух. Признай, - горечь её слов продирала до костей. – Мы тонем. И мы никогда не выплывем на поверхность… Тебе не кажется, что мы умерли в этой войне?       - Я умер задолго до того, как она началась, – мрачно процедил он, скалясь. Черты его лица ожесточились, и глаза цвета ртути недобро сверкнули, когда он выплюнул: - Ты нихера не знаешь, Грейнджер. Ты не знаешь, что со мной происходило ни до, ни после того, как вы отправились в ваш маленький поход.       Сердце прежней святой Гермионы Грейнджер, которая готова была пройти сквозь огонь и воду, чтобы защитить невинных и восстановить справедливость в мире, обливалось бы кровью после его слов. Нынешняя Гермиона прекрасно осознавала, что Малфою не нужна была её жалость и понимание, её речи о всепрощении, цветочках и радугах. Девушка, сидящая перед ним, не дрогнула ни одним мускулом, выслушивая блондина.       - Этот новый дерьмовый мир... В нем нет места для меня.       - Для нас, - машинально добавила она.       - Ты смеешься? – Малфой удивленно уставился на неё. – Ты героиня войны, обожаемая всеми треть «поттеровского отряда спасателей». Это твой звездный час, Грейнджер.       - Ты прав, Малфой, я не в курсе, что происходило с тобой во время войны, но и ты ничего не знаешь обо мне, - практически прорычала в ответ гриффиндорка. – Я бы не была здесь, если бы твои слова были правдой.       Пауза. Та, что длилась, казалось, целую вечность. Гермиона скривилась, как будто ей внезапно поплохело, и задохнулась собственными словами:       - Я больше не чувствую себя живой…       Она дрожала.       Малфой упорно молчал, совершенно не зная, что сказать. Губы сжаты в тонкую линию, глаза не выражают ничего – в своем хладнокровии он был похож на статую, которая отлили из чистого серебра. Он не обязан был успокаивать её или подбирать правильные слова, чтобы ей стало легче. Он не был ее другом. Он был никем для нее. Зачем ему беспокоиться и пытаться что-то исправить? Он все равно не мог сказать ничего, что помогло бы унять боль.       Казалось, он смотрел в зеркало, разглядывая девушку перед ним. Он не видел её внешности – заглядывал глубже, в её голову, туда, куда никто бы не посмел сунуться.       Спустя минуту размышлений, Драко выдохнул и хрипло пробормотал:       - Надеюсь, когда-нибудь мне хватит мужества покончить с собой.       Гермиона смотрела на него своими пронзительными карими глазами, глубоко дыша, ее зрение затуманилось, губы пересохли. Ядовитая тишина отравляла её разум, девушка тонула в ней, как в патоке. Она отрешенно прошептала:       - Тогда, надеюсь, мы не встретимся на другой стороне.       Драко мрачно усмехнулся, как будто чувствовал абсолютное безразличие к собственным словам, словно вовсе и не размышлял о жизни, смерти и сладком забытие белоснежного вокзала Кингс-Кросс. - В этом не будет необходимости. Там мы не будем чувствовать боль, - он почти улыбнулся, как будто говорил о единственной вещи в мире, которая делала его счастливым. - Я просто хочу, чтобы все закончилось.       Снова тишина. Такая разрушительная. Такая опасная. Так много неправильных ненужных слов можно похоронить в её тихой агонии.       Внезапно Гермиона закрыла глаза и усмехнулась, откинув голову назад. Прикусив губу, девушка сказала:       - Посмотри на себя… Такой уязвимый перед ненавистной тебе назойливой заучкой.       - Ой, заткнись, Грейнджер.       Она рассмеялась. По-настоящему рассмеялась. Расплылась в улыбке, которую никто из самых близких ее друзей не видел уже очень долгое время. Но Драко видел. И безумие этого искреннего, до ужаса интимного момента ослепляло.       Малфой ухмыльнулся, не понимая, как черт побери он вообще оказался в такой ситуации. Но почему-то слизеринцу совершенно не хотелось прекращать весь этот фарс.       В такие моменты казалось, что их души наконец-то выбирались из своего заточения и могли парить, извиваясь где-то под потолком этой душной комнаты. Время здесь останавливалось – это была целая вселенная, спрятанная ими двумя в крошечной ванной старост.       Когда-нибудь все это закончится.       Но до тех пор это все, что им оставалось – проблески света в вечной темноте, освобождение, едва кожа касалась кожи, и крошечная надежда, похороненная где-то под сердцем.       Может быть, в следующей жизни они возродятся и станут прекрасными фениксами. Они не позволят жизни ускользнуть сквозь пальцы, станут исключительными, честными, достойными людьми. Сейчас они были лишь двумя кучками пепла, что кружились и танцевали в воздухе, стоило потоку холодного ветра смести их с мраморного пола.