Предназначение

      От корчмы, казалось, за версту шёл манящий запах жареного мяса и свежеиспеченного хлеба — по крайней мере Эрланд, слегка подгоняя пятками уставшего коня, ощутил этот аромат задолго до того, как увидел печной дым. Скакуна он сменил относительно недавно — получил в дар от какого-то благородного лорда в придачу к мешочку с золотом, однако они ехали довольно долго, пару раз даже пришлось кардинально менять маршрут из-за засевшего здесь и там ворья, убийц и разбойников. Всё это порядком утомляло. Будь он один, управился бы с этой проблемой мечом. А их было двое. Восьмилетнего мальчика он посадил впереди себя и сказал держаться крепче. Если станет дремать и вывалится из седла на землю, получив тяжелыми копытами по голове — никто его уже не спасёт. И всё же даже несмотря на собственную угрозу, Эрланд, помогая ему забраться, обхватил его поперёк живота сильной рукой. Так, чтобы не было лишнего соблазна закончить свою недолгую жизнь в глуши, с разбитой о камни черепушкой.       — Скоро остановимся и поедим, — сказал он. — Радуйся, ночью будешь спать на мягком.       За полторы недели пути мальчик не произнёс ни слова. Молчал и сейчас, как воды в рот набрав.       Рыжий одноухий кот с розовеющей царапиной на носу (видно в драке побывал) презрительно зашипел, завидев их у околицы, а потом шмыгнул в темноту между бочками и выставленными наружу деревянными бадейками. Эрланд, точно и не заметив его, миновал разбитую телегу с отсутствующей осью, и направил коня к стойлам — там фыркал хозяйский мерин, слепой на один глаз, и дремала молодая гнедая кобылка. Её седло и уздечка были богато украшены серебром — должно быть, приехал кто-то важный или с монетами в карманах. Ему корчмарь приготовит лучшую комнату, проветрит и простыни новые постелит, а выродку что? Плевок — в лучшем случае под ноги, а не в похлёбку. Те, кто был потрусливее, обычно спешно выпроваживали, мол, извините, милсдарь ведьмак, местов нету. Избавившись же от нежеланного постояльца и посматривая в окошко, крыли проклятиями — страховидло с зенками змеиными, урод, мерзавец, исчадие адово…       Эрланд мрачно усмехнулся. Он спешился и подхватил Джерома на руки, помогая спуститься с коня. Лениво бродившие по двору куры, жирные и осоловелые, не обращали на них внимания — они были удивительно спокойны для будущих тушек, которых разделают на суп или запекут с яблоками. Приближался Белетейн. Наверняка яркие костры разожгут и здесь, а люди из окрестных селений потянутся на угощение. Так оно всегда и бывало — в обыкновенные дни жаловались на голод, но в праздник столы ломились от еды.       Слабый свет струился из маленьких оконец, музыку играли скверную, а чей-то расстроенный инструмент напоминал плачущих котят. Пахло уже куда явственнее — копченой свининой, ржаной водкой, кислой капустой и блевотиной. Закат окрасил небо красным и казалось, что по голубому полотну кто-то расплескал кровь. Это зрелище не удивляло Эрланда, но Джером, тащившийся за ним с унылым видом, вдруг остановился, уставившись вверх.       — Если будешь так таращиться — пропустишь миску горячей заливайки, — предупредил ведьмак, отворяя скрипучую дверь. В нос еще сильнее ударило типичное для корчмы амбре. Джером юркнул следом за ним в тесноту меж множества столов, отвлекшись от последних алых лучей.       Это было не первое Дитя-Неожиданность на его памяти, но, пожалуй, единственное сколько бы то ни было спокойное. Мальчишки, которых он прежде забирал в Каэр Серен, дрались и царапались, плевались, цеплялись, преодолевая стыд, за юбки своих рыдающих мамаш, пока те упорно пытались разжать их цепкие пальчики. Да поскорее, быстро-быстро — отпихнуть от себя, вырвать из родительского сердца и забыть о существовании, думая о том, как бы родить еще одного. На замену. Женщины чувствительнее, повторял он себе, и им, должно быть, тяжелее свыкнуться с мыслью о том, что придётся отдать ребёнка выродку, который сделает из него себе подобного. До того дня всё это казалось логичным и не виделось им никак иначе, но случай Джерома был иным. Глядел ему вслед и орал от горя отец, а не мать.       Привязываться к крохам было себе дороже — он ведь еще даже не прошёл через Испытание Травами. Умрёт, а ему что делать, зализывать новый рубец на сердце? Нет, больше никогда, сказал он себе.       Внутри было битком — проезжие, местные, даже парочка наёмников в клепаной коже. Псы сновали под столами, выпрашивая кость, но изрядно подвыпивший народец бросал им оставшиеся куриные ножки в меду и наглая морда быстро исчезала, чтобы, впрочем, вскоре появиться уже рядом с чужой рукой. Наглые, с налипшими на лапы комьями грязи, они наверняка нынче чувствовали себя хозяевами жизни, сытые и приласканные, но один, покрупнее и с темной свалявшейся шерстью, настороженно уставился на Эрланда. Потом зарычал, ощерив острые желтоватые зубы, однако кинуться не посмел. Вместе с ним на них воззрилась вся корчма. Даже хозяин, рубивший на разделочной доске мясо, поднял на них взгляд — двойной его подбородок дернулся в странном смешке. На миг воцарилась тишина, но через секунду гомон стал только громче. Им уделили всего мгновение и, не найдя ничего интересного, вновь занялись своими делами — пьянством, обжираловкой и лапаньем девиц за аппетитные места.       — Ищи нам свободную лавку, — Эрланд хлопнул Джерома по плечу. — Садись и ни с кем не заговаривай, понял?       И снова ни звука. Мальчишка дернул плечом, пытаясь избавиться от легшей на него руки, и мелкими шажками направился вдоль столов. Маленький, юркий, но с крепким и на удивление легким костяком. Прирожденный ведьмак. Вопрос в другом — выживет, вытерпит ли?       Немой он, что ли? Даже когда пришла пора расставаться с семьей — не заговорил, не заплакал. Тихой тенью пошёл за ним, только на коня сам забраться не сумел — пришлось подсаживать. А потом они сорвались галопом прочь и ничего, кроме мелькающих вокруг лесов и полей не видели. Разговаривать было некогда и не о чем. Придерживая Джерома за пояс, он вспоминал, как сам ехал с Альзуром навстречу неизвестности и понятия не имел, что его ждёт — оттого немногословность чародея казалась еще более жуткой, чем была на самом деле. Он стал таким же, молчаливым и равнодушным, погруженным в свои мысли. Так оно было правильнее, легче — больше никаких утрат, никакой скорби. Почти никакой.       Корчмарь поднял на него разом помрачневший взгляд и задул почти догоревшую свечу, чтобы заменить её на новую.       — Бродят тут, чтоб черт их побрал, — принялся бормотать он, отведя глаза и рубанув ножом по куску мяса. — Один, второй… Как грибы после дождя повыскакивали, уроды поганые.       — Злой ты, хозяин, что твоя зангвебарская гиена. Видно, посетителей у тебя мало, золота тоже — так сейчас еще меньше станет, раз за языком не следишь. А если приготовишь нам заливайку, сметаной забелишь и бекон поджаришь, да еще и комнату найдешь — ни кроны для тебя не пожалею.       Кмет, видно, не ждал такого доброжелательного тона. Замешкался, занеся нож в воздух и так и не опустив — внутри шёл напряженный процесс раздумий. С одной стороны, ведьмак с ребёнком толпу разъярить может… А с другой его манил тяжеленький мешочек с монетами, призывно зазвеневший в чужих пальцах. Корчмарь был не дурак. Денежки он явно еще давным-давно поставил выше своей матери, оттого и колебался недолго — облизнул посеревшие губы, обтерев окровавленный тесак тряпкой, и протянул мясистую красную ладонь.       — Добро, давай золото.       — А с постоем что?       Мешочек ловко ускользнул от жадной ручищи к хозяину. Корчмарь чуть зубами не клацнул от досады.       — Рыжий полуэльфский выродок раньше приехал, за всё уплатил и комнату лучшую забрал — так что будете одну койку с сопляком делить. Большего тут не найдёшь.       Сердце пропустило удар.       — Что за выродок? Говори толком.       Короткий взгляд за спину — Эрланд, всё поняв без слов, бросил мешочек хозяину.       Не оборачивайся, подумал он. Не смотри. А лучше — вообще держись подальше. Двое ведьмаков в одной корчме — чем это могло обернуться? Либо вилами в бок для обоих, либо кровавой резнёй, которая опустошит деревню. Утром здесь будет лежать гора трупов.       — Заливайку, — повторил он на всякий случай. — Со сметаной. И бекон не забудь.       Они не встречались с прошлой зимовки. Как только начали таять снега, как только запела капель — Гезрас забрался на лошадь и уехал. Прощания Эрланд и не ждал, но, поутру не обнаружив в стойле его кобылы, едва удивился. Потом стало совсем не до того, нахлынуло чувство долгожданной свободы, разлилось по всему телу вместе с теплом весеннего солнца. Он искал новые заказы и дышал полной грудью. Даже хотел было сплавать на родные острова, однако, в тот миг, когда ему об этом подумалось, в сердце странно заныло, напомнив о выстроенной им собственноручно внутри себя глухой стене, укрепленной побочным эффектом мутаций. Если и пробирались сквозь неё отголоски тоски по соленому ветру и каменистым берегам, они сгорали или разбивались, подобно мелким волнам. Он обрёл другой дом — это же предстояло сделать и Джерому, и остальным ученикам. Если они доживут до того мгновения.       Кот, вопреки всему, не дремал и явно не сводил с него глаз с того момента, как они появились в корчме. Гезрас неторопливо макал вынутый мякиш в рыбную похлебку, налитую в разрезанную ковригу хлеба, ел и смотрел на него. Эрланд тоже задержал взгляд.       Не изменился. Да и на что он рассчитывал, расставшись с ним почти три месяца назад? Казалось, тогда снега лежали и у него на душе, тяжелые и холодные — оттого он, взбудораженный чужим появлением, сбегал в небытие вместе с кружкой эликсира. Там он мог согреться. Там было тепло и спокойно.       Почти как сейчас. Он вовремя заметил змею, желавшую впиться в него ядовитыми клыками, и снёс ей голову. Имя этой змее — тень прошлого. Но сколько еще таких змей могло прятаться во мраке?       Во всём была виновата зимовка. Недаром говорили, что в это время в голове любого ведьмака начинают копошиться странные мысли, а застарелые рубцы открываются и из них снова течет кровь, и боль возвращается, усиленная троекратно. Однако даже если это и была правда, даже если в этом заключалась причина, по которой он столь резко реагировал прежде, Эрланд всё равно предпочел бы держаться в стороне. Ему казалось, что даже одно короткое приветствие, один сдержанный кивок порушат всё хрупкое спокойствие внутри. Поэтому он прошёл мимо, уставившись перед собой, и направился к скучавшему за столом Джерому.       Им принесли две дымящиеся деревянные миски с заливайкой — одну забеленную сметаной и вторую без неё. Эрланд придвинул к мальчишке тарелку и невозмутимо принялся за еду. Он старался не замечать и расслабить норовившие напрячься лопатки, между которыми чувствовал взгляд Гезраса. Издержки профессии — когда терпеть не можешь, если кто-то пялится тебе в спину. Ощущение близкой опасности не оставляло.       Джером медленно водил маленькой ладонью над свечой, а потом, найдя это занятие скучным, принялся колупать грязным ногтем трещинку в дереве. К еде он не притронулся. Спутанные кучерявые волосы падали ему на лоб и не нужно было даже приглядываться, чтобы увидеть мелких вошек, копошившихся в них. Топить их вместе с гнидами в бадье казалось чем-то нечестным, да и к угрюмому корчмарю подходить совсем не хотелось. Разве что, только за выпивкой.       — Уж не знаю, как ты, — Эрланд подхватил жирными пальцами еще один кусок бекона, бросив его в рот, — а я выпью пару стопочек. Мог бы тебе эля взять, да ты еще слишком мал. Пробовал когда-нибудь эль, мальчик?       Детские глаза уставились на мгновение на него — какие-то пустоватые и ничего не выражавшие.       — На Скеллиге считают, что эль — это напиток женщин, — продолжил он, — но там дураков всегда хватает. Он, конечно, помягче нашего мёда…       Уверенный, целенаправленный, — не случайный, — толчок. Наполненная до краёв миска дернулась в сторону. Она не удержалась на краю и полетела, расплескивая содержимое, на пол. Джером невозмутимо болтал ногами в воздухе, сложив ладони перед собой и, казалось, не замечая, что вся корчма опять уставилась на них, привлеченная шумом и разругавшимся корчмарём. Он грубо пихнул в бок какую-то девицу из местных, рявкнув ей что-то на ухо, и та засеменила к ним с тряпкой в руках, склонилась, с отчаянным усердием натирая грязные деревянные доски.       Эрланд отложил недоеденный бекон.       Все остальное как-то быстро померкло, оставив лишь неестественно засветившиеся пары чужих глаз, наблюдавших за ним. На вид абсолютно разные — карие, голубые, зеленые… А вот присмотришься получше — все как один горели ненавистью. Наёмник, вздумавший играть с приятелем в нож и пальцы, с громким стуком воткнул кинжал в стол.       Как мало нужно людям, чтобы исполниться злобы. Всего лишь упавшая тарелка.       — Что смотришь, змееглазый? — рыкнул он, держась за рукоять. — Никак хочешь на месте стола оказаться? Ну так мы тебе это живо сообразим.       — Приезжают всякие, честный народ пугают, — вторил ему кмет, сидевший за кружкой хереса.       — Мне нужен только ночлег. Утром я отсюда уеду.       — Ну так ночуй и проваливай.       Эрланд не дрогнул. Лишь взгляд чуть скосил, повернувшись к наёмнику, и заметил пустующий стол, на котором еще лежала коврига хлеба с недоеденной похлебкой. Воспользовавшийся шумихой Кот исчез, не пожелав принимать участия в стычке. Как в воду канул, махнув пушистым хвостом. Под сердцем болезненно закололо от досады — лишь на секунду, уступив место сковавшему грудь льду. Он разом подобрался, напрягшись. Помнить о вилах. Помнить о мальчике, да, да, в первую очередь — о нём. Но нужно было отдать ему должное — Джером следил за всем происходящим с нескрываемым любопытством, ерзая на месте, и грыз ноготь.       Эрланд швырнул девице с тряпкой золотую монету.       — За труды, — сказал он, грубовато ухватив мальчишку за плечо и увлекая за собой, к дверям.       В воздухе засверкали мечи. Оружием ощетинились наёмные псы, случайные путешественники, странствующие рыцари и мужичьё с откровенно бандитскими мордами — щербатые, прыщавые, со скрипучим смехом. Бабы боязливо жались к стенам, отпрянув, чтобы не попасть под горячую руку. Он видел это уже сотню раз — видел, как начиналось всё с гостеприимства, а заканчивалось бойней. Видел страх перед неведомым, застилавший людям глаза. А что нужно сделать с этим самым неведомым? Обезглавить, как обезглавливают ядовитых змей. Как сделал это он сам не так давно. Поблескивающие острия смотрели ему в лицо и он не предчувствовал, он знал, что их пустят в ход непременно, если не предпринять сейчас хоть что-нибудь. Краем уха Эрланд уловил еще один звук, совсем тихий и частый-частый. Словно стук зубов от холода.       — Чьего ребёнка ты украл, выродок? — раздался чей-то крик.       Он дернулся, как ужаленный, от этого слова.       Украл. Забрал. Потащил за собой.       Нет, неправда.       Всё совсем не так.       — Прочь. Хоть шаг сделаете — убью.       Хотели да не осмелились — словно стая шакалов отступили назад, заскулив при виде обнажившейся стали. Ведьмаки мечом работать умеют не хуже, это им в головы втемяшили еще в детстве. Пойдешь против такого — верная смерть. Разве что, попробовать врасплох застать… Но они не пойдут на такое. Ведь не пойдут, правда?       — Я тебя надвое разрублю, — пообещал наёмник. — Только повод дай.       — Мальчик под моей защитой, — медленно проговорил Эрланд, обводя их взглядом. Рука, державшая меч, не дрожала. — И идёт со мной по своей воле. Правда по своей, мальчик?       Пальцы на плече Джерома до боли стиснули хрупкие косточки. Он молчал, бледный, с дрожащими губами. Испугался таки.       — Мы здесь до утра останемся, — сообщил наёмник корчмарю. — Присмотрим, чтобы змееглазый уехал с одним ребёнком, а не с двумя. Вздумает крутить — я ему лично зенки выколю, а медальон себе заберу, на удачу.       Не принесёт он тебе удачи, с горечью подумал Эрланд. И денег тоже не принесет. Так, безделица, которая застрянет в кармане у первого же попавшегося торговца за ненадобностью никому. И память о его владельце наверняка будет потеряна. Лишь свои, там, в далекой повисской крепости, будут чтить заветы Эрланда из Ларвика. Лицо его сотрётся из воспоминаний, останутся только слова.       Ведьмак без чести мне не брат. Миру нужны ведьмаки, не мародеры. Людям нужны ведьмаки. Жаль, что им не понять, насколько сильно.       Он втолкнул Джерома в тесную комнатушку. У дальней стены стояла скрипучая, жесткая постель — никаких мягких перин сверху, скорее соломенный тюфяк, такой же, каким приходилось пользоваться, ночуя под открытым небом. Хорошо, что хоть крыша была над головой — дождик не будет накрапывать. На одинокой дубовой тумбе догорала почти расплывшаяся свеча. Эрланд хлопнул дверью и, повернувшись к мальчишке, стиснул тонкие ручки, встряхнул — кучерявая голова на тонкой шее закачалась из стороны в сторону, как на резинке. В уголках карих глазёнок собирались слёзы.       — Кто я? — не сдержался он — рявкнул, встряхивая снова и снова, еще и еще. — Кто я такой?!        Джером сглатывал готовые вырваться из него рыдания. И молчал, тихо всхлипывая.       — Да скажи ты хоть слово!       У него дрожали губы, текло из носа, вошь, казалось, еще яростнее начала метаться в спутанных кудрях, беспощадно кусая здесь и там. Кафтанчик, в который его одели перед отъездом, из винно-красного стал черным от грязи и пах конским потом. Эрланд, немного помедлив, сел перед ним на корточки.       — Никогда больше так не делай, — сказал он жестко. — Будь они похрабрее — накинулись бы на нас, как свора псов.       Джером вздернул заостренный подбородок, впившись в него взглядом — со злобой, которой попросту не могло быть. И всё же она плескалась там, ему не показалось, не померещилось. Ни один из тех детей, которых он получил по Праву Неожиданности, не смотрел на него так. Эту злобу, эту ненависть он вынашивал внутри в течение всех этих дней, что они мчались по большаку, порой чуть не загоняя коня, чтобы миновать опасные чащи. Он не говорил вслух, но его глаза, — такие большие, такие умные и такие страшные, — справились лучше любых слов. Мальчик хотел, чтобы его грудь проткнули дюжиной мечей. Чтобы его убили прямо там, чтобы нарушили все священные законы гостеприимства, как случалось повсеместно. Боги не накажут, думали они, закалывая вчерашнего отрока, вышедшего на Путь и затребовавшего справедливой платы. Боги существуют лишь во время войн и засух. В остальное время они спят и не видят наших дел.       — Они накинулись бы на тебя, — подал вдруг голос Джером. — А меня бы отпустили.       — Нет, — он подавил нервную усмешку, пряча поглубже мысли о смерти, которой ему желал ребёнок. — Ты мал и глуп. Ничего не соображаешь, — Эрланд покачал головой, глядя на него.       — Пусть они придут ночью и убьют тебя! — всхлипнул он. — Не хочу быть ведьмином, не хочу! Это смерть!       — Смерть везде!!!       Коротко оглядевшись, он протянул руку к затянутому паутиной углу, подхватил забившегося подальше от света сенокосца, сдавив тельце с длинными лапками меж пальцев.       — Вот, смотри! Это — смерть. Там, за окном — смерть. Те, что сидят внизу и точат зуб на меня — ничем не лучше неё.       Мальчик посмотрел на растерзанного паука и отшатнулся, размазывая сопли и слезы по лицу.       — Ложись спать, — сказал Эрланд, еще мгновение помедлив. — Эта койка тебе как раз подойдет. И не пытайся сбежать — далеко уйти не получится.       «Чудовищ я выслеживаю так же хорошо, как и убиваю. Тебя и подавно найду».       Дверь выходила сразу во двор, где стояла колючая темнота, которую не мог рассеять даже свет, сочившийся из окон домов. Кони давно дремали в стойлах, пёс, прежде замеченный им под столом, расправлялся с брошенной ему напоследок подачкой — завидев ведьмака, он заворчал, подхватил лежавший перед ним на примятой траве шмат свинины и направился прочь. Ночной ветер холодил кожу. Было тихо — и в этой тишине на него навалилась неимоверная усталость. Упасть бы сейчас в стог сена, закрыть глаза и ни о чем не думать. Если не спалось, он считал звёзды, а когда небо застилали тучи, доставал старый бестиарий, с которым никогда не расставался, подолгу перечитывая собственные пометки.       «О добродетелях рыцарских». Объёмный труд в пару сотен страниц — и каждую он помнил почти наизусть, из каждой мог процитировать что-нибудь этакое, и иногда это даже оказывалось полезным. Мальчишки, которым предстояло стать ведьмаками, затихали и навостряли ушки. Ведьмачье ремесло? Рыцарство? Но позвольте, мастер, как же это связано? Разве не плата важнее всего, когда убиваешь чудище?       Нет, не плата. Мы работаем в пыли и грязи, убивая монстров, с которыми простые люди справиться не могут. Мы вершим благое дело. Для нас главное — честь. И только потом золото. Так-то, мои глупыши. А теперь марш на Маятник, хватит с вас разговоров.       — Грифон и его детёныш. Вот так картина.       Эрланд приоткрыл глаза, поднял взгляд, встречаясь им с другим.       Мягкие шажки, испачканные кроваво-красным губы и запах. Перечный, едва уловимый и всё же следующий по пятам. Зашуршал плащ, капюшон слетел с головы, обнажив отросшую рыжую копну и проглядывавшие сквозь пряди острые уши. Желтые глаза слабо поблескивали в полумраке — большие, круглые, и впрямь напоминающие кошачьи. На мгновение захотелось ринуться прочь, сбежать от него. Но Грифон никогда не сбегал.       — Ты не рад меня видеть, птенчик. Я прав?       — Помнится, я говорил тебе, Кот, что это прозвище мне не нравится.       — Жалость-то какая, — Гезрас дернул уголком губ. — Но давай попробуем еще раз. Ceádmil, Эрланд.       — Так ты теперь говоришь на Старшей Речи.       — Всегда говорил. Меня научила мать — до того, как умерла.       Эрланд хотел было пошутить о том, что посочувствовал бы ему, знай он, что такое любовь матери, но осёкся.       — Мне не приходилось слышать.       — У меня произношение dh'oine. Я стараюсь от него избавиться.       Он бы спросил, как именно, но уже догадывался.       — Хочешь? — Кот снял с пояса мягкий мешочек и развязал, протянув ему. Внутри лежали неизменные глянцевые листочки, с завернутым в них орехом.       — Знаешь же, что я терпеть его не могу, — вздохнул Эрланд.       — Всё может измениться в любой момент.       В любой момент толпа кметов могла заново набраться смелости и пойти на них, вооружившись чем попало. И пускай большинство из них оружия в жизни не держало, они задавят числом. В любой момент отчаявшийся сбежать Джером мог всё же смириться со своей судьбой — в это, впрочем, Эрланд верил уже куда меньше. Кот был прав — мир вокруг них менялся стремительно. Долгий путь утомил, мысли путались, но радовало одно — прошлое при взгляде на чужого не возвращалось. Это пройденный этап, сказал он самому себе.       — Как тебя сюда занесло? — спросил он, не сводя взгляда с тени шаставшего где-то за воротами пса.       — Выполнил контракт, жду заказчика, — пояснил Кот, пожав плечами.       — Кто-то из местных? И что за контракт?       — Много будешь знать — скоро состаришься, — оскалился он. — Да и что тебе до меня? Ведьмаков нынче много развелось, только шкуры у всех разные. А у кого-то так и вовсе — перья…       Глаза его, однако, говорили совсем иное — мол, тебе же всё прекрасно понятно, так зачем дурака строить? Наверняка это была какая-нибудь очередная сделка с эльфами. Может быть, заказ на людей. Эрланд слегка нахмурился.       — У нас, Котов, — продолжал Гезрас, — нет своего дома. Мы отличаемся ото всех вас, спору нет. Может быть, поэтому ты так мной интересуешься? За этим стоит интерес к моей школе, а?       — Я не видел тебя всю весну, — возразил он. — И встретил совершенно случайно на обратном пути в крепость. Это не более чем случайность.       — Знаешь, как любят говорить эльфы? Случайности не случайны. Это работает со всем.       Случайности не случайны… Ему захотелось горько усмехнуться. Джером своё становление Ребёнком-Неожиданностью, похоже, воспринимал именно как случайность, причем довольно жестокую. Как игру богов, которым наскучило наблюдать, как растёт безмятежно в любящей семье мальчишка с кучерявыми волосами. Боги наслали на его отца чудовище — и приписали к нему «спасителя». И теперь Джером ехал с ним в Каэр Серен, чтобы там с большой вероятностью умереть, даже не начав тренировок. На чьей совести будет эта смерть?       — Я не думал, что ты решишься на это после всего.       — На что? — не сразу понял он, отвлекшись от размышлений.       — На Право Неожиданности. Это ведь из-за него сопляк с тобой?       — Да. Но я не помню, почему попросил именно такую плату. Не знаю. Не понимаю.       — А это имеет значение? Многие ошибки можно исправить, с этой же можно только смириться.       — Ты так легко рассуждаешь, — огрызнулся Эрланд. — Я хотел отказаться. Думал, что поступаю великодушно, что оставлю его в семье, но… Я не смог. Ведь это Предназначение. Отказываться от него глупо, а того, кто бежит от неё, судьба рано или поздно наказывает.       Ребёнок рожден под сенью Предназначения только в том случае, если согласен следовать за тем, кому обещан. Джером не протестовал — по крайней мере, когда пришлось его забирать. Остальное и впрямь не играло роли.       — Так ты боишься судьбы, птенчик?       Гезрас улыбался — так бессовестно и безмятежно, что Эрланд почти завидовал ему.       — Я ничего не боюсь. Но теперь, — он поджал губы, — я больше никогда не воспользуюсь Правом Неожиданности и заставлю своих братьев отказаться от него.       — Правда?       Кот вдруг усмехнулся кривовато — рубец, перечеркивавший его губы, слегка дернулся. Он подобрался мягко поближе, заглянул Эрланду в глаза, прошептав:       — Тогда кто поднимет наши упавшие мечи? Об этом ты думал?       — Мы дадим новую жизнь тем, кому это действительно нужно — беспризорникам, маленьким воришкам. Мы станем подбирать их на большаках, из сточных канав. Они будут нашими учениками, затем братьями.       — Вопреки собственной воле, потому что ты так решил. Чем это отличается от Права Неожиданности?       — У них ничего нет! — не сдержался Эрланд.       — И ничего не будет, — холодно парировал Гезрас. — Они получат клеймо змееглазых выродков и многих убьют еще до того, как они успеют пикнуть хоть слово об оплате. То, что ты открестишься от Права Неожиданности, не извинит тебя перед этим мальчишкой и прочими. Раз он отдан тебе — значит, так нужно. И всё. Запрячь свою дурацкую вину поглубже и вези его в крепость.       Пальцы сами собой сомкнулись на поблескивавшей на шее цепи с кошачьим медальоном, рванули вперёд, едва не столкнув их носами. Но дыхание оседало на губах так явственно, что казалось, будто они близко-близко. Прижмутся друг к другу лбами, как упёртые быки, и станут соревноваться, кто сильнее — да только всё это пусто, бесполезно. Близилась полночь, где-то вдали ухала сова, а чуть в стороне, за наваленными пустыми бочками из-под яблок, шуршала мышь. Он слышал зверька — и слышал замедленное сердцебиение, даже ощущал его, снова слегка дернув за цепь и притиснув Кота к себе, грудь к груди, губы к губам. Язык обожгло чем-то солёным и шершавым, стало на мгновение больно от сомкнувшихся на корке резцов. Потекла кровь. Что это за поцелуй такой, раз в нём должно быть столько жестокости? Жестокости, к которой они оба давным-давно привыкли, но без которой можно было обойтись. Он привык целовать и касаться женщин — сейчас надобно было вытряхнуть из рук всю непрошеную и чрезмерную нежность, этакий побочный эффект от пребывания в домах мягких подушек… Вытряхнуть и быть самим собой. Эрланд целовался мокро и со всей жадностью, так, как это делали на островах. По-иному он, казалось, не умел вовсе. Лишь один раз, кажется, забылся — стиснул пальцами бледную шею чуть сильнее положенного и почувствовал ткнувшееся в бок острие кинжала. Словно указатель, намекавший на то, что он малость сбился с пути.       Гезрас лизнул его язык, остановился, глядя в глаза.       — Не нравятся руки на шее, — признался он. — Не доверяю.       — Мне не доверяешь?       — Никому.       Мальчик станет ведьмаком — с этим спорить было бессмысленно. Пускай в иных школах придерживались другого мнения, Эрланд считал, что даже не прошедшие Испытания Травами в какой-то степени считаются их братьями. Для Джерома теперь было два выхода — выдержать эту боль или сдаться.       — Ты горазд болтать, сам знаешь, — Гезрас усмехнулся. — Тебе-то уж хватит красноречия, чтобы убедить мальчишку — если уж так болит совесть. Может, он даже станет более яростным почитателем рыцарских добродетелей, чем ты.       — Люблю с кем-нибудь соревноваться. Но не соперничать.       — При чем здесь это, Грифон? Учитель и ученик соперниками не бывают.       Эрланд дернул уголком губ.       — Есть исключения.       Он чувствовал себя странно.       «Хочу себе женщину. Или мужчину. А еще пару стопок водки, чтобы жгла горло как огонь».       Гезрас невольно отпрянул, когда он снова попытался сократить расстояние между ними до минимума.       — Ненавижу, когда в постели кто-то начинает шептать не моё имя. Если и ты будешь таким же, мы не поладим. А ты будешь.       — Не буду, — горячо заверил его Эрланд, делая шаг вперёд.       — Уже забыл свою аэдирнскую девочку?       Он всё еще мог рассмотреть её черты в чужом лице, но лишь с большим желанием. Что-то изменилось в нём самом, какой-то камень свалился с души с началом весны. Один из множества таких же камней, однако первый шаг был сделан. Он не забыл её. Скорее похоронил окончательно, заставил уйти из своих мыслей. Она стала частью прошлого — Ягодой, которую он любил и в обществе которой находил спасение от всего дурного. Эрланд вспоминал о ней со светлой горечью — и в то же время понимал, что должен двигаться дальше. Я больше не одинок, размышлял он, встречая возвращавшихся с разных концов света братьев. Я буду не один.       В теле, в разуме теплилась сила, предназначенная для того, чтобы изменить всё к лучшему. Он ныне не походил на того мальчика, что сидел в темном сыром трюме во время страшной бури и молил всех богов о том, чтобы корабль чародея налетел на скалы. Было это так давно… Кто знает, может быть, Джером, сидевший сейчас в одиночестве на постели, тоже думал о смерти. Но было тихо. Лишь из корчмы еще раздавались какие-то крики и брань — пьянчуги не поделили чего-то друг с другом или корчмарь прогонял агрессивных бродяг. О них словно бы забыли. Никогда еще мысль об этом не была столь радостной. Забыты. Забыты и оставлены.       Плоть неприятно тёрлась о грубую ткань штанов. Ушла его тоска по Ягоде, но предпочтения остались неизменны — чем тоньше и изящнее, тем красивее. Гезрас удивительно гармонично сочетал в себе и грацию легкого существа, и беспощадность, твердость стального клинка, который достигнет цели в любом случае.       — Ты снял лучшую комнату, — напомнил он, оттесняя Кота к соседней двери. — Хорошо нынче тебе платят эльфы?       — Не жалуюсь, — оскалился тот. — Да ты и сам знаешь. Всё знаешь, птенчик.       Что он знал наверняка — так это то, что эрекция становилась совсем невыносимой и то, что это хрупкое на вид тело надобно было завалить на постель. А оно и сопротивляться не станет.       Толкнув дверь, они ввалились внутрь, возбужденные и сами не свои. Зимой было бы туго — пришлось бы возиться с шерстяными рубашками под доспехом, расшнуровывая одну за другой, но лето было почти на пороге и внутри горел камин. Гезрас упал на подушки, облизнулся, сбрасывая с ног сапоги и швырнув в Эрланда плащом — тот перехватил его, бросил в сторону с шорохом и принялся ослаблять ремни. От жара внутри по спине уже скатывался пот, но он не обращал на это внимания. Под броней у него скрывалась лишь грубая льняная рубаха — Эрланд стянул её через голову, потянул за завязки на бриджах, подступая ближе. От выбритых висков до самых покатых плеч змеились синие татуировки. Кот уставился на него, как зачарованный.       — Вороны? Что они означают?       Эрланд повалился на постель, подминая его под себя — тепло бледной кожи обожгло, ловкие ноги сразу же обвились вокруг бёдер и он почувствовал сквозь ткань слабую пульсацию в чужом паху.       — Борьбу, — ответил он, наклонился, лизнув островатый кончик уха. — И победу.       — И с кем ты боролся, кого победил?       Ответ не заставил себя долго ждать.       — Себя, Кот. В первую очередь — себя.       Поцелуй в мокрые десны — потому что Гезрас постоянно мазал по ним языком, как будто воздух беспрестанно сушил ему рот. На островах не лижутся — берут грубо и жадно то, что стало принадлежать им по праву, но уж если хватает терпения добраться до губ… Себя Эрланд сейчас терпеливым назвать не мог. И всё же полез, зарылся пальцами в рыжие пряди и приспустил с узких бёдер штаны. Между ног волос казался чуть ярче, жесткий и негустой. У эльфов не бывает такого покрова, напомнил себе он. Однако Гезрас и не считался полноценным эльфом. Никогда.       Он скользнул по этим огненным волоскам ниже, огладил тазовую косточку и нашёл его член — еще едва мягкий, но влажный, скользкий от смазки.       — Я понял, птенчик. Тебе нравятся не полукровки, ты — котолюб…       Должно быть, подумал он, если тебе нравится так считать.       Эрланд поцеловал его снова, только иначе — забрался в рот, нашарив мягким кончиком острый клык, и одновременно двинул кулаком по сжатой плоти. Гезрас под ним захлебнулся стоном. Тогда он увидел выступившую на набухшей головке прозрачную каплю, размазал её большим пальцем и дал толкнуться в руку еще раз, не прекращая поступательных движений языком. Как если бы сам проникал в его тело снова и снова, вжимаясь в ягодицы. Но времени было слишком мало, а желание оказалось слишком велико.       — Ты уедешь утром?       — Угу.       Гезрас лениво прикрыл глаза, глубоко выдыхая — словно смирялся с не самой радостной новостью.       — Приезжай на следующую зимовку, — прошептал хрипловато Эрланд, подтягивая к себе край одеяла. В комнате с новой силой запахло жжеными травами, спермой и потом.       Прохлада слегка щекотала кожу — кажется, дуло из-под двери. За окном прошел легкий дождик, пока они были заняты друг другом. Давно минуло за полночь.       — Мне у тебя не понравилось.       — Почему это?       — Холодно, даже если все очаги разом зажечь. Из еды рыба и солонина. Да и хозяин не самый гостеприимный, вопреки своим же словам в письме.       — Да уж, в постель к себе не пускает — а там, глядишь, и согрелись бы вдвоем, да?       Гезрас зевнул и скосил на него взгляд.       — Если бы он позволил мне хоть это…       — Позволяю, — Эрланд невозмутимо обтёр мокрый живот краем простыни. — Уж постараюсь к зимовке разобраться с провиантом. Апельсинов и паштета из гусиной печени не жди, но…       — Не люблю паштет. Кролик в вине и травах — другое дело.       И где же теперь кроликов искать, со слабой усмешкой подумал он. Вокруг Каэр Серена стояли одни сосновые рощицы, море и горы.       — Твой Ребёнок-Неожиданность наверняка уже ускользнул.       — Что с того? Пускай. Значит, не судьба. Значит, не Предназначение это вовсе. Он же мне орал, что не хочет быть ведьмином. Мол, смерть это, и всё. Никакая не вторая жизнь.       — А разве он не прав? — задумчиво произнес Гезрас. — Что мы, по большому счету, обрели, когда прошли мутации?       — Цель, — сразу же ответил Эрланд. — И все для того, чтобы её достичь.       — И какая у тебя цель?       — Защищать людей от тех, с кем они не могут справиться.       — Даже если потом тебя заколют вилами или, в лучшем случае, оставят без оплаты?       — У меня так было всего пару раз.       — Но было. Так да или нет? — Гезрас любопытно заблестел глазами в полумраке. Почти все свечи в комнате успели догореть. — Будешь ты их защищать?       Эрланд помедлил, а затем кивнул.       — Буду.       Гезрас негромко рассмеялся — звук этот пробудил что-то у него под сердцем и заставил это нечто сладко замурлыкать.       — Ты наивный — и из-за своей наивности рано умрёшь. Не надеюсь на то, что мальчишка окажется умнее.       — Надейся хотя бы, что он выживет. Для начала этого хватит.       Он выбрался из постели, не дожидаясь, когда Гезрас пихнёт его первым, намекая на то, что пора убираться. Скоро рассветные лучи снова сделают небо красным, как вечером, а после озолотят и воздух наполнится запахами поздней весны. Или крови. Этого варианта Эрланд тоже не исключал. Подхватив лежавшую на полу рубаху, он принялся одеваться. Кот, вытянувшись на смятых простынях, завернулся в одеяло и потягивался, наблюдая за ним.       — Что ты ему скажешь? — спросил он, наконец.       — Скажу, что выбора у него — как у овцы на заклании. То есть никакого. Я не пойду против судьбы.       — Ничего-то ты не понимаешь, Эрланд.       — Зато ты понимаешь всё, — невесело хохотнул он. — Я скажу ему… Словом, придумаю что-нибудь.       — Ну-ну.       Он затянул ремни, отряхнул невидимые пылинки с доспеха и выпрямился, обернувшись к нему.       — Ты получишь своё приглашение на зимовку. Ближе к осени.       — Но воспользуюсь ли? — Гезрас усмехнулся.       Эрланд окинул его внимательным взглядом.       — Твоя довольная морда подсказывает мне, что да. А даже если и нет, мы всё еще можем встретиться в какой-нибудь деревушке, в одной корчме. Ты опять возьмешь лучшую комнату, а я вылижу тебе десны. Как это делают на островах. Бывай, Кот.       Он знал, что сегодня они больше не встретятся — да и в остальное время тоже. Не существовало совпадений, которые могли бы случаться столь часто. Гезрас приедет в Каэр Серен с первыми снегами, а пока у них обоих было еще предостаточно времени, чтобы бродить от деревеньки к деревеньке, от города к городу, предлагая свои услуги за монету. Мучительно сильно не хотелось выходить из этой теплой комнаты, вставать с этой добротной кровати. Говорят, что в чьих-то объятиях можно найти укрытие от любого шторма. Столкновение с Котом встряхнуло его, сначала заставило все мысли разлететься по углам сознания, а потом собраться воедино — уже в куда более ясную картину. Возвращаться в таких случаях было не принято — и он не вернулся, направившись в снятую тесную комнатушку, готовый к чему угодно. Даже к пустой койке или к мечу, который вонзится ему между ребрами.       Джером лежал там, поджав ноги под себя — этакий маленький комочек, измотанный долгой ездой и круговоротом событий. Он казался даже мельче своих сверстников. Эрланд несколько секунд стоял на месте, наблюдая за тем, как мерно приподнимается в такт дыханию детское плечо. Он прислушивался.       — Не притворяйся, что спишь. Я различаю твоё дыхание.       — Я и не притворялся, — отозвался Джером, не поворачиваясь к нему. — Не спится.       Эрланд понимающе кивнул, хоть и сам не знал, кому этот кивок предназначался. Карие глазки угрюмо изучали деревянную стену. Тонкие губы забавно скривились. Надулся, видать. Снова.       Ведьмак, приблизившись к кровати, медленно опустился на край. Сложил руки в замок, раздумывая. Джером зажмурился.       — Боишься?       Глупый вопрос. Бледного демона с глазами кошки боялись и в окраинных селениях, и в столицах — нигде им не было места, никогда они не узнают, что такое покой, семья и дети. Ведьмачья работа — тяжкий труд, говаривал порой Эрланд ученикам. Ежели есть хоть малейший страх, то никакое Испытание Травами не поможет, никакой эликсир не вселит в тебя смелость. Страх надобно изгонять сразу и навсегда.       Он огляделся вокруг и спросил:       — Видел, что у меня за спиной?       — Мечи, — буркнул Джером. — Но мечи на поясе носят, разве нет? А колчан со стрелами — на спине.       — А ты, смотрю, по всём сведущ, отрок. И как мечи носить нужно, и колчан с луком. Странно. Отец-то у тебя чародей, а не воин.       — Я в книгах читал. Почти всё прочел, только ты приехал и увёз меня. Не успел.       — Что читал? — Эрланд повернулся к нему. — Сказки какие-нибудь?       — Так, — отмахнулся он, пряча ладоши под щеку, — про рыцарей. Много картинок — и на каждой свой. Гербы, девизы…       — Добрая книжонка. Что же должен делать рыцарь?       Джером наморщил лоб.       — Не знаю. Служить королю?       — В какой-то степени верно, но не совсем, — покачал головой Эрланд. — А еще?       — Говорю же тебе, не знаю, — огрызнулся он, но от стены отвернулся, улегшись на спину и сложив руки поверх одеяла — уставился на него, явно увлекшись разговором. — Папа об этом не рассказывал.       — Король — такой же человек, как все остальные люди. И точно так же может навлечь на себя зло. Рыцари борются со злом. Это добродетель такая, отрок.       — Чудовища тоже зло.       — Да. Хотя бывают и разумные существа, которые людей избегают.       — Так значит, — продолжал Джером с поблескивающим в глазах восторгом, — и ведьмаки рыцари? Носят мечи, защищают мир от зла, всё такое?       Эрланд сдержал горькую усмешку.       — Вроде того. Даже замок есть. Каэр Серен называется.       — И меня ты сможешь сделать рыцарем?       Ответ застрял у него в горле — он не мог сказать ни «да», ни «нет». Не мог обещать, не мог отступить, помотав головой, мол, да шутки это всё, это я над тобой так дурачусь. Джером смотрел открыто и с любопытством. Никогда прежде у него такого взгляда не было. Сколько ехали — мрачный, неразговорчивый, с вечно стиснутыми кулаками. А тут… Ребёнок и ребёнок. Такой, каким должен быть. Ему бы отца сюда, чтобы книжки читал, или мать, чтобы подходила к кровати ночью и подтыкала одеяло — да только ни того, ни другого уже не будет. Рядом с ним теперь сидел ведьмак, искусно плетущий паутину сладкой лжи. А может, и не ложь это была вовсе. Да даже если и она — то почти во спасение. Пускай он, будучи на операционном столе, будет верить в то, что каждая капля боли — во имя добра.       — А как он выглядит, этот твой Каэр Серен? — не дождавшись ответа, спросил Джером. — На что он похож?       Эрланд почти с радостью ухватился за эту тему. Он хмыкнул довольно, прикрывая глаза.       — На большое гнездо.       Вечно шумное, неспокойное. Чистили пойманную рыбу на уху, перетаскивали из лодки в крепость тяжелые ящики с выторгованным провиантом, гоняли учеников на снаряд — пробуй снова и снова, через синяки и боль, пока не начнёт получаться. Лишь практика даст результат. А страх уйдёт. Всё уйдёт рано или поздно. Даже прошлое затрётся, замылится в смышленых детских головках. Будь что будет, братья поддержат. Рядом найдётся локоть, за который сможешь ухватиться. Главное — продолжать. Так надо. Такова твоя судьба.       — Я — правда твоё Предназначение, ведьмин? — Джером моргнул, нарушив воцарившуюся тишину.       — Правда, — ответил он. — Если ты согласен следовать за мной.       В его карих глазках вдруг появилась грусть.       — Я ведь не ненавижу тебя. Ну, почти не ненавижу.       «Тебе впору ненавидеть скорее отца, чем меня — это ведь твоей жизнью ему пришлось заплатить за собственную. Но ты никогда не станешь этого делать».       Гезрас был прав. Черта с два человек уйдёт от Предназначения — даже если будет очень стараться. И, может быть, в эту ночь, незадолго до Беллетэйна, его настигло заодно и еще одно, другое. То, от чего Эрланд прежде пытался сбежать.       — Утром мы уедем, — сказал он. — Лучше бы тебе уснуть сейчас, Дитя-Неожиданность.       Лучше бы ему насладиться последними свободными деньками в пути, ведь потом станет совсем не до игр. А Эрланду лучше было бы сидеть рядом, коротая последние часы перед рассветом, и размышлять, когда они с Котом встретятся снова. Чтобы было хорошо, чтобы один вправил мозги второму, чтобы ночь была теплой и утро обошлось без сожалений о чем-то, чего он не сделал по самым разным причинам. День этот обещал наступить еще очень нескоро и пока он мог думать только об успокоенном дыхании Джерома, о разгладившейся меж темных бровей морщинке и о боли, которая пронзит его в сотый раз, если мальчик умрёт. Пронзит, но не сломает. Еще слишком рано.