****
С тех пор, как он потрогал чужую Нить, проходит неделя. Все это время Сяо Чжаня преследуют фантомные страхи, какие-то образы, и иногда чудится, что он слышит голос — низкий, с хрипотцой, полный обволакивающей мягкости. Сяо Чжань не может спокойно спать, аппетит пропадает, и приходится запихивать еду в себя насильно. Орешек, чувствуя состояние хозяина, не отходит от него, находясь все время где-то поблизости: то дает себя погладить, то просто ложится на грудь и начинает ласково мурчать, а бывает так, что просто смотрит на Сяо Чжаня своими глазами-блюдцами, и в них ему видится осуждение. Словно Орешек знает. Знает и осуждает хозяина за поступок. В такие моменты Сяо Чжань чешет ее за ухом, проговаривая тихо-тихо, чтобы никто не услышал, даже она, что ничего не случилось, что все в порядке, и иллюзия самообмана работает — он успокаивается. В офисе у него все валится из рук. Работы много, погрузиться бы с головой в нее, но смутное ощущение тревоги или же чего-то грядущего не отпускает. Сяо Чжань выпивает одну чашку с кофе за другой, пока Сюань Лу не перехватывает его руку и не забирает кружку. Сегодня это, кажется, пятая. — Лу-Лу? — ее красивое лицо полно беспокойства. — Что случилось? — Это мне надо спрашивать, — отвечает девушка. Хмурится, всматриваясь в глаза Сяо Чжаню, а тот вымучивает из себя приветливую улыбку. — Чжань-Чжань, что происходит? — Ничего, — он перебирает бумаги, делая вид, что очень занят. — Ты не видела, куда я положил договор? — Сяо Чжань! Лу-Лу редко кричит. Если честно, Сяо Чжань и не помнит, когда в последний раз слышал, как она повышала голос — Лу-Лу всегда была мягкой, доброй и учтивой. Что же нашло на нее сейчас? Он встречается с ней взглядом. Подруга выглядит действительно обеспокоенной, поджав губы, она всматривается Сяо Чжаню в лицо и, когда не дожидается ответа, снова спрашивает. Задуматься бы, а и правда, что на него нашло? Подумаешь, потрогал чужую Нить. Так пара секунд всего прошла. Только вот внутри все неспокойно и боязно, ощущение неизбежности лишь усиливается и давит, заставляя Сяо Чжаня вести себя странно. День за днем оно потихоньку, но перерастает в чистейший ужас. Как-то это слишком глупо и по-детски. — Прости, — наконец выдыхает он, осторожно касаясь чужой руки. Она теплая, Сяо Чжань сжимает ее, извиняясь. — Это просто от усталости. Ему бы самому, конечно, поверить в это. Он и верит, цепляясь за эту мысль, как за спасательный круг: сна в последнее время урвать удается не так много, как хотелось бы, и плюс работа, выматывающая настолько, что едва удается доползти до дома. Когда он поспит, все встанет на свои места. Только вот ошибается. Дома, уже вечером, он действительно бросает все дела и просто ложится в кровать. Орешек приходит следом, заимев привычку в последнее время спать там, где находится хозяин, и когда легкая дрема забирает Сяо Чжаня в свои объятья, происходит это. Сначала он слышит задорный и немного… странный смех. Он не заливистый, не звонкий — грудной, но очень громкий. Больше похож на гогот или что-то близкое, Сяо Чжань никогда не слышал у знакомых подобного; смех окружает и захватывает в плен, будто бы это не он, а сам Сяо Чжань вторгся в чужой сон. Затем, чуть присмотревшись, он замечает силуэт. Нескладный, мальчишеский силуэт: светлые волосы, мешковатая и местами грязная одежда, рваные коленки и тонкие ключицы; взгляд его, упрямый и твердый, решительный такой, встречает Сяо Чжаня и бьет под дых. Парнишка-подросток, мальчишка совсем на вид, что-то говорит, но Сяо Чжань не слышит: до него доносятся лишь рваные звуки, будто бы старый граммофон зажевал проигрываемую пластинку, и из песни теперь можно уловить лишь обрывки фраз; над ним огромный кит, мальчишка тянет руки вверх и касается больших плавников, и кит застывает над ним, словно парус. Завораживающее зрелище. Кит бьет плавником мальчишку в лицо, тот что-то спрашивает уже у него самого, не сводя при этом взгляда с Сяо Чжаня; под ложечкой неприятно сосущее чувство лишь усиливается, а внутри стянуто сильно, будто струна, и звенит громко-громко, дрожа от прикосновения. Совсем как… …как та Нить. Красная, тонкая, на вид прочная, крепче стали, наверное, она тянется к мальчишке, цепляясь за его лодыжку — Сяо Чжань видит, как она исчезает под штаниной, испытывая к ней непреодолимое желание прикоснуться. Отчего-то он знает, чья это Нить. Кому по-настоящему она принадлежит. У него самого такая же — красная, широкая только почему-то, иррационально неверная; Сяо Чжань всматривается в нее, а потом видит, что она истончается, приближаясь к мальчишке. Неправильно. Сяо Чжань делает шаг, мальчишка — в сторону, взгляд его из-под светлой челки, обиженный такой; кривит как будто в обиде губы, пухлые и обветренные — весна в этом году все же очень суровая. Шаг за шагом приближаясь к нему, Сяо Чжань думает: не уходи. Кит перемещается следом, манерно расплавляя плавники, задевает ими кроны деревьев, и листва, шурша и шепча, осыпается под ноги светлыми лепестками цветущей сливы. Мир снов изменчив и игрив, в нем тепло, но нет солнца — кит, раскинув плавники и раскрыв пасть заслоняет грузным телом небосвод, и сквозь его полупрозрачное перистое тело видна лишь тусклая окантовка желтого диска. Потрясающе. А потом, когда мимо пролетает какая-то птица, шурша крыльями над ухом Сяо Чжаня, а кит, видимо, устав, разворачивается, раскрывая миру солнце, мальчишка дергает за Нить что есть силы, и Сяо Чжань — просыпается.****
На часах почти утро. Сяо Чжань смотрит на циферблат будильника, проводя рукой по лицу и отгоняя сон — вставать на пробежку через полчаса, так что смысла валяться дальше в кровати он не видит. Орешек тихо сопит на подушке, уткнувшись крохотным розовым носиком себе между лапок, и нисколько не догадывается, в каком душевном раздрае проснулся хозяин. Почесав кошку меж ушами, Сяо Чжань направляется в ванную, включает свет, щурясь. Утренние процедуры не занимают много времени, и спустя пятнадцать минут он ловко орудует кухонной утварью, пытаясь сообразить себе завтрак. Аппетита, если честно, нет. Из головы все никак не идет мальчишка. Сяо Чжаню кажется, что он видел его, слышал голос и смех. Будто бы мальчишка-подросток просто исчез в один миг из его жизни, иначе как объяснить его тонкую и почти прозрачную Нить? Не зря она выглядит так, не зря Сяо Чжаню показали ее след и… Он вспоминает кита. Большого небесного кита, плывущего по лазурной глади и утробно рычащего. Его перистое тело переливается в лучах солнца и слепит глаза, будто калейдоскоп: вспышки яркого света слишком сильные, хаотичные, восхитительные. Невероятно. Рассвет занимается на горизонте, когда Сяо Чжань ступает по привычному пути для пробежки. Он лежит через парк, мимо застывшей печальным пейзажем картины неизвестного художника: маленький пруд с одиноко плавающей в нем уткой-мандаринкой пропустить не получается, и всегда, когда есть лишнее время, Сяо Чжань останавливается на несколько минут и подкармливает одинокую птицу. Кажется просто, что они чем-то похожи. Мандаринка смотрит на него своими удивительными глазами, иногда прячет клюв в оперении, богатом и ярком, а иногда, вот как сейчас, подплывает ближе к берегу, выпрашивая угощение. Только вот Сяо Чжань даже не успел еще приблизиться, а мандаринка уже возле берега, бьет по воде крылом, поднимая ворох брызг. Она привлекает внимание, и со стороны выглядит немного печально: вставшая на задние лапы птица, распушившая оперение, выпрашивающая лакомство, и человек, что тянет к ней руку. Человек. Обычно в такое время парк пуст — как никак Сяо Чжань бегает с рассветом, а для прогулок это не совсем удачное время. Так что странно, что сегодня здесь кто-то есть. Странно и необычно. Человек — юноша судя по всему — оттягивает рукава толстовки, цепляясь тонкими пальцами за манжеты; они по цвету чуть темнее, и Сяо Чжань понимает: мокрые. А на улице холодно. Даже ему, в куртке и ветровке под низом, дико холодно — сегодня снова опускается минусовая температура, словно планета решает погрузить всех в некий анабиоз до самого лета. Но будет оно, лето-то?.. Судя по тому, как застыл над их головами небесный кит, лета ждать еще долго. Затяжные облака не прогнозируют ничего хорошего, а Сяо Чжань слишком суеверен, чтобы пропускать подобное мимо своего внимания. Друзья считают это глупостью, в китов они не особо-то верят, но вот Сяо Чжань… Сяо Чжань, каждый раз поднимающий голову к небу, верит. Сердце его бьется сильно и быстро, будто бы пробежал марафон, от брюха кита перемещается теплый луч солнца, ласкающий лицо нежностью прикосновений; вера лишь крепнет, несмотря на то, что небесные киты — лишь вымысел и отголосок несбыточных надежд. Говорят, они являются тем, кому не суждено повстречать родственную душу; чьи Нити разорваны обстоятельствами, случайностью или же глупостью. Сяо Чжань очень надеется, что киты не исчезнут — красивые и дивные создания радуют глаз и греют душу. Парнишка поднимается на ноги, пинает камушек или что-то похожее у себя под ногами, машет на прощание мандаринке, а потом уходит, нахлобучив на голову капюшон толстовки так, что не видно лица. Сяо Чжань смотрит ему в след, чувствуя непомерное желание пойти следом. «Странно», — проносится в голове, когда он проходит мимо. Сяо Чжань только успевает отметить, что тот чуть ниже него, худой и нескладный, словно птенец, а потом мандаринка вдруг вскрикивает, привлекая к себе внимание Сяо Чжаня, и он пропускает, как парнишка исчезает за поворотом. Пожав плечами, Сяо Чжань двигается дальше — маршрут никто не отменял, времени осталось не так много; над головой у него проплывает небесный кит, и солнце показывается на горизонте. Того, что от незнакомца не ведет ни одна Нить, он так и не замечает.****
Всю следующую неделю Сяо Чжань видит парнишку в парке. По ночам — мальчишка улыбается небесному киту и тянет к нему руки; Нить между ними пульсирует и светится.****
Юйчэнь зовет его развеяться перед выходными. Сяо Чжань не хочет соглашаться, намереваясь выспаться хорошенько — лежащий у него в кармане рецепт хорошего снотворного служит тому подтверждением, но. У Юйчэня как-то так получается уговорить его. Может, сказываются права лучшего друга, а может и тот факт, что с ним лучше согласиться, чем спорить — стоит вспомнить, чем обернулся последний их такой спор. Так что в пятницу вечером Сяо Чжань садится к нему в машину, пристегивается и, когда Юйчэнь выруливает со стоянки и вливается в общий поток, выдыхает, позволяя себе немного расслабиться. Наверное, у Юйчэня какая-то волшебная машина, но стоит прикоснуться спиной к сидению, как легкими и приятными волнами по телу разливается облегчение и держащее в стальных тисках напряжение отпускает. — Куда мы хоть едем? — интересуется Сяо Чжань, приоткрывая один глаз. В салоне играет приятная музыка, Сяо Чжаню, кажется, нравится эта песня: по крайней мере, он точно помнит несколько строчек из нее. — Тут недалеко, — уклончиво отвечает Юйчэнь, барабаня пальцами по рулю. — Тебе понравится место. — В прошлый раз что-то не припомню, — получается ворчливо. Вздохнув, он бездумно чешет запястье, задевая пальцами повязанную Нить. Пульсирующая, она обжигает. — Будешь меньше пить, — поддразнивание, это оно точно, но Сяо Чжань слишком вымотан, чтобы как-то реагировать. Он оставляет слова Юйчэня без ответа, а тот не спешит продолжать разговор. На светофоре они останавливаются. Снаружи начинается дождь, он стучит по автомобилю тихо и мерно, но есть что-то в этом звуке, вновь говорящее о грядущей неизбежности. Словно предупреждение, оно заставляет Сяо Чжаня полностью открыть глаза и посмотреть на небо. Небесный кит исчез. Его очертания слабо виднеются сквозь стальные тучи, грозно нависшие над городом. Сяо Чжань плотнее закутывается в вязаный шарф и тихо вздыхает. Он все никак не может отделаться от ощущения, застывшего внутри снежным комом, стянувщего внутренности в этот самый ком и не отпускающего. Что-то должно случиться. И — случается. В баре, куда его в итоге привозит Юйчэнь, приятный полусумрак, почти нет посетителей и играет легкая, совсем ненавязчивая музыка. Сяо Чжаню нравится эта неспешность, эта немного ленивая атмосфера, и он невольно расплывается в короткой улыбке, чувствуя, как внутри начинает утихать. Это нисколько не кажется ему странным. До поры до времени. Его зовут Ван Ибо, у него упрямо поджатые губы и недовольное лицо: Сяо Чжань проливает на него пиво, когда оборачивается, забирая заказ у стойки. Конечно, Сяо Чжань извиняется, только вот Ван Ибо, судя по всему, от этого нисколько не легче — пятно на белой рубашке смотрится отвратительной лужей, растущей с каждой секундой. Он успевает сказать только «Простите», как Ван Ибо — спасибо бэйджику на груди — одаривает его недовольным и слегка надменным взглядом, а потом молча скрывается за одной из дверей для персонала. Сяо Чжань возвращается к столику, морщась: заказ им возмещают, конечно, но неприятное ощущение снова возвращается, будто бы утихало специально, давая Сяо Чжаню возможность провести вечер нормально. Только вот срок какой-то получается слишком маленький, за такой и не отдохнешь совсем. — Все в порядке? — интересуется у него Юйчэнь, когда Сяо Чжань присаживается напротив и ставит пиво на столик. И тут же, не дождавшись ответа, спрашивает: — Почему так долго? Устало вздохнув и сделав глоток, Сяо Чжань отвечает: — Маленькое недоразумение, — Юйчэнь вскидывает в удивлении брови, и Сяо Чжаню приходится его успокоить. — Но уже все в порядке, — заверяет он, поднимая бутылку и снова отпивая. — Что это за место? Во взгляде Юйчэня некоторое время видится тревога, но потом он тоже берет свою бутылку в руки и начинает рассказ. Оказывается, это место подсказала ему Сюань Лу, когда Юйчэню тоже «было непросто». Тут же хочется спросить его, отчего вообще возникла такая мысль, но Сяо Чжань упорно молчит, слушая дальше. — Лу-Лу говорит, что место помогает найти себя, — загадочно поясняет Юйчэнь, крутя в руках пиво. Оно противно шаркает о столешницу, заставляя Сяо Чжаня морщиться, но Юйчэнь будто не замечает. Бар и правда непохож ни на один из тех, в которых удалось побывать Сяо Чжаню. Уже довольно поздно для пятничного вечера, но внутри по-прежнему пусто, только два столика, не считая их, заняты. Это довольно-таки странно, учитывая, что сам бар находится чуть ли не в центре города. Возможно, это место не пользуется такой популярностью, как обычно бывает, так что… Внимание привлекает худая фигура, проходящая мимо. Сяо Чжань цепляется за нее взглядом, провожает следом до одного из занятых столиков, отмечая про себя детали: тонкую талию, плавность движений и уверенную походку. Со спины не видно лица, но Сяо Чжань знает, что это тот самый Ван Ибо, который никак не отреагировал на его извинения, и эта мысль мельтешит в голове, будто бы назойливая муха перед глазами. Ван Ибо сменил рубашку на черную, у него повязан фартук вокруг талии, закрывая ноги, и это на первый взгляд выглядит странным — сам Сяо Чжань не смог бы перемещаться в подобной униформе, зная свою неуклюжесть. Но, видимо, самому Ван Ибо это нисколько не мешает, раз он, ловко развернувшись и запихнув блокнот заказа в так удачно оказавшийся карман сзади, в тот самый, который обычно находится на джинсах или же штанах, возвращается к барной стойке. Когда он ровняется с их столиком, Сяо Чжань делает большой глоток и отводит глаза в сторону. Глупости какие. — Я хочу сделать ей предложение, — вдруг слышит Сяо Чжань голос Юйчэня. — Как думаешь, удачно? Ван Ибо не заходит за бар, кладет руки на столешницу, полностью повернувшись к ним спиной и давая возможность Сяо Чжаню рассмотреть свою спину и выглядывающую из-под чуть взмокших и отросших волос шею. Сяо Чжань и сам не понимает, почему смотрит, пристально смотрит, отмечая на ней точки-родинки, у самой кромки волос, блеснувшую в свете цепочку и… Юйчэнь кашляет, и приходится перевести на него обеспокоенный взгляд. — Что такое? — глупо спрашивать, но признаться, что пропустил его вопрос мимо ушей, Сяо Чжаню немного стыдно. Юйчэнь не будет осуждать, но вот вопросы его могут здорово напрячь — пока Сяо Чжань сам не знает на них ответы, он не выдаст себя. — Прости, — извиняется он, протягивая салфетку, — что ты сказал? Юйчэнь не замечает этого — или делает вид — и спокойно повторяет. — Сюань Лу, — уверенно звучит его голос. — Хочу сделать ей предложение. — Уверен? — Сяо Чжань и правда переключается, сжимая в руках так и не принятую салфетку. Комкает и комкает, нервничая, а внутри снова все звенит и чешется. Он выдыхает и вдыхает воздух, чувствуя, как легкие немного горят. — Это очень серьезный шаг. В чужих глазах видна решимость. — Я люблю ее, — просто и лаконично. — Никакие Нити мне не указ. — Что ж, — соглашается Сяо Чжань, — это хорошо. Смело. Юйчэнь соглашается с ним и подносит свою бутылку ко рту, кивая. Потом Сяо Чжань бросает украдкой взгляд в сторону бара: Ван Ибо там уже нет. Разочарование оседает во рту с очередным глотком пива, и когда он ловит взгляд бармена и видит в нем немой вопрос, оно быстро перерастает в легкое раздражение. Дальше вечер проходит слишком размыто и не остается в памяти. Будто прокрутка на стареньком магнитофоне до нужной песни, и имя песни этой — Ван Ибо: Сяо Чжань понимает, что от него не ведет ни одна Нить и в зале он так больше не появляется.****
Чувство грядущей перемены не отпускает.****
Ночью ему снится парнишка с китом. Лицо упрямое, грозное, хмурое; Ван Ибо со светлыми волосами смотрит на него исподлобья, поджав губы и прижимая к груди салфетку. Пятно на рубашке превратилось в черную дыру, прямо у самого сердца, и, глядя на нее, Сяо Чжань испытывает ужас. Самый что ни на есть настоящий, всепоглощающий ужас. Дыра никуда, тем временем, не исчезает. Она растет, затягивая в себя парнишку-с-лицом-Ван-Ибо, и Сяо Чжань боится закрыть глаза: чудится, если он смежит веки, то тьма заберет Ван Ибо-мальчишку-со-светлыми-волосами-и-китом. Кит, к слову, навис над ними и раскрыл пасть, будто бы тоже готовится поглотить того, кто так отчаянно тянет к нему руки. Сяо Чжань просыпается в холодном поту и не может уснуть до самого рассвета. В ночной тиши ему чудится небесный кит, а мурчание Орешка под боком напоминает его рев. Отчего имя — сам он — официанта запало ему в память и не дает покоя, Сяо Чжань не знает.****
Нить на запястье жжется неимоверно. Проходит неделя, вторая, за которые Сяо Чжань посещает бар дважды, но Ван Ибо он так больше и не встречает.****
Во снах мальчишка-подросток иногда смотрит на него грустными глазами. Трогает свою Нить, она пульсирует, но свет тусклый совсем, Сяо Чжаню с трудом удается разглядеть его с такого расстояния. — Почему она такая? — однажды не выдерживает и спрашивает. — Ты знаешь, почему она гаснет? Впрочем, на ответ рассчитывать не приходится: мальчишка даже не поворачивает голову в его сторону, продолжая тянуть руки к киту. Сяо Чжань делает очередную попытку приблизиться, но смысла нет: расстояние по-прежнему увеличивается ровно пропорционально сделанному шагу. От этого почему-то очень больно. Слабая пока, едва ощутимая, боль похожа на прикосновения легкого ветра — чуть трогает, разливаясь обманчивым теплом; проходится насквозь, через плоть и кости, она трогает Нить и натягивает ее до тихого звона. — Я не знаю. Простое, произнесенное шепотом, но такое искреннее. Сяо Чжань вскидывает глаза на подростка и словно учится заново дышать: мальчишка совсем рядом, руку протяни и коснешься его пухлых щек и светлых волос; он выпрямляется, ухмыляется как-то по-доброму, а потом повторяет: — Я не знаю. «Почему ты так похож? — мелькает в голове навязчивая мысль. — Почему?» Такой красивый и завораживающий. Такой… настоящий. На мгновение появляется тень, загораживая солнце; кит разворачивается, хлестая плавниками и хвостом черные облака — скоро будет дождь, понимает Сяо Чжань, когда слышит невесомый аромат свежести. Киту не нравится, кит не хочет; Сяо Чжань не хочет тоже. Нить прямо перед глазами, тонкая-тонкая, кажется, еще тоньше, чем была до этого. Сяо Чжань смотрит на нее, понимая, что болеть не перестало. Не перестало, а только усилилось, потому что нельзя так, чтобы люди оставались одни, чтобы мимо счастья проходили, будто не нужно оно им вовсе. — Знаешь, куда она ведет? — это глупый вопрос: если бы мальчишка-с-лицом-Ван-Ибо имел представление, куда ведет его Нить, она бы не была в таком плачевном состоянии. Вместо ответа мальчишка-подросток чуть берет ее в руки и протягивает Сяо Чжаню. Его глаза серьезные, темные, такие печальные, что хочется заграбастать его в объятья и прижать к себе, никуда-никуда не отпуская. Сяо Чжань, вздохнув, принимает ее, и мнимая реальность идет трещинами.****
Вечером парк тоже пуст. Повторяет свою утреннюю судьбу, находясь в полной тишине и уединении. Иногда Сяо Чжаню кажется, что он как этот парк и те старые его уголки, заброшенные и обветшалые: одиночество гуляет в этом месте все отчетливей, оставляя после себя пустоту и черные дыры. Те самые. Из сна. Мандаринка в этот раз одна. Спокойно прибилась к берегу, глаза ее прикрыты, и ветер тихо играется с водой, покачивая птицу и убаюкивая. Сяо Чжань осторожно ступает и приближается, садится на траву, кутаясь плотнее в куртку. Зачем он пришел — не знает. Просто становится вдруг невыносимо сидеть дома, в этих стенах, давящих день ото дня. Орешек с укором смотрит на него, мол, хозяин, чего с тобой приключилось? Если бы у него был ответ, она бы услышала его сразу. Руки мерзнут. Сяо Чжань шмыгает носом, кутает в рукава куртки озябшие пальцы, с аккуратностью, стараясь не задеть Нить — в последнее время к ней совсем не прикоснуться. Будто бы чувствует, что вот-вот разразится та самая буря, обещанная еще несколько недель назад. Сяо Чжань очень ждет. Мандаринка открывает глаза, ее темные бусины-глаза гипнотизируют. Птица вскрикивает, отплывая подальше, и в этот самый момент Сяо Чжань слышит за своей спиной глухой кашель. Тишина разрывается, и внутри все застывает, натягиваясь струной необъяснимого напряжения. Нить на запястье Сяо Чжаня исчезает на мгновение, а потом вспыхивает, озаряя все вокруг быстро угасающей вспышкой света; почему-то он не видит, какая она на самом деле. Ему не нужна компания, Сяо Чжань пришел сюда подумать и понять, что же на самом деле означают его сны-видения и как помочь незнакомому мальчишке; как сделать так, чтобы его Нить больше не гасла и стала толще; как выбросить его из головы, чтобы сон вновь стал привычным и не таким обременяющим. Чтобы вся его жизнь снова стала прежней. Зачем, черт возьми, он трогал эту Нить, ну зачем?.. — Если мандаринка выбирает хозяина, то он один, — раздается за спиной. Голос глубокий и низкий, хриплый немного. — Как правило. Сяо Чжань улыбается. — Как правило, это семейная пара, — не оборачивается, продолжая смотреть на уплывающую птицу. — Но она одна. — Он. Чувствуется легкое дуновение ветра — с ним присаживаются рядом, в полусумраке ночи не видно чужого лица, но Сяо Чжань не очень-то и горит желанием всматриваться в черты незнакомца; сердце предательски стучит, беспокойное, а Нить начинает мерцать. Только сейчас он понимает, что она — та самая. Как… забавно. — Это самец, — звучит пояснение. — И он ждет. Больше не произносится ни слова. Мир продолжает медленно гаснуть, готовясь ко сну. Ночь входит в свои полноправные владения, погружая все вокруг в легкое состояние полудремы. Сяо Чжань ощущает себя невесомым, легким и незначительным, сливаясь с мраком ушедшего дня в единое целое, и лишь яркая алая полоска света служит маяком к его спасению. Нужно ли оно?.. — Ему не стоит надеяться понапрасну, — голос предательски дрожит, когда Сяо Чжань решается завести разговор. Он все равно не сможет больше думать и чувствовать себя в покое и комфорте, так что уж лучше бессмысленная болтовня, чем угнетающее молчание. — Ничего не произойдет и никто к нему не придет. Со стороны слышен смешок. — Не знаете правила? — в чужом тоне полно веселья. — Все имеют право на надежду, она завязана у людей на запястье. Она же помогает собраться людям в стаи, словно одичавшим птицам, нуждающимся в тепле. — Слишком самонадеянно, — Сяо Чжань кивает на птицу. — Не похоже, что ему нужна компания. — Вам тоже, — смеется снова незнакомец. — Но, похоже, компания у вас уже есть. Сяо Чжань не понимает, что он говорит. Что за разговор они ведут, какая-то несуразица, не имеющая ни логического завершения, ни продолжения — лишь какой-то набор фактов и замечаний, от которых у Сяо Чжаня еще больше вопросов, чем ответов. Он вздыхает, высвобождая руку из тепла и взъерошивает волосы. Холод не ощущается так остро, словно чужое присутствие способно согревать. Какая нелепица, ведь не может же?.. Вскинув руку и обнажив запястье, Сяо Чжань трогает свои Нити. Их все также много, они по-прежнему ведут к его близким и знакомым, но среди них одна, горящая ярче всех, никуда не ведет. Будто оборванная, она уходит куда-то в небеса, заставляя его поднять голову и… …кит уснул. Его большое тело стало полупрозрачным окончательно, и сквозь него хорошо видны загорающиеся звезды. Нить исчезает в ките, будто бы принадлежит ему, странная. Над ухом что-то шуршит-шелестит несколько секунд, за которые случается слишком много: Сяо Чжань понимает, кому принадлежит Нить мальчишки-из-сна и как, главное, ему теперь помочь; киты все же приносят удачу. — Простите, — спрятав руку обратно в рукав, спрашивает Сяо Чжань. — Который час? Незнакомец, успевший подойти к кромке воды и бросивший в нее угощение для птицы, поворачивается, и где-то внутри Сяо Чжань с треском разлетается на мельчайшие осколки реальность: Ван Ибо, хмуря брови и поджав губы, смотрит на него тем самым взглядом мальчишки-из-сна и одними губами спрашивает «Что?». Сяо Чжаня в этот момент охватывает неконтролируемый смех.****
Это оказывается чистым совпадением: Ван Ибо живет на другом конце парка, в противоположной стороне от Сяо Чжаня и он тоже бегает по утрам, а вечерами, когда тоска съедает изнутри, а одиночество стучится в двери его одинокой квартиры, он приходит к полюбившемуся пруду и смотрит на водную гладь. Они оказываются слишком похожими и непохожими одновременно. С Ван Ибо легко, спокойно, тревожно — спектр эмоций меняется подобно калейдоскопу, выборочно выбрасывая день ото дня ту или иную эмоцию. Так нельзя и так неправильно, но, как показывает практика, возможно. И, наверное, это больше плюс, чем минус, но Сяо Чжань утром, собираясь на работу, думает совершенно о другом: почему ночью не приснился мальчишка и почему у Ван Ибо не оказывается Нитей? Разве такое возможно, что существуя в обществе, ты не имеешь ни одной привязанности и связи? Разве это вообще реальность? Как показывает запястье Ван Ибо, это она и есть. Сяо Чжань думает, что это как-то нелогично.****
Холода не прекращаются, хотя на пороге уже почти апрель. Синоптики обещают потепление вот-вот, Сяо Чжань не верит им снова, кутаясь в куртку и наблюдая, как Ван Ибо пытается поймать мандаринку. — Помощь точно не нужна? — в который раз интересуется он, в очередной раз сдерживая смешок, когда Ибо проезжается коленками по траве. Он морщится и чертыхается, наверное, неприятно, да и штаны теперь придется отдавать в химчистку — обычное средство для стирки с ним вряд ли справится. Мандаринка отплывает от него дальше, обдавая напоследок брызгами, и в этот момент у Ибо такое по-детски обиженное лицо, что Сяо Чжань все же не выдерживает и улыбается, тут же пряча улыбку в теплый шарф. Как будто она неправильная; она — настоящая. Ибо чертыхается сильнее. Кидает в мандаринку камушек, крохотный совсем, не попадая — камушек не долетает и половины пути, упав прямо возле кромки воды. Сяо Чжань садится рядом с ним и протягивает термос. — Замерз? Ибо отрицательно качает головой. Термос он принимает, делает глоток и тут же морщится. — Что это? — кривит лицо, кашляя. — Ты отравить меня решил, лао Сяо? Сяо Чжань выгибает брови. — Это просто чай с молоком. — Ужас какой, — Ибо протягивает ему термос обратно, будто бы держит в руках бомбу. Сяо Чжань поджимает губы, не злится, потому что реакция Ибо забавляет его, и от нее чувствуется разливающееся по телу тепло. — Как вообще можно это пить? — Слушай, — Сяо Чжань бьет Ибо по руке, когда тот тянется к его сумке — знает же, что там лежат припасенные для прогулки вкусности, — почему у тебя нет ничего? За две недели, что они знакомы, Сяо Чжань задает себе этот вопрос практически ежедневно. Каждый раз он не находит ответа. Статьи в интернете не помогают решить эту головоломку. Прочитав их все и не один раз, Сяо Чжаню думается, что это какая-то дурацкая шутка или способность, и на самом деле Ван Ибо имеет множество Нитей, просто умело скрывает их все. Но когда взгляд цепляет чужое запястье, реальность накрывает с головой, вытесняя из нее все оптимистичные мысли — Нитей все так же нет и не появляется. Даже с Сяо Чжанем. Они с Ибо, смешным, угрюмым, совсем нелюдимым порой, ворчливым и болтливым чрезмерно, давно перешагнули отметку «знакомые», став друзьями, но соответствующей Нити так и не обнаруживается. Вселенная, наверное, считает это какой-то шуткой, а вот Сяо Чжаню нисколько не смешно. Только самому Ван Ибо, видимо, не так страшно и беспокойно. Как будто ему все равно. Безразличие появляется на лице каждый раз, когда они заводят разговор об этом. — Всегда так было, — пожимает плечами он, рассматривая свое запястье. Стоит тишина, лишь ветер шепчет меж деревьев и слышно, как Ибо размеренно дышит. Затем, явно насмотревшись, он переводит взгляд на запястье Сяо Чжаня и как-то обыденно говорит: — Я и чужих не вижу. — Но разве такое возможно? — хмурится Сяо Чжань. — Разве?.. — Да какая разница, — вскакивает Ибо на ноги и засовывает руки в карманы. Одаривает Сяо Чжаня внимательным взглядом из-под ресниц, а потом тихим голосом продолжает: — Просто я лучший. — Лучший? — недоверчиво переспросив, Сяо Чжань поднимается следом, убирая термос в карман сумки. Когда он видит хитрый прищур темных глаз напротив, то понимает, что над ним смеются и возмущается: — Ван Ибо, а самомнения тебе не занимать! Думаешь самый умный, да? — Ну что же ты, Чжань-гэ, — смеется Ибо, и его глаза полны тепла и озорства, — забывчивый такой: я не думаю, а знаю — лучший из лучших! Вместо ответа Сяо Чжань бьет его в плечо; небесный кит поворачивается на спину, подставляя солнцу свое полупрозрачное брюхо.****
Ван Ибо смеется, а Сяо Чжань испытывает дикое чувство дежа вю. Оно необъяснимо, где-то под самым сердцем теплится угасшей надеждой на то, что Нить, возможно, принадлежит ему, а небесный кит просто водит Сяо Чжаня за нос. Потому что смех очень сильно напоминает чужой, непривычный и режущий слух; тот, что и существовать не должен, но — существует. — Юйчэнь, можно вопрос? В офисе, кроме них, никого. Почти закончен рабочий день, все уже давно разбрелись по домам, и только Сяо Чжань остается до самого конца, решая доделать срочную работу. Будто бы она способна отвлечь его от мыслей. Наоборот, их становится лишь больше. — Она сказала «да», — Юйчэнь поднимает на него взгляд, и в нем Сяо Чжань видит ничем не скрытую радость. Она передается и ему, ненадолго заглушая тревожность. Хорошо, что они нашли свое счастье. Сяо Чжань садится напротив, устало выдохнув. Решиться на подобный откровенный разговор слишком сложно — Юйчэнь все еще опасен в задавании правильных-неправильных вопросов, а ответов на них все так же не имеется; бросив короткий взгляд на тихо работающий телевизор, где дикторша вещает о важности жизни и роли Нитей в ней, Сяо Чжань собирается с духом и выпаливает: — Как ты понял, что Нить не так важна? Стоит звенящая тишина. Она вязкая, обжигающая своей неизвестностью, страшит так, что не вдохнуть, но с каждой секундой, проходящей после озвученных мыслей, Сяо Чжаня охватывает четкое осознание правильности. — А когда она вообще была важна? — вопросом на вопрос отвечает друг, и в глазах напротив можно прочесть усталость. Правда, отчего именно она — вопрос интересный, но в голове сейчас и так полная неразбериха, так что думать еще и об этом у Сяо Чжаня нет сил. Вопрос Юйчэня звучит в возникшей тишине слишком громко. Нельзя от него скрыться, потому что он точно такой же, что мучает Сяо Чжаня уже несколько недель: действительно ли так важна роль этой Нити, всех их в жизни каждого? — Она говорит, — кивает в сторону телевизора Сяо Чжань, — что мы неотделимы. И есть человек, который считает, что это своего рода правило жизни. — А разве правила не существуют, чтобы их нарушать? — Юйчэнь подмигивает ему, поднимаясь. Сяо Чжань провожает его задумчивым взглядом, переваривая услышанное, а потом улавливает краем глаза блеск кольца на безымянном пальце. На пороге офиса он оборачивается: — Вспомни, ты уже нарушил одно из самых главных правил. Так почему для тебя могут существовать другие? Когда Юйчэнь уходит, Сяо Чжань еще долго смотрит на экран работающего телевизора, но совсем не слышит и не видит картинки — перед глазами небесный кит откусывает его Нить и бросает наземь.****
У Ван Ибо есть привычка подкрадываться незаметно. Сяо Чжань чувствует его присутствие интуитивно, но каждый раз, когда он стоит за спиной Сяо Чжаня и слышно, как дышит, по телу пробегается предательская дрожь. Это не страх и не что-то похожее на него, это сродни предвкушению и легкому азарту; интерес внутри сворачивается в клубок, походя на зверька, рычащего в довольстве и затаившегося для наблюдения, что последует дальше. Ван Ибо удивляет Сяо Чжаня каждый раз. — Что если бы была возможность делиться Нитями? Ибо оборачивается к нему, глаза его полны недоумения, а рот приоткрыт в немом вопросе. У него забавное выражение лица, настолько милое, что невольно Сяо Чжань чувствует, как становится тепло под сердцем. — Это было бы неудобно, — подумав, отвечает Ибо. — Похоже на то, что ты навязываешься. — Но разве одиночество лучше? Они снова в парке. Мандаринка плавает в пруду, сегодня даже не приближалась к ним и не просила лакомства. В воздухе все отчетливей пахнет подступившим летом, но суровые ветра не дают обнадежить, все еще окутывая ледяными объятьями. — Посмотри на него, — Ибо рассеянно гладит себя по коленке. Цепляет пальцами дырки и заклепки на джинсах, теребит ниточки, и Сяо Чжань откровенно палится, рассматривая его пальцы. Ногти неровные, местами видны заусенцы, обычные ладони обычного человека. Когда Сяо Чжань послушно переводит взгляд на плавающую птицу, Ибо продолжает: — Ему хорошо одному, спокойно. Одиночество не всегда означает несчастье, от которого все так бегут. Если бы люди смотрели куда глубже и не придумывали себе важность Нитей и того, что они обязательно сделают их счастливыми, то давно бы уже поняли, что несчастье настигает в любой момент. Зачем ему спрашивать, оно просто приходит по желанию в тот дом, который кажется ему более привлекательным. — Опять умничаешь, — шутливый тон дается куда лучше серьезного. От слов Ибо у Сяо Чжаня ком в горле и почему-то горят щеки. Ему что, стыдно за то, что столько Нитей тянутся к нему? Что-то внутри подсказывает, что да, так и есть. — Прочел это в книге, — Ибо раскидывает руки в стороны и ложится на спину. Всматривается в небо, и Сяо Чжань не знает, что он видит там, лишь только имея надежду, что видения их похожи. — Давно? — Когда учился в школе, — поддерживает игру Ибо. — Больше не притрагивался — нудятина та еще. Засмеяться бы или возмутиться, но все, что может Сяо Чжань, заключено в простом: смотреть. На Ван Ибо приятно смотреть, он красив, с ним легко и свободно, и почему-то ощущаешь себя на своем месте. Это похоже на магию. Серьезно. Магия одного человека, магия Ван Ибо, от которой никуда не скрыться и не убежать, и временами кажется, что и бежать-то вовсе не нужно — все, что так необходимо для комфорта, находится в близости этого человека. — Но если честно, Ибо, — Сяо Чжань принимает такую же позу, раскидывая руки чуть в стороны, — то ты бы принял от меня одну? Он хотел спросить не это, но слова срываются с губ, не подчиняясь его воле. Ван Ибо молчит несколько секунд, Сяо Чжань поворачивает к нему голову и наблюдает: его глаза прикрыты, веки немного дрожат, будто бы Ибо сейчас видит нечто увлекательное, словно у него проносятся картинки-вариации ответов на такой, казалось бы, простой вопрос Сяо Чжаня, будто бы… …их руки находятся слишком близко. Внутри все переворачивается, трепещет от охвативших чувств. Их так много, непозволительно много, что не унять. Это счастье, безграничное, робкое, осторожно выглядывающее из-за угла или же смотрящее на Сяо Чжаня со стороны ласковым взглядом; радостно и приятно ощущать, как чужое тепло сливается с твоим теплом, приветствует как старого и доброго друга, вернувшегося наконец в родные края. Когда Сяо Чжань неосознанно перемещает руку ближе к руке Ван Ибо, то их пальцы соприкасаются, он очерчивает пальцами контур чужих, чувствуя необычайную легкость по всему телу. Она похожа, сильно похожа, на образ воздушного кита: полупрозрачная, облачная и светлая, заполняет до самых краев, разливаясь в мире ярками красками долгожданного лета. Солнце греет, игривые лучи касаются лица Сяо Чжаня ласково и нежно, Ван Ибо вздыхает едва слышно, сладко-сладко так, что с губ не сходит улыбка и возле глаз не собираются морщинки. Запястье больше не жжется, Нить на нем стала полупрозрачной, пульсирующей с периодичностью, и стоит пальцам Ван Ибо коснуться ее раз за разом, как маленькие вспышки эйфории превращаются в мыльные пузыри совершенного счастья. Впервые за долгое время их знакомства Сяо Чжань понимает правильность происходящего. Оказывается, с самого начала он зацепился за Ван Ибо только из-за того, что хотел узнать о его особенности; потом, когда знакомство переросло в дружбу, она стала неважна и позабылась. Ибо сотворил с Сяо Чжанем что-то, и теперь это самое что-то растет и крепнет день ото дня внутри Сяо Чжаня, делая его мир удивительно прекрасным. — Эй, лао Сяо, — тихо зовет его Ибо, — скажи мне: а ты готов отдать мне свою Нить? Не задумываясь Сяо Чжань отвечает: — Конечно. Все до одной. Ибо молчит. Он дрожит, незаметно совсем, но Сяо Чжань знает, что сейчас Ибо слишком охвачен эмоциями — пальцы его подрагивают, он мажет ими по запястью Сяо Чжаня и потом тут же возвращает обратно, уверенно обхватывая. От его прикосновения замирает сам Сяо Чжань, ощущая себя сейчас ступающим по хрупкой корке льда. Кажется, страх все же имеет свое укромное местечко в его сердце. Потому что от дальнейших слов Ван Ибо, от его действий и реакции зависит все, зависит сам Сяо Чжань, с этой внезапно пойманной мыслью. Может быть, и спрашивать даже не стоило?.. А потом Ибо улыбается. Просто и открыто, голос его звучит хрипло и слишком тихо, и Сяо Чжаню приходится напрячь слух, чтобы в окруживший их тишине услышать слова, от которых и больно, и сладко. — Я бы не взял ни одной, — шепчет Ибо, и ветер подхватывает его голос, унося с собой в небеса. — Никогда.****
Мальчишка-подросток во снах с ним говорит все чаще. Оказывается, он тот еще любитель поболтать, но только не о себе. Сяо Чжань убеждается в этом, когда вновь заводит разговор о Нити, с каждой их встречей исчезающей все явственней. — Это ерунда, — отмахивается он, убирая белую прядь за уши. Хитро смотрит на Сяо Чжаня знакомыми глазами, а тот все никак не может взять в толк, почему у него лицо Ван Ибо. — Не стоит даже время тратить. И спрашивать «Почему?» даже смысла нет — не ответит же. Сяо Чжань вздыхает, опускается рядом и переводит взгляд на его худые руки. Родинок на запястье целое множество, будто созвездия на ночном полотне, расположены в определенном порядке, они завораживают и Сяо Чжань не может перестать смотреть. Мальчишка-подросток замечает, ухмылка появляется на его губах, а во взгляде виднеются черти. Он протягивает руки к Сяо Чжаню и просто замечает: — Нравятся. Сяо Чжань согласно кивает. — А почему? — спрашивают тут же, приближаясь. Тепло чужого тела волнительно и приятно, как-то уж совсем не к месту, но из-за того, что их Нити соприкасаются, Сяо Чжань чувствует его все отчетливей. Мир сужается и разжимается, декорации меняются, сон переходит в кошмар или же остается спокойным и совершенно добрым, но то тепло, что проходится по телу Сяо Чжаня острой вспышкой и чувственными волнами, никуда не девается. Кажется, оно лишь усиливается сон за сном, и Сяо Чжань, если честно, не знает, что со всем этим делать. Чужое лицо имеет определенные черты. Он знает, почему так: с того самого памятного сна каждый новый заканчивается тем, что Сяо Чжань испытывает непомерное сожаление. Ведь неправильно, что тот, кому так отчаянно хочет помочь сердце, приобретает черты того, к кому тянется его душа? Неправильно же?.. — Эй, — зовет его мальчишка, проводя возле лица ладонью. Она самая обычная, с обгрызенными заусенцами и неровными ногтями, и когда Сяо Чжань смотрит на нее, то видит совершенно другую, чуть больше, но абсолютно идентичную. Чертовщина какая-то. — Эй! — снова кричат ему. В голосе слышно недовольство. — Чжань-гэ! Интонация до боли знакомая. Сердце останавливается, когда чужой голос, более звонкий и громкий, вновь и вновь зовет его по имени. Ладони холодеют, и внутри неприятно сосет под ложечкой; кит издает мощный рев и дергает плавниками, рассекая небосвод и разгоняя облака. — Что такое? — хрипло спрашивает он, боясь узнать ответ. Ощущение неправильности крепнет и крепнет, заставляя Сяо Чжаня нервничать. — Что случилось? — Зачем ты сделал это? У мальчишки серьезное лицо. Взгляд пристальный-пристальный, проникает в самую суть, прямо под кожу, и чудится, что он ковыряет в самом сердце дыры, те самые, которые изначально пожирали его самого, когда Сяо Чжань впервые увидел его с лицом Ван Ибо. — Не понимаю тебя, — искренне говорит Сяо Чжань, бросая короткий взгляд на его Нить. Она вдруг совсем гаснет и меркнет, приобретая серый оттенок. Холод проходится по спине, и он повторяет свой вопрос: — Что происходит? Мальчишка-с-лицом-Ван-Ибо впервые вкладывает в свой взгляд злость, когда интересуется: — Зачем ты трогал мою Нить? А потом Сяо Чжань просыпается.****
Когда Ибо впервые приводит его в свою квартиру, Сяо Чжань испытывает странное чувство удовлетворения. Необъяснимо, приходится принять как данность и не слишком показывать своей радости. Пугающей радости и совершенно непонятной. Сяо Чжань не привык лгать себе, но, кажется, этим он и занимается — на самом деле он прекрасно знает, откуда все эти чувства. Робкая и ободряющая, больше смахивающая на нервную, конечно, улыбка появляется на лице, когда Сяо Чжань переступает чужой порог. — Вот, — только и пожимает плечами Ибо, выглядя при этом смущенным донельзя: у него краснеют кончики ушей, он прячет глаза и кусает губы, оттягивая пальцами карманы штанов. — Это мой дом. Сяо Чжань ступает по большому и просторному коридору осторожно, словно любопытная кошка, вошедшая в новое жилище. Он напоминает себе Орешка, когда та с любопытством осматривалась в их новой квартире: глазами пробегается от одной вещи к другой, отмечая детали, втягивает носом воздух, силясь запомнить и различить запахи, и постоянно трогает. Трогает все, что попадется под руку, даже обычную вешалку для зонтов, и Ибо, наблюдающий за ним, не выдерживает и смеется. Напряжение отпускает обоих, лопнув воздушным шаром в животе. Для живущего одного у Ван Ибо очень опрятно. Сяо Чжань не будет уверять, что слишком чисто — в гостиной на ковре разбросан большой набор конструктора, и детальки заполонили, кажется, все свободное пространство; на маленьком и аккуратном столике тарелка с недоеденной пиццей, и Сяо Чжань невольно хмурится, вспоминая стенания самого Ван Ибо по поводу больного желудка. И почему он такой невозможный? На самом деле таких мелочей, вроде той же пиццы и деталек Лего, неимоверное множество, но больше всего Сяо Чжаня привлекает висящая картина птицы на стене. Птица в клетке, цепляется лапками за прутья, и с виду не скажешь, что она в неволе. Лишь подойдя ближе и присмотревшись внимательнее, Сяо Чжань видит едва слабый росчерк-линию, запирающий клетку изнутри. — Ее нарисовала моя мама, — голос Ибо раздается за спиной слишком неожиданно. Проходит сквозь Сяо Чжаня, он вздрагивает и вдыхает побольше воздуха, будто бы приготовившись нырнуть на глубину. — Очень красиво. Сяо Чжань рассматривает, как играет светотень, как гармонично сочетаются цвета, и картина приобретает в его глазах более значимый смысл, когда Ибо, снова подкравшись сзади, мягко проводит по раме пальцами и с тоской в голосе произносит: — Мама сказала однажды, что картина напоминает ей о тех, кто связан Нитями. В неярком свете настенных ламп, Ван Ибо кажется младше, ранимее и отчего-то неземным. Почему последнее приходит в мысли само собой, не спрашивая никакого разрешения, остается в них и пускает корни-вьюнки, похожие на мнимые нити. — Почему? Ибо пожимает плечами. — Ну, посмотри, — Ибо касается одного из прутьев, очерчивая его контур пальцем. Сяо Чжань щурится и слушает дальше. — Каждый из них похож на Нить: он ограничивает птицу в свободе, держит ее в неволе, а все, чего она когда-либо хотела или хочет, заключается в простом — улететь. В его словах есть правда: птица словно живая, смотрит на них с картины, и в ее взгляде чудится та самая истина, о которой ему пытался сказать Юйчэнь; в которую верит сам Ибо, стоит их разговору свернуть в этом направлении. Почему же сам Сяо Чжань не видит очевидного? — Можно нарисовать ей другую картину, — Сяо Чжань протягивает руку и тоже трогает один из прутьев. Пальцы Ибо совсем рядом, в одном коротком расстоянии, похожем на вздох. — Если сделать вот так, — аккуратно проводя подушечкой пальца по нарисованному, Сяо Чжань смещает руку чуть влево, соприкасаясь с пальцами Ибо. Короткая вспышка пронзает все тело, и он, решившись, невесомо ласкает их, а потом, когда слышит вздох, поспешный и судорожный, продолжает свое маленькое путешествие: — Вот тут стереть, и будет свобода. Птица может улететь, затем вернуться, если захочет. — Ложь и иллюзия, — говорит Ибо, и голос его, севший и хриплый, действует на Сяо Чжаня странно: томление в животе становится очевидным, скручивается в тугой узел и натягивает струну, будто бы он нервничает. — Ощущение мнимой свободы будет преследовать ее до конца, потому что знание, что она может вернуться, навсегда в ее памяти. И когда-нибудь она не выдержит, ощутив тоску. — Для этого есть другое полотно. — Чжань-гэ, — Ибо ласково улыбается, но улыбка не касается его глаз и вообще она похожа на грустную, — где бы ты ни нарисовал ее, где бы она сама ни находилась, но клетка есть клетка — не убежишь. Он отстраняется, сжимая руку в кулак. Будто бы закрывается от Сяо Чжаня, воздвигнув толстые стены, без щелей и прорех, чтобы Сяо Чжань смог проникнуть через них и оказаться рядом с Ибо. — Не думай, что ты в клетке, — вдруг шепчет Сяо Чжань. Ибо оборачивается, его взгляд касается Сяо Чжаня, и тот тянет к нему руку ладонью вверх. — Прилетай, когда захочешь. Ибо кивает, и мягкий свет от ламп падает ему на лицо, оттеняя ресницы. Сердце Сяо Чжаня в очередной раз замирает, а красная Нить вдруг пульсирует и загорается ярче. Чувства играют с Сяо Чжанем в опасную игру, заставляя его признаться самому себе: он хочет прятать Ибо от мира, прятать от себя самого, потому что временами, когда Ибо прижимается к нему невзначай или же обнимает за плечи, у Сяо Чжаня возникает острое желание его поцеловать. Вот как сейчас. В особенности — сейчас. Но еще не время.****
Когда он в следующий раз засыпает, то во сне не видит мальчишки. Нет и кита, лишь тонкие нити-полосы барашков-волн изредка виднеются то тут, то там, практически у самого солнца. Обрамляют его, не касаясь и пытаясь не сгореть. Сяо Чжань осматривается по сторонам, отвлекаясь от чистой лазури неба-моря, и понимает наконец, что же за картина перед ним: знакомый пруд — и как раньше он не догадался? — и плавающая мандаринка. Символично. Картина, застывшая в одном мгновении, — вот, что это такое. Мягкой поступью он приближается к птице ближе, шуршит оберткой угощения, пытаясь привлечь к себе ее внимание, но, кажется, безуспешно: самец, распушив перья, отплывает все дальше и дальше, и круги расходятся по воде, прокладывая к нему путь. Нить на запястье больше никуда не ведет. Она потухла окончательно, серой полоской окольцовывая руку; Сяо Чжань не чувствует ни боли, ни разочарования, понимая, наконец, истинное предназначение — важным будет лишь то, что у тебя в сердце. Он бросает в воду лакомства, надеясь, что мандаринка потом все же приплывет и попробует их. Сяо Чжань кричит ей об этом, сложив ладони возле рта рупором, и будь он в реальности, а не во сне, то со стороны выглядел бы глупо. Словно услышав его крик, мандаринка поворачивается, и тогда-то открывается та самая истина: чуть в отдалении к ней направляется другая, с неярко выраженным оперением. Самка. — Вот ты и дождался, — радуется за него Сяо Чжань. — Молодец. Когда он исчезает из сна, на небе вновь появляется кит.****
— Ван Ибо, — с порога кричит Сяо Чжань, разматывая шарф. В помещении бара полусумрак, приятный и мягкий, Сяо Чжань проходит до стойки и вновь окликает: — Ван Ибо! Тот выныривает из-под столешницы, держась за голову — видимо, своим криком Сяо Чжань застает его врасплох. — Лао Сяо, — с укором и морщась, Ибо чешет макушку, смотря на него с прищуром. — Чего ты раскричался-то? Несмотря на пустой бар, у него уставший вид. До открытия еще около часа, они одни в просторном зале, и время в этот раз играет им обоим на руку, давая возможность поговорить и разобраться. Облокотившись на столешницу, Сяо Чжань тянется к нему, аккуратно и осторожно касаясь чужого лба и убирая с него темные пряди. Ибо замирает, смотрит настороженно, кусая губы, и в его пристальном взгляде тихо разгорается рыжий всполох пламени. — Прости, — не убирает ладонь и проводит пальцами меж бровей, разглаживая складку, — не хотел тебя пугать. То, что он делает — касается Ибо таким образом, — немного опасно. Между ними еще слишком тонкая и хрупкая грань дружбы-симпатии, разглядеть которую удалось не сразу. Если быть честным, то он до сих пор в этом не уверен. Просто возникшее желание прикоснуться, ощутить под пальцами его тепло, настолько ошеломительно и нестерпимо, что Сяо Чжань делает это на чистом рефлексе — словно так и надо, будто бы они уже так тысячу раз делали и сделают снова. Ибо отфыркивается, но от прикосновения не уходит. Это хороший знак, очень хороший. Он питает росток надежды, и тот тянется к солнцу изо всех сил, стараясь получить как можно больше света. Застывшее время прекрасно. Подобно канату или же Нитям, связывает их, позволяя разделить на двоих одну тайну. Будь воля Сяо Чжаня, он бы остался в этом мгновении на вечность, лишь бы сохранить то светлое и яркое чувство — он смотрит на Ван Ибо, а все внутри приобретает новые краски. Будто бы заканчивается вековой сон, и теперь реальность вокруг становится четче. — Простым извинением не отделаешься, — Ибо обиженно надувает губы и все же уворачивается. Сяо Чжань пару минут зависает с протянутой рукой, но понимает, что выглядит нелепо, и тут же отдергивает ее, сжимая ладонь в кулак. — Тебе придется что-то с этим сделать. У него игривый тон. Вкрадчивый и достаточно ласковый, он кружит голову и мешает мыслить здраво. Ван Ибо делает это неосознанно, Сяо Чжань знает, но вот все равно не может сопротивляться и подыгрывает. Кажется, с самого начала Сяо Чжань только и делает, что идет на поводу у Ван Ибо. И Сяо Чжань не жалуется, нет: все замечательно. — Я могу поцеловать, где болит, — и смотрит. Где-то там, в глубине искрящихся весельем глаз, сокрыто нечто очень важное, глубоко-глубоко сокрыто, что сам Ван Ибо не видит. Сяо Чжань ловит его взгляд и медленно спрашивает: — Хочешь? Это похоже на разрешение — оно и есть — и не стоит даже в шутку спрашивать о таком, если с самого начала не собираешься доводить до конца. С Сяо Чжанем подобное знание с самого детства, с тех самых пор, когда он, будучи пятилетним несмышленышем, по неосторожности дергает за бесцветную Нить, поддавшись на уговоры лучшего друга. Возможно, с того момента вся дорога его жизни имеет одностороннее движение и ведет в тупик. Если бы в тот миг Сяо Чжань задумался лучше над тем, что, возможно, его бесцветная Нить, опоясывающая запястье может приобрести червонный цвет, то все могло быть иначе. Но то — лишь предположение, терзающее его последние несколько дней, с тех самых пор, когда с небес исчез грузный кит, а в сны перестал приходить смешной мальчишка. Упущенные возможности на то и являются ими — не стоит предполагать и думать о них, мечтать о несбыточном и думать, что могло быть иначе; все решения, что мы принимаем, несут за собой последствия, расплачиваться за которые приходится до самой смерти. Главное в этом — остаться верными себе и сохранить тот росток чистой веры в собственном сердце. Потому что с веры все и начинается, ею же и заканчивается: вера впервые помогает осознать цвет той или иной Нити, ее принадлежность и ценность. Когда исчезает вера, пропадают и Нити, а мир вокруг превращается в блеклый и унылый, похожий на однотонный кинофильм без счастливого финала. Сяо Чжань понимает, что его финал — их финал — только набирает обороты, и разрешение — лишь первая ступень. — Так что, — хрипло повторяет Сяо Чжань чуть дрожащим голосом, — хочешь? Ван Ибо поднимает на него свой взгляд. На его губах появляется кривая усмешка, будто бы он не верит услышанному, но во всех движениях, во всем Ван Ибо, остро ощущается неуверенность и видятся первые ростки страха. Ван Ибо страшно, Сяо Чжаню тоже. — Не стоит так бросаться словами, — наконец находится с ответом Ибо, и голос его понижается на несколько тонов. Он прикрывает глаза на секунду, облизывает поспешно губы, заставляя Сяо Чжаня перевести на них взгляд и судорожно выдохнуть. — Они слишком сильное оружие. Словно со стороны Сяо Чжань слышит собственный голос. Звучит он глухо и как-то надрывно. — Ты не веришь ни во что из этого, — он обходит стойку и приближается к Ибо. С каждым шагом сердце пропускает удар за ударом, грозясь остановится окончательно. — Так какой смысл сейчас?.. — Ты мне скажи, — перебивает его Ибо. — Это ты пришел сюда и говоришь странности. В этот раз в баре не звучит музыка. Если бы она играла, Сяо Чжаню было бы проще: сосредоточиться на чем-то постороннем, чтобы не сотворить ошибок, пока проводишь некий эксперимент, мимолетно пришедший в голову. Нельзя себя так вести с людьми, но Сяо Чжань… …Сяо Чжань чувствует, что должен. Это сидит глубоко под кожей, зудит и чешется, звенит натянутой струной с тех самых пор, как то ужасное пятно расплылось на белоснежной рубашке. Или же оно было с ним с самого детства? Возможно оно затаилось еще тогда, решив дать маленькому Сяо Чжаню передышку, а в последствии просто не выбиралось наружу, подвергая его испытанию «несуществующей Нити». Может, все это так и было? Он выдыхает, собираясь с мыслями. Достать бы чуть храбрости, чтобы не чувствовать это поглощающее нутро напряжение: как будто он наугад тычет в пространство, силясь вытащить оттуда заветную Нить. — Эй, Сяо Чжань, — вспоминает он слова мальчишки из сна, — почему ты тронул мою Нить? Она оборвалась. Он тогда чувствует себя разбитым и потерянным, а еще до жути виноватым. Ведь если мальчишка говорит ему правду, то тогда выходит, что Сяо Чжань сам лишил себя возможности быть счастливым. — Почему ты так думаешь? — хрипло отвечает он, моля небеса о том, чтобы в этот раз мальчишка говорил точно так же, как в их первую встречу. — Почему ты решил, что это моя вина? — А как ты думаешь, чье по-настоящему у меня лицо? — вопросом отвечают ему, а потом мальчишка поднимает ногу и указывает пальцем на свою Нить. — Чужие вещи трогать запрещено, особенно, когда их владелец еще не родился. А потом все пропадает: и мальчишка, и кит, и знакомая реальность; Сяо Чжань остается один, просыпается с утра, чувствуя себя разбитым и ненужным. Как в тумане проходят несколько дней, а потом во сне он видит мандаринку, и струна внутри него лопается, звеня надрывно и с мольбой. И вот он здесь. — Ибо, — они стоят уже рядом, нужен только шаг, и Сяо Чжань делает его, — скажи мне только одно, ладно? И я отстану. В воздухе собирается статическое электричество, он становится тяжелым, что невозможно вдыхать. Легкие в болезненных тисках, и ощущение такое, словно ударили под дых. Немного плывет перед глазами, но Сяо Чжань думает, что справится с этим, особенно, когда Ибо наконец согласно кивает и одними губами спрашивает у него «Что именно?». — Ты видишь небесных китов? Еще никогда секунды не казались Сяо Чжаню вечностью. Он считает про себя — одна, вторая, третья, четвертая. На пятую Ван Ибо машинально сделав шаг вперед, будто бы некая незримая сила тянет его к Сяо Чжаню, лаконично отвечает. — Нет, — и шепот его похож на шелест ветра. — Никогда не видел. А потом тишина укутывает их в объятья, подталкивает еще ближе друг к другу. Где-то на фоне звучит тихое шарканье стрелок часов друг от друга, и есть в этом некий символизм. Когда молчать уже не хватает сил, Ибо вдруг начинает первым: — Зачем ты спрашиваешь? Думаешь, я не знаю эту глупую присказку о Нитях и китах? — возмущение наряду с горечью отчетливо слышны в его голосе, Ибо поджимает губы и продолжает говорить. — Если у меня нет их, то я тот из присказки? Что я одинок и несчастен? Обида в его голосе слишком очевидна. Больно слышать ее, но у Сяо Чжаня нет выхода — нужно сковырнуть эту рану, нужно дойти до конца, потому что это нужно, в первую очередь, самому Ван Ибо, а уж потом — Сяо Чжаню. — Нет, — он пытается звучать спокойно, хотя внутри у самого все ноет и звенит от охвативших эмоций. — Ибо, я… Невольно он скашивает глаза вниз. Чисто по случайности переводит взгляд с лица Ван Ибо на собственные руки, а потом — еще ниже. И замирает, считая секунды и пытаясь научиться заново дышать: в полусумраке помещения не видно, но все же просматривается хорошо, как тонкая, но на вид прочная, прочнее стали, Нить от его щиколотки ведет к чужой, пульсируя и мерцая. Неужели?.. — Что — Ибо? — Ибо не успокаивается, распаляясь, кажется, еще сильнее. По крайней мере, обиды в его голосе прибавляется. Будто бы Сяо Чжань по-настоящему его задевает своими словами. — Что ты хочешь услышать? Он дышит, судорожно глотая ртом воздух, отчего тишина разрушается, падая им под ноги полупрозрачными осколками. Сяо Чжань не обращает на это никакого внимания, сосредотачиваясь лишь только на том, что видит перед собой — Нить и распахнутые глаза. Их свет говорит Сяо Чжаню о многом. — Ничего, — решительно взяв Ибо за руки, он тянет его на себя. — Просто помолчи. А потом — целует.****
Через несколько дней Ван Ибо просыпается, и вокруг него множество узлов разноцветных Нитей; Сяо Чжань обнимает его поперек живота, целует в плечо и шепчет тихое «Доброе утро». Оказывается, нужно было только поверить.