◦•●◉◉●•◦
Осаму уже и не помнит, как давно очутился среди увитых плющем беседок на окраине старого города, где мостовые выложены крупными камнями, а дома возносят свои остроконечные крыши к небу. Наверняка его принес сюда ветер вместе с парашютами одуванчиков, или течение дорогих вин, льющихся рекой в барах, а может мостом ему послужили лунные дорожки на воде, по которым бессонными ночами к писателям и поэтам приходят невесомые музы. Только вот он сам музой не был и к нему не приходили прекрасные образы. Холодные сырые ночи тянулись одна за одной, словно беспросветная череда дождливых дней, которые, казалось, никогда не закончатся, не принося ничего, кроме гнетущего страха одиночества, с каждым годом все чаще закрадывающегося в мысли. Здесь было тихо. Узенькая улочка, магазинчики, будто бы оставшиеся еще со времен ведьм. В них чувствовался запах трав, собранных солнечными днями, когда тучи на редкие часы открывали дорогу золотистым лучам. По каменным мостовым гуляли слухи и сплетни, исчезающие с приходом темноты, а при луне начинали тихо, робким шепотом, напевать стихи ветки покачивающихся на ветру деревьев. Озера, заполненные изумрудной водой, колыхались в жаркие летние дни, манили к себе, словно бы пением русалок одурманивая своей прохладой. А по вечерам, как рассказывали жители деревушек неподалеку от леса, в зарослях мелькали болотные огоньки, переливаясь от зеленого к голубому, а от голубого к фиолетовому, освещая яркие листья. Жаль лишь то, что с каждым годом Лондон терял все свои краски и жизнь, которой в нем и так было немного. Неизведанные тенистые улочки куда-то исчезали вместе с весенними бутонами нежных цветов. Они становились знакомыми, такими привычными, будто бы они с Осаму дружили уже несколько десятков лет и всю свою юность он провел на них, блуждая ночами под серебром луны. Эти цветки в плетенных кашпо, которые каждый год сменяли друг друга и становились свежее с новой весной. Они единственные оставались чужаками на этой улице и, как ни горько это было признавать, совсем не прибавляли в годах. Их жизнь коротка, но даже в последние свои дни они остаются прекрасными, а потом их засохшие и осыпавшиеся бутоны срезают, чтобы прохожие снова видели только пышные кусты. Все эти веранды, набережная, мост, каждый перекресток, они все стали с Осаму давними знакомыми за какой-то год. Тогда он бродил по Лондону, только разве что сторонился неуютного и шумного центра, который представлялся ему отдельным миром. Он отыскал для себя места, где потом мог часами напролет сидеть с термосом, в который вместо чая или кофе налито красное вино. Пытался рисовать — ох, как же плохо у него это получалось — бросал смазанные строчки в блокнот, пытаясь срифмовать их, тщетно учил французский по книжке, которую любезно уступила ему хозяйка и даже выучил несколько фраз, а потом ломал голову над тем, как их можно будет применить, но так ничего и не придумал, потому что друг с другом они, как ни крути, не вязались. Второй год прошел практически так же, как и первый, разве что энтузиазм исследовать город почти пропал. Пару раз он решился выбраться в центр, откуда уезжал уже через час или полтора, уставая от бесконечного гомона. Там даже воздух казался тяжелее, и он так и не нашел ни единого живого цветка. Почему-то в последнее время ему все представлялись увитые плющом беседки, домики, утопающие в зелени, обитатели которых прячутся от солнца или наоборот купаются в его лучах, и когда он не находил на одной из улиц цветов, то старался уже не возвращаться туда. Разумеется он помнил, что приехал сюда вовсе не за этим. Главной целью было дописать книгу. Не то, чтобы он считал ее какой-то особенной среди других романов других авторов, но каждому творцу знакомо это пьянящее чувство превосходства, которое шепчет на ухо, что он лучший среди остальных, а не получается только потому, что время не то, не та атмосфера, кто-то спугнул вдохновение, да тот же кофе утром был не вкусным, вот и все причины неудач. Очевидно именно этот голос и не давал ему дописать несколько последних глав, которое еще в начале зимы нужно было отправить в редакцию. Вместо этого он набросал нелепицу за пару недель, сущий бред с кучей несостыковок, странными героями, совсем отрешенными от мира и кажется грамматическими ошибками, о которых после проверки умолчали редакторы, приняв эту рукопись. Как слышал Осаму, книга даже продавалась, при чем на удивление хорошо. После такого у него пропало желание стараться, думать над тем, что он пишет, но с полок смотрели на него инициалы и фамилии классиков, которые бы на его месте точно не позволили себя скатиться до такого. Только это и давало стимул перечитывать ночами свой же роман, исправлять что-то, переписывать и останавливаться, не дочитав несколько последних глав, которые не хотела дарить свету муза. Его каждый раз привлекал тот печальный туман, который он видел за окнами своего кабинета по утрам, сырость, разлетающаяся по ветру перед рассветом, когда после бессонной ночи он выходил на балкон покурить и послушать ленивые гудки маленьких автомобилей. Иногда он сам думал, что делает все это ради этих нескольких предрассветных минут, а потом встряхивал головой и уходил в спальню, чтобы проспать несколько часов, пока его не позовут завтракать. В конце концов стало понятно, что так дальше продолжаться не может. Ему почти тридцать, карьера только началась и застряла на мертвой точке два года назад. Он еще был на хорошем счету у редакций и публики, писал коротенькие статьи, давал критику чужим работам и иногда читал в новостях заметки некоторых особенно противных журналистов о том, что «он готовит для нас нечто грандиозное». — Интересно, что же я для них готовлю? — бубнил себе под нос мужчина, наливая себе стакан воды на темной кухне. — Нечто грандиозное! — с иронией повторял Осаму слова, вычитанные в журналах. — Может они подскажут мне наконец, как мне написать это грандиозное?! Что мне, черт возьми, написать?! Хозяйка, стоявшая в дверях, только грустно вздыхала и качала головой. — Снова напился, сказал, что ему это писать помогает и вот, посмотрите, буянит. — ворчала старушка. Разговор заканчивался ничем. Осаму уходил к себе, просил принести ему ужин в спальню и засыпал до вечера под треск включенного ноутбука. Книга не двигалась с места, день за днем стираясь из памяти своего автора как неудачная часть биографии. Возможно, будь у него другой характер, он бы забросил неудачный дубль, написал что-то другое, более зрелое, лучше по стилю, но какой из него тогда писатель, если он не может закончить собственную историю? Потерять уважение к себе было бы слишком тягостно для него, хотя, казалось, он уже видел, что опустился туда, откуда обычно слишком трудно выкарабкаться самому. Эти стены, любимые темные стены с паутиной под потолком, скопившейся из-за того, что Осаму не разрешал у себя убираться по нескольку недель подряд, несмотря на все уговоры хозяйки, слишком давили на него. Она была слишком доброй женщиной, особенно по отношению к нему, а когда мужчина один раз спросил причину, ответила, что тот просто мальчишка, которому нужно все постоянно напоминать, а то он так и поесть забудет и, наверно, останется лежать в постели пока к нему не придут и не скажут, что солнце давно встало, а у него еще куча дел. Расспрашивать дальше он не стал, опустил взгляд и подпер щеку кулаком. Разве он может отсюда уехать теперь? Будет оправдываться тем, что тут написать ничего не получается, хотя дело то вовсе и не в доме, а в нем самом. Он просто потерялся, отстал от своей ненаглядной музы и бродит в ее поисках среди серых домов, и жилье его здесь ни при чем. Вот бы только понять это полностью, понять, что даже если он уедет, ничего не изменится, но тогда и надежда продвинуться вперед совсем угаснет. Он помнит, как прощался с хозяйкой когда наконец решился уехать. Некрасиво получилось. Столько готовился, собирался проститься по-человечески, все-таки уже не чужие люди, а на деле опомнился только в день переезда, когда из его комнат выносили вещи. Выходит, зря он репетировал, как спуститься на ужин, посидит немного за столом, заведет разговор и подведет к тому, что уезжает. За всеми этими репетициями он потерялся среди собственных фантазий и в конце концов твердо решил, что уже все обсудил со старушкой. А понял, что ошибся, только когда увидел на ее лице удивление. Понял, что совсем ничего не сказал ей и второпях с вульгарной небрежностью обеспеченного человека бросил, что не заберет деньги, внесенные им наперед за следующие несколько месяцев. Старушка конечно тоже была с непростым характером, это он в ней разглядел уже давно. Поджала губы, согласилась — только ввиду того, что ей нужно искать жильцов, а до этого денег не будет — сама удалилась в свои комнаты, даже не взглянула на опустевшие спальню и кабинет, да так и не вышла, пока машина с вещами и двухместный автомобиль Осаму не отъехали от крыльца. Мужчина оставил ей на столе записку. Клочок бумаги, исписанный его нестройным почерком. Написал все как есть, оставил новый домашний номер, адрес, коротко добавил в скобках, как добраться до этому места и тут же, в скобках, извинился. В конце дописал, что будет приезжать и звонить, вернется, как только допишет книгу, но как скоро это будет не знает. Извинился еще раз, коряво нарисовал сердечко, как будто действительно мальчишка писал, и вышел за порог, чтобы сесть в маленькую желтую машину.◦•●◉◉●•◦
Дорога уходила далеко вдаль, в сторону леса. Сначала это была загородная трасса, которая брала город в кольцо, потом съезд и небольшая дорога, идущая через поля. По обе стороны виднелись фермы — маленькие домики с заборчиками вокруг и сараями для скота. Осаму иногда замедлял ход, рассматривал их со своего водительского места, будто надеялся увидеть, что же там происходит внутри. Может пытался разглядеть в окне человечка, который трудолюбиво расставлял бы посуду к ужину или убирался, а может просто старался отвлечься. Туча, которая стояла над городом, почти осталась позади. Еще чуть-чуть и он вырвется из серых оков. Вон там уже и поле, покрытое закатным золотом, лес переливается изумрудом, а он окружен грязноватыми от освещения пшеничными колосьями. Закончится темная полоса на небе и он перестанет быть частью города, который больше не дарил ему надежду. Он оставит то, что есть там позади. И перестанет волноваться, бояться неизвестности, которую оставил для него старенький домик на улице, полной точно таких же стареньких домиков. И он будет уверен, что хозяйка дома нашла его записку, позвонит ему через пару недель, а может быть даже раньше, позовет выпить чаю с малиновым пирогом, который она обычно готовит только в «совсем дрянную погоду» и скажет, что все поняла. Как обычно. Осаму мотнул головой, зажимая педаль газа. Осталось всего ничего, только повернуть налево, направо и снова налево. Странно, почему дорога здесь была проложена не напрямую, а петляла сквозь поля, будто стараясь запутать и вернуть обратно в город. Будь его воля, он бы проехал прямо по зреющим колосьям, ни на секунду не задумываясь о их сохранности, рванул прямиком в сторону леса и очутился в деревеньке среди устремившихся к небу верхушек.◦•●◉◉●•◦
Солнце клонилось к горизонту, широкому, но скрытому лесом. Он тянулся стеной, резко обрывая линию покачивающихся на ветру полей. Из него словно бы веяло прохладой и предстоящим уединением. Его изумрудная зелень манила, а не отталкивала своей тенью, как другие густые чащи, ветер в нем не тянул прохладой, доносящейся из-под старых гробниц и разрушенных могильных плит древних поселений. Возможно, так казалось лишь на первый взгляд, но разве будет человек, наученный временем и книгами верить во все бредни, которые рассказывают жители из деревни. Не будет и бояться леса, который якобы хранит в себе зловещие тайны прошлого. Осаму жмурился от ярких лучей, проскальзывающих сквозь листву, въезжая на пыльную дорогу, петляющую меж высоких стволов. Развилок здесь не было, виднелись еще следы от шин грузовика, который ехал впереди и перевозил вещи, так что заблудиться не получилось бы и при всем желании. Отвлекшись от шума мотора, Дазай наконец услышал пение птиц. Вот оно, то, чего ему так не хватало в городе. Там ничего не слышно за смрадом автомобильных двигателей, а это место наполнено звуками. Кажется, можно даже услышать родник, бьющий в нескольких километрах отсюда. Когда дорога повернула вправо, Осаму открыл окно и высунул из него руку. Теплый приятный ветерок проскользнул сквозь пальцы, словно время, неумолимо стремящееся вдаль, и остался где-то там, далеко позади. А затем снова, и снова. Все новые потоки свежего дыхания леса, развевающего темные пряди, пробравшись внутрь автомобиля. Даже радио перестало шуршать и периодически оповещать о том, что поймало новую волну какой-то богом забытой станции. Вот и за поворотом скрылись последние просветы, в которых еще виднелось залитое золотом поле. Туча, которая висела над городом, осталась на том темном и холодном участке дороги, который Осаму больше никогда не вспомнит. Разве что запишет в блокнот, как переливались грозовые облака фиолетовым и синим, а с другой стороны их грело закатное солнце, чтобы потом добавить в очередную книгу. Еще можно будет добавить ту серую дорогу, действительно серую, без каких-либо примесей других оттенков и клочки остроконечных крыш, царапающих небо. Они останутся на страницах, как часть его биографии, которую он будет перечитывать через много лет, пытаясь вспомнить, в каком году переехал в Лондон и в каком перебрался в окрестную глухую деревушку, которая уже показалась впереди. Маленькие живописные домики, будто вылепленные из глины. Крыши, покрытые мхом и опавшей прошлогодней листвой. Колодцы, увитые плющом и облепленные растущими из-под их кирпичей цветами. Машина зашуршала по гравию вдоль небольших заборчиков крайних домов. Чем дальше к востоку, тем реже становились дома и тем больше они становились похожими на те, что Осаму когда-то представлял себе, читая рассказы о средневековье, а еще раньше сказки. Наверное, вот именно такие остроконечные черепичные крыши были у эльфов, которые селились в лесах, вдали от людей. Их жилища тоже были старыми, как история места, которое они выбрали, как и эта деревенька, кажется оставшаяся не тронутой с прошлого века. Если поискать, то наверняка можно будет найти здесь травы, цветы и коренья, описанные в книгах по медицине. Их названия давно изменились, но выглядят они точно так же, как когда их выращивали в своих садах трудолюбивые лекари, считающиеся колдунами. И из них по прежнему можно будет приготовить отвар от простуды или какую-нибудь лечебную мазь. Дазай мотнул головой, откинувшись на спинку сиденья, в очередной раз огибая какой-то домик, двигаясь все глубже и глубже в лес. Наконец, вся деревня осталась позади. Сквозь деревья виднелся только краешек крыши одного из домов, а впереди возвышался такой же, как и в деревне, дом. Над головой ярко светило солнце, переливаясь золотом и изумрудом в густых кронах. Наконец можно было заглушить мотор машины и больше никогда не вспоминать о надобности куда-то ехать. Все что ему нужно, это тишина и покой, а вместе с ними новая обстановка. Теперь Осаму действительно получил все это и не собирался разочаровываться, как в Лондоне.