Martyr

Сырое насморочное небо, жмутся стыдливые небоскрёбы, переминается Вилли с ноги на ногу - скоро в сюжет этой картины влезут свиные рыла преступников, тонкую ночь проломив. Нет, конечно, он курсирует по улицам города, максимально избегая контакта с кем-либо, но ему не везёт, как и всегда: душа завывает на нещадно избитый мотив, когда пути подростка пересекаются с путями возвращающейся из киношки парочки. Он не видит лица - лишь фиги, мохнатые, как меха, которые мир суёт ему под нос. Поэтому расправа с незнакомцами коротка и феерична - чужой череп пробивает поднятый телекинезом кирпич, дама и вовсе отлетает куда-то в сторону мусорных баков. Вилли не останавливает вид чужой крови, кровь вообще заёмна, как и ложь. Обычно он играет до полного своего провала от чужих рук, явственный привкус мести сквозит в каждом его движении - раскачивать лодку, причинять убийства, играть зубами, чувствовать себя с особинкой из-за тоскливого вкуса полыни. Но сегодня всё как-то.... Он чувствует себя так, как будто ему следует бежать, сверкая пятками, и то что он замер здесь, чтобы проявить свой потенциал, свою бестолочь дерзаний.... Его погубит. Он опять перегнул. Он опять переборщил. И кто-то наверняка уже в курсе обо всем этом. - Бэтмен? Дыхание Вилли сокращается. Он стремительно оглядывается, принимая боевую стойку. Да, в темноте определенно кто-то есть, и рассудок от этого осознания ужимается до убожества. - Ну давай, сука. Выходи, и мы поговорим как двое мужчин. - шипит Уотт, при этом требовательно хлопая ногой прямо в лужу уже остывшей крови. Робби опять не спит сегодня. Он хочет возмездия. Для чего — одному богу известно, ведь он уже отомстил всем, кому хотел. Охотиться на бандитов было довольно скучным занятием: пули не брали его, а однотипные оскорбления в свой адрес он слышал сотни, а может и тысячи раз. Сегодня всё по-другому, он полон энергии и злобы, внезапно накатившей к горлу большим, горьким комком и ощущением жжения в груди. Он не знал, что сегодняшней его жертвой будет несовершеннолетний. Хрипло вздохнув, Робби выходит из дома, вдыхая ночной воздух, обычно прохладный и так приятно пахнущий. На этот раз воздух вонял чьим-то будущим мерзким грехом, совершаемым в паре километров отсюда. Это заставляет мужчину невольно скалиться, как сторожевого пса, и резко садясь в машину, давить на педаль газа. Он прибыл раньше, чем убили двух невинных, влюблённых людей. Он всё видел. И Гонщик видел всё, поэтому не заставив его долго ждать, Робби выпускает бешеного зверя наружу. Запах грехов смешался с едким запахом дыма, болью и парочкой злых глаз. Гонщик спокойно выходит к подростку, совершенно не боясь подойти на близкое расстояние, чуть рыча для устрашения и зная, что как и в большинстве случаев, ничто не может причинить ему вред. Железная цепь на плечах и шее громко, неприятно звякает, а руки в старых водительских перчатках были абсолютно расслаблены и убраны за спину. Тяжёлым взглядом он оглядел человека и заглянул ему в глаза. Напряжён и напуган, убогий знал, что он наблюдал за происходящей картиной. Как руку на руку кладут, как складывают две ладони, попробуй, мальчик, сложить простую мысль о доме: он весь не где-нибудь а там, в Аркхэме, и тебя обязательно туда вернут. В чёрных пакетах, возможно. Незнакомец и вправду выглядел внушительно - как оригинальные ритуальные услуги, серьёзно, это первое о чём подросток подумал, узрев его видок - и от этого Вилли особенно не горелось, чтобы с него сняли шкуру, как чулок с чьего-то бедра. В следующий момент подросток буквально поплыл в звонкой думе о том, как побыстрее слить незваного гостя на тот свет. Кирпичей в подворотне - завались, но лупить ими, пусть даже со вкусом.... Сейчас это не сработает. Чёртов мир, никогда не живёт по его правилам, всегда гуляет по-своему. - Дядь, тебя социальную дистанцию соблюдать не учили?! Уотт невольно отпрянул назад. Стук сердцебиения следовало убавить, прикусить провальное словцо. И воздуху, воздуху, воздуху! Он открыл рот - и тут же закрыл - если включился в игру, перерешивать поздно. Но, может, стоило всё таки убежать, а не драться с этим типом, выковыривать из камня изюм? - Крипо-о-о-вый. Как гром в чаще города, - Вилли облизнул пересохшие губы - и без того жиденькая концентрация постоянно рассеивалась из-за звона цепи, а сосредоточиться было надо - начать чёрными, завершить белыми. Постращать незнакомца против шерсти - бля, Вилли, кидаться крышками от мусорного бака это ещё более убогая идея, чем подбирать кирпичи.... Но именно это он и делает - а следом пинает телекинезом и сам мусорный бак, опрокидывая его - не то чтобы он планировал кого-то им сносить со своего пути, но почему бы не вывалить на чужую наглую рожу все эти мусорные пакеты? Мандраж постепенно отпадает, иссякает дрожь страха - мальчик всё больше обретает уверенность в себе. Гонщик не был тупым, он мог предугадать почти любое действие своего противника. Особенно того, с кем он собирается драться сейчас, ведь вариантов было немного: либо бежать, либо использовать всё, что попадается под руку, чтобы отбиться. Демону легко удаётся уворачиваться от всей кучи хлама, что летит прямо на него, но при этом он остаётся спокойным, как и прежде. Честно говоря, Гонщика трудно вывести из себя, если провоцировать намеренно. Он не хотел начинать эту битву, но пришлось продолжить её, делая вид, что ему небезразлична эта куча мусора, эти покрышки и баки, чтобы обмануть оппонента подобием уязвимости. Немного актёрского мастерства не помешает битве, если оно добавит пару очков к твоему счёту. В темноте, чуть освещаемой только тусклыми фонарями, сложно заметить ещё детские черты лица, да и что ребёнку делать посреди улицы ночью? Следуя своим мыслям и размышлениям, Гонщик подбирается всё ближе к человеку, и если будет необходимо, если вынудят обстоятельства — схватить за волосы и размозжить его небольшую головушку об стену, проломить череп, переломать все кости, в конце концов заставить гореть заживо, наполняя тишину истерическими, истошными воплями и мольбами о пощаде. В его планах будет сделать всё что угодно, но избавиться от раздражающего одним своим присутствием грешника. Он угрожающе порыкивает при каждом увороте от летящего мусорного пакета, создавая подобие человеческого громкого выдоха. Рывком снимая с себя раскаляющуюся цепь, с расстояния нескольких метров больно бьёт человека по руке, сильно обжигая её, заставляя болеть и ныть. Ожог третьей степени ему точно обеспечен. Гонщик хочет наладить с противником зрительный контакт, всячески заглядывая в его глаза, чтобы узнать эмоции и чувства, понять, насколько он в выигрышном плане. Наконец, подобравшись достаточно близко, он сшибает человека с ног, используя старый-добрый приём с подсечкой. Дальше следует удар по лицу, затем второй. Он не бьёт в полную силу, достаточно будет нескольких ударов, чтобы сбить оппонента с толку, запугать его, и пользуясь случаем, взглянуть на окровавленное, чудное личико с разбитой губой, и возможно, сломанным носом. Он так и делает. Связывая цепью до боли и сдавливания грудной клетки, вытаскивает человека к фонарям, намереваясь нанести один из последних ударов, вдруг останавливается. Осознаёт, что заимел наглость избить подростка до кровавых соплей, заставлял испытывать мучительную боль, от которой иногда ломаются даже взрослые люди, превосходящие Гонщика в росте и массе. Осуждающе взглянув на ребёнка, опускает руки, но всё ещё не снимает с него горячую цепь, заставляющую одежду потихоньку тлеть, и кажется, потихоньку добирающуюся до кожи. О Боже, как же он ненавидит противников с таким порченным стилем боя, они буквально жрут тебя за секунды, словно какая-то коррозия - оба глаза считай, выколоты, и только третий глаз помогает отследить стремительность чужих движений - но сейчас он позорно наябывает Вилли, как бубновый туз, и мальчишка ошибается с телекинетическим щитом на решающую пару секунду - итог очевиден, ожог неистово жжёт, сколько ещё хватит рецепторов и клеток на выживание? Время ему не врач, а скорей гардеробщик. Где там твой электротворный спас, давай же, подпусти его ближе, превозмоги многоразовый страх и ударь, да как следует. Лунный окровавленный свет. Так сильно ломает затылок. "Нет. Нетушки. Я больше не пропущу его атаки. Собран и силён. Нет, никаких поддавок", - психует Вилли. "Никаких проигрышей сегодня. Нет. И всё. Я твёрд в правом ухе своих слов. Я твёрд. Твёрд. Твёрд. Твёрд?" - уговаривается подросток, но зубы сами впиваются в лимонную дольку подсечки, опрокидывающей его на городской асфальт. Держись, Вилли, но только не начинай натирать дыры в ушах своими мольбами. Отвернись, взгляды выпивают душу, заставляют ощущать себя охрипшим лягушонком в перегретой лохани. - Это нечестно! Это не! Честно! - он изгибает в каком-то несусветном выверте свою руку, пытаясь перехватить чужое запястье и прожечь его током, остановить несущийся к лицу кулак. Подавиться нокдауном, как собственной костью - нельзя, этот его тогда точно убьёт. Убьёт, серьёзно? Бэтмен никогда бы себе такого не позволил. Вилли пробирает тленом от пяток до сердца, и он в отчаянии кричит, выплёвывая кровь вместе со словами: - Да твою мать! Ты можешь... Постой! Пож.... От третьего удара в лицо он уже рыдает навзрыд. Ожог ощущается примерно как, если бы из твоей кожи, как из матраса, вырвалась одна из пружин. Это тебе не задыхаться в тряпичных цифрах двоичного кода, ботаник, это уличная драка, и ты к ней, как оказалось, не очень-то готов. - Очки, - выдыхает Уотт. За разбитым лицом так-то сложно ощутить, что на твоей переносице больше не восседает томно их оправа, но когда все перед твоими глазами сливается в непонятные тусклые пятна... - Очки разбил. Что я, без очков? Он ежеминутно всхлипывает, даже не замечая, что незваный палач, выволочив его на свет, замирает - видимо, сучий аспект в виде возраста Вилли его всё таки останавливает от дальнейшей расправы. Уотт никогда ещё не ползал в чужих ногах, умоляя о пощаде, максимум - испуганно уползал прочь, но сейчас в нём что-то стремительно кренится к поведению, в корне лишенному всякой гордости: - Я не хочу умирать. Я не хочу! Янехочунехочунетнетнетнет! - Вилли истерично зажмуривается, но нос, ощущающий запах паленой ткани, не заткнёшь. - Что я должен сделать, чтобы нет? Что? Что, ебать меня в рот? Вот и оно. Гонщик наконец добился желаемых слов, пусть и с помощью насилия. Ехидно оскалившись где-то внутри себя, он уходит вглубь подворотни, где происходила драка, и через несколько минут возвращается с очками парня, пусть и с разбитыми линзами. Оправа чудом уцелела, что обрадовало бы его, будь он достаточно зрячим, но увы. Вернувшись, он заметил, что цепь в некоторых местах успела прожечь ткань одежды насквозь и добралась до участков тела, но не обжигала так сильно, как в прошлый раз. Гонщик всё время молчал, не издавая ничего, кроме угрожающего рыка и хрипения. Оно и понятно, заговорить без голосовых связок не так легко. Взяв подростка за шкирку, он освободил его от обжигающих стальных оков, но оковой теперь стала его кисть руки, нержиданно мягко ложащаяся на шею и иногда слегка сдавливающая сонную артерию, как бы намекая, что лучше подчиниться, или последствием может стать "собачий кайф", что медленно и верно перерастёт в вечный сон. Гонщик повёл подростка к машине, что стояла припаркованная недалеко от места драки. Стоило ему взглянуть на трупы влюблённых, все ещё лежащие там — как что-то внутри него непроизвольно сжалось, что очень странно и нетипично для таких тварей, которые сами каждую ночь оставляют вместо людей горстки пепла, что развеивает по земле и воздуху утренний ветер. Открыв заднюю дверь машины, он небрежно толкнул напуганного до жути парня на сиденья и захлопнул дверь, заблокировав её после, и направившись к мёртвым телам. Лицо девушки навсегда застыло в ужасе, в отличие от её любовника, что толком не успел ничего понять. Вытащив их обоих на обочину, демон вернулся к машине, и сев за руль, с лёгкостью завёл её с помощью ключа, что всегда находился у него в кармане толстовки. Мотор резко и громко взревел, заставляя Гонщика расплыться в улыбке внутри себя. Вскоре они тронулись с места, направившись ближе к окраине города, где находился давно заброшенный завод с заблокированным входом в хорошо сохранившийся подвал. Не умея говорить, тварь общалась мыслями, и первым вопросом, означающим начало диалога, стала короткая фраза: "назови своё имя", сказанная больше с вопрошением, чем с приказом. Голос был явно ниже обычного мужского, и больше хрипящий, нечеловеческий, вселяющий в жертву ещё большее беспокойство, чем было. Видимо, это была ещё одна причина того, по которой демон ни с кем не общался, да и в целом был очень тихим. Ночь на город, как маска, натянута: уши заячьи, волчья пасть. И чего он теперь от него хочет? Вилли скупо благодарит за оставленную ему жизнь, но с каждой истекающей минутой лишь сильнее замыкается в себе, оттирая не самым дырявым рукавом слёзы с лица. Подумать только, его словьё в кои-то веки помогло - его пощадили. Это щенячье чувство последовавшее за этой пощадой радости, да главное, что не сучье. Верить в себя и не верить себе - уравнение с тремя неизвестными. Он давно привык, что на шею что-то давит бетонным раствором - не зря всё это время носил мета-ошейник, только в эту злополучную ночь его и снял. Он же всё таки штыковой парень, и всю причиненную ему боль он перетерпит, перетрёт острыми зубками, спустит обжигающим куском в пищевод. Он крепится, но судорожное икание иногда всё равно прорезывается сквозь зубы - слава Богу, что звуки заведённой машины его отлично перекрывают. Как наносят рисунок на бумагу, так на его головной кавардак наносит мысли, что, наверное, не стоит поджимать под себя ноги на чужом сидении, как бы сильно не хотелось закрыться в комочек оголенных нервов. Ох уже эта вяжущая злость и чувство непокрытой недостачи. Он едва не взлетает до потолка машины от звуков чужого голоса. Вот уж наглядная смерть в этом тоне, но разве это не хороший знак? Его имя лишь укрепит их связь - отрезать язык тому, кто уже в твоих глазах не безымянная болванка, бывает проблематично. - Вилли "Тревожный Звонок" Уотт. А вас как зовут, мистер? Он хочет сполоснуть себя всего кипятком и забыть эту страшную ночь навсегда. Почему она продолжается? Вилли как будто бы знает ответ на этот вопрос, но не может произнести это вслух, со своей навечно прикушенной губой. Пытается, раз за разом выговорить.... - Может, хватит с меня? Самоварное своенравное чувство поражения меня вполне проучило. Нет, вы так не думаете? Ладно. Мотор глохнет. Вилли не предпринимает никаких попыток к бегству только потому, что он не верит, что в случае неудачи этот тип будет размениваться с ним ещё на какие-то нежности. Скорее всего, прямо тут перережет ему дыхание - и плакал ваш мальчик. Но подчиняться, когда не знаешь, что тебя ждёт впереди, выходит лишь из под палки. Вилли косоротит, когда сквозь слепую пелену до него начинает доходить, что место, в которое его привели - это банальная заброшка. Обычно на таких парочки, не нашедшие других уединенных мест, сексом занимаются, и Вилли.... Вилли попёрхивается. Кажется, его начинают посещать какие-то догадки о том, зачем его сюда привели. Это вызывает новый всплеск подросткового гнева: - Знаешь, к чёрту то, что я тебе там сказал. Если ты... Если всё обстоит так, как я думаю, то можешь убить меня, хорошо. Я прожил недолгую, но яркую жизнь. Давай поставим здесь точку! - шипит Уотт, беспомощно кутаясь в свою обгорелую мантию и мысленно матерясь. Гонщик ответил коротко: "моё имя тебя волновать не должно". На протяжение всей дороги он молчал, изредка прислушиваясь к звукам, издаваемым ребёнком на заднем сидении. Ближе к концу дороги Робби успокоился, принимая свою человеческую сущность. В салоне мерзко запахло жжёным человеческим мясом и гарью. До тошноты мерзко. Он ненавидел этот запах, но уже давно смирился с ним, позволяя Гонщику раз за разом брать своё, вырываться наружу, заполняя этот мир своей ненавистью ко всему живому, к грехам, совершаемым людьми каждую секунду. Он сам не был никаким божьим одуванчиком, скорее наоборот, но чем больше преступников — тем меньше преступников, если преступления совершаются во благо. Решив, что подходящим местом будет холодное здание, и что в машине процессом особо не насладишься, он свернул с дороги и ехал по грунту прямо до забытого богом места, оставляя за собой следы от шин. Он хотел выгоды только для себя, но в Вилли было что-то, что заставляло Рейеса смягчаться. Возможно, это просто был его многострадальческий вид и малый возраст: разбитая губа, рваная, прожжёная одежда, эти раздражающие жалобные всхлипы и многочисленные ссадины по всему телу. Он явно переборщил с силой, но не знал ведь, что дерётся с подростком. Остановившись недалеко от здания, Робби заглушил мотор, открыл дверь и вслушался в гнетущую тишину. Никого. Единственными присутствующими существами были сверчки, напоминающие о себе стрекотанием. Мужчина открыл бардачок машины, и немного покапавшись в документах и всяком мусоре в виде просроченной страховки и документов о тех осмотре, вытащил рулон серого, плотного скотча. Разорвав паузу, он на миг взглянул на подростка и начал гнуть свою линию: — Знаешь, когда ты избитый валялся у моих ног и просил пощады, ты разжалобил меня, а сейчас просто отказываешься от своих слов? Обратного пути нет, ты не можешь взять и просто сдать назад. С твоим-то характером, я ни за что не поверю, что ты просто испугавшийся лох, что каждые пять минут меняет своё решение. Роберт издевательски улыбнулся, провоцируя Вилли на агрессию, зная, что подростковый максимализм обязательно даст о себе знать. Вздохнув, он берёт свой старый рюкзак, складывая туда очки парня, скотч из бардачка, бутылку воды и на всякий случай увесистый молоток, вдруг понадобится проломить ему череп, если будет сильно брыкаться. Открыв заднюю дверь машины, без-пяти-минут-насильник выволок парня на улицу, прижав его голову к багажнику и больно заламывая руки назад. Хватка крепкая, не вырвется. Терпеливо выжидая, пока Вилли успокоится, он ведёт его к зданию, разрисованному разными граффити, красивыми и нет, осыпавшимися со временем вместе со штукатуркой и целыми. Битые осколки стекла трескаются и рассыпаются под подошвой ботинок мужчины, разрушая многолетнюю тишину. Дверь в подвал закрыта, на ней висит старый замок, но ничто не мешает взломать её с помощью отмычки и отвёртки, разламывая его структуру раз и навсегда. Замок падает на пол со звоном, а железная дверь с жутким скрипом, похожим на крики из преисподней, открывается. Сразу двоих обдаёт холодом, ржавые, старые трубы рядом со стенами подвала протекают, каждую секунду капая в скопившиеся, грязные лужи. Звучит фраза, отдающаяся по подвалу эхом. "Знаешь, могло быть и хуже." Ещё одна массивная дверь с грохотом закрывается, как только парня толкают в один из небольших корпусов с разными винтами подачи воды. - У меня всё ещё есть право выбора, - горячо возражает Вилли, желающий, видимо, притянуть удар молнии на себя и расколоться под ним, как ствол дерева. Никто не мог похвастаться тем, что у него не разрежены мозги, после такого грубого избиения. - Уйти без страданий или пережить голимую жесть, что завалится в подкорку твоего мозга и будет с тобой всю жизнь? Он разевает глаза во всю ширь - цап-царап изнутри очередное прозрение: - Именно этого ты и хочешь, верно? Чтобы это впечаталось в меня несмываемым клеймом. Чтобы я запомнил этот урок навсегда. Мне кажется, ты звонишь по неправильному номеру. Может я выберу для себя петлю, если меня ты не кокнешь? Потом.... Тебе явно плевать, что будет потом, - горько роняет, покорно свешивая голову вниз и начиная считать шаги внутри своей бедовой головы. Раз. Два. Три. Четыре. Может быть, он не будет нежным, но хотя бы немного щадящим к тому голимому факту, что для Уотта это первый раз? О да, жди такой милости от того, кто раскрасил тебя в баклажанный салат. Вилли должен был признать, что он почти ничего не знал о мужском сексе и ничего, никогда в жизни, не пытался внутрь себя запихнуть. Два. Два было, кажется? Он так хотел обернуться. Наверное, чтобы на него ещё раз посмотрела холодная- безразличная распружиненная смерть. Он видел её даже в том безликом пятне, которым стал для него этот незнакомец. Его ночные кошмары оснащены всем необходимым на год вперёд. Он ощущал себя изнанкой наизнанку. От толчка Вилли улетает на пол, и тут же тёпленько соображает, как ему поступить. Он ведь может. Может успеть рвануть в темноту, поиграть с этим мерзавцем в прятки между промышленных труб. Дверь он просто вышибет, если будет такая надобность, почему бы не использовать эту не искажённую руками вандалов комнатку как следует? Уотт волейбольным мячиком бросается в дальний угол помещения, не особо надеясь, что успеет избежать волчьей хватки ночного мстителя - и поэтому скидывая с плечей мантию, чтобы она осталась в чужих загребущих руках. Прятаться, когда ты не видишь ни зги - дело дерьмовое, но Вилли бы только продержаться около пяти спелых минут, да нырнуть за чужую спину, и он может быть свободен. Он нырнул под какую-то ящикообразную конструкцию под вентилям - видимо, для сбора проб из водного состава - вжался в пол, зажался руками. Всевоздушные шарики в мозгах пробило навылет - мысли сдувались, превращаясь в резиновые трупаки, но Вилли это больше не волновало - сам он не дышал, чтобы мужчина не раскрыл его убежище. Заметив движение парня от себя, Робби старается схватить, удержать его в этом месте любой ценой, но увы, удача иногда оказывается на чужой стороне. Обгорелая и истлелая, мантия остаётся в его руках, а сам Вилли ускользает и куда-то прячется. Раздаётся нервный, раздражённый смешок, и насильник расплывается в безумной улыбке. - Вилли, ты не сказал что хочешь поиграть в прятки. Я упустил твоё желание, каюсь. Рейес иногда ненавидел себя за то, что делает с собой, со своей жизнью и с жизнями других. Это был просто ребёнок, но он был слишком жесток для своего возраста, а убивать — табу. Он никогда не позволял себе трогать детей, но сейчас это казалось в какой-то степени правильным. Как-то обиженно фыркнув, Робби начинает искать свою жертву среди комнаты, наблюдая за каждым движением и не пропуская ни одного звука мимо ушей. Его бесит тот факт, что он не может видеть в темноте достаточно хорошо, что приходится шарить руками по комнате. Но зрение потихоньку привыкает к освещению, и уже можно разобрать некоторые части комнаты. Кажется, он забыл проверить ту самую конструкцию. Подросток не мог далеко убежать, не слышно звуков шагов в пустом здании, не слышно скрипа дверей. Единственный звук, преследующий обоих в этом месте — звук капающей на пол воды, и размеренные, медленные шаги мужчины, заметно приближающиеся к местонахождению Вилли. Звучит резкое, хриплое "ну привет", когда он находит ребёнка. Сердце пропускает пару ударов от напряжения, и парня тут же хватают за одежду достаточно крепкие для него руки и вытаскивают обратно. Далее снова удар по лицу, как тот, что был парой часов ранее. Оглушающий, заставляющий кривиться и сплёвывать свежую кровь вместе со слюнями. Руки сомкнулись на шее ребёнка, заставляя его хрипеть и брыкаться. У Робби не было намерений задушить его, так, немного поиграться и заставить жертву растеряться, временно потерять возможность трезво мыслить, обменивая её на почти животный страх. Далее Вилли с некой осторожностью укладывают на ледяной пол, складывают его руки вместе и крепко держат, пока чужая рука противника лезет под одежду, с мерзотной нежностью проводя мозолистыми пальцами по ключицам, оглаживая грудь и бока, спускаясь к паховой области. Противнику интересно изучать строение тела, худобу, горячо дышать в шею, накрывая тело своим, морально доводя подростка до поломки где-то внутри его души и осознания. Он его с потрохами - ногти лишь обламываются, в попытке уцепиться за пол и остаться на своём месте. Протухшее ощущение собственного бессилия от ещё одного смачного удара по лицу, от того, что из него течёт кровь, лезет, как пух из перины. От темечка до копчика продет Вилли холодным сквозняком, удушье лишь удваивает чувство, что он заперт в гробу, как барахло в подсобке, и с неба сыпется тяжёлая земля, окончательно вминая его в посмертие. Бестрепетная сволочь, в лице ночного мстителя, взирает на него сверху вниз. Всполохами красного Уотт думает о кофе, смешанном с пеплом, о хлебе, помолотом с костями. О том, что нечто, бывшее когда-то небом, стало для него сплошным погостом. В этом месте, крытом жестью и жутью, среди грязных луж, он обречён потерять свою душу. Так пусть давит руками на его шею сильнее, жёстче. Вилли не хочет больше вдыхать этот бесчувственный воздух. Вилли не хочет больше биться выброшенной на мёртвую сушу рыбой, он правда хочет умереть нетронутым, девственным и.... Боже, сейчас бы усыплять его бдительность ударами в лицо и удушением, в самом деле! - Руки! Руки убери! Боже, меня сейчас вырвет.... Ему кажется, что чужие пальцы оставляют на нём следы от сажи, что чужое дыхание воняет адской гарью, что каждая испытанная им когда-либо эмоция перетворяется в золу. Мужчина как будто даже не щупает его - а как пёс разрывает зарытую сладкую косточку. Вилли лишили рук - он пытается поджать колени, лишь бы не дать воплотить изнасилование в цвете. Может, попробовать удариться головой об пол? Он потеряет сознание и избежит своей нелегкой участи. И тем самым окончательно докажет, что он не какая-то там кирпичная личность, а хрупкая керамическая статуэтка made in china. Не семнадцатилетний экстремист, а деваха в юбке до пят. Нельзя. Терпеть он пока может, пускай и чувство боли, смешанное со стыдом, поднимает его тело на дыбы. Ночь слишком темна - в подворотнях мыслей Уотт давно убил своего палача и не один раз. Разорвал его грудину, как новую рубашку, и плюнул туда от всей души. С чувством возбуждения он всё ещё пока не считается - оно слабое, оно едва мерцает, но это не мешает его члену давить на ширинку, благо что мозги от этого не вывихивает, и какой-то план действий у Вилли есть: - Меня всегда все чморили. У меня никогда не было друзей, мой отец считал меня полным отстоем. Теперь и ты. Думаешь, ты особенный? Я и до тебя был залапан, что школьная парта, удиви-и-ил. Он никогда ещё не пробовал ронять своим нытьём чужое либидо, но всё бывает в первый раз. Не отвлекаясь и больно кусая парня за шею, звучит ответ, прямо у самого уха. - Не путай понятия, дорогой. Я не чморю тебя, а лишь беру выкуп за твою жизнь. И буду брать до тех пор, пока не прекратишь убивать людей. У тебя нет на это права. Голос грубый, скрипучий, слова сказаны в отвратительном тоне. От такого любого передёрнет, будь то хрупкая женщина, или в данном случае, просто мутант. Верёвку Робби не взял, поэтому пришлось использовать несколько слоёв липкого и плотного скотча, чтобы связать руки подростку за спиной. Теперь можно и действовать. Оставляя его в той же позе, утыкаясь носом в плечо Вилли, мужчина расстегивает его ширинку, чуть приспуская джинсы, оттягивая резинку трусов. Достав из рюкзака лубрикант, слегка смазывает руку, и беря в неё ещё вялый член, начинает неспешно двигать рукой туда-сюда. Другая рука свободна, и сейчас он рыскает ей под футболкой Уотта, задирая её насколько получится, выводя на спине узоры пальцами и пересчитывая выпирающие позвонки, начиная от лопаток и заканчивая тазом. Превосходя человека в росте, дотягиваясь до его шеи, оставляет мокрый след от слюней. Кажется, он хочет поцелуй. Тот самый, долгий и мягкий, который обычно используют парочки в фильмах. Повернув к себе лицо Вилли, горячо целует его, почти сразу же заполняя пространство языком, и чтобы не укусили — до боли сжимает его скулы рукой, не позволяя закрыть рот или дёрнуться. Целует до тех пор, пока в лёгких не заканчивается воздух, заставляя задыхаться и выделять больше слюны. Хотел нежно, а получилось грубо. Ну и плевать. Не прекращая двигать рукой, он заставляет ребёнка чувствовать свой стояк сквозь собственные, потёртые джинсы, еще больше смущая. - Я надеюсь, ты умеешь расслаблять тело. В противном случае, тебе будет больно. - Все одинаковы пред неизбежностью, и смерть.... Ай! - Уотт вскрикивает. Как же его достал этот горелый голос.... И как же сильно он хочет слышать его ответы, узнавая немного ближе. Он не может отпустить его сегодня неузнанным, знать личность того, кто поступил с ним подобным образом - это вопрос его жизни. Парадоксально. Насильник все же заботится об его удовольствии от этого процесса, а может просто трахать лежачее бревно ему не хочется. И хотя умом Вилли дерзает и возражает, его тело отказывается занимать сторону хладнокровного рассудка, млеет и расслабляется. Если изначально он был зажат, как будто поймав спазм всех мышц, то теперь он сам тянется за движениями ебанной руки, завладевшей его членом. Ему кажется, что из затылка текут мозги. Его, его – не чужие же. Подросток сверкает чёрными очами, как газ потеет от конфорки. Сдержанно стонет - об удовольствии говорят пульсирующие взгляды его белых зубов и кончик высунутого языка. Взгляды космонавтов перед космосом, рвущихся порычать в мегафон. Поиграться. Появляется необязательное любопытство к размерам чужого достоинства - ему правда постыдно интересно сравнить со своим. Жаль, без очков не заценить, но, разрази его Дьявол, если он разорвёт этот скотч на руках - информация о цвете чужих внутренностей его тоже вполне удовлетворит. Но эти ласки, эти пальцы, перебирающие страницы его тела - реабилитируют его чувства. Он падок на любую нежность, она белилом красит его маниакальный чёрный стиль, но белизною не вернется дух, о который точат нож насилия. Вилли никогда не был мазохистом - компостером прокусить чужой язык, требовально вторгающийся в его рот - это в любое время, без вопросов. Не даёт и этого - ежовый поцелуй, холодные позывные бегущих по коже мурашек. Огнедышащее удушье, шлёт молнии голодный, возбужденный мозг - давай, укуси его следом, вырви кусок щеки. Ты дотянешься, только отомсти. Такие медленные движения на его члене, как скрип катафалка. Он хочет ещё - так, чтобы завыть от диссонанса - за или против он в конце концов? Он не знает. Он запутался. Ему нужна помощь зала. - Брать до тех пор... Каждую ночь меня трахать будешь, да? - Вилли невольно загоготал, но тут же подавился своим хохотом, на секунду представив, как уставший трахать его в те дыры, что дала природа, ночной мститель просто сует ему член в глаз. - Обычно.... Обычно сначала идут пальцы? - о, уже мямлит, блестя своими учёными познаниями о половом акте. - Я не думаю, что я готов к... "И когда-либо вообще буду". - До тех пор, пока не перестанешь разбивать кирпичами головы людей. Дыхание обжигает шею, заставляя отодвигаться и требовать больше прохлады. Заметив, что подросток расслабился — мужчина мягко улыбнулся. Стягивая с него джинсы вместе с бельём, любуется человеком, его изгибами тела, чуть выпирающими рёбрами и конечно, смущённым милым личиком. Слегка потрепав волосы Вилли, целует его в лоб, аки будущего покойника, если он не прекратит свою деятельность в виде создавания трупов. Ещё один нервный смешок. - Ты абсолютно прав, мой друг. Если не хочешь грубо, и возможно с кровью — первыми идут пальцы. Пора бы признать что ты не против такого вида близости, а не раскидываться острыми словечками. Обильно смазывая анус жертвы смазкой, сначала просто гладит поперёк ягодиц, аккуратно и без резких движений, дабы не напугать подростка. Через пару минут проникает один палец, после — второй, начиная двигаться медленно, но сразу глубоко. Под разными углами, ближе и глубже, ища нужный комочек нервов, место, где до дрожи приятно и хочется ещё и ещё. Сначала неприятно, больно жжёт, но лубрикант имеет охлаждающий эффект. Вскоре должно пройти. Робби не знает каково это, чувствовать кого-то в себе, он никогда не был снизу, да и такого рода жизнью вовсе не интересовался, а Вилли — тот человек, который своим бойким характером будит внутреннего зверя, заставляет быть с ним нежнее, осторожнее, при этом терпя различные колкие фразочки, и даже если хочется отрезать ему башку или отрубить конечности — сдерживаться. Маньяку больше всех надо. Он еле терпит, чтобы не накинуться на своего мальчика и не начать втрахивать его в холодный бетон уже истекающим смазкой членом, рвать его неподготовленный зад, мешая лубрикант с кровью. Всё-таки в первую очередь он был жестокой тварью из преисподней, настоящим серийным убийцей. Жестокость у него в крови, и подобно вирусу — с каждым днём заражает всё сильнее. Продолжая двигаться, он несильно разводит пальцы внутри парня, растягивает его всё сильней. Пусть больно, но лучше уж привыкнуть сейчас, чем мучиться потом. Его тело - игральный автомат. Поцелуй в лоб заставляет опешить, зажечь улыбку на изумительно-бледном лице. - Если ты растворишься в ночи, надругавшись надо мной - я обещаю, что убью сотню человек, лишь бы увидеть тебя снова, - моментально припечатывает мужчину импульсивный Вилли. Теперь он знает - его насильник не совсем обычный человек, но у него хотя бы есть сердце. Его наличие следовало бы обнаружить ещё тогда, когда Уотта не размазали в той подворотне, но Вилли до последнего думал, что его милосердие лишь картонка, подобная тем, на которых пишут "подайте на лечение больных детей". Почему бы не поделиться этими мыслями вслух? - Я думал, что ты просто порвёшь на мне одежду.... И меня самого. Что ты не будешь тратить своё время, распаляя мой пыл - просто используешь кровь, как смазку, а мои слёзы сойдут на закуску. Спасибо. Спасибо тебе.... Даже клички нет? Он всё ещё может проснуться завтра самим собой - с тёплыми венами, с сердечными стенами, с трезвой головой. Но мысли раздаются в голове, как кровные долги - "ты никогда от этого не отмоешься, Вилли, никогда-никогда-ни..." У него всё экспромтом - и это, уже не такое проворное как раньше, захлебывающееся от горячего озноба дыхание, и случайно вырывающие стоны, и другие странные звуки, которые иногда он издаёт, когда пытается справиться с необычными для него ощущениями. Мил ли он сейчас, как мил волчонок, когда рядом с ним нет растерзанной туши? Наверное, всё таки да. - Реверберация, - шипит-стонет Уотт первое, что приходит в его голову, когда внутри что-то феерично потрескивает от находящихся там пальцев. По телу проходит электрический разряд - учитывая, что мутант с рождения имел близкую к скату анатомию, разряд проходит в прямом смысле - тело почти безопасно искрит в чужих руках, зигзагами голубоватых всполохов. "Моя очередь предупреждать. Лизал когда-нибудь батарейку?" - хочет сказать Вилли, но слишком занят - морщится и ёрзает по грязному полу, пульс крушит каблуками виски. Ему больно от попыток его растянуть, но он весь трепещет, ожидая заветного продолжения банкета. - Давай рискнём. Он сам не замечает, когда начинает проявлять инициативу. Растрёпанные волосы липнут к мокрому лицу - его кожа вообще во всех местах дождлива, а особенно на бёдрах. Обещанное ему наказание принимает форму цветка в пламени алого колпака. Он не мазохист, но почему-то он кувыркается рассудком в животной любви, как пчела в яблоневом саду, и стрекочет каждая мысль, как юла - "не отмоешься, никогда, ещё, пожалуйста, больше!" Робби не стал продолжать попытки достаточно растянуть человека. Резким движением разворачивает к себе лицом и рвёт его футболку. Освобождать руки Вилли совсем не хочется. Единственное, чего он желает, постепенно сходя с ума от возбуждения — быть главным, доминирующим в этих отношениях без обязательств на час. Облизывает пересохшие губы, и наконец, сдирает с себя эти грёбаные, очень тесные в паху джинсы. Как мужчину задолбала вся эта медлительность. Бесконечное желание кружит голову, заставляя негромко постанывать, ещё даже не начав активных действий. Такое бывает, когда эстетическое удовольствие наравне с физическим. Он прислоняется к холодной, облезшей со временем стене горячим телом, чувствуя, как мурашки пробегают по спине, и исчезают так же резко, как и появились. Член уже стоял колом, а головка налилась ярко-красным цветом от сильного прилива крови. Смазав член тем самым несчастным лубрикантом, он обводит головку большим пальцем, рефлекторно закрывая рот ладонью. Эмоциональный, очень голодный, рывком притягивает подростка и усаживает сверху себя, не давая толком ничего понять, и тем более — привыкнуть. К чёрту эту сраную контрацепцию, на неё нет времени, да и смысла особого тоже не наблюдает. Старается войти медленнее, чтобы не было больно, но опять же, на всю длину. Несдержанный стон дает знать о том, как ему хорошо. Робби сейчас больше похож на агрессивное животное, которое убьет и растерзает в клочья того, кто осмелится подойти к Вилли хоть на три метра. Начав медленно, но грубо толкаться внутрь, хватает парня за плечи и старается надавить сверху, чтоб уж точно до основания. Он ищет тот злоебучий комок нервов, заставляющий оппонента неестествеено изгибать спину и стонать так, будто трахается последний раз в жизни. Ещё несколько толчков, кажется, вот и оно. Кусает Вилли за шею, оттягивая кожу зубами, довольно урча что-то и вполголоса приговаривая: - Потерпи немного, скоро станет хорошо. Не бойся. Пульс скачет как ненормальный, а сердце из-за нахлынувших чувств иногда пропускает удары, будто забывая, что ему нужно начать кровь. Кажется, мужчина не хочет оставить на Вилли свободного от укусов места. Ему срочно нужно дойти до пика, опустошить себя и успокоиться на этом. - ЕБАААААААААТЬ! - Вилли невольно издаёт дикий, но внятный до боли вопль. Калённые капли, капающие с его лица, дробятся на жар и пыл - он будто варится всмятку, как яичечко в кастрюле . Если лечат обычно наложением рук, то наложением тел скорее ломают напополам. Тяжёлым сюрпризом для Вилли становится чужой член в собственном животе - он экстремально худ, поэтому вдвойне сильнее может чувствовать, как натягивается кожа, и страх быть порванным осознаётся медью во рту - это единственное, что Уотт вообще осознаёт. Остальные чувства запотевают в мозгу зеркалом, висящим над умывальным столиком, покрываются туманом. В их рваном сексе, особенно под конец, выделяется отсутствие ритма, полыхающее музыкальной глухотой. Дыхание, искажаясь - причащается. Сознание, искажаясь - принимает каждый толчок в него как дар свыше. Двигать тазом по такой ликующей жаре, потакать неухоженному воспламенению в твоих чреслах. Растаявший в руках пломбир, заляпавший всю твою одежду и мужскую честь, сон, в котором ты делаешь себе харакири или летишь в пропасть, а будильник его не царапает, как будто ты слово, а он в нём ударение - о, он мог подобрать бесконечно много метафор к тому, что он переживал на своей шкуре прямо сейчас... Если бы он мог думать, конечно. Но он не думает. Он лишь подмахивает задом к чужим движениям - ему хочется других, разношёрстных поз, но со связанными руками особо не повертишься. Что-то сплошь внутреннее из него всё время выскакивает и разбегается по всей комнате светлячками. Он выгибается в спине и снова ложится на пол всем покалывающим телом. Если бы здесь были бы настенные часы, он бы к ним пристрастился, как наркоман - сколько это соитие вообще длилось, час, два, минут десять? Он финиширует первым - подростки вообще склонны к быстрым семяизвержениям, но мужчине, к счастью, наплевать на его наплевательство к чужому удовольствию. Но Вилли, остывающему от оргазма, ближе кожи желание совершить зло, и раз он здесь, и раз ему больше не нужны руки, чтобы контролировать ток... Почему бы не повысить напряжение? Поэтому он и ебашит столько, насколько вообще способен перец на его сердце. Вольт так.... Боже, он не знает, но ему так не хочется выползать потом из обгоревшего до костей тела. Не переборщить, Вилли, главное не. переборщить. - Счастливого подыхания, мистер! Смех дрянного мальчишки переходит в истерику, по размаху достойную любого аода. Робби действительно испытывал удовольствие от процесса, пытаясь разделить это блаженное чувство с подростком, которого он любезно натягивал против воли, постанывая и ставя многочисленные засосы на шее. Забавная получается ситуация. Он потерял счёт времени, но сейчас оно и не было столь важно, ведь ночь продолжалась, да и светать всё равно начало бы поздно. Уже доходя до предела, потребовалось бы ещё несколько жалких минуточек, чтобы завершить процесс и спокойно отпустить Вилли на свободу, пусть убогий живёт дальше свою несчастную, по его словам, жизнь. Мужчина цепляется за подростка, крепко обнимает, и... вдруг получает мощнейший разряд тока по всему телу. Он издаёт истошный, хрипящий крик, а тело тем временем содрогается от боли, мышцы сильно сокращаются, и следом, естественно, идут конвульсии. Кожа в некоторых местах чернеет от электроожогов, порождая новую боль, но ничего. Такие ожоги — ещё цветочки по сравнению с тем, что он испытывает каждую ночь. Парень с помощью своей способности заставляет насильника глубоко и рвано дышать, не в силах вдыхать много воздуха, пошевелиться из-за временно повреждённой нервной системы, и к сожалению, месть оказывается самой главной ошибкой в жизни Вилли. Сползая по стене на мокрый, холодный пол, противник смотрит на мальца сначала с безразличием, и кажется, что он просто умер от разряда с открытыми глазами, но они никак не хотят тускнеть, а грудная клетка всё ещё слабо вздымается, и кажется, Робби не хочет проигрывать. Он смотрит на ребёнка взглядом, который никак нельзя передать словами. Пусть его глаза были тёпло-коричневого цвета, в них было столько холода и осуждения, что казалось, будто действительно начинаешь мёрзнуть, а ледяные иголки больно впиваются в ноги, заставляя ошарашенно стоять на месте и просто молча охуевать, не выдавив из себя ни слова из-за страха. Он смотрел прямо в душу, и пусть Вилли не мог увидеть это — зато точно почувствовал. Те самые несколько минут, которые мужчина не смог использовать ранее — он использует сейчас, довольно быстро регенерируя и восстанавливаясь. Очи сверкают, отражая падающий свет, раздаётся короткий смешок на низких тонах, сопровождаемой шипением и парой тихих всхлипов. Заряд явно разозлил Рейеса, поэтому он, поднимаясь, кидается на ребёнка и впечатывает его затылком в стену, создавая дикую боль в голове. Их счёт по причинению друг другу боли сравнялся, но у кого-то должно быть на пару очков больше, ведь победитель должен быть лишь один. И они оба уже знают, кто это. - Пожалел меня? Молодец, возьми с полки пирожок. Я хочу, чтобы ты умирал, зная, что я ничего не чувствую, глядя на тебя. Ничего, совершенно ничего. Потому что ты заслужил это. Голос Вилли капает ядом. Он поднимается с пола, кривясь от переполняющего его отвращения к себе - всё это время заискиваться пред бренной оболочкой, часто и неглубоко хватать воздух ртом, и врать себе в животном счастье "я жив, я жив, я обожаю жить"... Битый, мягкий и горький на вкус ребёнок. Как хорошо, что скотч на его руках прогорел от пущенного по венам напряжения. - Почему... Почему ты не умираешь? - Вилли озабоченно присаживается на корточки. Он как будто стал пленником чужого взгляда - тот баюкает его жизнь, как на качели. Страх перед человеком, чьё имя он так и не смог выпытать - как будто острым стеклом провели по зябнущему животу. Он сильнее, чем страх темноты. - ПОЧЕМУ ТЫ НЕ УМИРАЕШЬ, ЧЁРТ ТЕБЯ ДЕРИ? Он лепит ошибку на ошибке, не в силах заткнуть пробоины в своей обшивке - всё таки разворачивается и бежит долой с таких - прекрасных - глаз - в дверь, но она ему не поддаётся. Не поддаётся она и тогда, когда Вилли с силой врезает по ней телекинезом, колотит со всего свального в груди ужаса. Перспектива остаться в подвальном помещении навсегда, замурованным рядом с трупом своего палача, окончательно сводит Вилли с ума. Слёзы — автоматическая противопожарная система. Душа горит, а руки совсем холодные. - Твою мать! Твою мать! Твою мать! Он хочет подобрать с пола свою мантию, но прежде чем он успевает это сделать, его сбивает с ног и впечатывает в стенку. Вилли немедленно напоминает, что трогать его чревато, ещё одним разрядом тока по своему телу. - Я не буду больше умолять. Мне некуда идти, а возвращаться в дурку я не хочу, - говорит, как будто рот не опомнился от наркоза, под которым вырван зуб. Силится улыбнуться даже сейчас, когда голова так болит - стеклянная битая, оловянная мятая, деревянная колотая. Он пускает носом кровавый пузырь, и тот почти беззвучно взрывается. - Поздравляю, мистер, тебе привели бешеного барсука в усыпальный кабинет. Среди слезоголиков он мог бы занять почетное место. Сердце его ударник сизифова труда, и да, у него нет ключей от рая - но, кто знает, может быть его мама все ещё ждёт его на том стиксовом причале. - Я из Готэма. Из города, в котором смех горек уже в зиготе. И я не могу остановить себя. Я не могу прекратить то, что я делаю! Я залез под сранный пресс на заводе, но не смог себя убить, потому что сработала моя технопатия, и я... Я так устал, мне всего семнадцать, но я так, блядь, устал! Я несу себя как какое-то наказание! Он что, в самом деле, так многого просит? Просто надорвать его тщедушное тельце по метке кроя.... - И имя. Твоё имя. Я хочу его знать. Озлобленный, не до конца излечившийся, мужчина полностью игнорирует его слова. Он не хочет слышать Уотта, только свои мысли, раздумья о том, как поступить. Его только что хотели убить, и убили бы, не будь он одержим. Убивать ребёнка в ответ Робби не может, но видимо, придётся. Вилли, по его мнению, обладает интеллектом взрослого человека, но одновременно с этим глуп и уязвим морально, нестабилен. Такие обычно либо не проходят естественный отбор, сигая откуда-нибудь с крыши прямо в объятия смерти, либо через года становятся ужасными людьми, маньяками, убивающими ради удовольствия. Этот подросток, видимо уже успел им стать. Выбор очевиден, они оба хотят его смерти. Безумно улыбаясь, личный палач Вилли прислоняется лбом к его лбу, и все ещё не скрывая улыбки, проговаривает: - Я знаю отличное место для захоронения. Ты тоже его увидишь. Тон голоса был вовсе негромким, чистым и заметно отличающимся от того типа хриплого голоса, что был ранее. - Я не хотел убивать тебя, если бы ты потерпел буквально две минуты — уже сейчас свободно гулял. Но ты сделал свой выбор, и я уважаю его. Ты определённо жаждешь смерти, дорогой. Осторожно проведя тыльной стороной по щеке ребёнка, мужчина резко меняется в лице и со всей дури бьёт его по печени, так, чтобы тот скривился и осел на пол. Дальше работает ногами. По почкам. Лицу. Снова по печени. Вынуждает валяться на бетоне и рыдать от боли, даже если и не хотел плакать. В ход идёт молоток, Робби как знал, что он пригодится. Поднимает подростка и больно бьёт по рёбрам, ломая почти каждое из них. Они точно проткнут лёгкие при малейшем неправильном движении, так что долго соперник точно не продержится. Ударяет молотком по челюсти, кроша её, заставляя отхаркиваться и блевать кровью и желчью с остатками еды. Ломает колени в обратную сторону, так, чтобы подросток никогда в последние минуты жизни больше не встал. Мужчина в своей жизни много чего ломал людям, со всей жестокостью вырывал позвоночники или сжигал заживо, но сейчас, мучая ребёнка, он считает, что поступает щадяще и долго не добивает. Не боясь чужой крови на своих руках, взваливает его на плечо и несёт к выходу из подвала, не забыв прихватить ещё и сумку с уже ненужным барахлом. Прохладный ветер обдаёт лица обоих, заставляет Вилли испытывать жгучую боль, обжигая собой его раны и открытые переломы, заставляя хвататься за них своими руками. Робби тащит истекающего кровью ребёнка за волосы устав нести, вдоль всего заброшенного здания, куда-то назад. Он хочет обустроить себе здесь свое личное, маленькое кладбище для таких строптивых, как этот маленький мутант. Кажется, он и положит начало сгинувшим здесь живым существам. На заднем дворе лежит хорошо заточенная лопата, чтобы в землю входила проще. Или чтобы ударом прямиком в шею добить жертву. Копал где-то час, чтобы яма была достаточно глубокой, он вырыл могилу своему первому почти убитому ребёнку. Оглядываясь на Вилли, он с какой-то ноткой жалости смотрит на него. Может, всё-таки не стоит? Но тогда он подохнет от открытых ран, а если выживет — выдаст своего палача, и пошло-поехало: проблемы с законом, куча чудаков в плащах, старающихся застать врасплох. И море новых жертв. Вздох. Он достаёт из рюкзака разбитые в драке очки, надевает их на Уотта и берёт на руки. Затем равнодушно смотрит ему прямо в глаза, всем видом показывая, что забудет это убийство, как только приедет домой, как и кучу других убийств. - Робби. Робби Рейес, моё имя. Ты доволен? Прости меня за это дерьмо. Он заботливо поправляет пряди волос Вилли и мило улыбается, будто не он переломал ему кости и хочет закопать ещё живого. Через десяток секунд слышится приглушенный удар о сырую землю. Да, это ещё живое дитя падает в свою могилу. Кажется, настал тот момент, когда надо прощаться с жизнью, ведь именно такие мысли и лезут в голову, когда на тебя сыпется тяжёлая земля, и покрывая сначала ноги, потом тело и голову, лишает воздуха, забиваясь в раны и дыхательные пути, вынуждая орать от боли, кашлять и глотать её ещё больше. Закопав очередную свою жертву, он плотно утрамбовывает ботинками землю, и припорошив могилу кусками травы, вырванной с корнями, спокойно уходит к машине. Ближе к утру, где-то отдалённо слышится гул мотора, и напоминают о происшествии только оставленная лопата и испачканная детской кровью сумка. Теперь стало на одного убийцу меньше, и вскоре его место займёт кто-то другой.