Бездна

Недовольно стряхивая с чёрного зонта прямо на неправдоподобно мягкий ковёр множественные капли воды и передёргиваясь под измокшим насквозь пальтом, чувствуя, как мокрая одежда неприятно лепится к коже и заставляет множество мурашек в безудержном движении пробежаться со спины прямо к шее, ухудшая и без того далеко не прекрасное самочувствие, мужчина ворвался в атмосферу с виду уютного кафе, одним своим появлением разрушив царившее в нём волшебство. Мягкий ковёр смягчал шаги черных ботинок с серебряной подковкой. Чёрные волосы свисали, будто бы неприятным, лишним грузом, но никто не смел даже поднять своего взгляда, не то, чтобы упрекнуть прибывшего в неряшливости. До того трапезничавшие – отложили приборы. Пившие – быстро сглотнули, вместе с напитком пытаясь вдавить обратно в себя и страх. Приборы неприятно звенели, ударяясь о посуду, из-за поспешности неловких, неразумных движений. Подобным образом ведут себя не люди, загнанные звери. Добыча, знающая, что смерть стоит у неё под боком. Что смерть смотрит, неумолимо наблюдает, и даже приподнимает уголки губ в насмешливом оскале. Лишь только спокойная мелодия арфы и ласковый голос, звучавший ей в аккомпанемент, не утихают. Певица закована в кандалы, но это не мешает ей сохранять на своём лице беззаботное, счастливое выражение лица. И играть ей не мешает. Ничего. Под наркотиком ничего никому не мешает. Эта мысль неприятно ранила разум мужчины, заставляя его опустить руку в карман и пальцами задумчиво перебрать несколько таблеток. На таких как он наркотики не действуют, к счастью или к сожалению. Не понятно. Взгляд быстро зацепился за стоящий в углу столик. Свободный столик. Его столик, ведь никто больше не смеет туда сесть, зная, что в это кафе, в это время, в независимости от обстоятельств и даже конца света, явится он. Снимая с себя промокшее насквозь пальто, мужчина безэмоционально бросил предмет одежды на кожаный диван и сам расположился рядом. Вместо пальцев – протезы из неизвестной, – впрочем, не было никакой разницы, – стали. Черной, как и его волосы. Или, может, это волосы были чёрными, как сталь? Искусственные когти, ничем не хуже соколиных и даже лучше: больше, острее, прочнее, – мерно постукивали по деревянному столику. Мужчине не нужно было звать официанта. Официант сам приходил. Поджидал двадцать стуков и лишь потом смел приближаться, прекрасно помня кто перед ним. Черноволосый посмотрел на подошедшего с безразличием. Подобным взглядом смотрят на ошибку в тексте, прежде чем нажать клавишу «удалить» и исправить. Официант это понимал, и потому не смел даже дышать, невольно задерживая дыхание и сводя собственное присутствие к максимуму. – Какой приятный сервис. – не отпуская своей улыбки, похвалил мужчина, как делал это всегда. Менялась только вещь, которая была приятной. Вчера этой вещью было меню, позавчера – блюдца, три дня назад – расположение кафе. Но в первый раз… В самый первый раз… Официант не мог этого знать. С того раза, как мужчина пришёл впервые, рабочих сменилось много. Спрашивать почему – не хотелось, и официант этого понимал, официант этого не делал. Никто не любит ошибок, а сидящий перед ним мужчина – ещё и не прощает. – Кофе, пожалуйста. – спустя несколько секунд говорит он, откладывая меню и поднимая взгляд. Ищет что-то в глазах перепуганного официанта, и находит – понимание, принятие, готовность исполнить приказ. Как бы ни пытался, сколько бы времени не проходило, юноше никак не удается привыкнуть к этим глазам. Чёрным, как смоль. Как волосы. Как когти. Или же, это когти были черными как глаза, а не наоборот? Официант не знал, пытался забивать себе мысли разными глупостями, лишь бы не ошибаться. Не думать и, самое главное – не бояться. В какую игру играет этот мужчина? Чем забавляется на досуге? Зачем приходит в это кафе, день за днём, раз за разом? Покидая гостя в чёрном, юноша не смеет оглядываться. Лишь только чувствует неотрывный взгляд, сверлящий его спину. Светловолосый скрывается за поворотом, уходит из его поля зрения, позволят расслабленным плечам сжаться, спокойно висящим поперёк тела рукам схватиться друг за друга, сжимая, в скудных попытках успокоить что-то. ВДАВИТЬ ЭТО ЧТО-ТО В СЕБЯ. Чувствуя, как в бешеном темпе заходится сердце, как дышать становится всё труднее. Он успокаивает себя тем, что подобное происходит всегда и, действительно, спустя минуту, полностью приходит в себя. Даже находит силы на слабую улыбку. Полностью уравновешенный, полностью здоровый и спокойный, он входит на кухню, где его уже ждёт чашка кофе. Чашка пугающе чёрного кофе. Кофе, в котором можно было до мельчайших подробностей рассмотреть собственное отражение. И даже с огромным старанием запрятанный в глубины сознания страх. Он мелькает лишь в глазах, лишь на мгновение. Лицо остается безразличным, спокойным. Но данный жест всё равно не остается незамеченным. Хозяин этого заведения, немного толстоватый и немного психованный старик, тут же хватает его за руку. Шипит, со страхом, с ненавистью, со злостью. Не понятно, на него, на себя или на сидящего в зале мужчину, – последнее чревато очень неприятными последствиями, и официант только смеется про себя, прекрасно понимая, что даже владелец столь элитного заведения струсит перед сыном дьявола или, может быть, даже самим проявлением греха в истинном и единственном возможном лице. – Я и так трачу на тебя бешеные деньги. Какого чёрта ты не принимаешь препараты? Говорит слишком тихо, на себя не похоже. Боится, что его услышат? Ещё как. До дрожи в коленках, наверняка. Эта мысль отзывается самодовольством в душе. Так и хочется скорчить донельзя мразотную рожу и плюнуть старику в лицо каким-нибудь до омерзения отвратным ответом. Но нельзя. Никогда не было можно. – Ему не нравится. Он видит. Официант отвечает. Спокойно, уравновешенно, безразлично – как всегда. Лишь только светлые пряди непослушно бросаются в глаза. Хочется заправить их за ухо, чтобы не лезли. Нельзя. Хозяин только чертыхается и оставляет его в покое, как всегда. Повара только испуганно переглядываются и с недоверием смотрят на него. Боятся, что стоит только ему ошибиться, и дьявол превратит их мнимый рай в далеко не мнимый ад. А он может. Не зря официантов так часто меняли. Светловолосый на секунду медлит, прежде чем взять поднос и уйти. Этой секунды хватает, чтобы смириться, что он снова идёт на смерть и нацепить на себя самый расслабленный вид из всех возможных расслабленных нерасслабленных видов. Услышь кто-нибудь его мысли, посчитал бы психом. Юноша улыбнулся одними губами, с какой-то неизбежностью подмечая, что перебрал этот жест у своего «дражайшего» гостя. Впрочем, трудно сказать, что он не псих. Не психи не приносят монстрам чёрное кофе. Стоит ему только выйти из-за коридора, как цепкий взгляд чёрных глаз тут же находит его. Предупреждающий. Будто бы мужчина жалеет его, делает ему поблажку, милость, напоминая, что в его присутствии нельзя думать. И тем более нельзя называть «дражайшего» гостя монстром, а «дражайший» произносить пусть и мысленно, но с ядовитой иронией. Посланец ада внимательно смотрит за тем, как он ставит поднос с чёрным кофе на стол. Замечает, что его движения настолько осторожны, что не беспокоят даже темную гладь. Заставляет собственные губы приподняться в чем-то уже более напоминающем улыбку. Мужчине нравится, когда его хорошо обслуживают. Плохие слуги долго не живут. Светловолосый ещё раз мысленно рассмеялся, стирая со своего лба несуществующий пот. В реальности же, с ничего не выражающим лицом стал рядом, дожидаясь. Ещё пять стуков чёрного когтя, замещающего указательный палец левой руки, и ему позволят уйти. Гость не пьёт в его присутствии, никогда. На самом деле, этот безумец вообще не пьёт принесённое ему кофе. Никогда. Для любого другого ненормального каждый день заваривали бы одно и то же самое кофе. На протяжении года. Для этого же каждый день варят новое, чтобы потом вылить. Были прецеденты, когда оставленным после посланника дьявола кофе, даже не догадываясь, перед кем стояла кружка с чёрной жидкостью, клиенты отравлялись насмерть. Официант не мог не отметить, что это даже немного забавно. Неужели мужчина каждый раз подсыпает в кофе отраву и каждый раз не решается её выпить? Какая трусость. Прежде чем ударить в пятый раз, коготь застыл. Вместе с этим застыли и глаза юноши. Застыли на металле искусственного пальца, понимая, что если он сейчас поднимет взгляд – увиденное станет последним перед его смертью. Не нормально. Очень не нормально. Не нормально не нормально. Ритуал гостя повторялся день ото дня. Был выверен в секундах и всегда, без исключений точен. Просто официанты менялись, ничего более. От этой мысли снова потянуло смеяться. Правда, уже иначе. Затравленно, испуганно, понимая, что это будет последняя насмешка в его жизни. Насмешка над самим собой. – Поднимите взгляд. – холодный голос должен был вырвать его из собственных размышлений, но нет – загнал ещё глубже. Таков был инстинкт – видя опасность, бежать. На миг промелькнула безумная мысль: раз уж это последний миг в его жизни, он может себе позволить ослушаться. Какая разница, отчего его убьют: от послушания или от непослушания? И он, будто безумец, ухватился за эту мысль. Нет, не будто. Разве он чем-то нормальнее этого мужчины, которому день изо дня подыгрывает в эту его смертельно опасную игру, где ошибка стоит жизни? Очень, очень и очень вряд ли. Правда, стоило лишь прозвучать пятому, заветному стуку, как он, дернувшись, будто от неожиданного и очень болезненного удара, молниеносно подчинился. Ритуал нельзя было нарушать. – Вы знаете, когда я смотрю на вас, мне кажется, будто передо мной фарфоровая кукла. – говорит он, и здесь начинается самая опасная часть. Он может говорить, а может спрашивать. В случае первого, нужно только переждать. В случае второго – мысленно составлять завещание. Спрашивал он очень и очень редко, но вопросы его, что уж размениваться, всегда были смертельными. Светловолосый благодарил судьбу за каждый день, молясь, чтобы и следующий прошёл без сюрпризов. И сейчас, как обычно, не смел дышать. Что там говорить, никто в зале не смел этого делать. Правда, посетителей, в отличии от официантов, он не убивал. К чёрту. – И ваше присутствие действительно радует мой взгляд. – мужчина мягко вёл, очёрчивая когтём тёмную древесину и оставляя едва заметную белую полоску. Царапину. Никто не знал, каких трудов ему стоило держать себя в руках под давлением этого взгляда, никак не совмещавшегося ни с улыбкой, ни с голосом. Взгляд его прожигал, пронзал, выбивал последний воздух из лёгких. Улыбка приманивала взгляд, своей искренностью и даже добродушностью. Голос мягко обволакивал, оставляя до чёртиков неправильное ощущение надёжности и странное желание довериться. Если будет нужно – положить собственную голову под гильотину. Следить одновременно за когтём и за взглядом. Вылавливать мельчайшие детали, а они были: чёрная радужка дьявольских глаз то слегка темнела, то светлела. Об этом его не предупреждали и правильной реакции на это его не учили, поэтому он просто подмечал про себя данный факт и старался адаптироваться. Если не делать лишних действий, то этот факт не должен никак разрушить ритуал. Верно? – Но вы лучше меня понимаете, что одинаковое приедается. – черный коготь задумчиво постучал по чашке, заставив юношу вздрогнуть. Казалось, мужчина привлекал его внимание. Или предлагал возможность. К чему? Что он хотел? К чему вёл? – Что я по-вашему должен сделать с тем, что пусть и идеально, но приелось? – прошептал он одними губами, безжалостно пробивая чашку когтем, заставляя хрупкий фарфор разлететься на множественные осколки. С ненормальным, непривычным грохотом рассыпаться на земле, под его ногами. Кофе же, что по всем законам физики должно было пролиться на разбившего дорогую посуду гостя, просто застыло в воздухе, прежде чем не испариться прямо на глазах. Почему-то, вместо того, чтобы подумать о неизбежности своей смерти, он как идиот задумался о том, почему маг не остановил дождь. Не такой он всесильный, этот «монстр»? Глядя на осколки у себя под ногами и поднимая безжизненный взгляд на чёрные, чернее пролитого кофе глаза, – он лишь теперь осознал НАСКОЛЬКО черны были эти глаза, будто бездна, – он уже трижды попрощался с жизнью и порадовался, что ему нечего и некому оставлять. Как удобно. – Оплатите счёт за побитую чашку. Это был дорогой фарфор. – спокойно отозвался он, будто не своей смерти смотрит в глаза. Боялся ли он? Можно ли назвать чувство удушия страхом? Боль в сердце. Не нормальную. Не свойственную людям. Простое и оттого не менее необратимое осознание собственной беспомощности. Мужчина хрипло рассмеялся, будто бы смех давался ему с большим трудом. И в какой-то момент резко замолчал. Сейчас в этой тишине их было двое – он, жалкий официант, и мужчина – необычный, безумный клиент. – Трое. Не забывайте про чашку. – Точно, как я посмел. Их разговор казался дикостью. Невообразимой. Каждый из присутствовавших в зале наверняка более тысячи раз воззвал к Богу, чтобы понять, о чём эти двое, в равной степени безумные, говорят. – Я не безумец. Мне трудно угодить. – Конечно, вам не угождает факт чьей-то жизни. Точнее, жизни официанта этой захудалой дыры. – Только факт жизни официанта этой захудалой дыры мне и угождает. – Именно поэтому, этой захудалой дыре приходится менять официантов чаше, чем принимать посетителей? – Это заслуга захудалой дыры, а не моя. – Не вежливо с вашей стороны называть любимое кафе «захудалой дырой». – Смешно это слышать, когда вы первый его так назвали. Не играйте с огнем, молодой человек. – в мягком голосе появилась едва заметная насмешка, а обычно холодные глаза, казалось, ожили. Почему-то, глядя на то, как темнеют эти глаза, официант мог думать только о том, что даже у самых конченных наркоманов не бывает подобной реакции. Горло мгновенно сжалось, мешая до безумия безрассудным словам вырваться на волю. Впрочем, кто остановит язык смертника? – Я играю не с огнем, с вами. А вы не огонь. Услышав этот ответ, мужчина заметно подобрался и даже ещё раз позволил себе рассмеяться. И смех его прервался по-прежнему резко. – А кто я, по-вашему? С отчаянным спокойствием светловолосый лишь мысленно подметил, что ему снова задают смертельно опасный вопрос. Впрочем, этот титул уже достался одному из вопросов предыдущих, этому же стоило придумать какой-то новый. – Монстр, убийца, психопат, безумец, посланник дьявола. – спокойной выдал он выгравированную на костях у каждого из присутствующих правду. Мужчина задумчиво замолчал, прежде чем с любопытством ответить: – Вы слишком смелы для смертника. – Что же вы мне сделаете? Вы можете убить меня, убить или убить. Даже не знаю, чего бояться больше. Из-за подобной дерзости, сказанной полностью обыденным тоном, у кого-то упала со стола тарелка. Видимо, из-за слишком нервного движения. Это не отвлекло никого. Только вернуло светловолосого во внешний мир, где тишина являлась знаком, говорящим о том, что их любимую «птичку» вырубило от передоза. Стоило бы заменить её на другую из девушек, иначе старик оштрафует его за халатность. – Именно. Я могу убить вас, убить или убить. – при каждом слова убить он менял тон. Первое проговорил холодно, до безумия холодно и жестоко, будто бы проведя кинжалом у его горла. Второе прозвучало ласково, будто сжимающаяся на шее удавка. Третье – обожгло своим жаром, заставляя державшего себя в руках юношу отшатнуться. Державшего себя в руках? Что за чушь? Не его ли сердце сейчас пытается его оглушить? Не его ли пальцы едва заметно подрагивают, ведь разум знает, что позволить большее – смертельная ошибка .Даже сейчас. Даже для смертника. Не его ли горло сжимается, давя рвущиеся наружу слова? Но нет, ему нельзя их давить. Ему рассказывали о ритуале. Не о таком, конечно же, о нормальном. Ответы. Он любит их, а их отсутствие – ненавидит. Стоит ли его злить? Играться с огнём? Разве что перед смертью, немного… Совсем немного. – Почему вы не принимаете препараты? Ваш страх пахнет чёрным шоколадом. Чтобы вы понимали, я ненавижу сладкое. – Неприлично с вашей стороны принюхиваться к людям. – Да неужели? – его брови вскинулись в искреннем, весёлом удивлении. Будто бы мужчина увидел забавную игрушку. Почему-то, именно на этот вопрос светловолосый не нашёл никакого ответа. Видимо, прошлый запал исчез, уступив место пустоте. В полной тишине гость принялся отбивать железным когтем незатейливый ритм, а юноша ждал, послушно опустив глаза. Секунды казались бесконечными часами. Он знал, что прошло совсем немного, несколько мгновений. Но из горла всё равно вырвалось, полувсхлипом: – Когда вы меня уже убьете? Слезы не потекли, он сдержался. Лишь отчаяние просочилось, подобно яду, ещё сильнее причиняя боль. – Разве похоже, что я желаю вас убить? – картинно удивился мужчина, продолжая свою безумную игру. – Вы всегда убиваете официантов, когда они не справляются с вашим ритуалом. – ответить оказалось тяжелее, чем в предыдущий раз. Чем во все предыдущие разы. Просто потому, что он понимал: каждый ответ – шаг к смерти. – Разве же вы не справились? – Скажете, что справился? – немного гневно вскинулся юноша, тут же растеряв весь запал, стоило только утонуть в тёмных глазах. Утопиться. – Скажу, что справились. – Вы разбили чашку. – С кем не бывает. Официант не знал, что говорить и что делать. Мужчина не спешил, будто давая юноше время, чтобы свыкнуться. Свыкнуться? Столь глупой мысли хотелось рассмеяться. В лицо, желательно. Но мысли безлики, а жаль. – Вы сумасшедший. – Странно слышать этой от безумца. – Здоровые официанты не называют клиентов безумцами. – Прошу прощения. – он сказал это безразличнее, чем стоило бы, но даже такая малость позабавила гостя. – Вы настолько наглы, что мне даже страшно вас убивать. Вдруг в вас скопилась вся наглость мира? – Тогда, попробуйте не убивать. Вдруг у вас получится. – с какой-то глупой, жалкой надеждой попросил он, больше умоляя, чем предлагая подобный выход как один из вариантов. Нет, он не хотел предлагать сохранить ему жизнь. Он хотел умолять сохранить ему жизнь. Сделать всё возможное и невозможное, лишь бы эту чертову жизнь всё-таки сохранили. – Зависит от того, что вы готовы сделать… – в его голос вернулся холод и юноша по-настоящему открыто растерялся впервые за все визиты. И эта растерянность тут же выразилась на его лице, вместе с беспомощностью. – Что я могу для вас сделать? Мужчина задумчиво постучал по столу. Дважды. В промежутке между этими двумя его сердце отбило в десять раз больше ударов. – Завтра вы обслужите меня. Лучше. – Лучше? – растерянно посмотрел он на гостя, но тот лишь слегка нахмурившись, кивнул: – Лучше. – Почему? – губы едва шевельнулись в тихом, призрачном шепоте. – Расплачиваюсь за фарфор. – мужчина улыбнулся одними уголками губ и его улыбка снова напоминала оскал. Почему-то, внимательно разглядывая сидящего за столиком мужчину, юноша только сейчас заметил, как устало опущены его плечи. И что постукивающие «идеальный» ритм пальцы время от времени путаются, будто бы их хозяин теряется где-то в глубине собственных мыслей. – Вы можете идти. – неправильно поняв его задержку, отозвался мужчина, пряча ту последнюю «оскал-ухмылку» за маской безразличия. Светловолосый вздрогнул, понимая, что его только что подловили на слишком пристальном рассматривании. И одернули. Будто непослушного ребенка. Но не ударили и не убили. Почему-то эта мысль так некстати пригвоздила его к месту. Вместе с ней пришло и понимание, что если он сейчас уйдёт, то всё это хрупкое перемирие разрушится к чертям и у него никогда не будет банальной возможности задать один единственный вопрос. Он множество раз думал о том, что бы спросил у своего гостя… Почему он убивает? Почему приходит именно в это кафе, когда в столице есть множество других, а статус открывает ему доступ куда угодно? Почему придерживается «ритуала»? Когда это началось? Но вместо этого… – Почему вы намокли? Мужчина поднял на него усталый взгляд черных, подобных бездне глаз. – Идите к чёрту, иначе я вас сам к нему провожу. И голос его сочился угрозой. Угрозой, слыша которую, нужно срочно бежать в противоположную от этого человека сторону, при этом не дай боже не оглядываясь. И юноша ушёл. Развернулся. Медленно сделал первый шаг. Второй. Третий. С каждым ударом сердца ожидая, что вот, миг, и посланник ада окликнет его. Подзовёт к себе и лишит жизни. Быстро, просто, безжалостно. Но он не звал. А в голове крутилась глупая и безумная мысль. «Меня не нужно провожать к дьяволу. Дьявол сам приходит ко мне. Каждый день и без выходных».