Ты молодец, Акутагава-кун.

Акутагава имел лишь одну жизненную цель — стать нужным. Он был словно цветок, который всеми своими силами пробивал себе мощную бетонную крышу над головой, пытаясь выбраться к чистому и светлому небу, чтобы не загнить в темноте, холоде и одиночестве. Перед лицом то и дело всплывал увиденный им пару раз «дуэт» — Ацуши Накаджима и Дазай. О, Осаму являлся для Рюноскэ тем самым солнцем, без которого он иссыхал. Все его цели были направлены лишь туда — там, где шатен наконец скажет, что Акутагава молодец, и что он имеет право на жизнь. Но дни шли, а счастливого финала так и не было. Дазай словно наоборот, удалялся от черноволосого, который силился понять, в чем же дело. И тогда он решил, что все из-за тигра, что встал между ними. Забыв о том, как жестоко и яростно обращался к нему Осаму до Накаджимы, Рюноскэ возненавидел светловосого везунчика-сироту всем сердцем, что стучало в его груди все слабее с каждым днем. Это была еще одна странность Акутагавы: после того как Мори известил его, что в двадцать лет он имеет сквозную дыру в легких, черноволосый не шевельнул даже пальцем в сторону лечения. Когда Дазай ушел, он решил не принимать лекарства больше никогда, чтобы тот осознал, до чего можно довести цветок, что растят без солнца. Осознавать, что все это именно из-за Осаму и его жестокости, Рюноскэ, почему-то, не мог. С каждым месяцем он становился все тоще, все бледнее; в это время тигр лишь крепче сжимал руки в кулаки, находясь у Дазая под боком. Цветок у солнца приобретал необычайную мощь, в то время как умирающий из последних сил пытался пробить асфальт над головой, чтобы хотя бы в послежний раз, краешком глаза увидеть Светило. " — Объясни мне, тигр. Почему ты, такой никчемный и жалкий, столь слабохарактерный и уступчивый, почему, почему именно ты получаешь столько теплых слов со стороны Дазай-сана?! — Одним вечером, Акутагава, тяжело дыша, пригвоздил Накаджиму к стенке, с бессильной яростью смотря прямо в двухцветные глаза. — Почему именно ты… Почему… Неужели я правда все это заслужил? — Злые слезы блеснули в серых глазах, одна из них тонкой струйкой сползла по бледной впалой щеке Рюноскэ. — Я не знаю. — Ошалевший Накаджима только и смог, что похлопать Акутагаву по плечу, отталкивая его от себя. Черноволосый с грохотом рухнул на колени, словно и не боясь сильной боли в ногах. — Мне осталось совсем немного. Мои легкие так долго не протянут. Так почему?! Почему?! — Рюноскэ медленно встал, слегка пошатываясь — явно поборол сильный приступ. — Не могу тебе ответить.» Эта картина до сих пор стояла в глазах у Акутагавы, который в настоящее время стоял на мосту, до побеления мышц ухватившись за его перила. Что же, что же он делает не так? — Здравствуй, Рюноскэ! — Послышался из-за спины веселый голос шатена. — Ждешь кого-то? — Не жду. — Тихо пробормотал Акутагава, который широко распахнул серые глаза, едва услышав столь знакомый тембр. — Сегодня великолепный закат, не правда ли? — Осаму говорил легко и непринужденно, свободно подставляя расслабленное лицо тонким прохладным струйкам ветра, прикрывая глаза, не в силах смотреть на вспыхнувшее алым заревом солнце. Акутагава всмотрелся в столь знакомые черты лица, прикусив губу. Так хотелось схватить Осаму крепко-крепко, сжать его плащ до хруста собственных пальцев, и уткнуться в острое плечо бывшего наставника носом, вдыхая столько знакомый одеколон, забыв обо всем. Акутагава сжал руку в кулак, вдруг приняв решение высказать все Дазаю. Все, что он о нем думает, все его мысли, переживания, грезы, тревоги… Но сначала придется объяснить. — Дазай-сан, я вас… — Воздуха резко не хватает, перед глазами от неожиданности темнеет, а ноги подкашиваются. Рюноскэ падает на асфальт, чувствуя, как собственная кровь льется по подбородку с необычайной силой; такого никогда не было. Осаму сел перед черноволосым на колени; сероглазый знал движения бывшего наставника лишь по шороху одежды. Акутагава с силой вцепился в плащ Дазая, пытаясь сцепить руки за шеей шатена, но сил критически недоставало. — Посмотрите… На меня… — На глаза навернулись слезы, мир темнел все сильнее, липкая алая жидкость все сильнее склеивала шею и рубашку; его секунды были сочтены. Но Рюноскэ отчаянно глядел, он всматривался в эти теплые глаза мягкого кофейного оттенка, и ему показалось, что в них блеснула гордость. — Люблю… — Акутагава на миг улыбнулся; сквозь слезы, кровь и грязь асфальта. Мир поплыл, и руки, что так цепко хватались за чужие плечи, вдруг разомкнулись. Рюноскэ наконец увидел свое солнце. Он сохранит его навсегда, ведь у мертвецов самая лучшая память — ее невозможно заменить. Обратив невидящий взгляд прямо в небесное светило, Акутагава давным-давно отделился от тела. Его душа была уже далеко… Шатен мягко погладил Рюноскэ по волосам, едва заметно целуя того в лоб. Акутагава из белого стал совсем серым, но труп еще теплился; алые кровавые пузыри уже не выходили из него, заполнив его легкие доверху. — Ты большой молодец, Рюноскэ-кун. Я тобой горжусь, отдыхай.