***
— Добрый вечер, Вальбурга... — Какой прекрасный вечер, мадам Вальбурга!.. — Ваш приём обещает быть незабываемым, дорогая... От натянутой улыбки сводит челюсть. От фальши, сквозящей в воздухе, становится трудно дышать. Смотреть на всю местную аристократию, собравшуюся в их доме, подобно пчелиному улею, дабы обсудить последние сплетни магического мира, становится тошно. Сириус Блэк — наследник древнейшего волшебного рода. Ему семнадцать, и он обязан встречать гостей вместе со своей драгоценной матушкой. Маска школьного засранца отброшена, истинного джентльмена — надета. Необоснованно дорогая мантия сидит на нем, как влитая, словно он — принц Чарльз (Вальбурга наверняка насадила бы его на кол за взятые у Эванс сравнения); вьющиеся пряди едва касаются плеч, а в глазах скука, самая что ни на есть смертная. Однако стоит ему услышать знакомый голос... — Вальбурга! Дядя Альфард искрится, склоняясь над бледной женской рукой, и посмеивается, получая в ответ сердитый взгляд. Ее брату следовало бы вести себя сдержаннее в обществе, ему следовало бы держаться лучше, ему следовало бы... — Тетушка, — темные пряди, выпущенные из высокой прически, падают на лицо, девушка делает реверанс. Ему никогда не удавалось прочесть ее, узнать мысли, даже в детстве... но вот ее глаза встречаются с его, ему хочется думать, что он прав, полагая, что она рада встрече. Матушка приподнимает уголки губ в подобии улыбки. — Дядя Альфард. Адара, — стоит имени слететь с языка, как тут же перехватывает дыхание. Слишком давно он произносил вслух это имя. Ещё одна улыбка — на этот раз, единственный раз за гребаный вечер, настоящая — и он теряет хрупкую фигуру из вида, возвращаясь к прибывающим на празднество.***
Тусклый свет заливает мрачное убранство маленькой комнаты, на стенах танцуют причудливые узоры. В тени за портьерой, затаив дыхание, прячется мальчик. Он глубоко вздыхает, тянется к плотной бордовой ткани, осторожно заглядывает за неё и... — Ауч! — от лёгкого тычка в спину он разворачивается, чтобы встретиться с большими, карими, искрящимися смехом глазами, — Дарс! Маленькая темноволосая девочка с тихим писком бросается за дверь, стараясь издавать как можно меньше шума, не забывая обернуться, совершенно по-детски демонстрируя язык. В серых мальчишечьих глазах блещет азарт, и он срывается за ней... А после дети, тихо посмеиваясь, меряют шагами коридор второго этажа в попытке отдышаться, искоса поглядывая друг на друга и сосредоточено поджимают губы каждый раз, проходя мимо волшебных портретов предков. Они уже сворачивают за поворот, когда слышат приглушённый спор родителей, и, понимающе переглянувшись, на цыпочках приближаются к приоткрытой двери. — Нет, Вальбурга, о помолвке не может быть и речи. Адаре десять и... — О, брось, Альфард! Десять лет — чудесный возраст, подходящий для заключения договора, — властный женский голос отражается от стен, заставляя обоих детей вздрогнуть. Вальбурга имеет исключительную способность пугать, даже если не имеет подобного намерения. — В конце концов, мы с Орионом обручились, когда мне было девять. — Вот именно, дорогая сестра! И посмотри, что из этого вышло. Вальбурга игнорирует колкость, но они оба знают, с каким выражением на лице она последние десять секунд глотала воздух. — В следующем году она уезжает в Шармбатон, — Сириус бросает взгляд на Адару, забавно сморщившую нос. Он знает, что ей совсем не импонируют ни жесткие правила французской академии, ни сама встреченная по чистой случайности мадам Максим. — Во Франции имеется большое количество достойных кандидатов. В любом случае, я хочу оставить право выбора за своей дочерью... Они не дослушивают разговор, — девочка, удовлетворенно кивнув самой себе, хватает мальчика за руку и тащит в пустующую комнату на верхнем этаже.***
— ... Вы слышали об увеличении количества дементоров вокруг Азкабана?.. — ... очевидно, министр Минчум сильно беспокоится о нашей безопасности, — смешок. — ... Вам так идёт это платье!.. — Скучаешь? Он поворачивается слишком резко для того, чтобы оставаться в ее глазах спокойным, и слишком растерянно, чтобы винить во всем пока ещё несуществующие привычки будущего аврора. — Скучаешь, — так и не дождавшись ответа, подытоживает она. Едва ли тот ей необходим: она всегда была слишком проницательна, и Сириус не понимает, стоит ли ругать Мерлина за редкость их встреч или же благодарить, ведь если бы не это, он давно бы выдал себя движениями, действиями, взглядами, и кто бы знал, как отреагирует она... — Давно не виделись, Дарс. — Сто лет, — он предлагает ей свой так и не тронутый пунш, а она берет — и смотрит благодарно. Доверяет, оставаясь чуть ли не единственной на этой встрече, кому доверяет он. И эта мысль почему-то отдаётся приятно-тревожным уколом в сердце, заставляя то биться чаще; а он, словно и не замечая, снова шутит, наслаждаясь ее тихим смехом так, словно тот являет собой лучи тёплого летнего солнца.***
Кресла так же тверды, как чистокровные убеждения Вальбурги, и так же холодны, как ее тон. Создаётся впечатление, будто сидишь на каменной плитке, на улице, а не в огромном особняке, который отродясь сравнивал со дворцом. — Этого не произойдёт, — отрываясь от чтения, отрезает Адара. Взглянув в серые глаза парня, она видит в них легкое смущение. — Мы не поженимся, — ещё уверенне заявляет она. — Отец не позволит. Сириус не может понять, почему сердце падает в пятки, а руки так и норовят сжаться в кулаки. Вместо этого он лишь улыбается кривовато. — Я все никак не могу подобрать подарок на тринадцатилетие Регулуса. Не поможешь?***
Когда ему было восемь, он услышал одну вещь: всех Блэков, без исключения, так или иначе настигает чёрное безумие. И, наверное, не стоило всю жизнь относиться к этому утверждению со скептицизмом, потому что в конечном итоге оно настигло и его. Потому что люди, далекие от сумасшествия, сбежали бы из этого адского дома уже давно. Потому что Сириус, один из безумных членов семьи Блэк, окончательно и бесповоротно, и очень давно, влюблён. И потому что, честно говоря, он все ещё надеется, что найдётся в этой семейке настолько же безумный, как и он, Блэк. Ведь несмотря на его способность сменять миллионы масок, в этих чувствах он не признаётся никогда, — в конце концов, их признание означает смирение с тем, что чёрное безумие в кое то веки одолело и его. Потому что что есть влюблённость в кузину, ежели не сумасшествие?