Трудности Перевода

Мужчина стоял за чертежами, слушая спиной происходящее. Гудят реакторы, старые, ещё на топливе, дрожащие от работы двигателей. Ложбину между двумя горами затянуло утренним туманом. Таким же звенящим и пахнущим бензином. Все спит. И во рту вяжет от стоялой воды. Глашатай отрывается от миллиметровки. Мог бы он потереть глаза - обязательно бы протер их, но вместо того запихивает пальцы подмышки. Сентябрь, а уже все замёрзло. Мужчина оценивающе осматривает свой чертеж построений и он больше, чем доволен. Здания будут защищены от ветра и не потребуют так много материалов. Теоретически. Выдыхает паром на руки; клубы дыма не задерживаются на красных пальцах и уходят вверх. Лёгким блеском заливает кожу - пленка льда натянулась и застыла на руках. Не то чтобы это прямая обязанность Глашатая, но строителей после недавнего набега носителей света не осталось, а главный инженер слег с воспалением лёгких. И доверить такое неотложное дело осталось кому-то сведущему в инженерии. Он сведовал. В лазарете тоже не хватает рук. Но Глашатаю там нет места. Он знает медицину слишком базово и для экстренных случаев. Шаги. По промерзшей земле их особенно хорошо слышно. Зашедший убирает в сторону красное полотно - это чтобы в сторожке всегда было тепло, и устраивается поближе. Доктор Вахишварани. Он худ и очень устал. На нем несколько потёртых пуховиков и ворованная шкура на плечах. Ему прощают, иначе он попросту замерзает. — «Прививки детям делать надо .» — вздыхает он, вместо приветствия, потирая пальцами губы. Жест привычки. Он хочет курить. Им нечего. — «Пока зима не началась. Я думаю многие не переживут.» — «Я договорился с несколькими носителями света. Они должны будут оказать нам помощь. Материалы для лаборатории, разумеется.» Доктор качает головой с сухой усмешкой. Пальцы с сиплым хрустом сжимаются в кулак — «Ты знаешь этих "божков". Они ищут , только если им по дороге.» — «Боюсь, это их право. Но этот случай отдельный, я обещал им плату.» У мужчины нет вопросов. Кутаясь в шкуру, тот вздыхает, он знает, что это не ресурсы общины, но все же тяжкий груз недоверия мучает Вахишварани. Свет закоротило. Над головами зазвенело и хлопнуло. Выбило пробки. Сгоревшие предохранители пахли жженной медью и разочарованием. — «Отлично.» — скрипя челюстью вздохнул доктор. — «Ещё немного и придется пересесть на эфир окончательно.» Глашатай знает, что идти некому. Глашатай знает, что все обеспечение их "города" держится на гудящем двигателе. И сегодня он пойдет искать эфир для этого немилостивого бога, которого надо оприходовать железкой, чтобы он работал исправно. Мужчина берет в правую руку утяжеленый с двух сторон посох, обмотанный грязно-белого цвета тканью на импровизированной рукояти, и соступает на голую землю. Она гудит от боли. Всегда. Если не стоять на помостах это особенно хорошо чувствуется. Глашатай не уверен, что это понятно доктору или любому другому жителю. Закрепив посох поперек поясницы, разумеется, на лоскуты ткани, он выходит в путь. Глашатай шел долго. Эфир найти не просто: он или на полях сражений или в стоянках падших. Но это уже воровство. В предместьях гор поднялся цвет. Скоро он весь отомрет, чтобы подготовиться к зиме. Вереск позвенивал тихо, словно ветра тут были не такие сильные, как во всем мире. Глашатаю казалось, что земля здесь ещё зелёная от травы, хотя этот цвет трудно так назвать. Бурая, но не сухая. Достав незамысловатый серп, с грубокованным лезвием, он опускается к самой земле, срезая растения. Он собирает их в небольшую сумку на бедре. А корни осторожно выкапывает. И тоже складывает в сумку, но другую. То что не ядовито - можно съесть. На крайний случай настоять. Пока он срезает травы можно позволить себе дерзость с головой окунуться в голос Странника. Путь заводит его дальше. Он убирает за складки одежды серп. Неприветливо тянет дымом с востока. Всю ночь там гремели взрывы. Настораживает. Но некому сказать что там на востоке. До туда очень далеко. Земля, неровная и скользкая, усыпана металлом, скорченным от взрывов. Проросла в некоторых местах травой, а где-то осталась голой или примятой. Пусто Ноги хлюпают в воде. Через сапоги ощутимо холодно и промозгло. Бензин лег пленкой над водой, не позволяя ей наскоро замёрзнуть. Свет игрался с радужным кольцами промасленных проводов, идущих в никуда. Пеньки и деревянные осколки всюду. И только небо неприветливо сереет. Ноги продолжали хлопать по воде. Накидка у полов потяжелела и стала такой же радужно-грязной. Глашатай притаился. Засев в ложбину между двумя крупными кусками расколотого прислужника, он сжимал в руке посох. Его заметили. И ждали, когда он начнет идти вместе со своим скарбом. Он будет очень лёгкой добычей. Может, будь у него огнестрел, дрегов бы это напугало. Но Глашатай не так хорошо стреляет. У его дома нет возможности тратить и одной пули вхолостую. Он почти не дышит, слушая каждый шорох. Падшие двигаются легко, только касаясь кончиками пальцев промерзшей земли. Слабо громыхает их доспех. Перезвоном стрекочат их языки. Белый медленно вынес вперёд ноги, чтобы встать, когда это станет неотвратимым. Фиксирует руки, каждую чуть поодаль центра тяжести. Когда он встанет, палка уравновесится. Если пройдёт быстро, то может дреги не поднимут паники. Слишком быстро! Первое, что делает он - бьёт по незащищённой голове падшего белым наконечником посоха и отскакивает в сторону, чтобы грязные , в прямом смысле этого слова, когти эликсни не разорвали ему плечо. Дрег накидывается с криком. Как-то забывается то, что они умеют так истошно орать. Наверно от неопытности. Глашатай стоит полубоком. Бьёт наконечником, когда эликсни с лёгкостью наскакивает на него. С силой подаётся вперёд. Второй срывается с места сразу, только отошёл от боли в голове. Падший наваливается на Глашатая, а защитный пас посохом стал его ловушкой. Сначало давило на грудь, эликсни, неожиданно, был сильнее. А потом дрег с лёгкостью перетащил руки самого же Глашатая, до побеления костяшек сжимавшие посох, на шею. Ему даже не понадобилось второй пары рук для борьбы. У него их конечно не было, но в случае эликсни, позволительно замечание. Все что мог мужчина - держать посох так, чтобы не придушить себя. Первый дрег, получивший тычок в грудь изощрённо мстит. Все что видит Глашатай в секунду, прежде чем из глаз полетят искры - серые руки в обмотках и камень. Они летят в него, как нечто превосходное, друг от друга неотделимое. только очнулся. Спина ощутимо болит. Руки, особенно плечи и предплечья, саднят. Он в ангаре. Постройки людей золотой эпохи помпезны. Но сейчас покосились, стали медленно разлагаться слоями металла и прорастать тернием. Кажется, что вокруг пусто. Но постоянный шум и цокание свидельство обратного. Скрежет, как от жуков, только если бы они были ростом больше человека. Глашатай садится. Совсем неслышный шорох ног и кипы ткани на плечах. Похоже что-то с него упало, но падшие радушно навалили белых тканей на него сверху. К нему двигается небольшая группа падших. Один из них выше всех. В волчьей шкуре, делающей плечи капитана широкими. По сухой его фигуре , как влитой, сидел доспех. И только алая хламина, вопреки всем правилам, без символов, спускалась до колен. Эликсни-капитан поправляет свой переводчик, настраивая его на нужную волну. Без приветствий. Так, сразу — «Великая машина,» - он издает помеху и его голос троится в течение нескольких секунд — «мы тоже были ее детьми. Почему так?» — если бы переводчик был совершеннее, то голос эликсни был бы просящим. Предложения были бы связанными. Но этого достаточно для понимания. Он опускается ниже, на уровень с лицом и опускает дуло импульсной винтовки. Его дреги уже заняли свои позиции и выцепляли глазами каждую секунду происходящего. То близко, то далеко. Они постоянно качаются и отскакивают, держась низко к земле. Продираясь сквозь трудности перевода, Глашатай, выдержал паузу. Когда взгляд верениц глаз застыл на нем, раскрыл руки. Он будет говорить просто. Очень не хочется быть намотанным на знамя падших с проповедью на устах — «Все ещё дети.» Шерсть на серой коже капитана встала, мышцы его опасно напряглись — «Ты говоришь с Машиной, что она говорит про нас?» — грубее затрещал модулятор, будто дав второй шанс — «То же, что и о нас. Машина не покидает, машина не бросает своих детей.» На Глашатая смотрят с немым вопросом. С вопросом полным боли, страха, с щемящим чувством сладкой лжи, в которую хочется верить. Он осмеливается подойти ближе. Проповедник либо начнет, либо уже сейчас будет растерзан толпой — «Я хочу сказать вам то, что никогда не скажу своему народу. Великая машина вечно в движении. Останавливаясь, он даёт нам великие дары: открывает тайны технологий, продлевает жизнь, исцеляет болезни и учит этому людей. В конце концов, наполняет планеты светом, что аккумулируются в ресурсы.» — Глашатай подвёл точку, проводя рукой и приподнимая ее, словно заостряя внимание — «Но это милосердие не единичный случай. Каждую планету, что посетил Странник — он готовит. Готовит в пришествию новой силы, которая сметёт собой все. Всех. Без разбору.» — кажется, что голос Глашатая, окрепший, отдавался зычным эхо. — «Смела бы! Если бы не дары Великой машины.» — тихо, словно заговорщически начал он. — «и в этом его смысл. Он посещает, даёт и уходит, потому что иначе не успеет дать другим, таким же, как и вы - нуждающимся. Вас не бросили, вас не покинули. Вас одарили, надеясь на ваши же силы. Надеясь, что вы не захлебнетесь, когда эта сила придет. Странник ушел, потому что остро необходим остальным. Когда-нибудь он покинет и нас. Но появится в другом месте. Великая добродетель не может быть вечно в чьих-то руках. Тогда это не добродетель вовсе.» — он замолк, очень внимательно проводя взглядом по падшим. Последнее кажется лишним, прикидывая перевод на эликсни, это больше похоже на вызов. Весь язык эликсни похож на вызов — «Почему не говоришь своим людям?» — недоверчиво спросил тот, укладывая лапу на кинжал. Чем ближе он подходил, тем крепче от него пахло сырой шерстью. Капитан перегнулся пополам и шел осторожно, точно кошка. От ног его не было шума. Он все сужал круг, изредка дыша в спину. — «Им нужна Надежда.» Эликсни болезненно закрутил головой. И вдруг задумчиво прищурился. Глаза заволокло третьим веком, точно он впал в лёгкую дрему. — «Нам тоже.» — переводчик недостаточно совершенен, но Глашатай , кажется, понимает, что он говорит в прошедшем времени. — «Da dras vos en han.»* Дреги подскочили, лишь руками прижимаясь к полу, от неожиданности их неоновые глаза ещё ярче засияли. Капитан зацокал глоткой, бесхитростно урча. — «Разные. Вы убиваете нас.» — «Как и вы. А вас убивают полководцы. Нас тоже. Даже больше чем твой род мой народ страдает от носителей света. Полководцам не важно от кого кормиться - у них есть оружие, есть охотничьи угодья, есть сила, есть свет и мы» — Глашатай проводим жестом "в", плавно переходя в "ы" по часовой стрелке, давая понять, что мы - это все. — «тоже часть этих угодий.» — жёстко, словно отрезал, сказал мужчина. — «На нас нападают другие деревни, как и у вас между собою сражаются дома. И в конце концов, мы объединяемся с другими деревнями, чтобы противостоять невзгодами вместе. Чтобы вместе идти и жить в тени Странника. Приходилось договариваться даже с полководцами. Так что препятствует эликсни и людям в союзе? Или хотя бы в понимании?» — «Ненависть.» — задумчиво говорит он. Ему нравилась аналогия. Ему нравилось быть не падшим. Быть не мусорщиком и отребьем. Быть не мародером. Нравилась возможность союза — «Мой народ хочет вернуть себе машину, хочет жить по-старому. — «Мы живём не лучше эликсни.» Капитан тихо зашипел, но потом медленно осел на землю. — «Людям в союзе между друг другом препятствует зависть, жажда, гордость. И они облекаются в ненависть. Только лишь чтобы оправдать свое ущемление. У ненависти нет лица. Его придумываем мы.» — доносился голос из маски. Теплый и рассудительный. Капитан кивнул. — «У больших домов тоже так. Малые такое не позволяют. Дорого.» — он убирает кинжал и переплетает свои руки меж собой. Ему почти что не холодно. Застыла тишина. Из дыры в потолке ангара, небрежно накрытой алым знаменем лениво падают осколки неба. Бело. Небо очень далёкое и холодное. В ангаре все обледенело. На речь эликсни поднялось ещё несколько мародеров, замотаных головой в шкурки или красную рвань. Они легко перебегали, прижимаясь к земле так, что их вовсе не было видно. Перескакивали по верхним этажам совсем беззвучно, словно слишком легки, чтобы скрипеть старым металлом. На чужака смотрели и издалека, скучающе опираясь на стену. Глаза прислужников, кружась в тяжеловесном танце, прикованы к своим хозяевам. Их разбудила активность. В конце концов в ангаре образовался кратер. Белый Глашатай, в потёртых до дыр награмождениях белой одежды на худой фуфайке и от него кругом эликсни. Он с тяжестью ещё разбирал из иерархию. Но падшие ей следовали четко. — «Расскажи нам про машину.» — переводчик не совершенен, он не переводит просьбу. — «Расскажи про то, что она сейчас говорит. Чего бы она хотела?» — «Странник ничего не хочет. Это для него не логично. Вне его мироощущения.» — он даёт паузу, чтобы переводчик счёл его слова точно. — «Наши земные мысли за гранью его желания, но он нас понимает. Он понимает наши мысли. Понимает , как никто другой. Сочувствует. Уходя, он живёт в тех проявлениях, что вы создали ранее. Он вечно дышит с вами: в ваших технологиях, в вашем долголетии. У него есть воля. Но она исключительно альтруистична. Страннику ничего не нужно для себя. Но он хотел бы,» — эликсни навострились. Глашатай вздохнул, понимая, что его перевело в изъявительном наклонении — «чтобы вы продолжали его благодать. Росли, сквозь тернии: совершенствовали старую технологию, создавали новую. И помнили, что все, что вы творите,» — с каждым глаголом голос его креп — «все что вы делаете, есть мера защиты от грядущего. Странник , Великая машина — всего лишь ваше прошлое. Вы обособлены от него теперь, как и всегда были.» — Глашатай уже не знает как поставить временные глаголы, но он выделяет их паузой — «Его дар — ваше настоящее. И если вы осознаёте его — будет вашим будущим.» — «Расскажи ещё.» — когда эхо утихло и когда времени хватило всей общине немного помолчать. — «расскажи хорошего.» — «Мой народ болен. Ему нужно топливо.» — «Расскажи. И мы тебя отпустим.» — когда говорит капитан никто не смеет говорить. Даже глазами. Глашатай соглашается. И он говорил. Без остановки. Почти без мысли. Он начал со своих проповедей, что запульсировали в голове, закончил чистым потоком мыслей странника. Он заменил ему голос. Эликсни слушая, закрывали глаза и видели грезы. Тонкие, неустойчивые. Уходящие в лёгким порывом северного ветра.Жизнь до . Жизнь , не хуже, чем у людей. Их золотой век был сладкой порой. Ещё немного и их ноздри чувствовали запах своего дома. Закат, когда плоть Великой машины застилало нежными оттенками алого.

***

— «Ты из дома волков?» — Глашатай говорил тихо, оборачиваясь слегка за спину. Эликсни, стоявший за ним неожиданно выпрямился. Его кости тихо щёлкнули. Жёсткая шерсть вздыбилась. Пахло сырой осенью. Только с запахом мороза переплелся тошнотворный аромат бензина. — «Я Низраакс. И у меня нет дома.» - через паузу добавляет он, скорбно клекоча — «У детей есть.» Значит у его потомства будет. Может через много лет, может он доживёт до этого дня. — «Я запомню это имя. » Он усмехается. И по его грудине это проходит клекотом. — «Я тоже. Твое имя — человек-без-ненависти?» — «Глашатай.» — «Правда?» — мужчина застопорился. Обычно люди не спрашивают такого. — «Правда.» — бесхитростно отвечает мужчина. Эликсни сгибается в привычное положение, переступая с ноги на ногу. — «Я запомню тебя.» — Низраакс кивает, на прощание. — «Спасибо.» — Глашатай склоняется к двум бидонам с эфиром и наматывает ткани на окончания посоха. Закрепит на этой шаткой конструкции и в дорогу. Ему предстоит долгий путь домой. Мужчина благодарит за эфир. Похоже, это вид моральной компенсации. — «Моя сестра посторожит тебя, чтобы другие дома тебя не тронули. Ее зовут Ниикс.» Глашатай улыбается эликсни. Но он не видит. Маска. — «Я запомню твою и ее доброту.» Тихое урчание доносится до человека и капитан, разворачиваясь, уходит. Ждать — не в традициях эликсни. Ангар заиграл голосами и командами. Где-то в его мраке тускло горел свет от баррелей с огнем. Стемнело неожиданно. Вот уже красная полоса на горизонте совсем потухла. Черным-черно. Только хребет гор ещё темнее. Тяжело вздохнув, Глашатай взваливает на плечи импровизированное коромысло. В голове пусто. В горле каждый звук отзывается хрипловатым вздохом. По какой-то шутке голос мужчины не создан беспрекословно сильным, текущим и не имеющим изъянов. Он не думает над этим. Это бесконечно не важно. Пока Глашатай идёт, то изредка слышит, как визжат двигателями щуки. Останавливаются, словно захлебываясь воздухом. Уезжают прочь и вновь гудят где-то рядом. Из-за Странника выглянула Луна, не его фоне совсем крошечная. Вот и виден его временный дом . Между двух скал. Последний цвет человечества, собранный ото всюду, откуда это было возможно. Горный туман давно стек вниз, в долину. Преодолевая последний горный подъем, Глашатай смотрит вниз, давая плечам и ногам отдохнуть. Равнина простирается в своем ночном великолепии. Тьма легла , как осязаемая. Как нечто живое и дышащее. И где-то в этом бархатце мигают красными глазами щуки. Убедившись, что все тихо, те устремляются в темень, оставляя неровный свет. Остался перешеек. Тонкий настолько, что по его краю натянули алую полосу ткани и истыкали серпантин фонариками на солнечных батареях. От них течет холодный свет. Небрежно привязанные к палкам, они освещали последние метры и не позволяли кануть вниз. Чисто. Теоретически. *Вольная интерпретация языка эликсни, основанная на словаре от Варикса. перевод гласит следущее: "Мы похожи"