Прощаясь

Прощай! И если навсегда, То навсегда прощай.

С любовью муж никогда на неё не смотрел, но с нежностью — может быть. Он был редким гостем светлицы: залетал с резкими порывами зимнего ветра, застывал на ресницах, как иней или как слезы. Она кратко любовалась его необыкновенно красивым, по-девичьи утонченным лицом, будто выточенным из слоновой кости искусным резчиком. Её подружки-кумушки хихикали, когда Фёдор Басманов молодцем гарцевал мимо них на своем вороном коне, а они, тогда еще незамужние лебёдушки, мечтали заполучить его. Мать говорила: «Славных девок ты от него родишь, Варя», — и Варвара улыбалась, пряча под платком заливший щеки пунцовый румянец. Дочек родит, несомненно, но не прежде, чем сыновей, на отца статью похожих. Родители её колебались: все-таки жених был не знатен, но коли сам царь повелел свадьбу играть, разве можно перечить? Фёдор ей добрым мужем оказался: бить ‐ не бивал, даже под горячую руку, в доме самоуправицей сделал, златом да каменьями осыпал. Только никогда он её не любил и теперь уже, видно, поздно. Обо всем этом Варвара думала, стоя в тени у печи да глядя, как муж ласкал сыновей. Ванечке было пять — он пошел в её породу, у него было толстощекое личико и тонкие русые волосы. Ничего общего с басмановскими буйными кудрями. Да и изяществом Ванечка не обладал, всё коленки о порог оббивал до синевы. Варварин отец — князь Сицкий — ворчал, что худое у Федьки семя, раз сын будто и не от него рожден. Но уж Петенька, младший, был весь в Фёдора: черноволосый и удалой. — Па-апа, я тоже хочу такие висюльки, — пухлый кулачок Пети поймал серебряную серьгу, качающуюся в ухе Фёдора. Варвара встрепенулась, думая, что муж разозлится. Басманов лишь рассмеялся. — Не молодецкое это украшение, сын. — А я хочу коня и саблю! — вставил Ваня, калачиком свернувшийся у отца на коленях, но Петька всё не унимался: — Тогда почему ж ты носишь все эти блестяшки, папа? — мальчик задумчиво хмурился, рассматривая отцовские персты, усеянные кольцами. В неровном свете свечей самоцветы переливались, как радуга по весне. Невинная радость вдруг озарила Петино личико. — Они нужны, чтобы быть красивым? Но ты и так красивый, папа! Басманов прижался щекой к кудрям младшего сына, чтобы ни Ваня, ни Петя не увидели его исказившегося лица. Варвара заметила судорогу, пробежавшую по мужскому телу, но уже через секунду Фёдор захохотал: — Да уж, краше любых девиц. Удовлетворенный ответом, Петя потеснил Ваню и, прижавшись к груди отца, задремал. У Варвары болезненно защемило сердце. Как прав был милый Петя! Басманов посидел тихо с десять минут, потом лёгкой рукой перенёс обоих сыновей в постель. Варвара знала, что скоро он уйдёт, умчится с северным ветром. Вот уж он целовал детей в нежные лобики, будто прощаясь навеки. Ей отчаянно хотелось Фёдора задержать, хотя она сама не знала зачем. — Государь ждёт, — бросил Басманов резко. Взял саблю, стоявшую забытой в углу, да так и замер в нерешительности. — Устал ты, свет мой, погоди, — Варвара всплеснула руками, выскочив из тени. Обняла тонкий мускулистый стан мужа в твёрдом намерении не отпускать. — Измученным ты царю добрую службу не сослужишь. Позволь хоть горячим вином тебя напоить да лицо обмыть. Фёдор вспылил, скривив алые губы. Бабы все одинаковы, чувства долга у них нет, только и предлагают навязчивую доброту, от которой тошно. Впрочем, на долю Басманова доброты и заботы за всю жизнь выпало немного. Варвара, лиса, глядела так умоляюще, как старший сын, бывало: чуть навыкате наполненные слезами глаза, искусанные в тревоге губы дрожат. Чтоб не потешить жену, коли в последний раз? Да и государь не ждал, соврал ей Федька. Орлиный взор Грозного обещал огонь и муку, а Басманову отчаянно хотелось жить. Редко Фёдор себя жалел, но нынче позволил Варваре это сделать. Неумелыми пальцами женщина сняла с мужа кафтан. Закрыла глаза на шрамы, избороздившие шею и плечи, и свежие синяки. У печи уж вода стыла. Её хватило, чтобы смочить тряпицу и обмыть раны, а коснулась Варвара мужниного лица, так потекли разводы сурьмы и белил. Бабское обличье Басманов сбрасывал, как змея кожу. А Варвара молча, в своих мыслях, плакала и стонала: что стало с тем молодцем, за которого она замуж выходила, развесёлым и удалым? Кто сломал его волю, обрядив в летник, кто заставил глаза подводить и носить серьги жемчужные? Где храбрый муж её, умер ли, жив ли, вернётся ли? — Не повезло тебе, Варя, жизнь связать с государевой шлюхой, — едко промолвил Фёдор, за выражением лица её следя. Если видел Басманов слабость, сразу же бил в больное место — так защищаться его научили. — Глупости, мой свет. Я бы иного мужа себе не выбрала, — то была чистая правда, но почему тогда слова горькой патокой стыли на языке? Вот смыла Варвара краску, и показалась из-под неё мужественная линия подбородка, решительный изгиб бровей и рта. Из мальчонки легко было сделать девицу, но Басманов давно уже повзрослел. Подкинула женщина в печь дров, да так и застыла на коленях у кресла, куда усадила его. Сжимала в холодеющих пальцах горячую руку мужа и чувствовала, как под кожей его билась кровь, непокорная и живая. — Варя, — обронил он внезапно, будто продолжая давно начатый с самим собой спор, — Варя, когда сложу я буйну головушку, вспоминай меня иногда. И сыновьям говори, что их отец не был душегубом. Скажи, что я любил их, до самой последней минуты любил. Варя сглотнула, но не прекратила поглаживать его руку. Подсознательно она понимала: раненого зверя нужно прежде всего успокоить. — Ваня и Петя души в тебе не чают, мой свет. Как же мы можем тебя забыть? — Просто, Варя, — он усмехнулся. — Я забыл лицо своей матери, хотя она умерла, когда мне было десять. Мальчики ещё малы, они и подавно забудут. Найдутся клеветники, которые всё извратят. Басманов помолчал, затем встрепенулся при мысли о чем-то дурном. — А коли выйдешь второй раз замуж, пуще прежнего моих сыновей береги! — он дико зыркнул на неё из-под опущенных ресниц. — Я-то знаю, что случается с красивыми мальчонками, когда их некому защитить. Варвара задрожала в испуге, подумала — сейчас ударит за грех, который она не совершала, но который совершили над ним. Бледные, словно русалочьи, пальцы, застывшие на подлокотниках кресла, разжались. Фёдор выглядел утомленным и грустным. — Спасибо тебе, Варя. Славная у нас была бы семья, коли б я был другим. Варвара замотала головой, борясь со слезами. Есть, есть у них семья! Есть сыновья, которые вырастут добрыми молодцами. Царю-батюшке справедливому послужат, богатырями и героями станут. Красавиц дочек Варвара мужу не родила, так это не беда. Фёдору всего двадцать один, а ей двадцать. Вся жизнь, солнечная и полная надежд, была перед ней и, как песок, рассыпалась меж пальцев. Глупая Варя всё еще пыталась её удержать. — Не люблю я тебя, Варя, ты не серчай, — Басманов продолжал жестоко, будто не слыша её мольбы замолчать. — Одного государя я люблю и от него-то смерть приму. Впрочем, как знать? Я ведь пёс живучий. Сколько бы сапогом под рёбра ни били, сдюжу. Он склонился, чтобы поцеловать жену в лоб, — как клеймом припечатал. Качнулись в ушах серебряные серьги, будто смеясь над кручиной её. Басманов встал, подпоясался кушаком и накинул на плечи опричный кафтан цвета чёрного, похоронного. В последний раз взглянул на мирно спящих сынишек — и ушёл, чтоб больше не возвернуться.