В ловушке

Звонок мобильника раздался посреди ночи. Будь это мобильник не Эдо, а кого-то другого, то громкий, даже требовательный рингтон разбудил бы его, отвлек от просмотра какой-нибудь прекрасной чепухи, которая обычно снится обывателям по ночам. Но дело в том, что мобильник принадлежал профессору Лангу - и это был во всех отношениях особый случай. Во-первых, называя Эдо Ланга профессором, не заблуждайтесь на его счет. Это был не такой профессор, который просиживает штаны на толстой заднице в пыльном кабинете какого-нибудь университета; а такой, который может день напролет гулять по незнакомому городу, влюбляясь в него с первого взгляда и на миллионы взглядов вперед, а потом еще и порядочный кусок ночи отхватить в пользу веселого шатания по улицам. Во-вторых, Эдо Ланг был настолько необывателем, насколько это вообще возможно, если ты бродяга, уличный кот, страстный ценитель новых мест, жадный до впечатлений, храбрый и веселый человек в одном флаконе. Вот у него-то и зазвонил мобильник посреди ночи, но, конечно, не разбудил, а лишь вынудил отвернуться от высокого каменного парапета набережной. - Ханна-Лора? - ответил Эдо, взглянув на дисплей. Сказать, что он был удивлен, значило не сказать ничего. - Я ведь мог сейчас спать. Разница во времени у нас с тобой всего два часа, но можешь не начинать себя грызть, я не в номере. И вообще на берегу Невы. Эдо Ланг всегда отворачивался от таких вот ограждений чего бы то ни было - набережных, мостов, парков - когда собирался поговорить по телефону. Неоднократный печальный опыт выскальзывания и безвозвратной утраты мобильников в воде или густой траве - все-таки не шутки. - И как там, на берегу Невы? Неужели на разводные мосты любуешься? - Контрабандисты с тобой! Какие мосты зимой-то? Честно говоря, сейчас тут смотреть особо не на что: сплошная белая пустошь. - Эдо… - Сейчас ты скажешь, что позвонила не о погоде поговорить? - Эдо криво улыбнулся и двинул по тротуару, не чувствуя закоченевшими стопами стыки неровно пригнанных гранитных плит. - Там, в Санкт-Петербурге, ты наш маяк видишь? Синий свет? Пожалуйста, это важно. Я знаю, что ты его видишь очень редко и с моей стороны спрашивать тебя об этом, в некотором смысле, жестоко, но все же? - Все в порядке, - быстро ответил Эдо, удивленный и немного сбитый с толка строго прозвучавшим голосом начальницы граничной полиции, - дело есть дело. Я ведь угадал? Ты звонишь по делу, а не просто дружески потрепаться? - Со светом маяка что-то не так. - Не так, - машинально повторил Эдо, не сразу осознав, что услышал и что это может означать. - Он мерцает, причем очень заметно. Время от времени как будто притухает почти до полного исчезновения, а потом разгорается до рези в глазах и приступов мигрени. Просто адская светомузыка какая-то! Контрабандисты жалуются, что этот свет заставляет их буквально бегом бежать домой, бросив все свои дела, закончены они или нет. Нам-то это на руку, конечно, но, Эдо, с Тони Куртейном творится неладное. И причина этого неладного - ты. Ну нет, Эдо Ланг на такое не подписывался! Не подписывался он быть причиной всего плохого и даже хорошего, что происходило с Тони. Прошло это, прошло! Не надо к этому возвращаться, пожалуйста! Лучший друг это, конечно, нечто гораздо большее, чем любимая девушка или даже брат. Но статус лучшего друга ведь не обязывает всегда находиться рядом друг с другом! Ведь нет? “Ведь нет?” - задал Эдо мысленный вопрос сам себе, и сам же себе ответил: - “Обязывает. Обязывает, если это по-настоящему необходимо”. Эдо как-то резко и неприятно почувствовал свой промерзший нос и окоченевшие пальцы - перчатку пришлось снять, чтобы ответить на звонок. - Ты к нему заходила? - тихо спросил Эдо. - Ты была у него? Выяснила, что с ним? - Да. Один раз зашла. Зрелища вусмерть пьяного Тони Куртейна, который в голос зовет тебя по имени, мне хватит надолго. Буду вспоминать и каждый раз содрогаться. То есть, Эдо, он именно тебя зовет. Понимаешь, это довольно жутко. Он либо штурмует головой лестничные ступеньки, либо катается по полу, обхватив себя руками, либо спит под кроватью. И постоянно повторяет твое имя, даже во сне. Когда ты уже вернешься?! Эдо Ланг закрыл лицо свободной рукой, холодная перчаточная кожа царапнула веко, и закрыл глаза. Уши горели так, будто вокруг творилась не зимняя ночь, а как минимум летний полдень без головного убора. Он продолжал идти, пока предсказуемо не споткнулся о кучу снега и не сел в сугроб, сразу утонув в нем почти наполовину. Вот бы удивился кто-то, обнаружь он в сером городском снегу озябшего мужика с немецким паспортом, мобильником в режиме звонка и полными слез глазами, совершенно неспособного выбраться из сугроба, как невозможно порой самостоятельно встать из слишком удобного кресла. - Так снег же, Ханна-Лора, - сдавленно, изо всех сил напрягая мышцы живота, не то чтобы сильно тренированные, заговорил Эдо, одновременно пытаясь выбраться. - Россию завалило снегом по самое не балуй. И продолжает заваливать. Рейсы отменили до изменения ситуации, поэтому я не знаю, когда вернусь в Вильнюс. Я тут в ловушке. Я в ловушке. Я в ловушке. Я в ловушке. Мысль рефреном повторялась в его голове, каталась тяжелым шариком, ударяясь в стенки черепной коробки и вызывая резонанс во всем теле. - Я понимаю, понимаю, - в голосе Ханны-Лоры слышалось почти отчаяние. - Но Санкт-Петербург - тоже граничный город. Понимаешь, что я хочу сказать? Ты ведь у нас теперь крутой человек, принадлежащий двум сторонам сразу. Ты мог бы вернуться сюда по Этой стороне. Там это будет без проблем. - Ладно, - сдался Эдо Ланг, вздохнул и повторил: - Ладно, я попробую вернуться так. Ты случайно не знаешь, где тут штатный пункт пограничного контроля на Эту сторону? А то ведь сам я могу долго блуждать, пока не наткнусь на него случайно. Эдо понимал, что несет чушь, но… Тони Куртейн же. Другу надо помочь. Хотя бы узнать, что с ним, если уж он зовет именно тебя. А в данном случае, надо признаться, просто прийти и выслушать и будет помощью, это профессор Ланг тоже прекрасно понимал. *** По Петербургу можно было бродить вечно, с музыкой в ушах или без нее. Но Эдо Ланг понял, что бесполезно погружать себя в сомнамбулический транс или подобное состояние, уже на третий день, когда так и не смог оказаться на его изнанке. Не так прост был город или, наоборот, слишком примитивен, что граничным числился лишь номинально. Как Вильнюс в свои худшие времена: нет постоянного духа-хранителя, нет открытых путей, нет хоть сколько-нибудь проницаемой границы на Эту сторону. И в тот самый миг, когда Эдо это понял и успел даже немного отчаяться, на его почту пришло сообщение от авиаперевозчика, что рейсы в Литву возобновились. Это была не радость. Это, скорее, было какое-то чудовищное облегчение от того, что он, Эдо, наконец-то летит домой. Вильнюс теперь и был его домом, со всеми своими сторонами. Такому бродячему коту, как он, в самый раз. Везде гуляет, все считает своим и фиг кто его в этом переубедит. Эдо встретили прямо в аэропорту, чем удивили его несказанно, неизбалованного подобным вниманием. Целых две прекрасные дамы - Кара и Ханна-Лора - поджидали его чуть ли не у трапа самолета, намереваясь немедленно похитить его тушку и использовать ее в личных целях. Нет, конечно, не у трапа они были, но Эдо Ланга все равно выцепили из толпы прибывающих безошибочно, так же четко и точно усадили его в автомобиль и быстро-быстро двинули на площадь Йоно Жемайчу. Эдо усмехнулся, как только понял, что эти бестии везут его в квартиру Кары, именно туда, где вечность назад он пытался самостоятельно, без света маяка, пробраться на Эту сторону. - Прошу тебя, приведи Тони Куртейна в порядок. Хотя бы попытайся, - внушала Ханна-Лора. Она сидела впереди на пассажирском кресле и смотрела на Эдо вполоборота, строго поблескивая круглыми стеклами очков. - Кроме тебя некому. Иначе, есть у меня такое чувство, его маяк накроется медным тазом. Он как с ума сошел! Не то что никого не слушается, он даже дверь запер! Не ту, которая с Другой стороны, ее-то захочешь не запрешь, а другую. Ты представляешь?! Это Тони Куртейн-то, который отродясь ни от кого не запирался! Что хочешь делай, но вытяни из него хотя бы причину той фигни, которая с ним творится. С причиной можно будет хоть что-то сделать, а так… Кара вела машину и молчала, но Эдо Ланг не обманывался: она была абсолютно согласна с начальницей. Тревога, свившая гнездо в его сердце так основательно, что, казалось, она всегда там находилась, с самого его рождения, усилилась стократ. Ну что этому придурку ударило в голову, что он стал сам на себя не похож? Что? - Вы совершенно ужасные тетки, - хохотнул Эдо, расслабляясь на заднем сидении, но тихо страдая от невозможности вытянуть длинные ноги. - Даже домой не дали заехать, чемодан забросить. Лучше уж, когда ничего толком не понятно, думал Эдо, расслабиться и успокоиться, чем напряженным комком ждать неизвестно чего. К тому же, это ведь Тони Куртейн, его большой, лучший, самый близкий друг детства. И юности. И… Догадка осенила Эдо Ланга. - Это что ли из-за снегопадов, которые задержали меня в России? Он до сих пор боится за меня, когда я уезжаю из Вильнюса? Несмотря на все, что со мной произошло в последние годы, он все еще боится? - Ты только сейчас это понял? - Ханна-Лора снова обернулась к нему и обожгла острым недоумением. - Страху не всегда нужно основание. Даже если объективно нечего бояться, он может возникнуть. Мне это Стефан рассказывал, люди Другой стороны про страх понимают лучше нас. А страх Тони Куртейна за тебя и так-то был неслабым, но сейчас вдруг потерял всякие тормоза. Я чувствую себя глупо, но мне иногда кажется, вдруг он заразился чем-то таким… каким-нибудь вирусом страха Другой стороны? Вдруг он становится человеком Другой стороны?! Таким вот странным способом! - Ты поэтому опасаешься, что его маяк погаснет? - мрачно спросил Эдо. - Из-за того, что он, возможно, станет слишком другим, если пробудет в таком состоянии чересчур долго? Это же невозможно. - Приехали, - объявила Кара, вопрос Эдо повис без ответа. Входили в дом, поднимались на этаж, вламывались в Карину квартиру поспешно. Профессорский чемодан, кажется, тащила сама начальница граничной полиции, только чтобы Эдо на него не отвлекался, но сунула его законному владельцу сразу же, как только они все вместе устроились у окна, выходящего на площадь перед Министерством обороны. - Мы припахали к решению этой проблемы другого Тони, его двойника, - тихо сказала Кара. - Тот снабдил нас тремя бутылками с настойкой на легкой эйфории для Тони Куртейна. Сказал, что это может ему немного помочь. Ну и обещал себе устроить замечательную жизнь. Точнее, жизнь повышенной замечательности, чтобы и двойнику хорошего настроения перепало. - Ахаха, эту настойку ему делать помогал я лично! - заметил, улыбаясь, Эдо. - Дышал на водку все первые дни, когда вернулся из Элливаля два года назад. Просто удивительно, что он хранил ее так долго. Думал, или сам выдул давно, или клиентам своим споил: здесь много кому легкая эйфория не помешала бы. Ну и интуиция у парня! - Ну, значит, действительно она могла бы помочь Тони Куртейну, - выдохнула Ханна-Лора. - Вот только это было два дня назад. Боюсь, что от нее уже давно ничего не осталось. - А ведь ты в самом деле боишься, - сказал Эдо и тут же победительно объявил: - Площадь Восьмидесяти тоскующих мостов! Что ж, дамочки, я побежал! *** Эдо удивлялся, почему ему еще ни разу не захотелось разозлиться на Тони Куртейна. Не всерьез, как тогда, когда тот раскритиковал его первый в жизни роман о приключениях на Другой стороне, а так, слегка, как в детстве, когда оказалось, что трамвай, который они угнали, не везде ездит, а только по рельсам, а виноват в этом почему-то оказался друг-сообщник. Эдо ждал хоть какой-то злости. И он дождался ее. Сесть в машину Кары профессор отказался наотрез. - Дойду до маяка ногами, - отрезал он, больше не обращая внимания на автомобиль, крадущийся за ним в ночи - начальница граничной полиции Этой стороны и ее заместительница не собирались пускать дело на самотек. - Здесь ведь не так далеко. - Вообще-то далековато. Полчаса тебе точно понадобится, даже с учетом того, что ты так несешься, будто узнал, что Зыбкое море вот-вот исчезнет, а ты так и не искупался в этом сезоне. Эдо Ланг вытащил мобильник, который звонил на номера Другой стороны. Для него всегда было нетривиальной задачей носить с собой сразу два телефона и при этом не путать, какой из них в каком кармане лежит. - Сейчас я иду к тебе, - отрывисто сказал Эдо в трубку. - Если через полчаса ты встретишь меня закрытой дверью, я дам тебе в глаз. Если и не сегодня, то когда-нибудь в другой раз точно дам. Не то чтобы Эдо рассчитывал на вразумительный ответ, но Тони Куртейн не удостоил его даже пьяным мычанием. Злиться должно было стать чуточку проще, но парадоксальным образом именно в этот момент злость исчезла без следа. Одно веселье осталось и азарт разбирал Эдо: то ли перспектива побить Тони Куртейна его так радовала, то ли еще что, но он шел и улыбался, почти смеялся, что конечно ничего бы - здесь и не такое порой увидишь, но надо же поберечь чувства Ханны-Лоры и Кары. Бедняжки так и эскортировали его до самой “Темной” башни, как будто думали, что он может сбежать. А может и в самом деле думали. Моя душа потемки, думал Эдо Ланг, в том числе, и для меня самого. Дом Тони был незаперт. Это Эдо понял не то чтобы сразу, но долго стучать в дверь ему не пришлось. Так, стукнул пару раз - та и отворилась, явив его, Кары и Ханны-Лоры взорам нутро дома смотрителя маяка. - А мне он дверь так и не открыл, - проговорила начальница граничной полиции Этой стороны, осматриваясь и подмечая стоявшие тут и там на полу, столах, подоконниках пустые бутылки. - Ну, если бы ты выпила с ним столько, сколько выпил я, выслушала бы столько страшных историй, сколько выслушал я, и стала бы его лучшим другом, - усмехнулся Эдо Ланг и зашвырнул свой чемодан в самый дальний угол большого холла, - то открыл бы. Он с размаху упал на диван и с наслаждением вытянул ноги, закинув руки за спинку. Пусть это и не был его собственный дом, но здесь он чувствовал себя настолько хорошо, насколько вообще хорошо может чувствовать себя человек, умостивший задницу на мягком низком диване после долгого перелета и пробежки с чемоданом почти через полгорода. Впрочем, посидев с полминуты, Эдо вскочил так, будто его ужалили, скинул пальто на ближайшее кресло, потер руки и решительным шагом направился в сторону лестницы. Ясно же, что хозяин был где-то там, наверху, раз он не встретил их здесь. И хоть Эдо потерял повод заехать другу в глаз, увидеть Тони Куртейна он все равно хотел. - Еще бы твой свет ровно светил, - сказал Эдо, склоняясь над бессознательным телом смотрителя, которое валялось на половичке под открытым настежь окном. Половичок был на удивление сухим, зато большие лужи вокруг не оставляли сомнений - недавно здесь был локальный потоп в масштабах одной куртейновской спальни. - Настолько вдрабадан мы даже вдвоем не напивались. Эдо Ланг слегка потряс друга за плечо, предсказуемо не добился никакой реакции и встал. Застиранный кусок паруса, заменявший Тони покрывало, а заодно и одеяло, был смят на постели, один его угол полоскался на полу в луже. Кровать была довольно низкой, но Тони есть Тони - крупный двухметровый экземпляр из мышц и костей, такой ему, Эдо, одному на нее не затащить. Даже помощь двух хрупких барышень, что наверное ждали его внизу, мало что решила бы. Однако оставлять друга в таком положении было не дело. “Эдооо...” - провыло на одной низкой ноте со стороны пьяного смотрителя маяка и смолкло до того, как Эдо вынырнул из стенного шкафа с одеялом, вернулся к Тони и прислушался. Блудный профессор успел только захлопнуть окно и укрыть друга - зима ж все-таки - а потом обнаружил себя посреди лужи. Однако он в нее не сел, как можно было бы подумать, а упал, просто-таки плюхнулся, когда Тони Куртейн с не ожиданной от бессознательного тела силой схватил его за ногу. - Вода-то солененькая! Интересно, это можно считать купанием в море? - смеясь, спросил Эдо Кару, которая заглянула в спальню как раз в момент его падения. - Ханна-Лора поехала домой, а я решила подождать, пока ты спустишься, - молвила Кара, нерешительно остановившись на пороге. - Ты вообще спустишься? Помощь нужна? А Тони Куртейн тем временем продолжил изображать беспробудный сон, и сторонний наблюдатель, например, некая седовласая дама, мог бы подумать, что смотритель маяка не виноват в горизонтальной дислокации туловища Эдо Ланга в луже на полу. Хотя нет, сон Тони Куртейн все-таки не изображал. Он действительно спал, прижавшись щекой к не слишком чистому профессорскому ботинку, за последние сутки последовательно походившему по улицам Санкт-Петербурга, полам двух аэропортов и Этой стороне. - Пстой, Кара, - пропыхтел Эдо, пытаясь вынуть ногу из рук Тони, - я обязательно! Обязательно спущусь! - Эдо, - еле слышно промычал хозяин дома, пытаясь то ли выпутать пальцы из шнурков, то ли развязать аккуратный бантик, то ли окончательно все запутать, - люблю тебя. Эдо оторопел до состояния полной неподвижности. До такого пьяный бред лучшего друга, кажется, еще никогда не доходил. И не должен был дойти. Точно не должен. Только не Тони Куртейн, мать его! - Пинок под зад ты любишь, - прошипел Эдо Ланг, выдернул наконец плененную ногу и метнулся к двери. - Кара, дорогая, не оставляй меня наедине с этим фетишистом! - Уверен, что справишься? С тобой все будет хорошо? - озабоченно спросила Кара, когда Эдо по-хозяйски сунул нос в буфет, добыл оттуда последнюю пузатую бутылку с чем-то крепким на самом донышке и вздохнул, поняв, что этого ему не хватит, даже чтобы просто распробовать вкус. Строго говоря, буфет со спиртным не был только Тониным буфетом: его содержимое предназначалось для всех возвращенцев с Другой стороны, потому что, ну, надо же как-то приводить себя в чувство, если ты через тошноту, отвращение, головокружение и страх таки добрался на синий свет маяка до этой самой гостиной. Эдо Ланг сейчас тоже в какой-то степени нуждался в надежном средстве, способном если и не успокоить нервы, то хотя бы притормозить галопирующие мысли. - Спасибо тебе за все, Кара, ничего не случится со мной, не маленький уже. И Ханне-Лоре передай: пусть не волнуется за Тони Куртейна. И за меня тоже пусть не волнуется, если она вдруг подумывала этим заняться - так себе развлечение, - с улыбкой проговорил Эдо и стянул с себя свитшот и штаны. - Извини, что переодеваюсь при тебе, но мне так мокро и холодно, что я подумал: уж лучше смутить тебя, чем дальше терпеть эти невыносимые и, что самое главное, напрасные страдания. - Меня не смутишь голым мужским телом, - рассмеялась Кара, - так что не беспокойся. - Да и не голый я совсем, - расхохотался Эдо Ланг и вытянул из своего чемодана одежду на смену. Одежда оказалась удручающе мятой и тоже холодной, но хотя бы сухой. - Сейчас пока еще не поздно, но я все равно никуда отсюда не двинусь, так и знай. Здесь заночую. Видишь этот замечательный продавленный диванчик? По опыту знаю, на нем здорово спится! Единственный только недостаток у него есть: короткий он, ноги не вытянешь. Ну да ладно. Зато гарантированно не пропущу явление Тони Куртейна народу. Даже если кто-то вернется на маяк, обретет не самую плохую в мире компанию в моем лице, а не в лице смурного смотрителя с похмелья. - Что верно, то верно, - согласилась Кара, - на смурного смотрителя с похмелья никто в мире достаточно не нагрешил. Сказала и наконец вышла из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь. Количество спиртного в доме Тони Куртейна было удручающе близко к нулевой отметке. “Неужели все в одно рыло выдул?” - изумленно думал Эдо, не найдя в буфете больше ни одной бутылки и принимаясь проверять по очереди все, стоявшие где попало в комнате. Ему повезло на восьмой: в ней обнаружилось с треть чего-то, с виду напоминавшего виски, на проверку им и оказавшегося. Этого оказалось достаточно, чтобы согреться и расслабиться, потом встать, в смутном состоянии рассудка пошарахаться по комнате, добавить три больших пледа из шкафа, закутаться в них, завалившись на диван, и расслабиться еще раз. В общем и целом нормально устроиться. *** Эдо Ланг не просто так считался профессором: сила его интеллекта позволила ему предвидеть о[...]реневание Тони Куртейна, когда тот поутру спустится вниз и обнаружит на своем диване его. Поэтому он, вырвав из тетради с конспектами лекций чистый лист, написал другу записку, прежде чем окончательно отрубился на диване, сраженный усталостью и виски. Это он, конечно, хорошо выступил, жаль только, что оценить всю красоту жеста было некому. Сам Тони Куртейн на утро то ли седьмого, то ли восьмого дня условно пробудного пьянства не был расположен оценивать какие бы то ни было красоты чьих бы то ни было жестов. К возможному бардаку и свинарнику, устроенному лично; к малому собранию грустных возвращенцев, пропавших на Другой стороне годы назад, вернувшихся на маяк и не нашедших среди обилия бутылок хоть сколько-нибудь непустую; даже к филиалу граничной полиции в своем доме в лице сердитой Ханны-Лоры - ко всему Тони Куртейн был морально готов, когда спускался по лестнице. К чему смотритель маяка готов не был, так это к большому кокону из одеял и пледов на собственном диване, с одной стороны которого торчала встрепанная макушка Эдо Ланга, с другой - его же, надо полагать, ступня в сером носке. С лица Тони в момент узнавания можно было писать аллегорическую картину под названием “ИЗУМЛЕНИЕ”. Названием лаконичным, но как бы набранным заглавными буквами, при виде которого становится понятно, что это не какое-то там обычное, бытовое изумление, а очень даже необычное, переходящее все мыслимые рамки. Тони Куртейн и не знал, что можно одновременно так радоваться и так бояться, когда старался своим неловким с похмелья телом не наделать шума и не разбудить друга, сладко спавшего в его доме на его диване. Тони Куртейн и не думал, что когда-нибудь кому-нибудь будет так благодарен, как небесам (или кто там ответственен за простые, но такие нужные порой чудеса) в это утро, которые привели этого кота в его гостиную. Тони Куртейн тихо-тихо встал напротив кокона и замер на время, а потом сел в кресло неподалеку, с которого наблюдать за Эдо было очень удобно. Наблюдать и мечтать прикоснуться к его лицу не только взглядом, но и пальцами. Пальцами хотелось прикасаться нежно. Бывало, что на подначки Эдо он в шутку грозился “В глаз дам!”. Но сейчас - нет, какие угрозы? “Кажется, ничего более стремного я в жизни не делал, - подумал Тони, не отрывая потемневшего взгляда от друга. - Пялюсь на него, как какой-нибудь маньяк бессмысленный, пока он спит. В жизни маньяком не был, но, как оказалось, ничего сложного. У каждого смотрителя маяка должен быть заскок, но это, пожалуй, уже слишком”. От стыда он спрятал лицо в ладони и замер. Надолго, на целых пять минут. - Я думал, успею проснуться раньше тебя и, как минимум, сварить кофе, а как максимум, выпить его. - Сонный голос Эдо выдернул Тони Куртейна из задумчивости, в которую тот плавно перешел после того, как напереживался. - Ну слушай, по-моему, тебе, друг мой Тони, крепкий кофейный пинок нужен больше, чем мне. Рожа у тебя однако! - Хмурая и небритая, должно быть, - в тон ему ответил Тони, прикидывая, будет ли гуманно загрузить друга разговором вот прямо сейчас или подождать до момента, когда тот хотя бы почистит зубы. Поставить себя на его место хозяину дома просто не пришло в голову. Не та голова была у него этим утром, чтобы в нее приходили умные мысли. Эдо однако не заметил колебаний Тони Куртейна. Выдирался из одеял он суетливо, недоумевая, как и когда, а главное, зачем успел намотать их на себя так, будто пытался тщетно укрыть себя от чьих-нибудь похотливых взглядов слоями прозрачной ткани. Впрочем, один взгляд все-таки был. Тони Куртейн следил за мучениями Эдо, не пытаясь ему помочь, хотя руки сначала сами собой потянулись к другу. Но именно потому, что они потянулись, а он при этом хотел не столько освободить того от одеял, сколько освободить от футболки и проверить, на месте ли родинка на правой лопатке, которую он увидел однажды на пляже, именно поэтому он и спрятал ладони между своих колен. Замер. - У тебя такое лицо, - улыбается Эдо, и взгляд у него обаятельно-пристальный; он только что встал на ноги, красивым жестом откинув с плеча одеяло, и был невыносимо прекрасен, - будто ты собираешься позвать меня на свидание, но не можешь подобрать слов, чтобы я тебя сразу не послал куда подальше. - А если бы и собирался? - слова вырвались почти против воли, что, конечно, было не дело - нахлебался Тони уже горя от своего несдержанного языка. Повторения не надо. Смех Эдо Ланга разнесся по маяку, всегда такому тихому и пустому, и Тони Куртейну показалось, что уместнее этого никогда в его жилище не было и не будет звука. Будь его, Тони Куртейна, воля, поселил бы этого бродягу у себя. Только бы был всегда на виду. Хотя бы в соседней комнате. Будь его воля, Тони забрал бы у Эдо Ланга свое сердце. Но и тут воля была не его. Как не смог он это сделать в юности, так и теперь дело оставалось абсолютно безнадежным. - Я тебе там записку написал, - громко сказал Эдо, перекрикивая льющуюся воду, застав растерянного Тони Куртейна у самой двери в ванную, - но ты, похоже, ее даже не заметил. “Твои стенания донеслись до меня аж в России, поэтому сразу с самолета приехал к тебе. Буду спать здесь, и это не обсуждается. Не буди, проснусь сам. Возможно, сделаю это раньше, услышав запах свежесваренного кофе”, - было подчеркнуто аккуратно написано на листе в клеточку, подчеркнуто аккуратно вырванном из тетради. Тони Куртейн в сердцах смял листок, потом, будто опомнившись, расправил его, но выругавшись себе под нос, порвал в клочки. - Ого! Кажется, моя записка совершила какой-то ужасный грех и жестоко поплатилась за него, - заметил озадаченный Эдо, выйдя из душа в полотенце вокруг бедер. Высокий и худой, он стоял перед Тони, скрестив руки на груди, как, бывало, стоял над нерадивыми студентами. - Все ясно было и так. Зачем нужно было заниматься бумагомаранием? - огрызнулся Тони и тут же пожалел об этом. Эдо Ланг оскалился, пытаясь ярость скрыть за улыбкой. Они оба почувствовали, что их знаковая ссора многолетней давности повторяется, начинается вот в этот самый момент. Но оба не хотели, чтобы она и закончилась так же, как в тот раз. - Что ж ты за придурок-то такой, Тони Куртейн, - покачал головой Эдо и отвернулся. - Эдо… - Пойду кофе сварю что ли. Надеюсь, на кухне у тебя ничего не поменялось, - профессор Ланг как был в полотенце, так и ушел, лишь бы не оставаться с Тони в одной комнате. - Эдо, постой. Тони Куртейн мирился с Эдо гораздо реже, чем ссорился. Тони Куртейн почти никогда не извинялся перед ним за жестокие слова, но всегда принимал извинения. Он понимал, что Эдо остается его другом только благодаря своему легкому характеру; понимал, что сам на его месте давно послал бы такого друга подальше. Тони Куртейн последовал за ним на расстоянии, хотя больше всего хотел сейчас приблизиться, положить руку ему на плечо и развернуть его к себе лицом. Поговорить, например, о том, что на сердце наболело. - Знаешь, что я понял в последнее время? - сказал Тони от двери в кухню и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Я понял, почему прежние смотрители маяка так рано уходили на пенсию, почему так быстро выгорал их свет. Свет гаснет, когда тоска смотрителя по свободе становится сильнее радости быть потусторонним чудесным явлением. Я чувствую, что мой свет скоро угаснет. Эдо Ланг ничего не ответил на это, не поворачиваясь к другу, поставил на огонь кастрюльку с водой, кофе, специями и сахаром. - Я как будто сошел с ума, когда узнал, что ты не можешь вернуться в Вильнюс из-за снегопадов. Доводы разума не помогали. Все, что могло хоть как-то меня успокоить, это твое физическое присутствие рядом. Эдо Ланг по-прежнему молчал, следя за кофе. Тони мимоходом отметил, что, да, родинка на правой лопатке у него все-таки осталась на месте. Хотя, куда бы она могла деться? Родинка - это все же не прыщик какой-нибудь и даже не веснушка. - У тебя всегда была уйма друзей, а у меня - только один друг. Тебя всегда мотало по миру, по обоим мирам, куда тебе захочется, а я осел на маяке. Ты всегда легко прощал мне все мои закидоны, а мне мерещилось, что ты равнодушен или я просто слишком мало места занимаю в твоем сердце, что я в нем где-то в одном ряду со всеми твоими приятелями, студентами и коллегами. Я дурак, знаю. Но я ни о чем не жалею, нет, - высказал Тони спине друга то, чего никогда не смог бы сказать ему в глаза. Эдо Ланг продолжал молчать. Молча он выключил огонь под кастрюлькой, молча взял чашку и налил в нее кофе. Молча и не поворачиваясь к Тони отпил из нее махонький глоток - пока обжигающе горячо, иначе и не получится. Эдо вовсе не хотел игнорировать слова друга, но он просто не знал, что ответить на такие откровения. Ханна-Лора, Ханна-Лора, знала ли ты, что так будет? - подумал Эдо. - А если и знала, что это изменило бы? Ничего. - Эдо! - выдохнул Тони, быстро, пока тот не опомнился, подошел к другу сзади и оперся руками о плиту по обе стороны от него, невольно прижимаясь грудью и животом к голой спине. Хотя кого он обманывал - вольно, очень даже вольно. - Я люблю тебя, понимаешь? Не как друга, понимаешь? Эдо Ланг поперхнулся, услышав это, и закашлялся, когда ощутил горячее дыхание Тони и нежное, почти трепетное касание губ на своей шее. Он медленно отставил чашку с горячим кофе в сторону, медленно выдохнул, а потом двинул локтем Тони в бок так, что тот охнул, отшатнулся и, сбив табуретку, согнулся и присел на стол. Смотритель маяка со страхом ожидал реакцию Эдо на его слова, но ожидал явно не удара. Заслуженного удара. - Мало места, значит, занимаешь? Да все место только ты и занимаешь там! - тихо произнес Эдо, красный и взволнованный, и занес было кулак, чтобы сделать то, чем грозился бессчетное количество раз - дать в глаз. Ну, ладно, сейчас можно просто в скулу - в глаз все же слишком жестоко. Но Тони, отдышавшийся, но все такой же ошалевший, поймал его кулак на излете, почти у самого лица, притянул друга к себе, не отпустил, когда тот дернулся из его рук, и прижался к его губам своими. Предсказуемо получил укус, кровь потекла струйкой по подбородку. - Даже не надейся, идиота кусок, - прошипел Эдо, но тут же криво улыбнулся - такой уж у него был характер. - Ханне-Лоре отчитаюсь, что причину мерцания маяка выяснил и устранил, но к этому разговору мы вернемся. Учти, это угроза. Бойся! - Эдо выдрался из рук Тони, толкнув того в грудь, утер ладонью испачканные кровью губы и вышел из кухни, придерживая полотенце на бедрах, через полминуты из гостиной донесся его голос: - Там кофе на двоих, хочешь - пей, пока не остыл. Я ухожу.