Истина в вине (In Vino Veritas)

В том, что Анжольрас напился до сползания под стол, как полагал Боссюэ, технически была его вина. Однако он не собирался признавать этого, так как ответственность можно было переложить на Баореля или Курфейрака. Курфейрак был уже пьян, когда заказал еще шесть бутылок красного вина, дабы почтить память павших мучеников Июльской баррикады, а Баорель не только принес триколор, который он прицепил на люстру, висящую в задней комнате кафе «Мюзен», но еще и припомнил имена всех павших. Анжольрас, будучи в рассеянном и почти что раздражительном состояние с тех пор, как Луи-Филипп появился в Отель-де-Виль(1), со зловещей радостью повторил тост. Спустя около часа, Курфейрак с грустью заметил, что вина почти не осталось, а Комбефер не без испуга обнаружил, что по меньшей мере полбутылки того самого вина находится в Анжольрасе. — Что? — спросил Жоли, потеряв интерес к своей ладони, на которой была замечена нанесенная занозой ранка, которая, уверял он себя, была поражена гангреной. — Ты уверен? — На столе была бутылка, вот здесь, — сказал Комбефер, постучав по крышке стола, который он занимал вместе с Анжольрасом и Боссюэ. — Могу с уверенностью сказать, что не я выпил две трети бутылки, а Легль употребил лишь один стакан, потому как он получил сотрясение близ Нотр-Дам и не сможет выдержать больше. Боссюэ решил не упоминать того, что это он не давал стакану Анжольраса опустеть, пока тот не смотрел. За неимением лучшего плана действий Боссюэ поспешил притвориться озадаченным. — А с чего ты взял, что это не ты выпил почти всю бутылку? — Если бы он выпил больше своей нормы, то сейчас бы мы имели честь услышать недозабытые отрывки из Россини(2) в его исполнении, — сказал Жеан, нетактичный от недостатка сна. — Он тих, как могила… хотя не совсем, ведь он только что поведал нам о том, как много выпил Анжольрас… но как можно ожидать от меня хороших метафор после того, как я был вынужден спать на баррикадах и в коридорах Отель-де-Виль всю прошлую неделю напролет! — Анжольрас, — сказал Комбефер, показывая палец, — пожалуйста, смотри на мой палец и двигай глазами. Как я понимаю, ты превысил свой предел толерантности. — Чушь, — сказал Анжольрас, чей идеальный французский с чистым Луарским акцентом превратился в неотчетливое слияние шипящих. — Гражданин Комбефер, вы недооцениваете мои пределы толерантности. Если бы я не обладал невообразимо большой, мать её, толерантностью, я бы вызвал Грантера на дуэль в Буа де Булонь(3) и прострелил ему руку, чтоб отбить у него малейшее желание возвращаться сюда и ослаблять наш общий энтузиазм. Курфейрак вглядывался в него все тщательнее. — Анжольрас, ты говоришь, словно ты пьян. И я думаю, ты действительно пьян. — Одним лишь гневом! — отрубил Анжольрас. — Допустим, ты пьян гневно, — исправился Курфейрак, забирая у Анжольраса стакан. — Да еще и жадничаешь. — Это необоснованное обвинение, гражданин, — ответил Анжольрас, неуверенно вставая на ноги. — Я, черт возьми, ненавижу Грантера, вы знаете где он был, когда мы призывали к оружию? Он пьяным, в жопу пьяным торчал в кафе. Ты был там, Жоли, ты доложил мне об этом. Любого человека я сужу лишь по его поведению, не по репутации, но его долбаное поведение было отвратительно, почти что уровня Карла X. Я ненавижу Карла X, мы запихнули его долбаное божественное королевское право прямо ему в з... — Гооооосподи, — взвыл Жоли, в неприкрытом изумлении глядя на Анжольраса. — Анжольрас, надеюсь, ты не будешь очень зол на меня, если… если, учитывая данные обстоятельства, я припомню свой медицинский опыт и посоветую тебе пойти домой и проспаться. — Отсутствие дисциплины, мать ее, — сказал, отметая угрозу, Анжольрас и замахнулся рукой. Небрежный удар предназначавшийся для стола по недоразумению пришелся на плечо Комбефера. — Мы все им страдаем, и знаете почему? Потому что мы чертов кружок по интересам, а не повстанческая группировка, нам не достает грёбаной подготовки, мы умеем охотиться и использовать охотничье оружие, но вот… нет, черта с два, за три дня на баррикадах мы набили руку, мы молодцы. Мы, сука, ко всему сейчас готовы. Не то что Грантер, из-за него мне хочется возненавидеть человечество, а мне это не нравится. Я люблю человечество, оно такое славное. Все люди такие хорошие! В большинстве своем. Если только их не развратило общество и они не стали грёбаными ультра. Граждане, все вы мне очень дороги, вы мои братья по оружию, но Жоли, ты никогда не болен по-настоящему, когда объявляешь себя таковым, а ты, Боссюэ, ты всегда ранен, когда отрицаешь это, а ты, Курфейрак, постоянно убегаешь с баррикады, чтобы поправить свою одежду, а у тебя, Баорель, нет принципов, и тебя постоянно тянет в какие-то сомнительные компании, а в твоей поэзии, Жеан, нету ни капли здравого смысла, а ты, Комбефер, ты всегда имеешь при себе четыре револьвера и никогда ими не делишься, какая вредная аристократическая привычка, а ты, Фейи… где Фейи, черт возьми? А он, твою мать, оказывается не здесь. В этом-то и вся сложность ситуации. А вот проблема Грантера в том, что он промотал весь свой восхитительный человеческий потенциал, и это меня бесит. Коту под хвост. Ненавижу засранца. Такой же… такой же гад, как и Лафайет(4). Когда-то я считал его, подонка, порядочным республиканцем, ненавижу этого мерзавца. Он должен упасть с утеса. — Тише, тише, - сказал Баорель, которого, пожалуй, чуть меньше должно было волновать состояние Анжольраса, но приложить немного усилий и задуматься над этим у него желания не было. — Всех аристократов на фонарь(5). Анжольрас сделал кренящееся телодвижение вперед, и Боссюэ, к своему величайшему ужасу, понял, что Анжольрас пытается взобраться на стол. — Анжольрас, что ты делаешь? — строгим тоном спросил Комбефер, безуспешно пытаясь схватить Анжольраса за руку, в то время как последний ими активно жестикулировал. — Обращаю в свою веру, - невнятно произнес Анжольрас, используя голову Боссюэ в качестве опоры для взбирания на стол. — Ау, — крякнул Боссюэ. Фейи по стечению обстоятельств выбрал именно текущий момент, чтобы войти. Он сразу же заметил Курфейрака и Комбефера, которые тщетно пытались стащить Анжольраса с Боссюэ и со стола (в указанном порядке). Анжольрас между тем пошатывался вперед и назад и какими-то неясными жестами указывал в угол комнаты, который, судя по всему, должен был олицетворять будущее, но был он примечателен лишь тем, что там неистово кричали друг на друга Жоли и Жеан, пытаясь убедить оппонента что-либо предпринять, а Баорель невозмутимо валялся в кресле. Фейи сделал мудрый выбор и тихо вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. — Черт возьми, мы просрали революцию. — Анжольрасу удалось вырваться. — Вот что с ней произошло, граждане: ее увели. Кто, спросите вы? А те, кто больше заинтр… заинтерс… заинтересован поисками средств к собственному существованию нежели свободами, которыми каждый человек одарен с р… Курфейрак фыркнул на слове «одарен», вынудив Анжольраса замолкнуть в некотором смятении. — Наверное тебе стоит слезть со стола, - предложил Комбефер. — Нет, — ответил Анжольрас, взгляд его внезапно прояснел. — Я возьму этот флаг и нацеплю его на их чертовы рожи, вот что мне стоит сделать. — О, мой небесный часовщик, — прошептал крайне обеспокоенный Жоли. — Анжольрас, между столом и люстрой, на которой висит флаг, очень приличное расстояние. — Вот дерьмо, — сказал Жеан, чьё красноречие куда-то резко запропастилось. Он почувствовал, что поступает не совсем корректно бездействуя при виде их лидера, который кренится в сторону от стола и пытается схватить флаг, при том сильно напоминая кота, который играется со шнурком. — Это не совсем тот вид деятельности с риском смерти, который обычно прославляется в беседах республиканцев. — Чушь, дайте этому бедолаге сделать то, что он хочет, — влез в спор Баорель. — В этой треклятой стране есть единственное место, где мы свободны, и это место — комната, в которой мы сидим. — Но мы все еще не свободны от закона всемирного тяготения, — отрезал Комбефер. — Что он творит? — спросил Курфейрак с некоторой тревожностью в голосе, пока Анжольрас расчетливо всматривался в висящий флаг и начинал приседать для прыжка. — Ненененене, — в сердцах протараторил Комбефер. — Анжольрас, не смей трогать флаг, он привязан к люстре, ты можешь… Было слишком поздно. Сделав такой прыжок, с помощью которого можно было бы запустить летательный аппарат да Винчи с какого-нибудь итальянского парапета, Анжольрас устремился к триколору. — Проклятие, — сказал Боссюэ и ощутил подступающее чувство вины. Анжольрас, зацепившись за нижнюю часть флага с той же бесстрастной решимостью, с которой скалолаз карабкался бы на гору Сноудон(6), подтянулся на флаге и попытался отвязать его от люстры. В комнате поднялась сильнейшая суматоха, т. е. ряд беспорядочных действий вперемежку с еще более беспорядочными выкриками, общий смысл которых сводился к фразе «О боже, Анжольрас повис на люстре, боже, что мы будем делать». — Не такой уж он и тяжелый — он никогда не ест! Нет, люстра выдержит его, — истерично выпалил Жоли. — Во имя Верховного Существа(7)! Анжольрас, зачем ты развязываешь узел, который один предотвращает твое неминуемое падение? — Падение — это далеко не самое приятное переживание!, — воскликнул Жеан. — В большинстве своем так и есть, — подтвердил Комбефер. — Ну же, — сказал Курфейрак, схватил Баореля и толкнул его под люстру. — Давай, сложи руки так, будто ты… как будто… — алкоголь подпортил способность Курфейрака оценивать расстояние между предметами, и он с Баорелем нечаянно стукнулись головами, двое пошатнулись и в оцепенении отступили. — А ведь кто-то должен словить его, если он упадет, — сказал Боссюэ, аккуратно вставая на ноги. Этим «кем-то» по воле случая пришлось стать самому Боссюэ. Как только Анжольрас с успехом освободил флаг от узла, издав при том торжествующий вопль, Боссюэ понял, что от судьбы не уйти. Он тоже упал, ничком приземлившись на деревянный пол и смягчив падение Анжольраса, не выпустившего из рук заветного флага. — В жопу монархию, — донесся из-под триколора приглушенный голос Анжольраса. — Я намерен запретить впредь употреблять спиртные напитки в этом отдельно взятом месте, — сказал Комбефер. — Хороший выбор, — согласился Боссюэ. С тех пор этот запрет применялся, а заодно с ним был введен негласный мораторий на тему «Почему Анжольрас предпочитает не пить». Но однажды в заднюю комнату кафе «Мюзен» заковылял Грантер и заказал всем по бокалу бренди, чтоб отметить, как он полагал, годовщину провозглашения Республики (с опозданием в два дня, но Боссюэ подумал, что для Грантера и это уже неплохо). — Грантер, — обратился Курфейрак, с беспокойством глядя на Анжольраса, — иди пей в главной комнате, здесь место лишь для опьянения свободой. — Что неспроста, — сказал Жоли и кашлянул, чтобы информировать всех о своем недомогании. Анжольрас нацелил хладнокровный взгляд на Грантера. — Излишнее потворство своим прихотям изобличает худшее в нас. Тем, кто желает достичь абсолюта, не разрешено действовать в манере менее достойной, чем той, которая подобала бы Робеспьеру. — Ну тогда я счастлив быть Дантоном, — сказал Грантер, напоследок бросил печальный взгляд на Анжольраса, осушил свой бокал бренди и шаркающей походкой покинул комнату. Анжольрас сел обратно на свое место и погрузился в размышления, пристально вглядываясь в даль. К счастью для остальных, он оставил свой бокал бренди нетронутым. --- Примечания переводчика: (1) Отель-де-Виль — буквально «городской особняк», название зданий городских властей, строящихся во Франции в Средние века и знаменующих конец эпохи феодализма, когда городская власть стала переходить в руки горожан (бургеров, буржуа); переименованных в мэрию во французскую революцию 1789 года; существующих во всех французских городах. (2) Джоаккино Антонио Россини — итальянский композитор, автор 39 опер, духовной и камерной музыки. (3) Буа де Булонь (Bois de Boulogne, Булонский лес) - парк, любимое место гуляния парижан. (4) Маркиз де Ла Файе́т (Marquis de La Fayette) — французский политический деятель. Участник трёх революций: американской войны за независимость, Великой французской революции и июльской революции 1830 года. Выбран в 1789 году представителем от дворянства в собрание Генеральных Штатов, он был в числе тех немногих дворян, которые стояли за совместные совещания сословий; 25 июня он демонстративно присоединился к третьему сословию. 12 июля он предложил Учредительному собранию первый проект «декларации прав человека и гражданина», составленный им по образцу американской декларации 1776 года. После 14 июля 1789 года — штурма Бастилии — маркиз «демократизировал» свою аристократическую фамилию, начав писать ее слитно. По поводу обвинений Лафайета в предательстве Республики: "Чтобы дать королю воз­можность убежать из Парижа за границу и стать там во главе эмигрантов и немецких войск, был устроен целый заговор. План его составлялся при дворе еще в сентябре 1789 г., и, по-видимому, Лафайет знал о нем*. * См. письмо графа д'Эстен к королеве, черновик которого был найден впо­следствии и напечатан: DeuxAmisdelaLiberte. Histoire de la Revolution de France. Paris, 1792. t. 3, p 101—104; атакже: Blanc L. Histoire de le Revolution francaise, v. 1—3, Paris, 1852, v. 3, p. 175—176." П. А. Кропоткин "Великая Французская революция 1789-1793" (5) Цитата из песни «Ah! ça ira»: "Ah ! ça ira, ça ira, ça ira !
 Les aristocrates à la lanterne" «Ça ira» («Ах, [дело] пойдёт!», название традиционно передаётся в транслитерации: «Ах, са-ира́!») — одна из самых знаменитых песен Великой французской революции; до появления «Марсельезы» — неофициальный гимн революционной Франции. Возникла летом 1790 года в дни подготовки к празднику, посвящённому годовщине взятия Бастилии. (6) Сноудон (валл. Yr Wyddfa) — самая высокая гора Уэльса, высочайшая вершина Великобритании южнее Шотландского высокогорья. (7) Культ Верховного Существа (Culte de l'Être suprême) — религиозный культ, внедрявшийся во время Великой французской революции в 1794 году в виде ряда официальных государственно-революционных празднеств.