Поздние розы

Чебурашка, ухватив Лариску поперек живота, сообщил: — Мы гулять! — и выскочил за дверь. Римма Александровна замерла, трогая темно-красные мелкие розочки в старой, дореволюционной еще вазе тонкими сухими пальцами и выжидая, пока хлопнет наружная дверь коммуналки. Гена тем временем накрыл остатки тортика с масляными розочками картонной коробкой и запер комнату изнутри. — Риммочка… — нежно сказал он. Римма Александровна посмотрела на него и разрумянилась. Подняла руки, выдергивая шпильки из тугого пучка, и встряхнула головой, освобождая длинные, густые, совершенно белые волосы. Гена смотрел на нее с восторгом и вожделением. — Давай, — велела она ему. Пока Гена неловко выпутывался из одежды — особенно хлопотно было с галстуком, — она успела расстегнуть мелкие пуговки на блузке, снять юбку и осталась лишь в нижней сорочке, отделанной кружевом, чулках и кокетливых тапочках на невысоком каблуке. Напрягшиеся соски проступили под тонким батистом. Гена аккуратно сложил одежду на стул и повернулся к Римме Александровне. Она же тем временем неторопливо задрала подол сорочки и стянула с себя трусики. — Чулки… оставь… — попросил Гена прерывающимся голосом. — Порвутся — новые принесу. Римма Александровна по-девчоночьи хихикнула и указала ему на кровать, а сама медленно сняла сорочку, оставшись только в черных чулках и атласном черном поясе с маленькими красными розочками. Гена облизал ее взглядом и улегся прямо на покрывало, свесив хвост на пол. — Риммочка, ты такая… — задыхаясь, прошептал он. — Невероятная! Она встала над ним, поглаживая небольшую грудь с крохотным золотым крестиком на почти невидимой цепочке — стройная, сухощавая и удивительно гибкая для своих лет. Гена протянул к ней лапу, чтобы коснуться, но она строго шлепнула по ней и прикрикнула: — Когти! — Прости, — выдавил он. Гена тяжело дышал, крупные белые чешуи на брюхе, казалось, шли волнами. Наконец клоака разошлась, выпуская наружу крупный перламутрово-белый член. Римма Александровна уверенно взялась за него, обхватила и начала дрочить. Она порозовела, краснота спустилась по шее на грудь. Второй рукой она нащупала клитор и принялась ласкать его. Гена тихо постанывал и дергал хвостом. Наконец Римма Александровна сноровисто оседлала его, хлопнула по длинной морде, потерлась вагиной о влажный крокодилий член и принялась насаживаться на него. Опустившись до конца, погладила Гену по животу и поерзала, устраиваясь поудобнее. — Славный ты, Гена, — сказала она и начала приподниматься и опускаться, словно верхом на лошади. Он протянул к ней лапы, положил их на худые колени и принялся поглаживать. Чулки цеплялись за чешую, оставлявшую затяжки, но они оба не обращали на это внимания. Очень скоро не только Гена стонал, но и Римма Александровна начала вскрикивать. Ее волосы разметались по спине и плечам. Тяжелый крокодилий хвост лупил по старому потертому паркету. Скрипела заслуженная кровать с никелированными шариками на спинке. Звенели пружины. — Ах!.. — вырвалось у Риммы Александровны. Она забилась на Гене, стискивая его в себе, а он тянул к ней лапы, хрипя. Потом она лежала на нём, приходя в себя и гладя бледное брюхо. — Скоро дети вернутся, — сказал он. — Услышим, — заверила она. — Да и одеваться тебе — только втянуть. Работаешь-то голый. И Лариска моя совсем уже не девочка. — Ну то в зоопарке, — не согласился Гена. — Надо Чебурашку в школу отдать. — В живой уголок, — согласилась Римма Александровна. — Там таких зверюшек точно нет. — Римма… — укоризненно произнес Гена. Она насмешливо фыркнула, вскочила и принялась разглядывать подранные чулки. — Только лук в них теперь хранить, — проворчала она. — Я тебе две пары новых принесу, — пообещал Гена и начал одеваться. — Французских.