Assimilation

В защиту Мэри, она действительно стучит. Поскольку они вернулись в бункер немного позже полуночи, а Дин так устал, что едва мог припарковать Импалу прямо в отсеке, они решили выпить пива, съесть замороженную пиццу и пару часов поспать, прежде чем возобновить поиски Сэма. Мэри справилась с пивом и пиццей; она слишком взвинчена, чтобы уснуть, бункер вокруг нее мигает и гудит с помощью технологий и новшеств последних тридцати трех лет. Это было потрясающе. Она не знала, с чего начать, поэтому начала с чего-то знакомого — с Далласа. Единственная проблема в том, что она не может понять, как перейти от одного эпизода к другому, и чем более отчаянно она тычет по маленькому квадрату, который теперь, по-видимому, заменяет мышку, тем дальше она попадает в странные мигающие экраны, сообщающие ей, что она выиграла девять миллионов долларов. Поэтому, она идет к Дину. И она стучит. Из спальни Дина в ответ доносится, "да"? Мэри открывает дверь и говорит: — Дин, я не могу заставить компьютер… — а затем понимает, что смотрит не на Дина, а на ангела, сонно приподнимающегося из путаницы простыней. Он опирается на локти, с обнаженной грудью, моргает, глядя на нее. Его волосы в беспорядке, торчат пучком. На ключице две темные опухшие отметины. — Мэри, — говорит он низким и грубым голосом. — Я просто был… Затем Дин внезапно оказывается там, ныряет между ними, хватает дверь и захлопывает ее. Он стоит, прижавшись спиной к двери, и смотрит на нее. — Мама, — говорит он. На нем поношенный серый халат, на лице у него подавленное выражение. Даже в тускло освещенном коридоре очевиден яркий цвет румянца, заливающий его челюсть и горло. — Ты … я был … я был в ванной … что ты… Она все еще стоит более или менее неподвижно, ее брови приподняты. Она говорит:  — Я выиграла девять миллионов долларов. Лоб Дина недоверчиво морщится. — Что? — Компьютер, — уточняет она, приходя в себя. — Я пыталась посмотреть Даллас. — Да. Дин все еще смотрит на нее, все еще ярко покрасневший. — Верно — да, хорошо. Не нажимай на нее. Это не так — ты ничего не выиграла. Это афера. Мэри собирается предложить Дину помочь ей исправить это, но он так сильно прижат к двери, что кажется, будто он пытается раствориться в ней. — Ты занят, поэтому я просто… выключу компьютер. Может быть, ты поможешь мне с этим завтра. — Завтра. Определенно. Они оба одновременно напряжённые и смущенные. Дин избегает смотреть ей в глаза. — Что ж. — Она нервно прочищает горло. — Спокойной ночи, Дин. — Спокойной ночи, мама. Мэри колеблется. — Спокойной ночи, Кастиэль — напоследок желает она. Из комнаты Дина доносится приглушенный ответ. Дин в агонии закрывает глаза, и это дает Мэри понять, что пора уйти. Она возвращается в военную комнату, смиряясь с тем, что сегодня вечером она больше не сможет посмотреть Даллас, и опускается в кресло, у неё начинает кружиться голова. В целом, ей кажется, что она отреагировала на это достаточно хорошо. Не каждый день вы обнаруживаете, что воскрешаетесь на тридцать три года в будущем; тот факт, что теперь она была в курсе что ее сын гомосексуален, является внушительным открытием по сравнению с тем, с чем следует иметь дело, но она сохранила хладнокровие. Она заслуживает медаль. Теперь, однако, она воспроизводит каждое мгновение этого дня через новую линзу — грубую трещину в голосе Кастиэля, когда Дин впервые завернул за угол военной комнаты, отчаянное облегчение, с которым он схватил Дина и прижал к себе. Улыбки за чашкой кофе, споры из-за радио в автомобиле, то, как легко и комфортно они стояли вместе, соприкасаясь руками от плеча до локтя. Все то, чего она не заметила в первый раз — то, как пальцы Кастиэля задержались над пальцами Дина, когда он передавал ему ключи от машины со столешницы. Она не заметила. Она не подозревала. Мэри всегда думала, что это легко увидеть, что можно просто взглянуть на человека и понять его предпочтения. Особенно если он один из таких. Этого не должно было случиться с ее сыном. Она расстегивает рукава рубашки и попутно пытается разобраться, когда это произошло. Дин упомянул, что Джон разрешил ему поохотиться одному, когда он был молод; может это случилось тогда. Может, тогда он и заболел. Ранее, пытаясь найти Сэма, Дин открыл страницу под названием Google и объяснил, что на ней есть ответы на все вопросы. Теперь Мэри набирает текст в Google и нажимает Enter. Она случайно открывает две папки. Она снова набирает Google в нечто под названием Word Pad. Третий раз — получается, Интернет разворачивается перед ее глазами — чуть меньше миллиарда результатов. Она проводит небольшое исследование. Рок Хадсон, Райан Уайт, Фредди Меркьюри, основатель ACT-UP, Всемирная организация здравоохранения, отозвавшая свое заявление о «болезни»; красная лента, медленное глобальное распространение декриминализации и антидискриминационных законов, «Не спрашивай, не говори»; Кампания за права человека, постепенная отмена законов о гомосексуализме, запрет на брак, а затем и его разрешение. Флаги за флагами. Возле ноутбука она прицепила стикер с нацарапанным подзаголовком «история педиков». На экране выскакивает окошко в красной рамке, который называет себя Youtube, где видео терпеливо выстраиваются в очередь для просмотра — многолюдные яркие парады, мужчины, женщины и люди, которые, кажется, находятся где-то посередине, шагают по длинным улицам, кричат, улыбаются и размахивают транспарантами. Так много радуги, что от этого у нее слезятся глаза. Мэри никогда такого не видела — все ведут себя нормально. Как будто это нечто особенное и хорошее. Она открывает видео за видео, где женщины в белых платьях плачут в руках своих жен, мужчины, цепляющиеся друг за друга в ЗАГСах, и младенцы с толстыми ручками, тянущиеся к своим мамам. Она смотрит на нежные поцелуи в щеки, и это не чувствуется, так будто эти больные. Она щелкает, щелкает и щелкает, и пытается во всем разобраться. На видео под названием «Пятнадцать лучших поцелуев Клейна» она услышала, как открывается дверь. — Мама? — голос Дина грубый. Она не ставит видео на паузу. Она не отрывает взгляда от экрана. — В 83-м такого не было. — Да. Дин не подходит. Она понимает, что ему неловко; она чувствует, как он ерзает. Она помнит это в нем — видит сходство между провинившемся четырехлетним ребенком и взрослым усталым мужчиной. — Я предполагал. Мэри не знает, что сказать. Так что выходит: — Какой-то друг, ну да. Вышло с ноткой обвинения, хотя подобного намерения у неё не было. — Ну, я имел в виду… он правда мой друг, — безнадежно оправдываясь говорит Дин. — И… — И… — Дин переступает с одной ноги на другую. — Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал. Мы… да. Она поворачивается на стуле, чтобы наконец посмотреть на него. Ее Дин — ее первый мальчик — ростом шесть футов, крепкого телосложения, он владеет пистолетом и ножом, как будто они являются частью его собственного тела, и вот он стоит, слегка повернув ноги внутрь, смущенный и неловкий в своем изнеможденном состоянии. Он похож на ребенка. На ее ребенка. Он проводит рукой по затылку, избегая ее взгляда. — Это не… плохо, — Мэри, пробует сказать это в слух. — Нет. — Голос Дина хриплый. Похоже, он хочет сказать больше, но не может. Он не смотрит на нее. Мэри недостаточно хорошо знает этого человека, чтобы понять что-то по его выражению лица или по голосу, но она может определить неустойчивость каждого дюйма его тела. Мэри колеблется. — Твой отец знал о… — Нет. — Ответ мгновенный, такой резкий, что Мэри чуть не вздрагивает от этого. Дин говорит это снова, мягче, как будто поправляя себя. — Нет. Он был, ммм. Он довольно ясно выразил свою позицию по этому поводу. Сожаление холодом вьется в груди Мэри. Она может сделать из этого достаточно выводов. — Мне жаль. Дин пожимает плечами, расслабленно и настолько непринужденно, что это выглядит болезненно. Он по-прежнему не смотрит на нее. Он говорит: — Если это поможет, я… мне также нравятся женщины. Мэри помнит, что видела это слово. — Бисексуален — пытается она. Взгляд Дина перемещается на ноутбук позади нее, складывая части картины вместе. — Да. Подожди, ты смотришь Glee? — Я не знаю, что я смотрю, — признается Мэри и закатывает глаза, снисходительно махая рукой. — Оно просто показывает мне все больше и больше видео. Впервые с тех пор, как он вошел, лицо Дина смягчается, и некоторая часть напряжения покидает его широкие плечи. На его губах мерцает улыбка. — Да. Новая функция — мне она тоже не очень нравится. Мэри смотрит на эту улыбку, слабое эхо головокружительной улыбки, которая вспыхнула на его лице, когда они с Кастиэлем обнимались при воссоединении, подобие улыбки, которую она увидела в нем, когда Кастиэль невозмутимо воспроизвел в машине какую-то современную поп-культурную вещь. Она говорит: — Ты заботишься о нем. Улыбка Дина исчезает. — Эм-м-м. — Его взгляд скользит по ее лицу оценивающе. Она не уверена, что он там видит; она даже не уверена, что знает, что чувствует. Она все еще пытается найти зеленые глаза своего ребенка на лице человека, которого она едва знает. Он говорит: — Ага. — Он, кажется, хороший, — отваживается она. — Да. Мэри больше не знает, что сказать. Она хочет успокоить его, но десять часов назад она бы не узнала Дина на улице, если бы шла прямо рядом с ним, и он ничего не говорит, чтобы дать ей хоть какое-то указание, как это сделать, поэтому она решает что проще всего дать ему пространство. — Выспись, Дин, — говорит она. — Завтра нам предстоит долгая поездка. *** Четырех часов сна достаточно, а затем они снова встают на ноги и готовятся отправиться на поиски Сэма. Дин штурмует бункер, бросая оружие в спортивную сумку; Кастиэль пробирается на кухню, выглядя примерно на шесть эспрессо, в рубашке с помятыми рукавами и красивых брюках, но все же гораздо более одетый, чем в последний раз, когда Мэри видела его. — Доброе утро, — совершенно естественно говорит Мэри. Она ополаскивает свою миску с хлопьями в раковине и ставит ее на сушилку. — Хорошо ли спалось? Кастиэль говорит: — Если тебе интересно, сейчас более социально неприемлемо использовать термин «педики» для обозначения людей, не являющихся гетеросексуалами. Мэри поднимает глаза и смотрит на него. — Мне было не интересно. — Я видел твою записку у ноутбука. — Кастиэль наливает себе кофе — черный, две горки сахара. Теперь Мэри вспоминает слова, которые она нацарапала для себя, и с раздражением смотрит, будто в наказание, в том, как Кастиэль помешивает свой кофе. — Я ценю твои усилия по самообразованию, но Дина это расстраивает. — Правильно. — Мэри не испытывает неприязни к Кастиэлю, но ей трудно понять или прочесть о нем — существо, которое одновременно резкое и нежное, которое в одном случае сметало жуков с лобового стекла Импалы, прежде чем они пустились в путь, а в другом его нужно было удерживать, чтобы он не разбил нос мужчине. Если он обижен, он не демонстрирует этого, но его манеры немного не соответствуют тому, кто действительно пытается помочь. — Как мне их называть? — Твоему сыну нравится, когда его называют Дином. Великолепно. Теперь ангел думает, что он комик. Мэри поднимает брови. — По словам Сэма, ЛГБТ неэлегантен и имеет свои проблемы эксклюзивности, но это работает. Так значит Сэм тоже знает. Это не секрет — все в этом замешаны. Дину не… стыдно. — Хорошо. — Она стоит напротив него, каждый из них опирается на противоположные стойки, и они не разговаривают. Она чувствует, что должна попытаться завязать разговор, общаться с ним так, как полагается вести себя со сверхестъественным партнером (?) своего ребенка. Она все еще думает об этом. Она говорит: «Значит, ты и Дин…», но не заканчиват, так как Кастиэль смотрит на нее, и ей нечего сказать. — Дин и я, да. — Когда Кастиэль говорит об этом, он не кажется замкнутым и защищающимся, как Дин. Он утверждает это, как неумолимый факт жизни — гравитация, небо голубое, Дин и я. — Он человек. А ты нет. — Я могу выпустить свою благодать через руки этого сосуда, чтобы мгновенно уничтожить жизненную силу большинства людей и монстров, — небрежно говорит Кастиэль, и Мэри не может сказать, хвастовство это, угроза или что-то еще… Кастиэль пожимает плечами. — Не быть человеком имеет свои преимущества. — Почему Дин не охотится на тебя? — Это долгая история. — Тогда можно краткую версию. — Он охотился, а потом не охотился, затем снова охотился, а теперь нет. — А теперь ты спишь с ним. — А теперь я сплю с ним. — Кастиэль опускает кружку с кофе. — Я достаточно знаком с ритуалами романтических отношений с Винчестером — если в этой части ты скажешь мне, что, если я причиню ему боль, ты убьешь меня, то будь уверена, счастье твоего сына имеет первостепенное значение. Для меня. И я намерен продолжать делать это приоритетом до тех пор, пока я у него буду. В пять часов утра это более серьезное заявление, чем Мэри могла бы быть готова; это застает ее врасплох. Она смотрит на Кастиэля, потеряв дар речи, замечая его тихое мрачное выражение лица, и тогда она понимает. О Боже. Они не просто трахаются — они действительно влюблены друг в друга. В ее голове мгновенно воспроизводятся видео, которые она смотрела прошлой ночью, где однополые пары целуются, плачут и выстраиваются в очередь, чтобы пожениться в красивых нарядах, в окружении людей, которые их любили, и она думает: о, Боже. Она осознает, что в глубине души она надеялась, что когда-нибудь Дин вернется к нормальному состоянию — что бы ни было этим "нормальным". Но он и этот тупой, чокнутый монстр в шкуре человека, они в этом надолго. Мэри признает: — Ты знаешь его намного лучше, чем я. — Я знаю его лучше, чем самого себя, — просто говорит Кастиэль. — Я знаю, что он не планировал рассказывать тебе о своем сотрудничестве со мной из-за страха твоей реакции, и что беспокойство о твоем суждении — это то, что сильно его волнует. Я знаю, что он отчаянно скучал по тебе в течение тридцати лет, и ему нужно твое согласие на это, и если это то, что ты не можешь ему дать — если ты причинишь ему боль, то естественно я не убью тебя, но в дальнейшем я не смогу работать с тобой в каком-либо качестве. Брови Мэри приподнимаются. — Как я уже сказал, — говорит Кастиэль, наклоняя голову. Движение обнажает его горло, на краю воротника рубашки появляется синяк, на который Мэри старается не смотреть. — Его счастье важно для меня. — Я вижу. Прежде чем кто-либо из них успевает что-либо сказать, врывается Дин с сумками, перекинутыми через каждое плечо, его волосы влажные и мягкие после душа. Он хлопает Кастиэля по плечу. — Давай, солнышко, тащи свою задницу. Мы должны были быть в пути десять минут назад. Мэри думала, что теперь, когда кошка вылезла из мешка, их образ жизни изменится. Она представила, как они обнимаются, целуются, шепчутся друг с другом. Она вспоминает, как привела Джона домой, в дом своих родителей, притянула его для улыбающегося поцелуя, в момент, когда знала, что ее отец может видеть сквозь кухонный проем, просто чтобы разозлить его. Она вспоминает, как убирала волосы Джона с его лба и говорила ему, как красиво он выглядит, засунула пальцы в задний карман его джинсов, подойдя к нему сзади. Дин говорит Кастиэлю, что у него размазана зубная паста на лице, и Кастиэль вытирает уголок рта, а затем Дин спрашивает Мэри, готова ли она к работе, и все. Они накидывают брезент на потрепанную, побежденную фигуру Импалы и вместо этого садятся в показной красный Ford Farlaine, Мэри садится сзади. Еще не совсем рассвет, горизонт — неровная цветная царапина, розово переливающаяся в небо, которое в остальном серое от облаков и довольно тяжелое. Дождь накатывает на окна, Дин почти безумно заводит дворники и включает печку, чтобы избавиться от раннего холода. Впереди шесть часов езды по раскатившемуся асфальту, сияющему под дождем. Когда они проезжают мимо Глена Элдера, население 450 человек, Мэри спрашивает: — Так как же тогда вы познакомились? Кастиэль говорит: — Я вытащил его душу из преисподней, — в тот самый момент, когда Дин говорит: — Я ударил его ножом в амбаре. Мэри смотрит между ними. - Хорошо, что это не было испытанием, — говорит она. — Я воскресил Дина из погибели, а уже потом он ударил меня ножом, — услужливо поправляет Кастиэль. — О, да. Ты не первый Винчестер, который воскрес из мертвых, мама,— говорит Дин легким и близким к смеху голосом, когда он смотрит на нее в зеркало заднего вида. — Ты даже не пятый. Кривизна его улыбки мягкая, когда он смотрит на Кастиэля, сидящего на пассажирском сиденье. Взгляд, которым отвечает Кастиэль, мягкий и знающий, и то, как их плечи наклонены друг к другу, они либо держатся за руки, либо очень хотят этого. Мэри отворачивается и смотрит в окно, и что-то мягкое и болезненное звенит у нее под ребрами. *** По пути из Джанкшн-Сити они останавливаются, чтобы заправиться, Кастиэль наполняет бак, а Дин идет заплатить, и за завтраком. Дин начинает немного тускнеть, его лицо бледное и осунувшееся, мешки под глазами постепенно темнеют и опухают с каждым шагом. Как ни странно, сейчас он старше нее, и Мэри смотрит на него через грязное стекло заправочной колонки, следя за его жесткими движениями, рукой, которую он рассеянно прижимает к пояснице, пока ждет кофемашину, выдающую три чашки. Он переносит свой вес на плечах так же, как Джон — это делал — и он слушает Зеппелин и беспокоится о Сэме. Сэмми, даже через тридцать три года, все еще Сэмми. Она открывает дверь и вылезает. Булавки и иглы горячо скручиваются в основании ее левой лодыжки, поэтому она встряхивает ногой, опираясь на машину, и смотрит через крышу на Кастиэля, где он доливает бензин. Он стоит без дела, одна рука в кармане, а другая держит насадку на месте, рукава его уродливого коричневого пальто закатаны чуть выше его запястий. Когда она опирается локтями о крышу, Кастиэль смотрит ей в глаза поверх красного металла. — Я давно не путешествовала, — говорит Мэри и потягивается, поворачивая плечи. Она привыкла охотиться, но после рождения Дина самое большое расстояние, на которое они с Джоном когда-либо путешествовали, была Топика, чтобы увидеть старых друзей из средней школы, которые уехали туда после того, как Лоуренс стал для них тесным. Кастиэль наклоняет голову. — Дорога может быть неумолимой, — говорит он. — Я все время пытаюсь убедить Дина вложить деньги в подушку для шеи. Мэри смеется. — Знаешь, когда Дин был маленьким, я говорила ему, что ангелы наблюдают за ним, но… ты не совсем то, что я себе представляла. Уголок рта Кастиэля приподнимается — не совсем улыбка, но близко. В руке газовая форсунка издает глухой лязг, видимо автомобиль доволен. Мэри наблюдает за ним, и когда он поворачивается и возвращает насадку на крючок, она замечает кольцо. Узкая простая серебряная полоса на безымянном пальце левой руки Кастиэля, отражающая тонкий серый свет раннего утра, когда он поднимает сопло обратно в гнездо, — совершенно обычная, но в то же время такая знакомая, что это сотрясает Мэри, как статический разряд. Бездумно, у нее вырывается вопрос: — Он тебе это дал? Кастиэль поднимает голову, нахмурив лоб. Затем он опускает глаза, чтобы проследить за ее взглядом, и находит узкую серебряную полосочку на левой руке, немного блестящую в тонком утреннем свете. — О — говорит он. — Да. Я забыл — это твое. — Да. — Джон дал ей это кольцо. Он копил и копил на это, работая на трех работах, допоздна и в дополнительные смены, пока не смог упасть на одно колено и задать заветный вопрос, вокруг которого они танцевали в течение нескольких месяцев — и теперь оно на безымянном пальце монстра в плаще, с которым спит ее сын. Кастиэль изучает ее. — Я могу вернуть его, — говорит он с сомнением и бросает на нее взгляд: явно неохотный. — Если хочешь. Мэри пытается решить, хочет ли она этого. Кастиэль — существо, способное раздавить ей череп одной рукой, и он влюблен в ее стареющего, непознаваемого сына, и он недоволен идеей вернуть ей кольцо. У нее проблемы с выбором, но она не успевает ответить, так как Дин возвращается. У него на руке висит полиэтиленовый пакет с закусками, между двумя руками в виде шаткой пирамиды зажаты три дымящиеся чашки из пенополистирола, он осторожно ступает к ним. — Привет, сварливый, — говорит Дин, приближаясь, и его взгляд метается от колышущейся стопки чашек к лицу Кастиэля. — Получил твое уточнение. Кастиэль подходит к нему и берет самую верхнюю чашку. Другой рукой он касается тыльной стороны запястья Дина, придерживая его. Он говорит: «Спасибо», и улыбается, мелко, тихо и нежно, а Дин подмигивает. Затем Дин обращает на нее этот взгляд — эту довольную теплоту, эту милую кривую ухмылку — и это не тот момент, в который она смеет вмешиваться, но и не тот, из которого она неловко исключена. Дин протягивает ей одну чашку и завернутый в салфетку слегка помятый круассан, который достает из кармана пиджака. Мэри берет его. Затем, когда Дин обходит ее, чтобы открыть багажник и бросить пакет туда, Мэри садится на заднее сиденье. Она проскальзывает позади Кастиэля, и на мгновение они вдвоем сидят в машине в тишине. Она не говорит. Неясно, осознает ли Кастиэль эту тишину; он проницательнее, чем она полагала, но в настоящее время он, кажется, занят лопаньем пузыриков под пластиковой крышкой. Мэри прочищает горло и говорит: — Оставь себе. Кастиэль оглядывается на нее через плечо, прищурившись и с сомнением. — Я имею в виду. Для меня оно всегда было великовато, — продолжает Мэри и опускает взгляд, чтобы пощупать теплую корочку теста. — Так что, ты сохранишь его. Выражение лица Кастиэля смягчается. — Спасибо. Мэри пожимает плечами. — Тебе больше подходит. Кастиэль тяжело дышит и поворачивается лицом вперед, но Мэри видит, что он заметно расслабляется. Напряжение уходит из его плеч, и когда Дин забирается на переднее сиденье, есть мгновение — такое маленькое и незаметное, что Мэри могла бы пропустить, если бы она не обращала внимания, — когда Дин движется медленно, его тело бесконечно наклоняется к Кастиэлю. Они смотрят друг на друга. Они соприкасаются. Они что-то говорят без слов. *** По мере отдаления от Олдрича прочность Дина казалось становилась все тоньше и тоньше. Он начал ерзать, его пальцы непоколебимо стучат по рулевому колесу, пока они следуют по шоссе; сиденье регулярно подпрыгивает, когда Дин толкает колено вперед, пока Мэри не замечает, что Дин, должно быть, износил подвеску. Он включает радио, выключает его. Он цокает языком о зубы. Его чашка кофе пуста уже несколько часов, но он продолжает тянуться к подстаканнику, чтобы толкнуть его кончиками пальцев, как бы убеждаясь в этом. Беспокойство о Сэме кажется неотъемлемой частью жизни Дина. Мэри знает его всего два дня, но это уже очевидно. К настоящему времени она также уловила тот факт, что ангел — этот чудак в плаще, который ругается с радиоведущими, хотя они не слышат его, который небрежно комментирует полет перелетных птиц над головой, который ломает замок одной рукой — это то, что заставляет его дышать. Мэри прислонилась к окну, склонив голову на скомканную куртку, с закрытыми глазами, когда они заговаривают об этом, где-то между сном и скукой. Кастиэль говорит первым, примерно через сорок минут монотонного грохота двигателя. Его голос тише, чем обычно, низкий, только для Дина. Он говорит: — С Сэмом все будет в порядке. Дин хмыкает. На заднем сиденье Мэри шевелится, возвращаясь в сознание, чтобы принять участие в этом разговоре, но она медлительная, вялая. — Он через многое прошел, — добавляет Кастиэль. — Что может сделать с ним какая-то женщина, чего не делал Люцифер? На это Кастиэль вздыхает, это не совсем смех. — Ага, — говорит он после паузы. У него уходит много времени, чтобы добавить: — Не только это. Слышен скрип кожи, и Мэри с закрытыми глазами догадывается, что Кастиэль повернулся, чтобы посмотреть на заднее сиденье. Она замирает, зажатая между инстинктом честности и чувством, что это вполне может быть единственный раз, когда она действительно слышит что-то искреннее от Дина и Кастиэля. Она колеблется. Дин говорит медленно. — Просто… я думаю, нужно немного привыкнуть. Кастиэль нежно мычит, соглашаясь. — И я бы ни за что не променял это. Теперь она вернулась, я не хочу, чтобы она — я никогда — я хочу, чтобы она осталась. Конечно, я хочу, чтобы она осталась. Но я просто продолжаю думать, вроде… О чем бы Дин ни думал, он этого не говорит. Тишина затягивается достаточно долго, чтобы Мэри, приближаясь к бодрствующему состоянию, замечала, как трясется ее шея, болит плечо, когда она неловко прижимается к задней дверце. Слышен рокот дороги, тиканье взволнованных пальцев Дина по рулю. Когда он, наконец, заговорил, это было так тихо, что Мэри потеряла слова за звуками двигателя. Кастиэль говорит: — Она не разочарована. Дин не отвечает. — Она не такая. Пауза, а затем: — Если бы твоя мать умерла в 1634 году до своего современного воскрешения, она могла бы попытаться сжечь тебя на костре. Дин фыркает безрадостным смехом. — Спасибо, Кас. Черт, это реально… — Она из другого времени. Ей нужно акклиматизироваться, что произойдет не сразу. — Ты говоришь так, как будто на Земле не осталось никого, у кого есть проблемы… ну, ты знаешь. — Мэри прислушивается к тому, как Дин не может сам произнести эти слова, и она слышит это прямо как вчера вечером, когда она попробовала слова «это неплохо», словно тонкий лед. Она будто снова наблюдает за страдальческим выражением лица Дина, его неудобным шарканьем. Она вновь переживает рефлекторное желание не лопнуть от его «нет», последовавшим за вопросом о том, что подумал Джон. Это оседает камнем у нее в животе. — Она просто никогда не могла акклиматизироваться, — продолжает Дин. — Она могла… я не знаю. Она могла бы проголосовать за Трампа. — Я думаю, что позиция твоей матери в списке избирателей будет довольно шаткой, — мягко говорит Кастиэль. — Верно. Мэри не следовало это слушать. Она знает это, и она хочет пошевелиться, чтобы нарушить этот момент, чтобы она не подслушивала разговор, в котором не участвует. — Я плохо знаю твою мать, но не верю, что она не одобряет твои опасения, — говорит Кастиэль. — Но если бы она спросила меня… — и его голос стал громче и твердее, — я бы сказал ей, что ты намного больше, чем тот, кого любишь. Что ты спасал мир бесчисленное количество раз, и что ты герой для многих, хороший брат и великий человек, и что ты заслуживаешь не меньше, чем ее восхищение и уважение. Сердце Мэри болит. Она открывает глаза и видит, что Кастиэль полуобернулся на своем месте лицом к Дину, но его взгляд переводится на нее, и она чувствует как меняется цвет ее лица, подтверждая то, что она подозревала: Кастиэль знал. Его рука протягивается по спинке сиденья, его костяшки легко, обнадеживающе надавливают между лопаток Дина. Впервые за семьдесят миль напряжение спало со спины Дина. Дин молчит. — Она все еще спит, верно? — Да. Стыд медленно просачивается под кожу Мэри, и она опускает веки обратно. Дин и Кастиэль легко замолкают, время от времени разговаривая о том, что проезжают, или о том, что идет по радио, а Мэри, зевая и потягиваясь, изображает пробуждение, пока они катятся по Оцеоле. Кастиэль спрашивает ее, как она спала. *** Когда они находят Сэма, он в плохом состоянии. К этому моменту не осталось и следа женщины, место пустое и гулкое, и Кастиэль без усилий разрывает стальную цепь на дверях укрытия от шторма, как ириску, и обнаруживает, что Сэм рухнул на пол у подножия лестницы. Он в лучшем случае полубессознательный, бледный, дрожащий и в бреду; одна ступня у него перевязана повязкой, скрывающей уродливую глубокую рану и след шприца на шее. Его рвет на бетон, когда они вытаскивают его, его невидящие глаза закатываются. Мэри старается не мешаться. По дороге в больницу она сидит впереди, а Кастиэль на заднее сиденье, чтобы придерживать Сэма, пока тот без сознания. Он накидывает свой отвратительный коричневый плащ на широкие плечи Сэма, а Мэри сидит неподвижно лицом вперед на протяжении всей поездки до больницы. Она боится, что Сэм придет в сознание настолько, что поймет, что в машине есть кто-то еще. Она любит сына всем, что есть в ее теле, но никогда с ним не встречалась. Когда она встречает Сэма, она не хочет, чтобы все было так. Дин пробирается в отсек скорой помощи, игнорируя все знаки, говорящие пациентам о том, что нужно припарковаться в другом месте, и поворачивается на сиденье лицом к Кастиэлю. — Доставь его туда, — говорит Дин. Кастиэль вытаскивает его из машины и уходит, обвивая Сэма одной рукой за плечи и поднимая его, как будто он ничего не весит. Мэри поворачивает голову, когда Дин снова заводит машину, и она наблюдает, как ее младший сын волочит ноги, его длинные ноги сгибаются в коленях, его рваные волосы колышутся перед его лицом. Она снова смотрит на Дина, беспокойство отражается в каждой линии его лица, его рука неподвижна на рычаге переключения передач. — Дин, — говорит она. — Ты идешь. Он смотрит, сбитый с толку. — Мама, что ты… Мэри протягивает руку и нежно касается тыльной стороны запястья Дина. — Я могу припарковаться. Я имею в виду, эта машина достаточно старая — я знаю, что делать. Но ты нужен им там. — Ты его мама, — говорит Дин. — Но я не его семья. А ты с Кастиэлем… Дин отворачивается от нее. Она смотрит, как его горло шевелится, когда он сглатывает. — Вы двое, вы семья, — говорит она. — Ради Сэма. — Кончики ее пальцев на коже Дина давят сильнее. — Друг для друга. Дин обнимает ее, прежде чем она полностью понимает, что происходит. Это далеко не идеально, так как она неловко поворачивается в талии, ограниченная сиденьем и приборной панелью, а Дин прижат рулевым колесом, и она находится под неправильным углом, чтобы обнять его должным образом, но его лицо прижато к ее плечу, и он прерывисто дышит. Когда она впервые обняла его под теплым солнечным светом и осознала, что она здесь, что это ее сын, их руки развязались из-за неуверенности, Мэри пыталась примирить этого твердолобого мужчину со своим веснушчатым четырехлетним сыном, а старый тупица Дин все еще в шоке. Теперь он цепляется, и Мэри чувствует, как что-то резкое и грустное встает у нее в горле. — Давай, — мягко говорит она, медленно проводя круговыми движениями по его спине. — Иди туда. Я позабочусь об этом — придете за мной, когда будете готовы. Когда он будет готов. — Ага, — говорит Дин немного хриплым голосом и отступает. — Хорошо. Конечно. — Он грубо вытирает лицо рукавом, а затем, не оглядываясь, выталкивает дверь под дождь. Мэри скользит по дивану, чтобы сесть за руль, и отъезжает вперед. *** Когда Мэри входит в больничную палату, Сэм скептически смотрит на нее, пока она не говорит, мягко и неловко: — Привет, Сэмми, — а затем он начинает плакать. — Ты настоящая, — говорит он дрожащим голосом, с красными глазами. — Ты действительно, на самом деле настоящая. — Да милый. Да. Он одновременно отстранен и в отчаянии, его руки тянутся, чтобы коснуться, все время избегая ее взгляда, как будто он чувствует, что не может смотреть на нее слишком близко, иначе она исчезнет. Она обхватывает его лицо двумя руками, сглаживая темные синяки под его глазами, чтобы сказать, что, черт возьми, с тобой случилось, ты был размером с мешок муки в прошлый раз, когда я тебя видела, я ухожу на две минуты, а ты уже какая-то длинноволосая рок-звезда? Дин стоит с другой стороны от Сэма, положив руку ему на плечо, будто якорь, в то время как Сэм продолжает напевать как мантру, «ты настоящая? Ты правда настоящая?» и вот Кастиэль, толкает дверь с кофе в руках, как обычно, наблюдает за ними.