Кроксы

Гена и Валера лежали на согретой солнцем гальке пляжа Аккадия. Тёплые волны подкатывали к самым носам. Орали чайки. Кричали дети. Где-то громко играла музыка. — Идан Рахель, — сказал Валера. — Что? — Гена шевельнул хвостом. — Музыка. Идан Рахель. Они приезжали в её бейт авот [дом престарелых в Израиле]. Играли. — Как она? — спросил Гена. — Не узнает, — шлёпнул хвостом по песку Валера. — Но глазки мне строит. Некоторое время они молчали. — Эти современные правила… — проворчал Гена. — Нигде нельзя курить. Табак стоит столько, что проще оборвать лимон и курить лимонные листья. На работу не устроиться — понаехали эти египетские танины [крокодил на иврите], заняли все места. О галошах никто и слыхом не слыхивал, всё эти пластиковые шлёпанцы. А дети? — он дёрнул головой в сторону резвящихся человеческих детишек и небольших крокодильчиков. — Ты посмотри, что жуют наши дети! Они жуют эти невозможные кроксы! Эту дрянь со вкусом акрила и красителей! Они никогда в жизни не попробуют настоящих, качественных галош! Валера рассмеялся и ткнул брата носом. — Не ворчи как престарелая черепаха. Ты что, забыл, как на нас орали, когда мы жевали галоши, и обещали нам заворот кишок, воспаление желудка и чёрные зубы? Нам было столько же, сколько этим малышам. Гена глухо заворчал и отвернул морду. Валера же не унимался. — А в девяностые? В эти проклятые российские девяностые? Да дети были рады, если им перепадали хотя бы серые шлёпанцы из Сланцев или эти кошмарные чёрствые тапки с пупырками на подошве! Да, у них нет галош. Зато у них есть кроксы всех цветов радуги! Пусть дети будут счастливы, Гена. Тот всё так же смотрел в сторону, но переплёл хвост с хвостом брата. — «Красный треугольник» закрыт и разрушается, — глуховато сказал он. — Римма лежит на Озерковском кладбище, а я даже не могу съездить на могилу. Чебурашка умотал в Лос-Анджелес и подался в шоу-бизнес, играет гремлинов. Даже не пишет. Твоя Эля… — Гена взрыл лапой гальку и вздохнул. — Да, Эля скоро умрет, — жёстко сказал Валера. — Это жизнь. Это жизнь человека с крокодилом. Мы с ней знали, что так случится, с самого начала. Не хандри, брат. Я похороню Элю и буду работать в Цирке Солнца, они меня звали. Я люблю цирк. Я цирковой. Хочешь со мной? — Я ничего не умею, — глухо отозвался Гена. — Что это за профессия — крокодил в зоопарке? Кому это нужно? — Я наведу справки, — пообещал Валера. — Нас, цирковых, полно по всему миру. Крокодил в зоопарке — это тоже зрелище, Генка, а у тебя есть на что посмотреть. Тебе больше ста лет. Твоя длина пять метров. Поверь, таких великанов в зоопарках немного. — Ты всегда был оптимистом. — Гена щёлкнул челюстями и огляделся. Полиции видно не было. Дети по-прежнему носились по берегу под присмотром родителей и играли в мяч. Чуть в стороне на самом солнцепёке устроился совсем юный крокодильчик, жевавший ярко-оранжевый крокс. — Давай покурим. Сил нет — хочу курить. Они отползли в сторонку, чтобы не дымить на детей, и закурили трубки прямо под табличкой с перечёркнутой сигаретой в красном круге и грозной надписью אסור לעשן [«запрещено курить» на иврите], которую оба не понимали. А потом, когда трубки были вычищены и спрятаны, Валера достал из потрёпанного клетчатого рюкзака, с которым уезжал из России, пару маленьких детских кроксов нежного лавандового цвета и предложил: — Приобщимся к современности, братишка? И они в задумчивости зажевали кроксы. — А ничего так, — заметил Гена, обгладывая пяточный ремешок. — Но на зубах не скрипят. Поспрашивай, не нужен ли в цирке ещё один крокодил. Валера хлопнул его по спине. — Правильно, брат. Какие наши годы! Вот увидишь: лучшие униформистки будут натирать тебе чешую маслом и драться за право это сделать! — А что, — во все глаза уставился на него Гена, — цирковым крокодилам натирают чешую маслом? — И на брюхе тоже, — заверил его Валера.