Мы хотели пошутить

      Тусклые лучи восходящего солнца пробивались сквозь заляпанное окно в тесную комнатушку, освещая бедный, отдающий мертвенной серостью интерьер. Там не было ничего интересного: старый, повидавший многое платяной шкаф, в котором места было больше, чем имеющихся пожитков; небольшой искорябанный надписями рабочий стол, с покоящимися на нём в строгом порядке потрёпанными книжками, зачитанными до проплешин на обложках; несуразный стул, с аккуратно сложенными на нём вещами; и койка — ржавая, скрипучая, полуразваленная, державшаяся на одном лишь честном слове.       На ней, свернувшись калачиком, рвано вздыхал малыш семи лет, проснувшийся из-за зудящей в груди тревоги ещё пару часов назад. Укрывшись с головой тонким дырявым пледом, он лихорадочно трясся от внутреннего беспокойства и холода, что был уже неотъемлемой частью дальней комнаты приюта — самой мрачной, самой промёрзлой, самой отчуждённой. Его поселили туда неделю назад словно провинившегося щенка, отгораживая от других сирот.       Потому что он другой. Не такой, как остальные дети.       Он странный.       Сколько мальчик себя помнит, он никогда не слышал хороших или ласковых слов в свой адрес, как остальные дети, поэтому жил изо дня в день с утяжеляющими маленькую голову мыслями о своей непохожести на других, сильнее закрепляя в еще неокрепшем сознании навязанные окружающими различия.       Навязанные патологии.       Перебрав все книжки в библиотеке, он честно пытался понять, что с ним не так. Почему его так ненавидят и презирают, сторонясь в коридорах и с нескрываемым отвращением харкая в спину каждый раз, когда они идут строем в столовую. Почему его пытаются подавить и сломать, заталкивая толпой в уборную, где грубо избивают ногами до противно саднящих кровоподтёков, усеивающих едва ли не каждый участок его тощего тельца. Почему так настойчиво кричат вслед проклятия и угрозы, надеясь, что это его напугает и усмирит.       Почему так старательно хотят уничтожить, оставив от личности лишь пустую, ни на что не годную оболочку.       Сделав необдуманно глубокий вдох, мальчик подавился воздухом и сморгнул выступившие слёзы от болезненного ощущения: прошла неделя с последней драки, последствием которой стала глубокая трещина в ребре, — так сказал вызванный доктор, проведя обследование с помощью новенькой аппаратуры. Приютская медсестра, услышав заключение, наскоро выпроводила сконфуженного таким поведением частного врача и недовольно сунула в рот ребёнку первую попавшуюся под руку таблетку, отправив на занятия, — заживёт.       Но, если должно было зажить, то почему до сих пор так больно дышать?       Подогнув острые, покрытые ссадинами колени сильнее, сирота дрожащими пальцами ухватился за покрытые мурашками ноги в попытках согреть заледеневшие участки синюшных конечностей и снизить тупую боль, разрастающуюся масляным пятном в грудной клетке, — короткий вдох, слабый выдох, — немного легче, немного теплее, немного лучше.       Но недостаточно, чтобы почувствовать себя в порядке.       Тело ныло, разделяя плачевное состояние с психикой, — он не помнит, когда последний раз нормально спал: кошмары преследовали его постоянно, сдавливая в своих костлявых руках трепыхающееся в агонии сердце. Иногда они показывали ему что-то новое, недосягаемое, но пугающее своим мраком до застывания алой крови в жилах, отчего каждый новый сон становился мразотнее, заставляя малыша просыпаться от собственных истошных криков, за которые его громко ругали нянечки, врываясь посреди ночи в запертую на ключ комнату.       "Ненормальный" — недовольно ворчали женщины, в очередной раз отворяя дверь к разбудившему весь приют дьявольскому отродью. В такие моменты они смотрели на него брезгливо, прямо как на прокажённого, которого стоит опасаться, — мальчик привык, выслушивая причитания, уже не отводя разученного безразличного взгляда от очередной гримасы омерзения, направленной в его сторону. Их поведение, обрамлённое страхом, выходило за все рамки приличия: они искренне считали его сумасшедшим, поэтому, не стесняясь, ядовито плевали ранящие стремительно холодеющее сердце слова, получая в ответ лишь кривую ухмылку, сводящую с ума своим равнодушием.       Воспитательницы были в растерянности: другой малыш давно бы уже заплакал и попросил прощения, пуская зеленые сопли пузырями в детской истерике. Другой сделал бы выводы и стал вести себя иначе, не нарываясь на конфликты.       Другой, но не это чудовище.       Оно никогда не плакало, не истерило, не дерзило и не извинялось за повешенные на него шалости, а от его осознанного, пронизывающего взгляда, проникающего в самую суть и беспощадно выворачивающего её на изнанку, становилось не по себе.       До такой степени, что хотелось кричать, моля о пощаде.       Устало повозившись лицом по забитой подушке, ребёнок почувствовал под щекой концы толстых льняных верёвок, грубо царапавших свои торчащим волокном бледную кожу. Из-за резко нахлынувшего отвращения, он импульсивно отодвинулся и одним взмахом кисти скинул путы к изголовью, цепляясь расфокусированным взглядом за глубокие следы на запястьях: сегодня ночью он вопил особенно надрывно, мечась по кровати в припадке дикого ужаса, вызванного очередным кошмаром, поэтому его держали привязанным до тех пор, пока он окончательно не утих.       Потерев израненную кожу, отдающую импульсами застарелой боли, сирота горько усмехнулся, прикрывая воспалённые от бессонницы глаза: увечья никогда не успевают заживать.       Впрочем, иногда ему действительно начинало казаться, что он сходит с ума. Может быть, это шизофрения, может быть, проявляющаяся психопатия, как ему вторили воспитательницы, — но он правда стал что-то чувствовать, лёжа во мраке провонявшего плесенью помещения. Первое, что он когда-то ощутил — вязкое движение чего-то по венам, мешающее крови нормально циркулировать в организме: чужеродное, необъяснимое, но такое манящее и притягательное, что хотелось вспороть себе руки тупым столовым ножичком и посмотреть на чудотворную жидкость, так сильно не дававшую ему покоя.       В такие моменты мальчик чувствовал себя сильнее, будто изнутри разливается нечто, позволяющее обрести небывалую уверенность и мощь, способную вырваться из него по щелчку пальцев, поднимая на воздух всё вокруг своим чудовищным взрывом.       В такие моменты он чувствовал себя живым.       Эйфория — пугающая, дикая, вызывающая щекочущую глотку зависимость. Хотелось ощущать её снова и снова, сверкая от восторга тёмными глазками в темноте. Хотелось вызвать и нагло взять под контроль, вновь почувствовав себя кем-то. Доказать всем, что он не псих.       Но, честно говоря, в своих выводах мальчик и сам не до конца был уверен.       В последнее время вокруг него стали происходить чудные вещи, которые он часто списывал на галлюцинации или недосып, но когда их начали замечать остальные, стало уже не до шуток: что-то наподобие глупой надежды зародилось внутри, заставляя прокрасться мысли, что он был прав. Хотелось заорать, что есть мочи, в отчаянии срывая голос: "Посмотрите! Я не псих!", но окружающие только глядели с откровенным непониманием и первобытным ужасом, когда в очередной раз тарелка двигалась сама по себе. Они злились сильнее, истерично выпарывая нечестивого ребёнка на глазах у злорадствующих сирот, а после запирали в комнате до конца дня без ужина.       Он до сих пор помнит, как после первой случайной демонстрации необычного его до отказа ног заставили молиться на воскресной службе, ласково принуждая захлёбываться святой водой, которая была настолько ледяной, что кожу обжигало до очагового онемения, а губы обмораживало до трупной синюшности, из-за чего они переставали шевелиться на каждой чертовой молитве, поминутно обрастая коркой льда.       И тогда его наказывали, заставляя истерично повторять одно и тоже до тех пор, пока не получится без запинки.       "— Ещё раз, сын мой, Господь обязательно тебя услышит.       Мальчик в приступе отчаяния прокусил онемевшую губу до крови, не чувствуя боли: ему кажется, что Господь оглох.       Трясущимися пальчиками он сжал на потёртых коленях тоненькую ткань брюк, совершенно не спасавшую от холода каменного пола, и зажмурился, собираясь с мыслями:       — Отец Небесный... Я-я прихожу к Тебе в молитве, осознавая всю свою грех.. греховность, — зубы агрессивно стачивались друг о друга в бешеной чечётке, помогая зажёвывать слова и задыхаться от очередной сорванной попытки. Тело долбила крупная дрожь, и сирота неосознанно косился на кропило, отложенное священником, потому что последние раз десять тот просто поливал его святой водой, случайно попадавшей в ноздри вместе с судорожно втянутым воздухом, заставляя мальчишку закашливаться в приступе.       Воспитательницы, сидевшие на скамейке неподалёку, беззастенчиво шептались, выискивая дьявольские проблески в поведении ребёнка. Они думали, что их не слышно, но стены старой церквушки слишком хорошо разносили звук, поэтому малыш слышал каждое слово, отпечатывавшееся клеймом в кровоточащей душе:       "Смотри, у него кровь капает с подбородка, наверное, дурь выходит."       "Точно! А на руки посмотри: его трясёт! Черти бесятся."       "Хорошо, что мы заметили и сразу повели его на искупление, не дай Боже потом это прогрессирует и придётся изгонять из него эту нечисть..."       "Понарожают уродов, а нам жить с ними. Не даром мамашка сразу померла, такое чадо натаскала."        Едва слышный всхлип, сопровождаемый глухим звуком упавших на пол слёз, — в грудь зубами вцепилась горечь, остервенело выгрызая себе путь до скулящего сердца.       — Прости все мои грехи, — мысли всё сильнее превращались в кашу, туго растекаясь по утомлённому сознанию. Мальчик понял, что снова спутал слова: — Боже, во имя Сына Твоего Иисуса Христа, прости все мои грехи...       Обжигающее соприкосновение с ледяной водой заставило раскрыть глаза в ужасе и стиснуть неподдающиеся зубы в попытках остановить надвигающуюся истерику. Он медленно сдавался, чувствуя, как тонкие стены контроля надламываются, выпуская обиженного и подавленного ребёнка в свет.       Святой отец пробасил что-то на латыни и вновь плеснул жидкость в лицо замершему грешнику, смывая алую кровь с чрезмерно бледного лица:       — Ещё раз, сын мой. Господь ждёт.       От воспоминаний передёрнуло так сильно, что койка громко заскрипела из-за порывистого движения на ней, нарушая глухую тишину комнатушки протяжным стоном. Волна мурашек пронеслась по продрогшему телу, трепеща длинные ресницы в исступленной злости: в тот день, слезно растирая ноющие колени вонючей мазью, сворованной у медсестры, он окончательно перестал верить в Бога.       Сразу после того, как потерял веру в людей.       Они беззастенчиво нападали на него, обмазывая свои отвратительные поступки сиропом благородства. Линчевали, потому что, по их мнению, так было правильно. Вытравливали из него тьму, являясь самым настоящим злом в блестящей обёртке.       И, если мальчик был антагонистом в этой истории, почему сейчас он ощущал тошнотворное чувство пойманной в ловушку жертвы?       Он знал, что им неведомо это чувство: когда ты остаёшься наедине со своими внутренними демонами, пытаясь взять над ними контроль. Когда ты настолько запутался в себе, что остаётся только беззвучно выть от бессилия, царапая аккуратными ногтями тонкую кожу на изувеченных борьбой запястьях.       Когда ты, твои бесы и оглушающие мысли в голове — единственное, что у тебя есть.       Но это не оправдание.       Обидно, тошно и злостно — постепенно малыш стал сильнее замыкаться в себе, становясь ещё более скрытным и хмурым. Он и так никогда не позволял себе забав, считая это пустой тратой времени, а теперь и вовсе не высовывался, посвящая всё свободное время анализу своей сущности: что с ним происходит? И навсегда ли это?       Очень сильно были нужны ответы, которых никто не мог ему предоставить.       И от этого было только хуже, потому что мальчик от незнания медленно сходил с ума.       Внутри зияла громадная, вытоптанная окружающими дыра, постепенно заполнявшаяся озлобленностью и хладнокровностью. Горький опыт научил его, что полагаться нужно лишь на самого себя, а грязные тайны хранить у самого сердца, не позволяя туда никому проникнуть. Шаг за шагом он стал выстраивать идеальную модель поведения, ориентируясь на внутренние ощущения, вопившие о правильности его намерений. Несмотря на свой возраст, он уже был сломленным, что заставляло его стать смышлёным и изворотливым, постепенно начиная примерять одну уродливо вырезанную маску за другой, скрывая глухую боль и травмы за пеленой безразличия. Маленькими ручками он с усердием заталкивал настоящие эмоции и детскую искренность глубоко в подсознание, чтобы никогда больше не быть обманутым или пойманным на собственных чувствах. Это делало беспомощным, заставляя совершать безрассудные и импульсивные поступки.       Это делало слабым, а он, в очередной раз размазывая позорные слезы по искалеченным щекам, пообещал себе, что таким не будет.       Нужно лишь подождать, когда он станет достаточно сильным, чтобы обрести контроль над зарождающейся силой внутри него и тогда... тогда, возможно, всё будет в порядке.       Тогда он станет неуязвимым.

***

      Спустя час за дверью послышался громкий сбивчивый говор, беззастенчиво будя своим скрипучим звуком многочисленных обитателей приюта. Тревога вернулась в сознание, с новой силой скребя своими острыми коготочками глотку — мальчик больше не старался заглушить это чувство, потому что только чуйке он и доверял: значит, что-то произойдёт.       Только что?       Утонув в неспокойных размышлениях, он не заметил, как в скважине загремел ключ, отворяя хлипенькую дверь настежь:       — Подъём, Риддл, — прокуренный голос старой нянечки заставил поморщиться от нахлынувшего раздражения: их неприязнь к друг другу была взаимной. — У тебя пять минут на сборы, а затем марш на завтрак! Если не успеешь, булку потом не проси. И, кстати, не забудь, что сегодня поездка на природу, которую для тебя всё-таки слёзно выбила эта паршивка Мартин. Дура сердобольная — всего пару дней здесь, поэтому ещё не знает, за что берёт ответственность. Так что советую изначально задуматься о том, чем будут чреваты твои возможные выходки, иначе простыми розгами не отделаешься. Ты понял? У тебя пять минут, Том, не больше!       Гаркнув на последнем слове, женщина шумно причмокнула и злостно хлопнула дверью, удаляясь будить остальных сладко спящих сироток. Пустой желудок неприятно скрутило в головокружительном спазме: теперь понятно его беспокойство — его всё же взяли в эту чёртову поездку за город, а ведь Том только обрадовался, что ему не придётся проводить время со всеми.       У него были планы.       Скинув с себя пледик, малыш повернулся и тоскливо уставился на сложенные вещи, сливавшиеся из-за своего грязного мышиного цвета в блеклое пятно. Риддл даже представить не мог, что его ожидает: в прошлый раз Билли Стаббс, который был на год его старше, нашёл крупную палку и объявил весёлую игру, подначивая остальных представить, что Том "пиньята", которую просто необходимо догнать и хорошенько избить. Глядишь, из него что-нибудь интересное вывалится.       Но ничего, кроме сдавленных хрипов, из него так и не удалось достать.       Убежать он не смог: на спине потом долго заживали раны от рваных концов сломанных веток, заставляя полторы недели спать на животе и болезненно шипеть, когда гогочущие ребята периодически лупили его резкими шлепками по кровоточащим ссадинам, находя до ужаса забавным реакцию ребёнка.       Ублюдки.       Собравшись с силами, Том неохотно поднялся, принимаясь медленно одеваться, чтобы растянуть время до похода в ванную: он предпочитал это делать полностью одетым и позже остальных, минимизируя таким образом контакт с местными хулиганами, которые только ждут повода сотворить какую-нибудь пакость в его сторону.       Жизнь в приюте научила его становиться незаметным.       Подхватив потёртый портфель, Риддл закинул туда пару книжек и блокнот с ручкой, намереваясь этим занять себя, будучи обречённым целый день находиться в обществе отвратительных ему людей. Бегло оглядев комнату в думах о том, ничего ли он не забыл, Том медленно подошёл к двери, прислушиваясь к шуму за ней: привычный ритуал перед тем, как выйти в свет.       Тишина, означавшая, что все уже ушли на завтрак, дала зелёный сигнал: мальчик немедля вышел из комнаты, широкими шагами направляясь в обшарпанную ванную, где, никого не обнаружив, быстренько умылся и почистил зубы, остро поглядывая на колыхавшуюся от сквозняка дверь, заставлявшую своим скрипом замирать сердце в ожидании посетителя.       Минута, две, три — никого.       Можно позволить себе слабый выдох.       Покончив со всеми делами, Том выскользнул из помещения, внимательно оглядев путь со всех сторон, и посеменил в сторону столовой, морщась от горелого запаха пропавшей каши. Еда в приюте и так была отвратной, а с появлением новой поварихи и вовсе стала невозможной. Единственное, что можно было есть — постный суп и булочки с сахаром, которые у малышей часто отбирала шпана постарше, набивая и без того толстые животы пекарскими изделиями.       Мерзость.       По мере приближения к месту назначения, ребёнок начинал привычно щуриться: из столовой шёл яркий свет, напоминавший больше больничный, чем естественный, — аппетит там обычно пропадал сразу, на что желудок в ответ недовольно ворчал, давясь разбавленным чаем, вместо аппетитной только на вид каши.       — Риддл, я же сказала не опаздывать! — стоило ему войти в двери, как миссис Браун, словно гарпия, уже кружила над ребёнком, сворачивая свои морщинистые губы в трубочку, отчего те ещё больше становились похожи на острый клюв.       Показательно улыбнувшись одним уголком губ, Том не удостоил женщину долгим взглядом, поэтому перевёл его в помещение, цепляясь взором за привычно свободное место в дальнем углу:       — Извините, миссис Браун, — обманчиво доброжелательный тон, в котором сложно было уличить фальш, но инстинкт самосохранения воспитательницы вопил в три голоса, запрещая верить этому очаровательному засранцу. — У меня ещё есть время?       Святой отец говорил им, что дьявол прекрасен в своём облике, потому что он падший ангел, удостоившийся чести побыть любимчиком Бога.       А Том Риддл с каждым днём всё больше напоминал то самое порождение тьмы, покинувшее небеса.       Взгляд тёмных антрацитовых глаз вновь установил зрительный контакт, заставляя подавиться воздухом от внезапного помутнения в голове. Потерявшись в словах, женщина только махнула рукой в сторону и слабо заявила, отворачиваясь:       — Пара минут, не больше.       — Спасибо, мадам,— вежливо отозвался Том и под колкие взгляды сирот двинулся к своему столику, за которым обычно сидел в одиночестве.       На завтрак была всё та же горелая каша, кусок хлеба и противный чай, от которого у мальчика было несварение. Поковыряв ложкой резиновую массу, Риддл поднял голову и удивлённо осмотрелся: атмосфера в помещении была умиротворённой, что было чуждо и необычно. Даже Стаббс не гоготал в голос, распевая глупые язвительные стишки собственного сочинения, а что-то заговорчески шептал на ухо рядом сидящему другу, отчего тот улыбался, словно кот, объевшийся сметаны.       На секунду их взгляды встретились, после чего улыбающийся что-то прохрюкал сквозь смешок Билли, и оба заливисто расхохотались, вызывая недовольство у присутствующих нянечек.       Откусив кусочек пресного хлеба, Том понял, что те снова что-то замышляют: можно было различить редкие сочувствующие взгляды в его сторону от младших девчонок, сидевших неподалёку от компании. Тома это не волновало, пусть и внутри всё сворачивалось от страха.       Тому было никак.       — Дети! Заканчиваем с едой и бегом в холл строиться, — в помещении появилась миссис Коул, нервно разглядывающая присутствующих. — Не забудьте взять у мисс Эверсон по свёртку с едой. Кто забудет, будет голодать до самого возвращения.       Все, как по команде, стали подниматься, совестно убирая за собой грязную посуду. Засунув в рот остатки хлеба, Риддл торопливо запил его чаем и принялся тщательно пережёвывать безвкусную смесь: не важно, насколько это было отвратительно, упасть в голодный обморок не очень-то и хотелось, учитывая, что вчера он по понятным причинам вновь остался без ужина.       Когда очередь к поварихе стала в разы меньше, ребёнок поднялся и, схватив практически нетронутый завтрак, направился в тесное отделение кухни, пристраиваясь в самом конце небольшой колонны.       — Что, чудик, не описался ещё от счастья из-за новости о поездке? — над ухом раздался шепелявый шёпот, вонь от которого забивала ноздри, заставляя задержать дыхание: к сожалению, в этой помойке не многие знали, что такое личная гигиена.       И личное пространство тоже.       Стаббс схватил за шиворот рядом стоящего паренька и выдернул того из очереди, занимая его место. Сзади подоспели остальные припевалы, среди которых можно было различить и несуразного Денниса Бишопа — лучшего друга Билли, и противно шмыгающего носом Эрика Уоллиса, который вечно болел какой-то заразной дрянью, и даже Эми Бенсон — единственная девчонка в этом недалёком сброде, совершенно не отличавшаяся по мерзотному характеру от своих дружков. Они окружили его и с неприкрытым удовольствием стали наблюдать за разворачивающимся унизительным зрелищем.       Том затылком чувствовал смешки, но не подавал виду, зная, что от этого будет только хуже: он ещё не настолько сильный, чтобы дать отпор целой банде.       Протиснув руку между впереди стоящими ребятами, Эрик хлопнул Тома по кисти, из-за чего тёмная жидкость из кружки разлилась на вещи того, затемняя мокротой добрую часть серых штанов. Вся компания восьмилеток разразилась дичайшим хохотом, после чего Билли добавил, корча красную морду в насмешке:       — А, нет, всё-таки описался, — он поперхнулся от скопившейся слюны во рту и вытер слёзы от смеха, наклоняясь ближе к безразличному лицу: — Надеюсь, ты взял сменные штанишки, малыш Томми?       И снова хихиканье, отдававшее пульсацией в ноющих висках. Том повёл челюстью в раздражении, но реакцией ребят не удостоил, только бесстрастно поинтересовавшись:       — Переживаешь за меня, Стаббс? — холодно, неуютно, нормальный человек давно бы уже отошёл и прекратил нападки. Но в этом месте слову "нормальный" не было примера.       Из раза в раз они выводили его на конфликт и из раза в раз натыкались на холодную непробиваемую стену, которую истерично пытались сломать кулаками. Не выходило — бесились. Раньше Том поддавался, слепо раскидываясь маленькими кулачками, подражая борьбе, но перестал: это заводило их сильнее, прошибая азартом. Поэтому он выбрал новую тактику, стараясь переводить всё в словесную перепалку и запутывать фразами до такой степени, что можно было улизнуть, оставив ребят в размышлении и ярости из-за очередной сорванной проделки.       Том на собственных ошибках учился выживать, кропотливо перекраивая поведение и совершенствуясь.       Стаббс забухтел, сводя лохматые брови к переносице: этот сопляк бесил его до трясучки своим жалким существованием. Все разговоры в приюте только и сводились к странному Риддлу, заставляя надутое эго страдать от недостатка внимания. Тот не делал ничего, но выделялся на фоне остальных сильнее, будучи природно одарённым какой-то ублюдской очаровательностью и безумием, сквозившим в простых действиях. Белая ворона, которую хотелось заклевать до смерти и выбросить на помойку догнивать, потому что только там ему и было самое место.       Впившись взглядом в красиво очерченный профиль собеседника, он скривил губы в отвращении и ядовито бросил:       — Конечно, переживаю. Не дай боже в следующий раз перед новыми опекунами опозоришься, и они снова сдадут тебя сюда. Нам же тебя терпеть. Хотя, ты и так вернёшься, потому что ты ущербный, Риддл. А ущербные никому не нужны, — он отвернулся, ставя вылизанную чашку на забитый стол. — Тебя всегда будут возвращать.       Слова больно кольнули под ребром, помогая ослабшему сердцу жалобно заныть, прямо как в старые времена, но железо, обрамлявшее бесполезный орган, быстро закрыло свои ставни, не позволяя прокрасться чувству уязвимости.       Смахнув вьющуюся чёлку с глаз, Том встретился оценивающим взглядом с ироничным и ухмыльнулся, понижая голос до шёпота:       — Тогда почему ты ещё здесь, Билли? Почему, если ты не ущербный? — он заметил, как лицо напротив побелело, сменяя на себе гамму самых различных эмоций, источником которых являлась невыносимая боль. На самом деле, Стаббса никогда не выбирали и даже отказывались от настойчивых предложений отчаявшихся воспитательниц, не решаясь взять к себе под крыло мальчика: было в нём что-то отталкивающее.       И Том, глядя на это омерзительное существо, их отлично понимал.       — Закрой свой рот, уродец, — гундосо прошепелявил мальчишка, обиженно пихая того плечом, и прошёл мимо, по пути выхватывая из рук престарелой мисс Эверсон пакет с ланчем. Его ужасно задели слова, и он бы обязательно выбил дурь из этого мелкого выродка, но сейчас было не место и не время. Притихшие ребята из компашки точь-в-точь повторили его действия, практически роняя своими многочисленными толчками младшего на пол, позволяя оставшейся в столовой ребятне случайно запинаться о слабое тело.       — Да, закрой, сопляк, а то это сделаем мы, — пискляво отозвалась Эмми, задирая по пути свой курносый нос с веснушками к потолку. Её тонкие губы изогнулись в презрении и исчезли, сливаясь с нездоровым тоном кожи.       Все эти распри в приюте были настолько же абсурдны, насколько страшны: дети, не имевшие ничего в своей жизни, изо дня в день боролись друг с другом за что-то необъятное, нервно перетаскивая на себя край плешивого одеяла, надеясь, что так они почувствуют себя лучше. Но это было иллюзией, криво сотворённой личными травмами и неизбежным одиночеством, что будут преследовать их до конца жизни. Стая голодных волчат, вынужденных обитать на одной территории: с возрастом они становились злее, завистливее, грубее, пуская в сердца пороки и принуждая друг друга к отвратительным вещам. Не зная лучшего, они познавали худшее, ломая свои принципы и взращивая волю, чтобы научиться жить.       Научиться выживать.       Сохранив равновесие и отмахнувшись от более взрослых ребят, случайно налетевших на него, Риддл хмуро посмотрел вслед удаляющейся компании, что не переставала глумливо хихикать, постоянно оборачиваясь на него, и обратил внимание на внезапно затормозившего Стаббса, высунувшего голову из-за косяка, когда остальные уже скрылись.       — Увидимся на природе, малыш Томми, советую всё же взять запасные штаны, — уличив проскользнувшую озадаченность на лице мальчика, он осклабился, как последний чёрт, и убежал, догоняя своих громко орущих дружков.       Собрав остатки самоконтроля и гордости, Том медленным шагом пошёл следом, соображая, когда он успел за свои недолгие семь лет перейти жизни дорогу, раз она поступает с ним так низко и паршиво, заставляя с каждым днём сильнее разочаровываться в мире.       Поправив сумку на пульсирующим плече, где наливался очередной синяк, Риддл хмыкнул: будь у него возможность, он бы с радостью перекроил эту ублюдскую вселенную.

***

      Погода в Лондоне была на удивление солнечной и тёплой, что позволяло щеголять по улице в тоненькой рубашке, наслаждаясь ослепительными лучами, греющими сероватую кожу до здорового румянца на едва загоревших щеках.       Лагерь, встретивший сирот, был большим и удивительным: можно было заметить новенькие деревянные строения, от которых всё ещё пахло свежей древесиной, самодельный парк рядом, где можно было пройти полосу препятствий и отдохнуть в одной из небольших беседок, скрывшись в теньке, и обрамляющий пространство лес — шумный, неспокойный, рассказывающий своим шелестением жуткие легенды.       Их сюда никогда не привозили, и Том подумал, что, скорее всего, это какая-то акция, вроде бесплатной поездки специально для приюта, чтобы повысить репутацию новой базы отдыха, благодаря благотворительности. Меркантильно, но такова суть людей, поэтому Риддл был не против, с такими же горящими глазами, как и остальные дети, рассматривая новую локацию, сильно отличавшуюся от блеклого города.       В природе он видел очарование.       — Далеко не расходимся, дети, и никуда не лезем, если не позволено. А вам не позволено, — голос миссис Коул снизился до угрожающей интонации. Оглядев пришибленную реакцию каждого, она довольно вздохнула: своим фирменным режущим взглядом женщина умела окидывать так, будто одним мазком вспарывает глотку.       На самом деле, Норма Коул чертовски ненавидела этих брошенных детей, вечно смотрящих на неё с убивающей тоской и надеждой, но тяжёлое финансовое положение заставляло терпеть и продолжать работать. С годами она теряла жалость, принимая всё происходящее за обыденность, но пристрастие к крепкому спиртному никуда не делось — тошнота всё ещё преследовала, напоминания о самых первых днях в приюте: просидев в свой первый рабочий день с детьми целый день, она прорыдала всю ночь, давясь первым попавшимся дешёвым виски в надежде заглушить увиденную в глазах сирот боль.       И сейчас Норма смотрела равнодушно с проскальзывающим раздражением от усталости. Семь лет в этом потеряшкином дурдоме не прошли даром: она научилась отключать чувства, абстрагируясь от давящих эмоций.       — За домами ведётся стройка, поэтому туда вход строго-настрого запрещён, как и в лес, — продолжила директриса, мысленно считая по головам возбуждённую ребятню. — Двадцать четыре.. двадцать пять... Не хватало, чтобы вы заблудились.       Услышав новость про лес, Том заметно поник: ему очень сильно хотелось туда слинять.       — Не совсем! — все обернулись на новый голос и заинтересованно уставились на подошедшего мужчину средних лет, улыбавшегося присутствующим совершенно обаятельно. Риддлу он не понравился: слишком сладко скалится.       Грациозно поправив клетчатую жилетку, напыщенный мужчина ловко пристроился между невозмутимой мисс Мартин и кокетливой миссис Браун, подмигнув обеим, а затем спохватился, отрываясь от разглядывания молодой воспитательницы:       — Ах, да, прежде позвольте представиться! Меня зовут Итан Аддерли, я — хозяин этого прекрасного места под названием "Зов души". Мой лагерь построен на абсолютно уникальном месте: говорят, эти земли обладают магическими свойствами, направляя потерянные души в поисках ответов на волнующие вопросы. Здесь каждый может осознать себя, пройдя внутреннюю трансформацию, — голос бархатный, обволакивающий, но срывающийся на возбуждённые нотки, видимо, играет сильный интерес.       А, может быть, и что-то запрещённое, — Том отметил широкие зрачки мистера Аддерли и дёрганное поведение: свою трансформацию, видимо, мужчина уже прошёл.       Стало не по себе: он видел, как старшие ребята принимали дурь.       Тем временем владелец лагеря отошёл чуть дальше и, раскинув руку в сторону, обратил внимание присутствующих на гремучий лес, интригующе улыбаясь во все тридцать два зуба.       — И чё? — вякнул кто-то из толпы, после чего многие мерзко хихикнули. Том фыркнул, скрещивая руки на груди: дикари.       Покачав головой, мистер Аддерли закусил губу в смешке и оповестил незнаек:       — Лес — неотъемлемая часть нашего местечка, мои хорошие, потому что вся сила идёт именно оттуда, — он обвёл рукой все пространство и картинно вдохнул кислород полной грудью: — Чувствуете, как это обволакивает и зовёт за собой? Удивительно, не правда ли?       — Я чувствую, что хочу в туалет!       — Я тоже!       Миссис Коул, кинув уничтожающий взгляд на выскочек, заметно занервничала, разглядывая клоунаду: ей всё это совершенно не нравилось. Она переглянулась со сконфуженными коллегами и бегло оглядела ничего не понимающих детей, которые искренне наслаждались шоу от забавного "дядьки".       — Мистер... Аддерли? Что вы имеете в виду? — вкрадчиво начала женщина, всматриваясь в реакцию собеседника. Тот сделал шумный выдох и обернулся на говорившую, склоняя голову в снисходительном жесте:       — Вы поймёте, когда прогуляетесь по окрестностям, миссис Коул, — он перевёл взгляд на толпу разношёрстных детей и, зацепившись за нечто, остановил свой удивлённый взгляд на Томе, устанавливая зрительный контакт с загадочным мальчишкой. — Лес открыт для посещения, точнее, часть леса до ограждений, за которые лезть не советую. Так что можете смело гулять, где вам захочется. Наслаждайтесь!       Ребятня с визгами разбежалась кто куда, только Риддл остался стоять как вкопанный, растерянно вглядываясь в изумрудные глаза напротив, что так же неотрывно изучали его. Проскользнул какой-то неведомый окружающим коннект, который почувствовали оба — прошла приятная волна тепла в груди, позволяющая ощутить волнующее умиротворение.       Создавалось впечатление чего-то знакомого и... родного, но Том так и не смог понять, чего именно, потому что мистер Аддерли резко отвёл взгляд, удаляясь в компании щебетавших женщин в беседку. Только вот мальчик не видел, как нахмурился внезапно помрачневший мужчина, размылено разглядывая дорогу перед собой: что-то здесь определённо было не так.       Почему волшебник растёт в маггловском приюте?

***

      К обеду открытая местность превратилась в жаровню: солнце бесновалось, обжигая своими вспышками открытые участки кожи, и пекло голову до чёрных пятен перед глазами. Том предусмотрительно проводил всё это время в лесу, прохаживая между высоких деревьев и вслушиваясь в тихий, приятный слуху шелест листьев.       В руке покоился небольшой блокнотик, в который он всегда записывал свои мысли насчёт необычных ощущений. Присев на заваленное дерево, Том открыл потрёпанную книжонку на самой первой странице и мазнул затравленным взглядом по своему скачущему почерку:       "Оно во мне. Я чувствую. Как мне это достать?!!!"       "Оно очень сильное. Мне страшно, если я взорвусь?"       "Шёпот, шёпот, шёпот, снова шипящий шёпот из ниоткуда, от которого у меня очередной приступ мигрени и ломка по всему телу. Я схожу с ума??"       "Сегодня я снова перевязал руку, чтобы не расковырять ногтями вены. Я не могу контролировать это. Оно сильнее меня."       "Псих. Псих. Псих. Псих. Псих. Псих."       "Сегодня меня снова отругали за шрамы, а я вчера еле сдержался, чтобы не впиться туда зубами."       "Когда я сегодня снова кричал из-за кошмара, в комнате лопнула лампочка. Оно недовольно? Мне будет больно?"       "Мне страшно."       "Воспитательница сказала, что во мне дьявол. Я ей не верю, он не сделал мне ничего плохого. Может быть, это она дьявол?"       "Сила. Это сила. Но что она мне даёт? Почему я не могу себя защитить? Почему я до сих пор такой жалкий? Почему не помогла наказать тех, кто заставил меня страдать?"       "Я должен этим овладеть. Только как?"       Сжав затрещавший от силы блокнотик в руках, мальчик втянул воздух сквозь зубы и устало потёр переносицу: он запутался. Мысли съедали его словно дикие пираньи, обгладывая до самых костей — что истина? Как ему быть?       Возможно, если бы рядом был кто-то, то он ответил бы, но Том был один. Всегда. Одиночество только на первых порах долбило по сердечным клапанам, не позволяя пропускать жизненно необходимые импульсы в замерший орган. Так было безопаснее, он уверен: люди в любой момент могут предать и отвернуться, вытереть об тебя ноги и сломать тебе жизнь, сделав эмоциональной калекой. Чувства, близость, доверие — ерунда, приносящая лишь страдания, бросая тебя лицом на острые грабли раз за разом, пока выступы окончательно не заденут чувствительный мозг, убивая.       Он не видел в этом смысла, плюсов и выгоды, лишь отравляющие последствия нездоровой привязанности, делающие из людей безумцев, идущих на поводу у своих надуманных чувств.       Он проверял, ему не понравилось.       Откинувшись на толстый ствол столетнего дуба, Том зачарованно посмотрел вверх, пропитывая тёмную оболочку зрачков яркой зеленью. Было что-то неземное в энергетике этого места, и ему на секунду подумалось, что здесь пускают какие-то газы, которыми он уже успел надышаться, если начинает размышлять точно так же, как чудак-хозяин.       Кстати, насчёт мистера Аддерли... При мысли о нём у Риддла что-то активно зашевелилось в крови, проталкивая сквозь суету эритроцитов поток скрытого потенциала, что всё никак не мог найти выход наружу. Мальчик чувствовал, что была какая-то подсказка, но не достаточно большая, чтобы понять, как ей пользоваться.       А если?..       Обведя сонливым взглядом светящуюся от солнца листву, Том импульсивно открыл рот из-за внезапно возникшей идеи, а затем, поморщившись от собственной нелепости, тихо произнёс:       — Помоги мне.       Но, кажется, лес его не так понял, потому что следующее, что он услышал, был дикий девчачий визг, после которого последовали истошные мальчишеские вопли, разрушавшие покой мирного места. Том узнал без труда: компашка Стаббса. Только чего они так орут?       Нервно спрыгнув со ствола, мальчик зашёл за близ растущее дерево и пригляделся в сторону, откуда бежала толпа ребят с испуганными лицами:       — ОНИ ПОЛЗУТ ЗА НАМИ. ЗМЕИ ПОЛЗУТ.       — А-А-А! МНЕ КАЖЕТСЯ, ОНИ НА МНЕ.       — ПОМОГИТЕ!       Уоллис, вытирая сопли на ходу, споткнулся о корягу и завизжал как припадочный, истерично поднимаясь с земли. Никто не остановился и не посмотрел назад, спасая каждый собственную шкуру. Том выгнул бровь, следя за позорной беготнёй: и это они называли дружбой? Он, конечно, не знал этого чувства и в принципе в него не верил, но почему-то даже ему казалось, что это должно выглядеть по-другому.       Впрочем, змеи.       Подождав, пока вся банда скроется вдалеке, Том аккуратно вышел из своего укрытия и трусцой побежал в чащу леса, откуда так рьяно вывалились ребята. Было не столь любопытно, сколь захватывающе: он обожал змей. Лондон место пасмурное, а приют Вула сырое до плесени на стенах — маленькие ужики были в восторге, скрываясь под фундаментом здания. Иногда они выползали сами, забавно шипя, обвиваясь вокруг ног, иногда Том сам их звал, притрагиваясь к блестящим чешуйкам подрагивающими от восторга пальцами. Забавно, но ему казалось, что они его понимают, и, что странное, он понимает их.       Другие дети боялись этих безобидных созданий, а для Тома они были единственными собеседниками в этом мире.       На горизонте стала виднеться мощная изгородь, тянувшаяся вдоль всей территории лагеря. Остановившись в нескольких метрах от неё, мальчик перевёл дух и озадаченно оглянулся по сторонам, выискивая нашаливших змеек — ничего, кроме дырки в заборе. Чёрт.       Просканировав территорию на присутствие свидетелей, Том, пожевав губу в размышлениях, медленно подошёл к широкому отверстию и настороженно вгляделся в дикую часть леса:       Яма.       На той стороне виднелась крупная яма, содержание которой всё никак нельзя было разглядеть. Поэтому, вздохнув чуть сильнее и проигнорировав щемящий приступ боли в груди, Риддл аккуратно переступил через ограждение, нарушая главное правило этого места.       Тревога забилась внутри словно бестия, кусая за многочисленные нервы, в попытках обратить на себя внимание. Адреналин закипел, а здравый рассудок исчез, позволяя совершать ребёнку новую ошибку. Тому было плевать: его вдруг внезапно что-то потащило, набросив на глаза пелену наваждения.       Он почувствовал, что близок к чему-то — пальцы стали подрагивать, электризуясь в соприкосновении с одеждой. На губах заиграла нервная улыбка предвкушения.       Ступив на самый край, мальчик с энтузиазмом заглянул внутрь и раскрыл глаза от накатившего ужаса, давясь воздухом:       Яма со змеями оказалась пустой могилой.       Не успел он ничего осознать, как окружающий мир исчез, заменяя себя тканью плотного строительного мешка, пускающей крупные опилки в глаза. Тело совершенно не вовремя парализовало от страха, а путы на ногах всё сильнее затягивались сквозь глумливый хохот компашки Стаббса, причиняя дискомфорт ватным конечностям. Том попробовал закричать, но в глотке будто что-то застряло, давя своей массой на голосовые связки, — он снова не мог себя спасти.       Талию до судорожного вздоха сжала грубая верёвка, и кто-то из банды громко хрюкнул, делая сальный комплимент:       — Эх, такой красавчик пропадает, — в ответ согласное улюлюканье, откликающееся в громко стучащем сердце. Обжигающие слёзы покатились по щекам: тело не реагировало на призыв о помощи, превратившись в каменное изваяние. Горькая истерика врывалась в грудь, сдавливая лёгкие в приступе удушья:       Его провели.       Провели, чтобы похоронить.       Грубый толчок в спину, и он летит в холодную могилу, с громким хрустом выворачивая челюсть при падении. Треснутое ребро в соприкосновении с плотным куском сырой земли раскололось окончательно, погружая крупный осколок глубоко внутрь, из-за чего можно было прощупать пульсирующую впадину на груди, наливавшуюся бордовым цветом. Пошевелиться не было возможности: тело пронзила зверская боль. Лицо исказилось в беззвучном вскрике, напрягая вены на лице и шее до противного треска тоненьких сосудов, капилляры лопались со страшной скоростью, засыпая кожу пятнами, а широко раскрытые глаза грозились вывалиться из орбит от прилагавшихся усилий.       Физическая боль глушила сознание, разнося смрад крови и безнадёги, душа и так задыхающегося в пыльном мешке ребёнка.       — Знаешь, я ведь считал тебя умным, а ты повёлся, любитель всякой склизкой твари. Ты думал, никто не заметит, как ты возишься с ними? Мерзость, как и ты, — на спину упал комок земли, заставляя Тома глухо заскулить. — Никогда не думал, куда делся тот чёрный ужик, которого ты любил таскать? А, Риддл?       Тихонько пошевелившись, Том повернулся на бок и лихорадочно затрясся, глотая солёные слёзы с привкусом крови:       — По.. помогите, — слова тонули в вязкой жидкости, заставляя захлёбываться в звуках.       В закрытое лицо прилетел толстый кусок земли, двигая развороченную челюсть:       — Я его закопал. Засунул в мешок, как последнюю тварь, и закопал на заднем дворе, в месте, где ты так любишь сидеть со своими идиотскими книжками, — Билли захохотал, присаживаясь на корточки, и смачно харкнул вниз, оскаливаясь в предвкушении: — А теперь закопаю тебя.       — Ты сдохнешь, как собака, уродец, и никто про тебя не вспомнит, потому что ты ничтожество, — злорадно пропищала Эми, вызывая поддерживающий свист компании.       Билли дал команду ребятам, и они вместе принялись закидывать лежащего ребёнка землёй, не переставая громко петь коряво выдуманный Стаббсом стишок в честь Тома: "Глупый Том пошёл гулять И набрёл на яму. Сидит в ней, скулит опять, Целуя кости мёртвой мамы."       Оцепенение спало, поэтому мальчик в состоянии аффекта стал истерично дёргаться, пытаясь разорвать толстые верёвки на стремительно просыпавшемся теле. Изо рта слышались булькающие звуки выходящей крови вперемешку со слабыми криками. Ноги утяжелялись под натиском сырой земли, из-за чего создавалось впечатление замкнутого пространства, уничтожая психологически.

Глупый Том пошёл гулять

      Риддл попытался вытащить руки из пут на талии, но закашлялся, подавившись алой жидкостью, отдававшей железом. Пожалел он о своём действии быстро: грудь пронзила дикая боль от разрывавшихся рваными осколками ребёр связок, выплёскивающая импульсивным фонтаном пенистую жидкость изо рта. Том практически перестал дышать, а земли становилось всё больше.

И набрёл на яму.

      Делая частые импульсивные вздохи уже на исходе сил, он стал дёргать ногами, стараясь растянуть верёвку, чтобы нога выскользнула из крепкого узла, но ничего не получалось: силы стремительно покидали его — кровь отходила от конечностей, устремляясь наружу. Глумливый хохот, оседавший на подкорке сознания, не прекращался.

Сидит в ней, скулит опять,

      Голова взбухала от постоянного напряжения, а глаза переставали видеть, слезясь от истерики и опилок, забившихся за веки. Кожа стала приобретать синюшный оттенок, постепенно теряя тепло и кровоснабжение. Воздуха в мешке становилось меньше, как и внутренних ресурсов, чтобы сделать хотя бы малейший вздох. Ослабшее сердце билось всё тише, легонько постукивая по сломанной грудной клетке в надежде на спасение, в висках закоротило, окутывая сущность судорогой — тело пронзила предсмертная агония. Том болезненно зажмурился, из последних сил втягивая оставшийся воздух в разорванные лёгкие, и истошно закричал.

Целуя кости мёртвой мамы.

      Прогремел небывалый взрыв, снося своей чудовищной волной всё вокруг: многовековые деревья расщепило в пепел, ровняя по почве, изгородь острыми кольями вонзилась в новенький домик, пролетев сотню метров, а напуганную шпану откинуло, покрывая юные тела обширными ожогами.       Неизвестная могила превратилась в пятидесятиметровый кратер, посреди которого, импульсивно дёргаясь, лежал мальчишка, сжимая в маленьких кулачках порванную рубашку на груди. На нём не было ни шрамов, ни ссадин, ни крови, лишь проблеск чудотворного сияния, окутывающий защитным куполом ослабшее тело. Выжженная земля согревала и парила, привлекая к себе внимание отвратительным смрадом.       — Твою мать, что здесь произошло?       — Мы хотели пошутить. Мы п-правда хотели пошутить, мистер Аддерли. Том, он... Он.. там, — громкий рёв, переходящий в закатистую истерику.       — Обливейт. Отключись.       Послышались спешные шаги: кто-то падает на колени рядом с телом, тяжело дыша и наскоро проводя чем-то над ослабшим ребёнком:       — О, Мерлин, у тебя был сильнейший магический выброс, который я только видел. Что случилось, малыш?       Том открыл поблёскивающие мраком глаза, встречаясь с напуганным взглядом мужчины, и слабо улыбнулся:       — Я стал сильнее.