Ты сделан из старых забытых вещей
Винила на семьдесят восемь
Из порванных струн и разбитых идей
Из песен про лето и осень
***
Ты сделан из старых забытых вещей
Сколько тебя помню и знаю, ты всегда был странным. Ты был представителем нового поколения твоей семьи, но души не чаешь в старых вещах деда и отца. На сколько помню, ты ещё совсем с детских лет носишь карманные часы своего деда(которые он носил при себе всегда). С тобой вольно-невольно стал вспоминать его. Его поведение, которое так бесило твоего отца, ты перенял. Даже оттопыренный мизинчик, который сам не хочет быть как все пальцы, когда ты пьёшь что-то из чашки, бокала или даже несчастных алюминиевых банок пива и бутылок алкоголя. Помню как меня отец шпынял за этот дурацкий палец, а у тебя это происходит само, как у него. Твой взгляд, когда ты находишься на мероприятиях или в общественном месте, такой же непонятный. Нельзя угадать о чём ты думаешь по твоим глазам, но ты не смотришь так холодно и безразлично как твой папаша, а загадочно стреляешь взором как твой дед. Но несмотря на все аристократические замашки, даже сейчас, ты носишь старую отцовскую одежду. Говоришь, что таким образом чтишь его память, но порой кажется что тебе просто-напросто не хватает денег. Хотя эти курки, кофты и всё эти длинные его непонятные кардиганы и шинели просто греют душу и напоминают тебе о детстве, скорее всего. Помню, мы у тебя пили кофе. Какого было моё удивление, когда ты достал чайный сервиз империи и старую советскую турку. Ты сочетаешь не сочетаемое. У тебя до сих пор стоит старый, советский патефон. Он тоже хорошо вписывается в твою уютную квартиру, но думаю граммофон подошёл бы больше. Ты говорил, что он занимает много места, и звучание патефона тебе нравится больше. Что тоже, скорее всего, пережиток детства.Винила на семьдесят восемь
А сколько у тебя пластинок к этому патефону... В основном это рок группы с моей родины, классика: квин, неравна, пинк флоид, который играет у тебя на постоянке. Виниловых пластинок у тебя столько же, сколько и книг. Очень много. Почти под разный разговор на фон ставишь Баха, Моцарта и Бетховена. Я знаю, что ты очень любишь свой отечественный рок, особенно восьмидесятых и девяностых, говоришь что он самый настоящий, искренний и без пафоса. Хотя, ха-ха, ну не мне говорить, я такое пережил в семидесятых. Но ты, это что-то особенное. Таких как ты, надо занести в красную книгу мира. Ты за любой кипиш и движ в музыке, только против основного попа и репа новой школы. Обвиняешь тех, кто слушает песни про секс, хотя сам поёшь сплина и гражданскую оборону. Когда я спросил тебя об этом, ты ответил, что это другое, что там про любовьИз порванных струн и разбитых идей
В девяностые, когда ты потерял отца и появились проблемы с семьёй и вообще со всем твоим прежним миром, ты очень сильно изменился. Тогдашний мальчишка настрадался как следует. Но пластинки спасли тебя. Ты стал писать песни. Хотя в начале, самые первые песни нельзя было назвать самими песнями. Ты кричал и бил по бедным струнам гитары. Ты освобождался так, наверно. После ты пытался внести в песни смысл, кроме как в твоих первых: «все гавно и я тоже». Никому это не нравилось. И не нравилось это тебе. Ты страдал тем что напишешь текст, подберёшь мелодию, составишь песню по всем правилам, но... После ты не чувствовал в них жизни. Всё, что накопилось в тебе тогда и до этого момента, свалилось на тебя и отразилось на твоём эмоциональном и ментальном здоровье. Рвал и уничтожал всё что видел и делал: тексты и музыку, только что написаных песнь, всякие различные документы, справки и просто разные вещи. Ты был в глубоком отчаяние и печали. Приходил на саммиты и всякие там встречи сонным, с мешками под глазами, а сами глаза красные. Это всё из-за твоих бессонных ночей, скорее всего ты тогда беззвучно рыдал, но это никто уже не узнает.Из песен про лето и осень
Когда ты стал писать песни, те песни, которые тебе нравятся, всё стало так, как и должно быть. Тебе было тогда всё равно, что думают про твоё творчество. Но шутка в том, что я слышал твои песни во дворах, среди компаний людей, у которых есть гитара. Менял этот мир не замечая. А вдохновило тебя сначала лето, тех самых не лучших времён. Тогда все более менее отошли от гибели твоего старика. Вся твоя родня, да и ты, пытались заручиться поддержкой и установиться на мировой арене. В этом плане у вас, пост-советов, получалось хорошо. Впервые пошёл ко мне на контакт, с того момента я и понял кто ты такой на самом деле. А ты ещё и почувствовал вкус свободы, делал то, что запрещал тебе отец когда-то. Ты успешно притворялся обычным человеком, в свободное время, и творил то, что нормальным людям в голову не приходило. Что ты делал тогда, я толком то и не знаю: ты не говорил, да и человеком ты тогда притворялся, вот и никто не знает что бы делал. Но этот вкус свободы после отчаяния так окрылил, что ты пел и писал, пел да и писал. Тогда ты жалел что ты не самый обычный человек, но всё равно играл на квартирантках. Ты писал про лето, ты озвучивал лето, и ты сам был тем самым летом. Но после пришла осень. Но она не была у тебя золотой, а была серой, сырой, мрачной. Как ты в то время после лета. Ты был тогда той серой массой, какой ты был зимой и весной, но более отчаявшейся. И ты снова писал песни, они были твоей исповедью. Опять тяжёлые времена и твои исповеди, которые, что меня радует, тебе нравились и нравятся до сих пор. И снова они заучили от кампаний людей с гитарами и без них. Тогда ты был что-то вроде самого Баха или Моцарта: музыка из тебя лилась как из радио. Многие из них до сих пор звучат, но никто уже не знает их автора, кроме нас. Помню, как мы с тобой говорили на эту тему. Ты тогда впервые мне раскрылся. Ты горд за себя тогдашнего, хоть и не был идеалом, хоть и грустил, но уже тогда ты начал взрослеть. Поэтому ты и горд за себя? Жаль только за не настоящего.