Sing für mich und dann auf den Wellen dein Gesang

Море казалось величественным и поистине необъятным. Береговая линия простиралась на несколько километров влево и вправо и всюду, куда ни брось взгляд, обрамлялась нежно-голубой водной каймой с легкими пенистыми барашками, венчавшими гребни низких волн. Подгоняя их, слабый и словно бы ленивый бриз скользил над светлым песком и периодически устремлялся к возвышавшимся в отдалении строениям, шуршал листвой раскидистых, теплолюбивых деревьев, вздымал незаметные облачка пыли и, вдоволь наигравшись с проводами расположенной тут и там аппаратуры, огибал одинокую фигурку, стоявшую в том месте, куда во время прилива редко добирались волны, но, даже покорив заветную вершину и оставив на песке влажный след, они всегда отступали, будто собирались с силами для новой атаки. Его невидимые пальцы обозначали очертания стройных ног, скрытых подолом платья цвета лазури, перебирали распущенные пряди русых волос, ниспадавшие на угловатые плечи, однако девушка точно не замечала эти шалости — все ее внимание приковала к себе гипнотическая, могущественная сила Атлантики, которую она лицезрела впервые. Соединенные Штаты Америки у многих ассоциировались со стеклянными иглами небоскребов, со строгими костюмами владельцев и акционеров крупных компаний, наводнявших Уолл-стрит, с приятным шорохом печатающейся денежной массы, с ужасающе жестокими крайностями — все или ничего: люксовые номера, яркие краски билбордов и внушительное состояние на десятках банковских счетов или тонкая картонка под спиной, пристанище в грязном углу улицы и вечный голод. Но все это осталось в пределах больших городов, затихло и угасло, сделалось незначительным и почти нереальным по сравнению с тем спокойным, властным простором, который распахивал перед Адель свои широкие объятия, пускай ей и не удавалось понять, являлось то жестом радушия или же обманчивой уловкой. В свои шестнадцать она ни разу не видела настоящего моря, а потому робела, вслушиваясь в мерный, едва ли не монотонный шум потоков, двигавшихся ей навстречу, но опадавших, терявших свою решительную силу, так и не коснувшись носков ее голубых — в тон платью — кед. — Любуешься? — оклик вывел ее из состояния глубокой задумчивости, но не напугал. Она даже не вздрогнула. Лишь обернулась, встречаясь взглядом с обращенными к ней мужскими глазами, при текущем освещении казавшимися серо-зелеными. — Да, — она кивнула, обнимая себя за плечи, словно в попытке отгородиться от очередного порыва ветерка, принесшего со стороны моря нотки соленой прохлады. Пауль поравнялся с ней и встал рядом, тоже осматривая доступную им часть океанских владений. — Я… я не могу слова подобрать, — голос девушки после длительного молчания прозвучал чуть хрипло, с интонацией неуверенности, и она постаралась скрыть данный факт, пару раз для убедительности кашлянув, но музыкант только по-доброму усмехнулся и не стал делать акцент на услышанном, за что она ему была искренне благодарна. Вообще, у нее о нем сложилось весьма приятное впечатление за весь период их короткого знакомства, занявшего несколько часов сегодня и вдвое меньше накануне. — Как думаете, вода сегодня холодная? — зачем-то спросила она. — Мы вполне в силах это выяснить, — Ландерс лукаво подмигнул ей и, сделав несколько шагов в направлении волн, откативших от берега, будто испугавшихся его приближения, нагнулся, подождал пару секунд, пока вода не вернулась на прежнее место и не облизнула его опущенную ладонь своим жадным, однако, в отличие от собачьего, не шершавым, а мягким языком. — Нет, совсем теплая. Можем даже зайти, если хочешь, — он вопросительно обернулся к ней, отряхивая с кожи капли вместе с налипшими мелкими песчинками, и добавил, окинув взором расположившуюся позади них съемочную группу: — По-моему, время у нас еще есть. Проследив траекторию его взгляда, Адель повернулась на пятках и тоже посмотрела на обустраивавших площадку людей, которые расставляли осветительные приборы, заметали ранее оставленные на сыпучей почве следы, поправляли грим актерам, в данном случае являвшимся по совместительству членами легендарного немецкого музыкального коллектива, — иными словами, выполняли все обязанности, которые только могли существовать на съемках клипа. Впрочем, взяться за громкоговоритель и объявить о начале работы никто пока не собирался, а это означало, мол, несколько минут в запасе все же имелось. И, присев на корточки и торопливо развязав белые шнурки, девушка вскоре избавилась от обуви вовсе, с полурассеянной улыбкой зарывшись пальцами ног в прохладный песок, щекотавший ступни. Ощущение было для нее в новинку и оттого вызывало бег мурашек по телу, волновало и будоражило. И она порядком удивилась, когда ее примеру последовал и гитарист, закатав штанины и первым зашагав к воде — позволив ей обвиться вокруг его голеней прозрачным коконом. Его губы украсила довольная улыбка, немного позабавившая Адель. Пожалуй, он десятки раз в своей жизни видел море, однако продолжал радоваться ему, притом радоваться искренне. Прощупав дно впереди себя, он отдалился метра на два, а после поманил девушку за собой. В его жесте просквозило нечто доверительное, но все-таки «взрослое», что заставило ее послушно двинуться ему навстречу и изумиться еще сильнее, не сдержав даже краткого возгласа, когда Пауль неожиданно вскинул вверх ладонь и в воздухе обозначилась дуга из посланных к ней капель, окропивших плечи и часть лица. Встряхнувшись, словно дурашливый щенок, и улыбнувшись, она тоже брызнула в него водой, правда, куда осторожнее — не хотелось намочить его одежду, да и субординация, о которой ей недавно и весьма старательно втолковывали, давала о себе знать. — И что у нас тут за детский сад? — ветер, вдруг сменивший направление и подувший от берега, донес до них свидетельство появления нового действующего лица, и теперь данное обстоятельство заставило Адель напрячься. Как назло, она сделала новый шаг и, дернувшись, едва не потеряла равновесие, взмахнула руками в попытке не осесть назад — в пучину влажных брызг. Тилль, стоя у кромки моря и наблюдая за ее отчаянными телодвижениями, усмехнулся. — Чего ты ребенка пугаешь, а? — крикнул гитарист, напрягая голос, чтобы его услышали. Данный вопрос не являлся ни саркастическим, ни ехидным, представляя собой всего-навсего добродушную шутку, однако девушка все равно на мгновение стиснула губы в тонкую полоску. Внутри всколыхнулась обида. Невзирая на неоспоримую принадлежность к подростковой братии, ее задевало, если с ней обращались вот так, снисходительно и великодушно, тем более что именно она была выбрана для столь важного дела, как участие в небольшом проекте «Rammstein», а значит, оказалась того достойна. Впрочем, мужчина на берегу не стал продолжать бессмысленный диалог, вгоняя ее в бо́льшее смущение, лишь пожал плечами, а после развернулся на новый окрик. На сей раз к нему обращался кто-то из числа ассистентов, и он, кивнув, двинулся в ту сторону, а на прощание одарил ее недолгим, но пристальным взглядом, под которым она поежилась. В противовес улыбчивому и приятному в общении Паулю герр Линдеманн внушал ей невольный трепет, и она, как ни старалась, ничего не могла с этим поделать… Наверное, мечта каждого настоящего фаната в определенный момент времени заключалась в заветной встрече с кумиром и во всех прилагавшихся к ней и успевших сделаться ритуальными действиях: попросить автограф, сфотографироваться, обняться. Они печатали плакаты, украшали ими стены, а свое тело — татуировками с портретами звезд, строками их цитат или песен, следили за новостями, приходившими из недоступного, затянутого иллюзорной дымкой мира шоу-бизнеса, читали многочисленные интервью… Но для каждого из них воплощение сокровенного желания в реальность дробило жизнь на «до» и «после», которые разделяла тончайшая грань несоответствия действительности ожиданиям и лелеемым на протяжении долгих месяцев представлениям о человеке, чья личность складывалась из куда большего количества граней, нежели то, которое было доступно широкой публике. Так случилось и с Адель. Мягкий голос Тилля, в течение последних трех с половиной, а то и четырех лет заменявший ей мотивы колыбельных, не мог составить исчерпывающего впечатления о своем обладателе, как, впрочем, и поступки, порой достаточно экстравагантные и ярко освещаемые прессой, а потому сейчас она отчаянно заполняла образованные ими пробелы, находясь рядом с музыкантом и, по крайней мере, украдкой следя за его жестами и манерой речи и обращения с окружавшими его людьми. Назвать ее разочарованной в нем не поворачивался язык — в сознании не проскользнуло и мысли, мол, она имела право на какие-то требования в отношении него и, тем более, на то, чтобы не принять его таким, какой он есть. Она была восхищена, пленена и в душе действительно счастлива, как и любая представительница прекрасного пола в ее возрасте, еще подверженная влиянию подросткового максимализма, которая оказалась бы на ее месте. И, кроме того, она искренне благодарила Судьбу за предоставленную ей возможность поучаствовать в создании нового произведения искусства, пускай и обещавшего стать не менее провокационным, чем прежние действия группы… Да, из ходивших по команде разговоров вполне удавалось понять, что после почти десяти лет молчания «Rammstein» отнюдь не собирались вернуться к своей аудитории с пустыми руками и, представив несколько новых песен, а после, удовольствовавшись редкими хлопками из подавленного зала, вновь уйти на покой. Они готовили нечто взрывное, скандальное, громкое — способное прокатиться по всему миру и сделать так, чтобы о них в очередной раз заговорили. И одним из компонентов бомбы, породившей бы столь мощную ударную волну, являлась песня «Hallomann», чьи звуки уже несколько раз оглашали окрестности пляжа и чей текст Адель успела выучить наизусть, внимая вкрадчивому баритону Тилля. Речь шла о человеке, который вел беседу с молодой и наивной, отчасти напоминавшей ее саму девушкой. Он обрел ее совсем недавно, толком не разузнав о ней ничего, помимо имени, однако был захвачен ею, ее тихим лепетом, нежным бархатом кожи и увлечен в игру, где, по сути, испокон века не существовало правил — их заменяли жестокие установки жизни, незнающий которых без ведома гиб, подхваченный опасным течением бурного, штормового моря, до поры казавшегося спокойным и ласковым, словно то, которое омывало укромный берег, служивший им временным пристанищем. Так же, как и в ранее отснятом видео к треку «Ausländer», о существовании коего Адель, впрочем, понятия не имела, действие в клипе «Hallomann» целиком происходило на открытом воздухе, съемки в павильоне отсутствовали. Рознились лишь локации. Все начиналось с того, как героиня девушки, облаченная в то же светло-голубое платье, шагала по обочине дороги, примыкавшей к пестревшему своей веселой, ярко-зеленой листвой парку, совершая плавные движения под аккомпанемент музыки, игравшей в ее наушниках. Затем рядом с ней останавливалась черная иномарка, и затемненное переднее стекло со стороны пассажирского сиденья опускалось, открывая вид на просторный салон и двух людей в нем — Рихарда и Тилля. Первый сидел чуть дальше от Адель, играя роль водителя, облаченного в некое подобие классического костюма, который смотрелся на нем весьма выигрышно; второй, соответственно, располагался ближе, вальяжно раскинувшись в своем кресле и глядя на незнакомку. Ему отводилась партия не то богатого бизнесмена, не то просто влиятельного лица — в сценарии это не значилось. Важнее было подчеркнуть его статус, о чем буквально кричала каждая вещь вокруг: дорогая машина, брендовая одежда, толстая сигара между пальцев, на одном из которых красовался массивный перстень… А еще умение лгать и притворяться. Приятная, обезоруживающая улыбка, безмолвный диалог взглядов, несколько минут, и все — его новая знакомая, смущаясь и ничего не подозревая, забирается в машину. Их привозят на берег моря, именно туда, где теперь расположилась съемочная группа. Белый песок, завораживающий шепоток волн, запах летнего, бурного цветения природы… Пока актеры отдыхали после серии дублей, объектив камеры собирал эстетически ценные кадры, которые наверняка впоследствии попадут в конечный вариант видео. Впрочем, вряд ли зрители придадут им такое уж большое значение — они будут только перемежать основные кадры. А те отразят продолжение завязавшейся истории: уединенный угол под боком Атлантического океана, деревянный, сколоченный будто бы наспех, открытый бар, где устроятся остальные четверо участников группы (Оливер и Кристоф — за стойкой, Пауль и Флаке — в качестве посетителей, местных жителей, одетых легко и неформально и, очевидно, пришедших сюда отдохнуть от городской суеты, насладиться контрастами открывающегося пейзажа и обсудить последние события под крики проносящихся над головами чаек) и некое подобие поляны в объятиях близлежащих деревьев. «Станцуй для меня», — попросит герой Тилля, когда Рихард присоединится к товарищам, а те, заинтересованные новым, согласно сюжету, несвойственным для их района действом, обернутся к странной паре на берегу. И Адель действительно будет танцевать — закружится на фоне волн, ветер чуть колыхнет полы ее юбки, изящно растреплет волосы… Часть таких моментов уже отсняли, а потому впереди оставалось наиболее важное: объединяющая день и вечер беседа двух героев, тихий смех, улыбки, шутки, пламя костра, вознесшееся бы вверх при наступлении сумерек, снова разговоры… Ничем особенным эта часть плана не заканчивалась — в отличие от самого клипа. Девушка знала, мол, невзирая на то, что сегодня рабочий процесс завершится поздно, завтра придется встать едва ли не в пять часов утра и опять отправиться сюда, дабы отснять последние кадры видео в предрассветной дымке над морем, в облаке прохлады и сырости, на стыке двух измерений и едва ли не миров — ночи и дня. Такое сочетание было выбрано отнюдь не случайно, оно объясняло следующие кадры: герой Тилля, долго и пристально вглядывавшийся вдаль, в черту горизонта, поднимался, отряхивал брюки от влажного из-за выпавшей росы песка и медленными шагами уходил прочь, спиной к зрителю, по все той же линии берега, пока камера опускалась вниз, все ближе к земле, чтобы выхватить бледный, безжизненный профиль девушки и распахнутые, навсегда устремленные к небу глаза. Ночь уходила, а вместе с ней — и ее демоны, оставляя позади след из грязи и разврата. А главным из них являлся человек. И именно его зверствам они сами порой могли бы позавидовать. Да, речь в клипе шла о насилии с максимально трагическим концом, причем о насилии в отношении несовершеннолетнего создания, смотревшегося в кадре невинно и беспомощно. Картина складывалась вполне идиллическая, и многие в будущем назовут ее серьезно преувеличенной, заявят, мол, из мухи демонстративно сделали слона, однако опыт многих поколений успел показать и доказать, что именно подобным образом, раздувая существующие в действительности факты, можно добиться истинного внимания к проблеме и сделать новый шаг к устранению гниющей язвы на теле изнемогающего человечества. Так мини-фильм «Deutschland», чья дата выпуска еще только-только маячила в тумане размытого будущего, затрагивал различные темы, представляя собой смешение исторических событий, лиц и красок: тему мигрантов, тему войн и противостояния мировых держав в целом, тему людской жестокости, тему подавления просветительских идей и идей гуманизма и многие другие, — а «Hallomann» немного сужал этот круг, основываясь на принципах беззакония и безнаказанности ввиду полномочий и влияния, что, впрочем, не делало его менее значимым или вызывающим. Наоборот, режиссеры клипа как раз делали ставку на то, что он вызовет волну критики и, соответственно, приобретет огласку, хотя, если говорить совсем честно, ничего конкретного, запретного и аморального зрителям показано не будет… Но вернемся к Адель. Лишенная чужого внимания, она успела выбраться из воды и, вытершись поданным ей одной из гримерш полотенцем, надеть и зашнуровать кеды, а затем проследовать к подготовленной площадке. Вечер постепенно брал свое: небо становилось темнее, пена на волнах из белой превращалась в грязно-серую, особенно на фоне отражавших лучи солнца и словно бы расписных волн, ветер усиливался, набегая на сушу, и нотки прохлады в нем делались все ощутимее. Забираясь под ткань свободной юбки или скользя поверх обнажаемых короткими рукавами платья предплечий, он заставлял мурашки невольно бегать по коже, побуждал обхватить туловище руками, пряча в объятиях хоть немного тепла, но девушка упорно этому противилась. Ей не хотелось запомниться маленьким, беспомощным ребенком, который вечно кутался во что-то и жался по углам, будто запуганный котенок, тем более за толстовкой нужно было идти в небольшой трейлер-гримерку, а его оставили у дороги, дабы он не увяз в песке. До возобновления съемок оставалось же меньше двух минут. А в кадр не возьмешь непредусмотренный предмет одежды… Позволив кисти подоспевшей к ней женщины несколько раз коснуться щек, разнося по ним крохи пудры, Адель обернулась к режиссеру, еще раз объяснявшему грядущую сцену. Для нее все уже подготовили: на полянке расположились несколько бревен-скамеек; посреди создали углубление с аутентичными деревянными поленьями, обещавшими стать высоким и жарким костром, которые кто-то из числа ассистентов как раз поджигал; вся аппаратура была расставлена по соответствующим местам и приведена в боевую готовность; лица, не задействованные в дальнейшем процессе, отошли назад, не мешаясь там, где заканчивалась сфера их деятельности. Дело оставалось лишь за актерами, и именно здесь девушку поджидало самое сложное испытание за сегодняшний день да и вообще за тот период, на протяжении коего она находилась в Штатах, притом никак не сравнимое ни с проблематичной акклиматизацией после холодной и неприязненной зимней Германии, ни с обычными трудностями, встававшими на пути не имевшего опыта работы в кино человека. В ближайшие полчаса — с учетом перерывов между дублями — ей предстояло сидеть здесь же, на песке, прислонившись спиной к шершавой коре и играя роль мечтательной простушки, и к тому же соседствовать с Тиллем, который должен был исполнить отрывки из песни, в частности, припев после второго куплета и две заключительные строфы, подведшие бы видео к логическому завершению. И соседствовать не в поверхностном смысле данного слова, как если бы их разделяло добрых полметра или даже больше, нет. Им следовало сидеть почти вплотную, чего требовал сюжет, и данная мысль, пробравшись в сознание Адель паршивой овцой, устроила там сущий бедлам и в итоге добилась учащенного сердцебиения и легкой, почти незаметной дрожи своей обладательницы. Та упорно старалась концентрироваться на чем-то отстраненном, например, на впечатлении, полученном от пребывания в новом городе, или на воспоминаниях о прекраснейшем виде на море, что открывался перед ней совсем недавно и с наступлением темноты отнюдь не перестал быть менее пленительным, но, чувствуя рядом чужое тепло, натыкалась на непреодолимый барьер, который воздвигался где-то в душе. Актерские способности, невзирая на ее яростное сопротивление, сходили на нет, и натянуть на лицо нужную маску со взрослым профессионализмом удавалось из рук вон плохо. А боязнь того, что она своим неумением держаться способна подвести всех, кто только здесь находился, минута за минутой крепла, заполняя собой все пространство, занимаемое вдруг сделавшимся крохотным и робким внутренним «я»… Впрочем, время текло неумолимо, и вскоре первый дубль был закончен — оба действующих лица попробовали свои силы в новой роли, настроились на нее и выслушали ряд комментариев руководящей верхушки. Тиллю предложили немного изменить положение тела, чтобы ракурс был выигрышным, а девушке посоветовали вести себя чуть более расслабленно и развязно, как вела бы себя ее героиня, пригревшаяся в лучах чужой благосклонности и размякшая от вливаемой ей в уши сладостным нектаром, льстивой лжи. Вероятно, в кадре подобное зрелище выглядело бы занимательно, однако Адель не видела мыслимым его осуществление, ибо испытывала диаметрально противоположные эмоции — она ощущала пробиравшийся под одежду ночной холодок, становившийся все более навязчивым, таким, который ей едва удавалось игнорировать, наподобие надоедливого, доставляющего жуткий дискомфорт комариного писка; кроме того, нервозность, сливаясь с неуверенностью в собственных возможностях, подогревала ее эмоциональное напряжение, да и усталость, давившая на плечи грузом сотни ярких моментов и новых впечатлений, которые при накоплении и отсутствии должного отдыха могли выбить из колеи отнюдь не только несбалансированную личность подростка, но и взрослого человека, брала верх. Сделав над собой колоссальное усилие, девушка попыталась смотреться максимально естественно и избавить улыбку, обращенную к мужчине, от выражения вымученности. У нее это даже получилось — к третьему дублю выработалась своеобразная привычка к, что называется, полевым условиям, и четвертый мог бы выйти достаточно близким к совершенству, но постепенно складывавшуюся идиллию безжалостно нарушили. То ли данный жест был одобрен режиссером, то ли герр Линдеманн просто решил, что для правдоподобности сцене недостает искренности, тем не менее, снова исполняя написанные им некогда строки и почти добравшись до конца («Пой для меня, ну же, пой», — негромко и задушевно протянул его голос над ухом Адель), он приподнял руку, покоившуюся на бревне, и переместил ее так, что ладонь коснулась открытого девичьего плеча. По сути, он наполовину обнял ее, еще немного сокращая разделявшее их расстояние. Реакция девушки оказалась для всех довольно неожиданной. Она вздрогнула — не то от испуга, не то из-за контраста температур, ибо его прикосновение словно обожгло ее, — а после чуть дернулась прочь в попытке отодвинуться, отстраниться… Щеки залил предательский румянец стыдливости. — Стоп! — коротко возвестил режиссер в рупор, ознаменуя окончание неудавшегося дубля, но она уже вряд ли его слышала. Где-то неподалеку хмыкнул некто из свидетелей развернувшейся сцены, Тилль поднялся, разминаясь и тоже с улыбкой косясь на нее, а она постаралась закрыться ото всех, удержать в узде обуявшие ее эмоции единственным способом, который только подбросил разум, — сжаться в комок, подтянув колени к подбородку, и уткнуться в них лбом, охватить себя руками и крепко зажмуриться, будто от этого происходящее могло превратиться в безвредный ночной кошмар, оставшийся бы в ее памяти зыбким маревом нематериальных ночных грез… Она не плакала, нет. Даже если злые слезы обиды в первый миг подкатили к глазам, то моментально испарились, так как все ее лицо зарделось от прилившей к нему крови и на коже точно расцвели пятна танцующего огня. Налетевший порыв ветра обдал прохладой, и по туловищу невольно прокатилась волна дрожи — мимолетная горячность не распространялась на все тело и тем более не могла послужить достойным источником тепла, а потому Адель сгруппировалась еще плотнее, на чем свет стоит ругая себя за все, в чем была и не была виновата. — Хэй, — рядом по песку прошуршали шаги, после чего он принял на себя чью-то тяжесть. — Послушай, — она не сразу поняла, мол, является адресатом услышанного оклика, однако осознание данной новости желанного облегчения не принесло, ибо он исходил от человека, чье обращение по отношению к своей персоне она сейчас хотела бы услышать в последнюю очередь. Ей было совестно смотреть на него, так как она знала, что непременно начнет рассыпаться пустыми извинениями и собьется, а оттого и пыталась отдалить момент их зрительного контакта, пока не ощутила властное, не допускающее возражений прикосновение к своему подбородку и не покорилась ему, подняв голову и встретившись взглядом с большими и при свете прожекторов казавшимися значительно темнее и выразительнее глазами Тилля. — Не дури, — тихо сказал он, а потом на удивление осторожно, почти нежно погладил ее по щеке, усмехнувшись, когда в ее взоре отразилось недоумение, а брови взметнулись вверх. — Все же в порядке, да? — она судорожно кивнула, не подобрав подходящих слов, и поежилась, обратив внимание мужчины на свое положение. — Да ты совсем замерзла. Дайте ей куртку! Его воля была исполнена почти сразу. По крайней мере, через минуту девушка уже сидела на бревне, запустив руки в рукава чьей-то джинсовки, и неосознанно буравила пустоту перед собой ничуть не более содержательным взглядом. Ей предоставили немного времени на то, чтобы спокойно выдохнуть, взвесить все за и против и, оценив свои силы, наконец дать вердикт относительно степени готовности к дальнейшим съемкам, хотя… никто по-настоящему в нем и не сомневался. И она, если честно, тоже. Особенно после того, как они обменялись парой фраз с мужчиной, когда он что-то прошептал ей, а она вдруг улыбнулась — сдавленно, но все-таки искренне, радуясь тому, что образ грозного человека в ее сознании неожиданно потускнел и расплылся, явив ей совершенно иную составляющую личности известного фронтмена. И на протяжении следующих минут, сидя рядом с ним, она больше не ощущала прежнего гнета: остались лишь незначительные его крохи, но и те — на задворках сознания. Теперь оно было заполнено низкими, вкрадчивыми и ласкавшими слух звуками, протекавшими сквозь него, наподобие мощной, величественной реки чужого голоса, манившего и околдовывавшего ее потерянную душу. В каком-то из кадров Тилль снова предпринял попытку обнять ее, впрочем, уже согласованную, и она увенчалась успехом — даже большим, чем его изначально кто-либо мог себе представить. Отвечая на ласку, Адель немного склонила голову на плечо мужчины и с мечтательной, безмятежной улыбкой на губах перевела взгляд на усыпанное белесыми точками звезд Небо, которое услышало-таки ее мольбы и даровало ей заветные мгновения счастья.