Во сне я видел иудея…

      И снова этот сон. Этот странный худой человек в поношенном хитоне. Пилат задает ему вопросы, но он не отвечает. Только взгляд печальных отрешенных глаз. А потом его пытается разорвать в клочья ужасная уродливая толпа. Но кажется Пилату, что не того человека они рвут, а его самого.       И вот он наяву стоит перед ним. Безмолвный. Отрешенный. Спокойный. Вокруг самого Пилата толпа — надменная, гордая, которая никогда не вспомнит, что совсем недавно чествовала этого Крайста. Попытка сделать все руками Ирода не приводит ни к чему: Анна и Кайафа напоминают, что казнь — его, Пилата, право. Страшный сон наяву. Крайст нас самом деле молчал. А привела его сюда ужасная толпа, связанного и поверженного.       Джизас лишь говорить, что этот мир ему чужой, и он не царь вовсе, а человек, ищущий истину. Пилат видит, что этот человек безвреден, но толпа… Она слепа, она готова разорвать любого, как стая хищников. Нет хищника страшнее человека. Пилат поражен: толпа так слепо верна Цезарю — как была верна Джизасу.       Последний шанс этому странному человеку — начать говорить. Сначала Пилат думает гордо стоять, возвышаясь над этим Крайстом, однако опускается на колено и, оказавшись с ним наравне, пытается заставить того говорить — на деле, пытается дать шанс. Но он молчит. И это финал для него, Пилата. Он пытается вразумить толпе, кричит, что Крайст невиновен, но толпа непреклонна. «Страшный суд вершили надо мной». Он связан! Своей же властью связан! Он вынужден бичевать его. Но не в силах смотреть, как плети опускаются на эту худую белую спину. Он отворачивается, чтобы не видеть крови, не видеть беснующейся толпы.       Крик на всю площадь: «СТОЙ!» останавливает плеть перед сороковым ударом.       Хриплым от боли, будто это не Крайста, а его самого сейчас били плетьми, голосом он просит, нет, умоляет рассказать, откуда тот. Но Джизас не отвечает. Только говорит, что ничего не изменить. И говорит страшную для всемогущего на первый взгляд Пилата правду: иная власть правит наместником Цезаря. И в отчаянии Пилат принимает решение: показывая тому жаждущую крови толпу, он кричит: «Пропадай, мешать я не стану».       Палец префекта указывает вниз. Он осуждает Джизазса, понимая, что тем самым осуждает самого себя на вечные муки совести.