***
Июнь, 1996 год.
Софья прерывисто втянула носом июньский воздух, чуть сморщилась от едкого запаха дыма, вырывавшегося из паровозной трубы, и обернулась через плечо на размеренном выдохе. Всего лишь на миг, чтобы в последний раз взглянуть на исполинские ворота Велеса, величественно возвышавшиеся за спинами сотен таких же учениц и учеников, заметно повзрослевших за учебный год, но по сути своей оставшихся всё теми же детьми. Ребятами, которые раз за разом торопливо неслись вперёд — навстречу долгожданной свободе, обещанной им началом лета и приветливым гудком неизменного паровоза, служившего школе верой и правдой уже не первый десяток лет. Ей с трудом верилось, что этот день наконец настал. Хоть месяцы обучения и были наполнены множеством захватывающих событий, Соне казалось, что кто-то использовал Замораживающие чары на полную мощность. Садясь в зачарованный поезд, что должен был отвезти её в дорогой сердцу Санкт-Петербург, девушка машинально прокручивала в голове список планов на ближайшие несколько часов. Бездельничать она не любила, а уж безделье во время длительной поездки, под аккомпанемент стука колёс и неутихающих соседей по вагону, вовсе представлялось полнейшим безумием. Когда же красный «Финист», по бокам украшенный горизонтальной золотой полосой, тронулся с места, ведунья вдруг ощутила, как её захлестнуло волнительное предвкушение. Виной тому стало элементарное, но ценное осознание, внезапно вырвавшееся на первый план среди прочих мыслей: уже скоро девушке предстояло вновь увидеть того, по кому она тосковала большую часть времени. Человека, расставание с которым всякий раз давалось ей особенно тяжело, что в одиннадцать лет, что в шестнадцать. Отец, по едва ли скромному мнению Софьи, был человеком исключительным. Хотя бы потому, что превосходно справлялся с целым рядом непростых задач, а они подразумевались ещё более непростыми ролями: высокопоставленной персоны, отнюдь не из-за прославленной фамилии заслужившей безусловное уважение и недюжинный авторитет в широких кругах; мудрого, одарённого и вместе с тем, вопреки положенным по статусу привилегиям, чрезвычайно трудолюбивого волшебника; образцового родителя, всегда ответственно подходившего к вопросу воспитания своего единственного чада и при этом мастерски избегавшего проявлений ледяной строгости (которая, к сожалению, считалась важнейшей воспитательной мерой в понимании его драгоценной супруги, и ею же была возведена в абсолют), малейшей жестокости или несправедливости; бесстрашного героя, раньше неоднократно спасавшего её, маленькую и тогда совсем-совсем беззащитную девочку, из плена ночных кошмаров, а ныне — от вездесущего материнского гнёта. Он был не просто отцом. Папой. За девять лет учёбы в российской школе магии и волшебства, издревле гордо носившей название «Колдовстворец», Софье едва ли удалось обзавестись людьми, которым она могла бы довериться без тени сомнения. Пожалуй, кому-то такой расклад мог показаться весьма удручающим. Наверное, не до конца понятным с учётом того, что кандидатур, подходящих на роль неплохих приятелей, в учебном заведении насчитывалось предостаточно. И всё-таки причина для этого была достаточно веская. Она висела на шее тяжким бременем и крылась в почти что панической боязни ошибиться вновь. Соне доводилось сталкиваться с людским вероломством, переживать своеобразное предательство от тех немногих, кого осмелилась посчитать друзьями. На первом году обучения таким человеком стала девочка с Ярилы, которой Вишневская доверила, как она полагала на тот момент, очень серьёзную тайну. Пусть и совсем безобидный, но всё же секрет, впоследствии благополучно был рассказан её несостоявшейся подругой доброй половине школы. Разумеется, семилетняя Софья сразу же прекратила всякое общение с ней и пресекла попытки пустых оправданий, но горький осадок остался. Он-то и был первым тревожным звоночком. Похожая история повторялась ещё дважды в течение последующих лет и длилась до тех пор, пока терпение юной волшебницы, которой осточертело наступать на одни и те же грабли, не лопнуло окончательно. Вкупе с ним дала трещину и по-детски наивная вера в возможность завести с кем-нибудь из сверстников крепкую дружбу — бескорыстную, подкреплённую взаимным доверием и обоюдной честностью, такую, какой её обычно описывали в книгах. Урок был усвоен. И вскоре повлёк за собой решение отгородиться ото всех, выстроив вокруг себя огромную стену, пройти сквозь которую было под силу лишь одному человеку — отцу. Как бы то ни было, девушку данное положение вещей ничуть не огорчало: недостатка живого общения в её жизни не наблюдалось, а о лучшем друге, чем понимающий, никогда не осуждающий и готовый выслушать в любой момент глава семейства, Соня и мечтать не могла. И всё же это не мешало ей иметь парочку ближе-чем-просто-знакомых, с которыми можно было обсудить учёбу и некоторые маловажные детали её преимущественно школьной жизни. Поскольку Софья привыкла вооружаться внушительной стопкой талмудов и необходимого справочного материала, а мест для занятий в библиотеке школы не было, ей частенько приходилось засиживаться в учебных залах с улыбчивой курносой девочкой, обучавшейся на отделении Дажбог, слушать, как та переворачивает чуть пожелтевшие от времени страницы и мурлычет себе под нос незамысловатые мотивы популярных простецовых песен. А проводившиеся дважды в неделю тренировки по квиддичу и некоторые внеклассные мероприятия она приноровилась посещать в компании коренастого сварожича, предпочитавшего, чтобы к нему обращались исключительно по фамилии. Будучи старше на год, он учился в первой группе 10С, поддерживал имидж форменного раздолбая и внешне являл собой классический тип парня, способного спровоцировать поток бурных девичьих фантазий одной лишь усмешкой на чувственных губах. Последнее немало поспособствовало тому, что Колдовстворец долго полнился разнообразными слухами: начиная с «Вишневская-то ему явно небезразлична, иначе чего он с ней так носится?», перетекая в «на Новолетний бал в следующем году точно придут вместе!» и заканчивая «поматросит и бросит, да и ей, кроме книжек и хороших оценок, ничего не нужно». Временами они даже посмеивались над этим. В надежде обрести желанное уединение, девушка заняла свободное четырёхместное купе, где незамедлительно задвинула и затворила дверь. Сначала, как положено, на хлипкую с виду металлическую защёлку. Следом, прислушавшись к неустанно бодрствующему голосу разума, с помощью куда более надёжного запирающего заклинания. Она вполне понимала, что такое поведение впору было счесть возмутительным, поскольку эгоизм в любом из его выражений не красил никого. Но коктейль, смешанный из адской усталости и усилившейся головной боли, сверху щедро присыпанный нежеланием разделять и без того тесное помещение с кем-либо ещё, попросту уничтожил всевозможные угрызения совести ещё в зародыше. Яркий свет, льющийся из широкого окна лимонными лучами, порядком раздражал сетчатку глаз, так что вскоре пришлось задёрнуть ситцевую занавеску. Запланированному чтению это, конечно же, не помешало. Удобно устроившись на диване с «Подчинением авторитету» Милгрэма², девушка просидела в гордом одиночестве до самого конца поездки, за что, по правде, была благодарна всем известным богам. Спустя почти десять часов томительного ожидания, три из которых колдунья благоразумно решила посвятить сну, за окном начали вырисовываться очертания родного Московского вокзала в тускловатом свете фонарей. Софья отлевитировала свои вещи с багажной полки, покрепче перехватила ручку кожаного чемодана и двинулась на выход из поезда. Как только она спустилась по ступенькам, её обхватили сильные мужские руки. — Папа! — девушка коротко взвизгнула, оказавшись стиснутой в медвежьих объятиях. Её ноги зависли в нескольких сантиметрах над платформой, а тяжёлый багаж покорно взмыл в воздух, поддерживаемый чужой магией. — Ну что ты делаешь, — пробормотала она уже более серьёзным тоном, с нарочитой строгостью, пока уголки губ дрожали от рвущейся наружу улыбки. — Опусти меня на землю, сейчас же. Наблюдая за попытками дочери выпутаться из кольца крепких рук, Николай Григорьевич Вишневский, белокурый мужчина с небесно-голубыми глазами и мягкими чертами лица, не сумел удержаться от приглушённого смешка. Через миг просьба была исполнена. — Ты и представить не можешь, как сильно я скучал по тебе, — сказал отец, после чего ласково погладил её по щеке, проведя по нежной молочной коже чуть загрубелой подушечкой большого пальца. — А ещё, готов поспорить, не представляешь, какой сюрприз поджидает тебя дома, — заговорщический шёпот в считанные секунды пробудил в ней любопытство, и мужчина, заметив это, ухмыльнулся совсем по-ребячески. — Поэтому ноги в руки и вперёд, Софья Николаевна. Нас ждут великие дела! Они покинули переполненный перрон, осторожно преодолели защитный барьер и, когда Николай, прекратив действие левитационного заклинания, подхватил чемодан так легко и проворно, будто тот весил не больше пушинки, незаметно смешались с толпой, устремившейся к зданию вокзала. Сосредоточенные друг на друге, шли неторопливо, умудряясь вести непринуждённую беседу в общей шумихе, и хохотали от души, не заботясь о возможном неодобрении снующих туда-сюда незнакомцев. Пока крохотная детская ручонка не схватилась за отцовскую штанину. — Дяденька! — захныкал мальчик, лет шести на вид, с взлохмаченными русыми волосами и худым перепачканным лицом. Одежонка его, липкая от пота и покрытая желтовато-маслянистыми пятнами, была местами изодрана. — Дяденька, пожалуйста, дайте денег! Хоть мелочи дайте, мне кушать хочется! Пахло от него ужасно, и Софья, не привыкшая к стоялому запаху немытого тела, невольно сморщила нос. Но отвращения к малолетнему беспризорнику она не испытывала. Сердце девушки болезненно сжалось от нахлынувшей жалости. Она знала, что социальное неравенство сохраняло статус одной из величайших проблем человечества, потому как существовало всюду и во все времена. Насколько ей было известно из рассказов отца, учителей и знакомых, чьи родители не принадлежали к числу волшебников, в последние годы и без того плачевная ситуация в стране накалилась до предела (магическое общество это, несомненно, затронуло в меньшей степени). Но ещё никогда девушка не ощущала это так остро, как сейчас, когда, не в силах продолжать зрительный контакт с грязным истощённым ребёнком, наконец соизволила осмотреться по сторонам. Ещё куча таких же мальчишек и девчонок в возрасте от пяти до, наверное, двенадцати лет, взрослые с измождёнными лицами и хлипкими картонными табличками, испещрёнными просьбами о помощи, осунувшиеся старики, с костылями и без, что устроились с протянутой рукой прямо на ступенях, — взору её предстала далеко не благостная картина. Почему она не замечала всего этого раньше? Возможно, ей не позволяли? А мог ли это быть бессознательный внутренний запрет? Одетая с иголочки, с жемчужной заколкой в волосах и сладковатым цветочно-фруктовым ароматом французских духов на коже, Вишневская почувствовала себя так, словно пировала во время чумы. Николай Григорьевич, не обращая внимания на внешний вид ребёнка, взял его за руку, и, кивком головы указав дочери следовать за ним, направился к расхаживавшей неподалёку полноватой продавщице горячей выпечки. Он был немногословен, но вежлив. И уже через минуту в его руках оказался пакет с румяными пирожками. Когда мужчина протянул этот пакет мальчику, Софья заметила, что грязные ручонки потянулись вперёд и замерли в нерешительности на полпути. Уголок детских губ нервно дёрнулся, а глаза забегали, словно ища что-то ещё. Наживу в виде деньжат, которые не удалось получить? Девушка вмиг помрачнела, оценивая возможные риски. Лицо Николая осталось непроницаемым. Он только слабо качнул головой и предупредительно похлопал себя по карману, из которого выглядывал кошелёк. А паренёк стыдливо опустил голову, быстро выхватил кулёк и юркнул за угол, точно проворный мышонок, поняв, что ловить здесь больше нечего. В синюю «Волгу», частично усовершенствованную магическим вмешательством, отец с дочерью уселись молча. Машина свернула с Невского проспекта и остановилась по велению алого сигнала ближайшего светофора. Несмотря на то, что оранжевый диск солнца давно скрылся за линией горизонта, стояла удушливая жара. В надежде запустить в салон хоть немного прохлады, отец потянулся к ручке стеклоподъемника. Соня последовала его примеру и тоже приоткрыла окно. На миг она в блаженстве сомкнула веки, ощутив лёгкое дуновение ветра, разрешила себе пустить мысли на самотёк. Перед глазами тут же возник образ мальчонки, жадно вгрызающегося в ещё не остывший пирожок с мясом. Беспокойная дрожь пробежала по телу, взывая к тревожным думам, от прежнего блаженства не осталось и следа. После столкновения на вокзале ей было скверно, а усугублять ситуацию не хотелось. Потому девушка попыталась прояснить разум и как можно скорее отмести прочь горькие размышления о голодном ребёнке с потухшими глазами и всех тех несчастных, которым по воле судьбы повезло куда меньше, чем ей. В мире людей, не обладающих волшебными способностями, Софья появлялась не так часто, как ей хотелось. Если быть точнее, крайне редко. Во-первых, по той причине, что проводила большую часть года в стенах школы и одноимённом городе, сложная инфраструктура которого занимала всю площадь Медной Горы. Во-вторых, потому что её мать, происходившая из древнего консервативного рода Трембли, упорно придерживалась стандартной для западноевропейского магического общества догмы чистоты крови и, утратив всякую надежду приобщить к этому воспитанного иным образом мужа, переключилась на дочь, которую ошибочно считала податливой глиной в своих изящных белых руках. А вот Николай Григорьевич прослыл постоянным гостем за пределами магической территории, особенно в простецовой части Северной столицы. В российском ведовском сообществе мужчина занимал положение выходца из так называемого нового дворянства, а в рамках британской магической системы считался наследником исконно чистокровной семьи, что и стало поводом для заключения выгодного брачного союза. В отличие от жены, он без всякого пренебрежения, напротив, с неуёмным интересом относился к той жизни, что была от них далека и полна неизвестного. Жили они в поместье, что вот уже около двухсот лет располагалось под Петербургом и было надёжно скрыто от посторонних глаз незримой стеной маскирующих и защитных чар. По всему периметру территории тянулось кружево высокой живой изгороди. А к четырёхэтажному белому особняку, размещённому аккурат в центре, вела извилистая подъездная дорога из мелкого, слегка похрустывающего под колёсами гравия. По приезде девушка первым делом бросилась в дом, чтобы поскорее увидеть ещё одного родного ей человека. Она не просто забежала внутрь — буквально внеслась ураганом, точно спешила к заветной цели, что могла ускользнуть в любую минуту. Но осеклась, едва переступив порог. Она перевела дыхание. Немного прошла вперед и очутилась в просторном холле, освещённом переливающимися огнями массивной хрустальной люстры. Быстро обвела взглядом помещение и обнаружила фигуру матери у арочного окна с ниспадающими тёмно-синими портьерами. Колдунья стояла к ней спиной, придерживая тяжёлую атласную ткань ладонью. Недвижимая, она походила на прекрасную статую, высеченную из мрамора искусным творцом. И ожила подобно Галатее³, стоило чуткому слуху уловить дробный стук каблуков. Повернувшись вполоборота, она склонила голову набок и устремила внимательный взгляд на дочь. — Добрый вечер, матушка, — Софья приблизилась к женщине, дабы с некоторой робостью заключить её во что-то, смутно напоминающее тёплые приветственные объятия. — Здравствуй, дорогая, — спокойно промолвила Кассандра, практически невесомо приобняв девушку за плечи. Подобие семейной идиллии продлилось недолго, но рассчитывать на другое было бы глупо. Соня привыкла к тому, что мать всегда вела себя достаточно отстранённо, чтила подобающую аристократичному воспитанию сдержанность и на дух не переносила телячьих нежностей, под которыми понимала любые, в том числе и вербальные, проявления привязанности. Посему обижаться и возражать не стала. Вместо этого набрала в лёгкие воздуха, приоткрыла губы и хотела было пуститься в рассказы о произошедшем за долгие учебные месяцы, обо всех тех вещах, которые тревожили её последние недели. Она не учла одного: у матери были иные планы. Та вскинула руку в предупреждающем жесте, одним отточенным движением приказывая дочери хранить молчание. В следующую секунду раздался глубокий низкий голос Кассандры. Он прозвучал так пугающе безучастно, что вдоль девичьего позвоночника пробежали колючие мурашки. — Это может подождать, не так ли? — женщина опустила ресницы, разрывая зрительный контакт. — Мне придётся отлучиться в Мэнор на какое-то время. Точно не знаю, надолго ли задержусь, но вряд ли это займёт больше недели. Старые друзья моих родителей попросили… — она запнулась, словно боясь сболтнуть лишнего, и поджала кроваво-красные губы, — об одолжении. Отбываю я прямо сейчас, поэтому вынуждена с тобой проститься. Прежде чем Соня успела что-то сказать, Кассандра грациозно развернулась на каблуках и удалилась из помещения в мгновение ока. Портключом ей послужила увесистая связка ключей от родительского поместья в Англии, куда она периодически отправлялась, чтобы проверить состояние доставшегося в наследство имущества, а также работу отвечающих за него домовых эльфов. Но в основном, конечно, из нужды посещать светские мероприятия, дабы показать себя во всей красе представительницам других семей с пунктиком насчёт чистоты крови, испокон веков привыкшим собираться вместе по этому и ряду иных сомнительных поводов. Так прошла целая неделя. Софья наслаждалась обществом отца, который, пользуясь случаем, предложил навестить Северную столицу. За семь дней они успели посетить Мариинский театр, Петергоф с его необычайно красивыми фонтанами, способными привести в восторг любого, кому хоть однажды удалось их увидеть, и даже Кунсткамеру, от жутковатых экспонатов которой по коже порой пробегал холодок. От матери никаких вестей не поступало, но это уже стало привычным делом. Бывали случаи, когда она уезжала, не потрудившись сообщить об этом ни единой живой душе, невозмутимо являлась домой спустя дни, недели и немного погодя повторяла всё то же самое. Николай Григорьевич, разумеется, всячески выражал своё недовольство поведением жены. Поначалу. Со временем понял и, кажется, скрепя сердце принял тот факт, что менять в себе она ничего не собирается. А ещё позже ему до тошноты надоело тратить нервы, и он нашёл себе занятия поинтереснее. Субботнее утро в поместье Вишневских ознаменовалось возвращением хранительницы домашнего очага. Софья, по привычке проснувшаяся ни свет ни заря, к тому моменту мирно сидела на заправленной кровати и увлечённо перелистывала страницы одной из книг, подаренных ей отцом. — Чего только не придумают эти простецы… — несмотря на то, что фраза была произнесена шёпотом, в девичьем голосе отчётливо слышались нотки весёлого изумления. «Не понимаю, почему мама говорит о них с таким отвращением, — новую мысль она отчего-то не решилась озвучить, но, не заострив на этом должного внимания, между тем продолжала свои рассуждения. — Нет, конечно, бывают среди маглов, как она их называет, просто феноменальные идиоты; в числе волшебников таких уникумов тоже хватает с лихвой, — с уст сорвался тяжкий вздох, стоило ей вспомнить некоторых представителей магического мира, среди которых, будь они все запечатлены на одной колдографии, удалось бы различить по паре учеников от каждого из четырёх отделений. — Но встречаются и выдающиеся личности, не так ли? Истории известно немало имён гениев. Например…» Должно быть, ей просто не судилось с головой погрузиться в омут размышлений, поскольку в следующее мгновение внезапно раздался тихий стук. Последовало три коротких удара о дубовую поверхность двери (домовые эльфы, непроизвольно отметила хозяйка комнаты, всегда стучали дважды), и она тотчас приотворилась, являя взору фигуру той, кого девушка уж никак не ожидала увидеть. Облачённая в длинное платье, обтягивающее стройный стан бархатной тканью глубокого винного цвета, с архитектурно-замысловатой причёской, из которой не смел выбиться ни единый медный локон, и сдержанным, но умело расставляющим необходимые акценты, макияжем, Кассандра Вишневская выглядела поистине безупречно. В общем-то, как и в любой другой день: с раннего утра вплоть до самого отхода ко сну. По комнате, стремительно окутывая всё вокруг, растянулся тонкий шлейф её терпких духов с пикантной ноткой горечи. Софья с трудом подавила страдальческий вздох. Она задыхалась от этого аромата. — Домовики накрыли стол, — сообщила женщина так, будто неоднократно проделывала подобное прежде, вдобавок приподняв уголки губ в улыбке. Мимолётной, на первый взгляд почти незаметной, но в то же время ярко контрастирующей с задумчивыми глазами и кажущейся чужеродной на лице, по обыкновению скованном светской учтивостью. — Спускайся в обеденный зал, Софи. Происходящее отдавало отменным сюром. Младшая Вишневская чуть склонила голову и нахмурилась с едва различимой настороженностью, хотя виду вовсе не подала — этому она была научена с детских лет. Затем, убедившись в наличии закладки на последней прочитанной странице, бережно отложила занятный простецовый томик на прикроватную тумбочку. — Хорошо, матушка, — волшебница смиренно качнула головой. При переходе на английскую речь голос её сделался мягким и покладистым, во время разговора с матерью иначе быть не могло. — Дай мне минуту, пожалуйста. Я приведу себя в порядок и спущусь. Мадам Кассандра, вне великосветского общества не шибко жаловавшая бессмысленную болтовню и не любившая тратить время попусту, ограничилась слабым кивком. Тем не менее, она всё-таки позволила себе задержаться на пороге, преследуя одну-единственную цель. Женщина перевела оценивающий взор на книгу, мирно покоившуюся неподалёку, чтобы незамедлительно продемонстрировать своё недовольство, состроив гримасу лёгкого отвращения. И лишь после этого удалилась из спальни дочери с чувством выполненного долга. Соню, однако ж, столь красноречивая реакция нисколько не пристыдила. В ответ на очередную сцену из любимого репертуара матери она едва повела тонкой бровью. Идея вести споры и оживлённые дискуссии с ней — властной дамой, на каждое Софьино «да» отыскивающей безапелляционное каверзное «нет» и привыкшей аргументировать все свои доводы богатым жизненным опытом, перестала казаться привлекательной лет этак с восьми. Пришлось научиться отмалчиваться, изворачиваться, подбирать наиболее оптимальные варианты поведения в соответствии с ситуацией… Иными словами, делать всё возможное для поддержания шаткого мира в кругу семьи и сохранения собственной нервной системы. Прежде чем покинуть свою обитель, девушка замерла у огромного настенного зеркала — антиквариата, заслужившего звание настоящего шедевра ручной работы мастеров девятнадцатого века. Разгладила несуществующие складки на муслиновом⁴ платье цвета слоновой кости. Перевязала огненные кудри белоснежной шёлковой лентой, оставив несколько свободных прядей у лица. Придирчиво осмотрела себя вновь, чтобы исправить оставшиеся недочёты, и мгновенно изогнула губы в подобии светлой улыбки. Родителям не пришлось долго ждать. Когда она вошла в обеденный зал и поприветствовала их, на душе у неё сделалось необычайно спокойно. Отец, тепло улыбнувшись, уселся во главе стола, мать безмолвно заняла место по левую руку от него, а Софья устроилась справа. Они начали трапезу. — Соня, ты уже читала книги, которые я привез тебе из столицы? — поинтересовался Николай Григорьевич, когда лёгкие блюда сменились десертом и ароматным дымящимся чаем. Сундук с горой новой литературы различных направлений был тем самым сюрпризом, о котором шла речь на перроне. Девушка восторженно кивнула. Отец всегда знал, чем её порадовать. — Да, одну из них я уже прочла, — поведала она, умолчав о том, что на это пришлось потратить целую ночь. — Довольно интересная, на мой взгляд. Затрагивает немало важных тем и заставляет задуматься, пофилософствовать… — будь они здесь вдвоём, девушка непременно пустилась бы в разглагольствования о полюбившейся прозе простецов. Но тяжёлый взгляд зелёных глаз, брошенный исподлобья похлеще кинжала, напомнил ей о необходимости вовремя прикусить язык и произнести всего-то: — Спасибо тебе ещё раз. Даже слепец понял бы, что Кассандре совершенно не нравилась тема разговора — и это мягко выражаясь. Она была мрачнее свинцовой тучи. Вдобавок вела себя куда тише, чем обычно: в данном случае это означало, что вместо пары-тройки привычных фраз о последних новостях магического мира, погоде и качестве поданных эльфами блюд с её уст периодически срывались недовольные вздохи, да и только. Может быть, в очередной раз поругалась с мужем? Софья с горечью попыталась вспомнить те славные времена, когда проведённые в родных пенатах дни не подразумевали наличие неприятного бонуса в виде родительских ссор по поводу и без, но так и не разыскала ничего на задворках памяти. Что ж, вполне вероятно. — Совершенно забыл вам сказать, — внезапно прервал тишину отец. На его лице промелькнула не укрывшаяся от волшебниц тень волнения. — Из моего террариума пропала одна паучиха. Самка каракурта⁵… Манящее заклинание тут бессильно. Хоть вы почти не заглядываете в западное крыло, я обязан был вас предупредить. Уползти за его пределы она не сможет, об этом я позаботился. Поэтому просто остаётся ждать, пока проказница вернётся обратно, — он замялся и прочистил горло. — Честное слово, ума не приложу, как ей удалось выбраться. Соня враз напряглась внутренне, но усердно старалась поддерживать непоколебимое внешнее спокойствие. — Наверное, никогда не пойму твоей любви к этим созданиям, — призналась она, после чего осторожно продолжила. — Чем они тебя так привлекают? Бесцельно ползают по комнате, — целой комнате! — отведённой именно для них. Какой от них толк, вот скажи? — Каждому своё, дочка, — Николай пожал плечами; лицо его озарилось беззлобной ухмылкой. — Но это, пожалуй, наследственное. Мой отец, твой покойный дед, увлёкся их разведением уже в зрелом возрасте. Вот так просто, ни с того ни с сего, после одной из поездок за границу. Ух, мама была в шоке и не одобряла это занятие до последнего!.. Но он души в них не чаял. Спустя годы эта любовь передалась и мне. Разве не здорово, когда у родителей и детей схожие интересы? В ответ на это девушка лишь кисло усмехнулась. Время от времени, когда дело касалось подобных вещей, они с отцом не сходились во взглядах, однако споров тщательно избегали. Мать же за весь разговор так и не проронила ни слова, что было на неё совсем не похоже. — Ну что ж, дела не ждут, так что я вынужден вас покинуть, — глава семейства поднялся из-за стола. — Да и надо бы наведаться в террариум. Проверить, может, нашлась моя пропажа. Он подошел к жене и, наклонившись, сухо поцеловал её в висок. Кассандра натянула улыбку столь неестественную, практически расходящуюся по швам, будто с трудом сдерживала отвращение. Сжала десертную ложку, буквально вцепившись в холодное серебро пальцами. Но поспешила расслабить руку, когда приметила, что дочь оторвалась от изучения содержимого своей тарелки и обратила внимание на развернувшуюся сцену. Что-то внутри велело Соне бросить вслед уходящему мужчине: «Пожалуйста, папа, будь осторожен». Как жаль, что она не прислушалась. Когда Николай исчез, женщина будто бы воспрянула ото сна. Даже неожиданно полюбопытствовала, успела ли дочь побывать в саду. В том самом саду, которым отроду не интересовалась. — В этом году у нас прибавилось цветов, — пояснила она нарочито беспечно. — Почти все чудесно пахнут. И выглядят соответствующе. Не хочешь прогуляться туда после трапезы? Софья, никак не ожидавшая, что мать после затянувшегося молчания решит заговорить первой и сделает это столь странным, учитывая не сошедшую с лица угрюмость, образом, была опасно близка к тому, чтобы подавиться едой и собственноручно положить конец толком не начавшейся беседе. Она прокашлялась, осторожно отхлебнула из фарфоровой чашки, упиваясь дивной смесью ароматов мяты и чабреца. Затем кивнула ей, как бы заверяя, что обязательно посетит его. Своё бессловесное обещание девушка сдержала. Покончив с ванильным сметанником и чаем, она отправилась прямиком на улицу. Неспешно прошла по тропинке во внутренний дворик, наслаждаясь какофонией царивших там запахов. Её взгляд упал на деревянную скамью возле небольшого пруда — укромное местечко, где она любила подолгу засиживаться в детстве, наблюдая за заходом солнца. Если отец не был занят, то коротал такие вечера вместе с ней. Увы, происходило такое не слишком часто, но она была искренне рада каждому мгновению, подаренному ей судьбой. Сидя на этой старой скамье, она прочла не один десяток книг, загадала кучу наивных желаний, стала свидетельницей сотни закатов. Атмосфера тишины и спокойствия всегда окутывала её, как мягкий плед, волшебным образом освобождая разум от негативных мыслей, накопившихся за долгое время. В голову тут же пришла идея: а почему бы не взять какую-нибудь из новинок в твёрдом переплёте и, не изменяя собственным традициям, устроиться с ней у чудесного, сплошь покрытого белыми кувшинками пруда, погрузившись в приятную ностальгию? Она хотела снова почувствовать себя беззаботной девчушкой, ускользнувшей от нескончаемых проблем и бесчисленных правил, прочувствовать уют и умиротворение этого сказочного места. Мысль показалась ей замечательной, поэтому она тут же развернулась и быстрым шагом направилась в сторону поместья. По пути начала подумывать о том, чтобы пригласить с собой отца, ведь даже несмотря на то, что она не отходила от него всю прошедшую неделю, ей всё равно его не хватало. Её спальня располагалась в восточной части дома, недалеко от родительской. Человеку, впервые оказавшемуся в поместье Вишневских, не составило бы труда потеряться среди огромного количества комнат, однако Софья знала расположение каждой из них наизусть. Девушка поднялась по широкой криволинейной лестнице и, даже толком не успев сообразить, что именно собирается сделать, резко затормозила. Что-то было не так, она поняла это сразу же. Неправильно. Но что именно? В Колдовстворце всех ищущих ответы и сомневающихся в них учили доверять ведовскому чутью. Сейчас чутьё вело её в западное крыло, и оно же подсказывало, что дело было не только в пропавшей паучихе. Будучи не на шутку обеспокоенной, Вишневская двинулась вперёд и принялась скрупулёзно исследовать открывшееся взору пространство, пока наконец не обнаружила источник тревоги. Дверь в помещение с террариумом была приоткрыта — этот фрагмент выбивался из привычного пазла. Ведь отец всегда запирал её, вне зависимости от того, находился он там или нет. Из соображений безопасности, как того требовали негласные правила. Она сбавила темп и крадущимися шагами направилась в сторону злосчастной комнаты с пауками. Картина, представшая перед глазами Софьи уже через пару мгновений, отпечаталась шрамом на подкорке мозга и в том непостижимо-сокровенном, что зовётся душой, давая безмолвный обет преследовать её в ночных кошмарах всю оставшуюся жизнь. Мир вокруг заключился в проклятую паучью клетку, сжался до размеров двух почти неприметных красных точек (которые позже будут обнаружены на правой щиколотке) и лопнул, как сосуды в широко распахнутых глазах Николая Вишневского. Отец был похож на марионетку, которой подрезали нити: привалившись боком к дальней стене, он лежал на полу в странной, неестественной позе и луже непереваренных остатков недавно принятой пищи и желудочного сока. Лицо его было перекошено гримасой боли, испачканный галстук — полуразвязан, словно тот был удавкой, от которой мужчина тщетно пытался освободиться. Раздался грохот. Софья рухнула на колени рядом с отцом, ещё не до конца осознавая картину происходящего. Отчаянно отрицая увиденное. Ей казалось, что это какой-то страшный сон и она вот-вот должна проснуться. Но сон никак не заканчивался. — Папа… — прошептала девушка, погладив его щёку кончиками дрожащих пальцев. Кожа под ними была непривычно холодной. Шёпот превратился в истошный крик.***
Он ненавидел осень. Ненавидел новый учебный год в осточертевшем жалком подобии школы и прожигающие спину взгляды его убогих обитателей. Ненавидел отцовскую трость в своей руке. Он ненавидел то, на что подписался. То, что должен был сделать любой ценой, и тех, кто сподвиг его на это. Но больше всего — себя. Его выбрали. Разве не этого он всегда хотел? Идиотская давняя мечта обернулась против него. Ему не оставили выбора. Он кривил губы в прежней ухмылке и медленно умирал.