В тепле и красоте

Гибкость пальцев Василя особенно ярко ощущается при рукопожатии, когда рука мужчины идеально подстраивается под чужую. Василь не рад его видеть, но и не может злиться, ведь уговор есть уговор — его прапрабабушка в безопасности в одной из комнат. Василь же… Он без понятия, куда их заведёт дорога, да и не горит желанием это узнавать. Он лишь надеется блёкло, мельком, что где-нибудь будет достаточно тепло, ну или не холоднее, чем в Тифлисе. В поезде как назло холодно, Василь кутается в лёгкое одеяло и говорит, что не хочет простыть. Это забавляет, ведь большая степень его участия в разговорах сводится к тому, что он шмыгает носом от того, что не посвящённые в тайны сочли бы простудой. Им и в голову не придёт, что нечеловеческая красота мужчины действительно такова, хотя они бы сильно удивились, увидев воочию его прапрабабушку и её плохую компанию. Изгнанник подпирает голову рукой и смотрит в мутное окно, за которым несутся бесконечные пейзажи, такие разные, что сливаются в воспоминаниях в один. Мысли о преследовании не отпускают, и даже компаньон напротив, что определённо облегчит жизнь, не приносит спокойствие. Да и было ли умной идеей брать с собой мужчину нечеловеческой красоты, когда пытаешься жить незаметно? Когда к их дуэту присоединяется Зульфия, Василь предпочитает сидеть не напротив, а ближе к нему. Не потому, что рядом со странной женщиной ему некомфортно, отнюдь, просто Изгнанник теплее, и на него не так страшно облокотиться. К энной поездке тот уже знает, что когда Василь спит, по его прекрасному лицу текут сопли и слюни, если он уснёт достаточно крепко. Быть может, оттирать от этого одежду и утомительно, но хоть на пару минут забываешь о бесконечном преследовании — максимально приземлённые вещи прекрасно отвлекают от более высоких вопросов. Маршрут приобретает всё более странные очертания, но всё равно не позволяет затеряться. Конечно, он знал, что это не будет лёгкой поездкой до старых знакомых и на край мира после, но одно дело — размышлять об этом за приготовлениями, другое — шататься по миру, зажав в руке пистолет и кое-как заработанные не самым честным путём деньги. К тому моменту, когда число компаньонов пополняет Орсолина, Изгнанник уже разбирает что Василь во сне каркает, когда ему снятся дурные сны. Они посещают всех, и это легко считать по пролегающим меж бровей складкам, но Василь бывает слегка шумным. Удивительно, но это перестаёт раздражать — опять-таки позволяет отвлечься от мыслей. Оружия много, трупов в покинутых городах ещё больше, но кажется, что этого недостаточно для победы. Они едут поближе к югу, словно погибать на тёплой улице приятнее, чем на холодной. Вряд ли вообще стоит сравнивать, как и допускать вариант, что погибать придётся самому. Ну уж нет. Изгнанник ранен, но не убит, в отличие от врага. Врага ли… Теперь времени об этом подумать — бесконечно много, но желания — бесконечно мало. В земле лежат считальцы с главарём, лежат и Зульфия с Орсолиной, поближе к земле и лесу — как им и подобает для восполнения сил. Увы, но вряд ли теперь они им понадобятся. Василь дремлет, завернувшись в тонкое одеяло, как в кокон. По красивому лицу до смешного нелепо стекает слюна. Подрагивают гибкие пальцы, пока тело во сне приобретает прежний человеческий вид. Глупо отрицать, что Василь чертовски красив, а Изгнаннику нравятся красивые люди и вещи. Хочет ли он теперь просто исчезнуть, осев где-нибудь в роскоши, тепле и уюте? Нужна ли ему уже привычная, почти родная компания на Рождество, чтобы глинтвейн, гирлянды, гибкие пальцы с бенгальскими огнями и никаких больше считальцев?