Утренняя стража

До каморки Ли Би добрался ближе к полуночи, когда на улицы уже вышли патрули с фонарями и колотушками, отмечая стражи и предостерегая сонными, вязнущими в ночном воздухе голосами об опасности пожаров. На ходу он махнул солдатам, стоявшим у двери в каморку скорее по сложившейся в Цзинъань традиции, чем по делу: скорее уж, следовало охранять здание управы от посягательств наглого выжиги Чэн Шэня, оценившего преимущества бесплатного жилья в столице, чем стеречь его самого. После памятных событий Чэн Шэнь напрочь отказался покидать свою комнатушку с обломками буддийских статуй, неудобными широкими скамьями и парой крошечных окошек под несуразно высоким потолком. Ли Би обнаружил приживалку — с немалым возмущением — лишь спустя неделю, когда случайно проследил, куда уходит казённая пища: кормить поэта тоже, видимо, продолжали по привычке. Ли Би велел страже выставить его на улицу. Пару дней тот слонялся под воротами управы Цзинъань с неприкаянным видом, а потом исчез. Ли Би счёл, что он наконец отстал, и с чувством облегчения выкинул Чэн Шэня из головы. Как бы не так. Спустя неделю поэт вновь обнаружился в своей каморке: на скамьях красовались вполне пристойные перины, у окошка обнаружился письменный столик с «четырьмя драгоценностями рабочего кабинета», тоже скромными, однако не самыми дешёвыми на вид, а в углу сыскался деревянный сундук с одеждой. Время от времени Ли Би из принципиальности изгонял неистребимого Чэн Шэня из обжитого угла — на день-другой. Но поэт то ли обладал выдающимися талантами в области красноречия, то ли писал для стражников любовные вирши в качестве взяток — вскоре он вновь водворялся на прежнее место, а со временем к нему привыкли и стали воспринимать как своеобразный, присущий только управе Цзинъань талисман на удачу. К тому же Чэн Шэнь, как оказалось, обладал прекрасным почерком, хорошей памятью и отменной интуицией, так что в архиве от него тоже польза была. Правда, своего жилища он всё равно периодически лишался: в тихом, надёжном, сухом чулане повадился запираться, выставив снаружи бдительную стражу и выбив из Ли Би приказ о собственном аресте, умаявшийся после особо тяжких расследований Чжан Сяоцзин. Его на вирши было не подкупить, и тумаки в отличие от прикормленной стражи у него были полновесные. Чэн Шэнь быстро усвоил, что кулаком по хребту или сапогом под рёбра — это очень больно, и завидев командира «гончих», убирался прочь быстро и без вопросов. Отоспавшись и отъевшись, Чжан Сяоцзин приходил в благодушное настроение и возвращал помещение владельцу. Впрочем, если дело выпадало совсем уж пакостное, компанию в каморке Чжан Сяоцзину составлял сам Ли Би. Вот как сегодня. На сундуке едва мерцал фонарь под плотной бумагой, не столько давая свет, сколько обозначая препятствия на пути. Однако споткнуться Ли Би не грозило: обломки статуй лежали на одних и тех же местах, вещей было немного, и расположение их всех Ли Би успел прекрасно изучить на ощупь и на вид. Так что, пожалуй, смог бы пробраться здесь и вовсе без света. Вопреки здравому смыслу, каморка вызывала уютное, почти домашнее чувство: и сам Ли Би, и Чжан Сяоцзин, и добрая треть чиновников управы в своё время оказывались заперты здесь под стражей. Мне бы кто приказ про арест выписал, тоскливо подумал Ли Би. Поесть, поспать нормально... Оно, конечно, праведному даосу не очень нужно, к постам мы привычные, к долгим бодрствованиям тоже, но есть же какие-то пределы! А от его высочества, однако, понимания и опалы не дождёшься. Может быть, из-за того, что наследный принц сам слишком привык быть в опале, и для него это слово означало отнюдь не представление, затеянное, чтобы дать себе отдых. Вот и жалеет немногих своих верных и близких людей, а ближе самого Ли Би, видит Небо, у его высочества никого нет... Вот как Вэй-тайцзифэй, добродетельную наследную принцессу, пришлось по наущению злокозненного чэнсяна Линь Цзюлана вернуть семье с позором, а отцовский её дом пал под наветами клеветников, так никого больше и не осталось. Никто из свиты его высочества не может быть в безопасности, пока чэнсян Линь у власти — ни наложницы его высочества, ни верные слуги, ни даже законная супруга и почтенный тесть. Линь Цзюлан когда-то прочил в наследные принцы Ли Мао и числился сторонником его матушки, императрицы Чжэньшунь, которая при жизни никакой императрицей не была, а звалась У-хуэйфэй, сиречь «милостивой супругой У». Уж сколько в ней было милости к нижестоящим, только демоны в аду и ведают. Совместно с нею Линь Цзюлан подставил и погубил старших императорских сыновей, включая прежнего наследного принца: У-хуэйфэй послала им ложное сообщение о якобы ворвавшихся во дворец разбойниках, а когда принцы, оружно и со свитой, явились вызволять отца-государя, Линь Цзюлан обвинил их в попытке мятежа. Однако Небеса всё видят и смеются над людскими чаяниями: У-хуэйфэй вскоре захворала и умерла, как говорят, не выдержала угрызений совести. Титул императрицы, которого она так жаждала, достался ей посмертно вместе с почётным именем «добродетельной и покорной» — император любил её вполне достаточно, однако как на зло, она происходила из того же рода, что и У Цзэтянь. Чиновники костьми легли, чтоб не допустить до драконьего трона ещё одну императрицу У, и государю пришлось к ним прислушаться. Ну а сын У-хуэйфэй сперва, на своё несчастье, заполучил себе слишком красивую и соблазнительную жену, а после вовсе был отстранён от наследования в пользу Ли Юя, воспитанника предыдущей императрицы Ван. И где нынче У-хуэйфэй, с помощью интриг некогда низложившая приёмную мать Ли Юя, а затем погубившая его старших братьев? Всего лишь поминальная табличка в храме императорской семьи. А её место в сердце государя заняла её собственная сноха. Где её сын, которому клялся в верности Линь Цзюлан? Опозорен и отправлен с глаз долой: императору не подобает отнимать жену у собственного отпрыска, но и отказаться от Янь Тайчжэнь, в миру Янь Юйхуань, у него сил не хватило. Так что пришлось ей становиться, собственно, Тайчжэнь и далее именоваться по даосскому имени, а уж после, благопристойно разведённая с первым мужем, принцем Ли Мао, и принявшая даосское посвящение, она может и войти в императорский гарем. Даром что император её свёкор, пусть и бывший. Так что быть ей вскоре Янь-фэй, а то и Янь-гуйфэй, императорской супругой наивысшего ранга, а кое-кто говорит — и новой императрицей. Ли Мао же, останься он при дворе, только напоминал бы отцу-государю о неприятном. Это ли не небесная справедливость? У-хуэйфэй на том свете, должно быть, изошла на желчь и зловоние: увидеть такой крах всех усилий! Тут никакие поминальные жертвы успокоить дух не помогут. Но вот Линь Цзюлан, вознесённый ею на вершины власти в пору её собственного могущества, при дворе остался. И не пал вслед за покровительницей, а наоборот, возвысился. И ещё — осталась его неприязнь к Ли Юю, нынешнему наследному принцу. Давняя, по старой памяти, но слишком запутанная и прочная, чтобы теперь они могли ужиться у одного престола. Правда, после дела про «Огненного демона» положение Линь Цзюлана несколько пошатнулось, хотя и недостаточно. Увы, совсем недостаточно, чтобы его высочество мог спать спокойно, не опасаясь за себя и приближённых. Ли Би, наконец, добрёл до лавок и прищурился, силясь разглядеть что-нибудь при тусклом свете. Чжан Сяоцзин спал прямо поверх покрывал, накрывшись собственным плащом и расслабленно свесив с края лежанки одну руку. Рядом, на полу, прислонившись спиной к постели и вытянув обутые в мужские военные сапоги длинные ноги, дремала Таньци. Ли Би поморгал, прогоняя пелену с глаз и даже головой потряс. Таньци никуда не делась. — Эй, — Ли Би пошевелил носком туфли ногу служанки. Живописная картина перед ним не поменялась: Чжан Сяоцзин и Таньци продолжали спать тяжёлым глубоким сном, который бывает только от крайней усталости. Ли Би подумал и мысленно плюнул: на то, чтоб кого-то будить, сил просто не осталось. Он выпустил из рук метёлку из конского волоса, которую, забывшись, так и продолжал тащить за собой, подметая её краем вполне чистый, к счастью, пол: Чэн Шэнь был хозяйственен. Бесцеремонно подтолкнув Чжан Сяоцзина к стене, присел на край лежанки и принялся, цепляясь носками за пятку, стягивать обувь: о том, чтобы избавиться от сяогуаня, не могло быть и речи, но хоть разуться-то ему никто не помешает. И в случае срочной надобности привести себя в потребный вид, просто натянув туфли, куда проще и быстрее, чем убирать заново волосы. Они, как и положено даосу, у Ли Би были длинные, на зависть иной красавице, чернее ночи и тяжёлые от пропитавших их масел и благовоний. Чжан Сяоцзин не проснулся, только глухо зарычал во сне, переваливаясь на другой бок. Уступить вожделенное место на лавке Таньци Ли Би и не подумал: как-никак, она служанка, пусть и вольная теперь, а он — её благодетель. Да и Чжан Сяоцзин, если б хотел, сам должен был бы положить свою женщину рядом, а не оставлять её ютиться на полу. Разве что они оба сегодня так умаялись, что упали и уснули где стояли. Насчёт ранений можно было не переживать — если бы Чжан Сяоцзин встрял в неприятности, уж о ранении бы Ли Би доложили. А раз так, то пусть уступает Ли Би законную половину лавки! Оттеснённый почти под самую стену, Чжан Сяоцзин всё-таки вынырнул из дрёмы. Закряхтел, ворочаясь и щурясь: — Чего тебя гуи принесли? — голос его спросонок звучал невнятно. — А вот и не угадал, — мстительно сказал Ли Би. — Твой Сяо Гуй тут ни при чём. Сказал — и тут же задумался. — Надо будет завтра расспросить. Может, это какой-то варварский обычай... — Да ну, — хмыкнул Сяоцзин. Перевернулся на спину, устраиваясь поудобней, и подсунул себе под голову согнутую в локте руку. — Так баб даже в степи не режут. Сдаётся мне, ты мудришь. Это просто какой-то больной ублюдок. — Для больного ублюдка он слишком резво от тебя бегает. Так что на редкость здоровый. И быстрый, — огрызнулся Ли Би. Чжан Сяоцзин помрачнел: то, что после третьего убийства он разминулся с преступником на какие-то минуты и застал жертву ещё тёплой, сильно задело его профессиональную гордость. Нападения начались несколько недель назад. На самом деле Ли Би полагал, что гораздо раньше, просто кто же считает пропавших проституток, особенно если это не дорогие красавицы с «цветочных лодок» или из «зелёных теремов», а уличные, победнее. Хозяйки заведений сами же и закопают девку либо спустят тело в сухой колодец, только возьмут с клиента деньги «за кровь». Но со временем убийца, как видно, совсем потерял голову от безнаказанности и принялся потрошить девиц едва ли не на виду у горожан, в жилых и вполне приличных кварталах. Находили их с вытащенной требухой, выколотыми глазами и женскими органами, разложенными прямо на земле рядом с телами. И усиленные патрули и система оповещения с помощью башен и триграмм, которой так гордился Ли Би, делу не помогала. На пятый труп наткнулась жена младшего помощника министра из ведомства Ритуалов, подняла визг и едва не заработала выкидыш, после чего дело наконец передали из городской управы в Цзинъань. Город обуял страх. Мужья и отцы боялись отпускать своих женщин на улицы, слухи по Чанъаню ходили самые дикие. Дворец каждый день ждал новостей о ходе расследования. Даже император узнал о гибели несчастных девиц и потребовал от наследного принца немедленных действий. Убийце придумали прозвище — Чжэн-Потрошитель, выбрав ему имя по названию квартала, где нашли первую жертву, и на улицах уже вовсю распевали песенки про нерасторопную стражу, которую водят за нос. В общем, ужас что такое, и для управы Цзинъань особенно унизительно после дела об «Огненном демоне». — Надо бы ещё среди мясников поискать, — мрачно сказал Чжан Сяоцзин. Ли Би вздохнул и растянулся на лавке рядом. Искали и среди мясников, и среди лекарей — хотя ни один приличный лекарь, конечно, так тело пластать не станет. Да и не сумеет. Тут уж впору ворошить предсказателей, гадальщиков и прочую подобную братию — шаманы и колдуны частенько не брезговали вскрывать трупы, а значит, могли бы сделать то же самое и с живым человеком. — Подумать только, — пробормотал Ли Би, — а ведь не так давно главной неприятностью была книжонка Яо Жунэна. Подумаешь, несчастье. Правда, когда книга вышла, Ли Би так не думал. Об очень уж опасных вещах писал Яо Жунэн, слишком многих задел своей писаниной. Чжан Сяоцзин согласно хмыкнул. А ведь тогда первый порывался бить Яо Жунэну морду, даром что в книге — в обеих её редакциях — представал едва ли не образцом благородства и всех мыслимых достоинств. За Сюй Биня порывался бить. И за однополчан ещё. И то — несчастного чиновника-то за что? Бедный Сюй Бинь, человек кроткий, тихий, безупречной службы и слегка нелепого поведения, только непонимающие хлопал редкими ресницами в ответ на смешки и подначки увлечённо зачитывающейся опусом стражи, да цеплялся пальцами за своё ожерелье, нервно перебирая бусины. И его — в безумные злодеи! Но первым подловили Яо Жунэна Цуй Ци с Сяо Гуем, достаточно разумеющие грамоте, чтоб суметь разбирать военные приказы. Знакомство эти двое свели через Чжан Сяоцзина, когда Сяо Гуй приехал в столицу по делам. В первую очередь, конечно, пошёл по однополчанам — оно и не диво, как не навестить родню; а что ветераны Восьмого полка Железной армии Аньси держались друг друга крепче иных кровных братьев, Ли Би убедился сам. Это была одна из немногих правдивых вещей в книжке Яо Жунэна. Сошлись сяо Гуй и Цуй Ци очень быстро — оба почуяли друг в друге сходный нрав, «военную косточку». Что полукровка-кидань, бывший солдат, что вояка из беглых рабов, выбившийся в столичный гарнизон только благодаря старшему брату, человеку отважному и рисковому, никому не привыкли давать спуску. Так что Яо Жунэну крепко досталось. Только вякнул «учёного литератора всяк обидеть норовит» — и тут же хрясь по хребту. Пришлось ему переписывать свою книжку, соорудив обоим приятелям такую трагичную и возвышенную героическую гибель, что сентиментальных подчинённых Цуй Ци аж на слезу пробивало. Сюй Биню ещё повезло. Юйчан, например, молчаливый, но вспыльчивый, опасный и на редкость красивый парень, ходивший у Сяо Гуя в подручных, в романе Яо Жунэна вообще оказался красоткой, по уши влюблённой в нанимателя. Счастье Яо Жунэна, что этот варварский молодчик неграмотный — это Цуй Ци ему рёбра помял, а вот Юйчан мог бы и придушить в тёмном углу. Даже если отчасти написанное — правда. И особенно, если правда. Ох уж эти степняки! Тут мысли Ли Би естественным образом свернули в новом направлении, и он даже зубами скрипнул от раздражения. Сяо Гуй, ха! Гуи бы его и побрали. Вот уж имечко так имечко, одно слово — варвары. Может, когда-то лопоухий, непристойно стриженый новобранец в, прости предки, серьгах и юношеской строптивости по самую макушку и впрямь заслуживал от бывалых сослуживцев прозвища «сяо», малыш. Но с тех пор, однако, малюточка вымахала в здоровенного мордоворота, красивого, наглого и непрошибаемо уверенного в себе. А Сяо стало едва ли не фамилией, которой у урождённого степняка отродясь не бывало. Почтения к Ли Би и прочему чиновному люду в нём не было ни на мелкую монетку, и кабы не всемерное его же уважение к Чжан Сяоцзину и покойному Вэнь Уцзи, кукиш бы достался Ли Би без масла, а не помощь в расследовании. И ведь никакой угрозой не проймёшь! Даже в темнице Сяо Гуй вёл себя, как в собственном доме. Но уж лучше, по правде говоря, Сюй Бинь, Сяо Гуй и Пан Лин, неудачливый влюблённый, вынесенный из дома чэнсяна Линь Цзюлана на пинках, чем наследный принц или Хэ Чжичэн. Не приведи Небеса, книга Яо Жунэна попалась бы на глаза императору! А попалась бы рано или поздно, нашлось бы кому показать. Гнев Ли Би, вельможи и чиновника, был Яо Жунэну понятнее и страшнее колотушек простолюдинов, так что первоначальную версию он поменял без звука. То ли благодарность к принцу-покровителю в нём проснулась, то ли совесть... то ли в разум вошёл, литератор. Лучше его высочеству заиметь на страницах побольше сыновних добродетелей, чем решительности и таланта: император запросто может счесть такое за измену. — Что ты там ворочаешься, а? — недовольно спросил Чжан Сяоцзин, выдёргивая из-под Ли Би край своего плаща. — Думаю о его высочестве, — угрюмо признался Ли Би. — Ему совсем не на кого положиться, кроме меня и наставника Хэ, а тот стар. Вэй-тайцзифэй изгнана, императрица Ван мертва, даже наложницу Ду — и ту Линь Цзюлан обвинил в колдовстве и злоумышлении против государя. Её родню забили палками насмерть, а её саму понизили до простолюдинки и выслали, как и Вэй-тайцзифэй. — Бедняга, — проворчал Чжан Сяоцзин и пихнул Ли Би кулаком в бок, чтоб освободить себе ещё немного места. — Ну, коли ни жены, ни наложницы, и положиться больше не на кого, так пусть на тебе и полежит. За неимением выбора. Ли Би взвился и молча, не тратясь на слова, врезал острым локтем Чжан Сяоцзину под дых. — Ах ты!.. — Чжан Сяоцзин мигом перехватил его руку, ловко завернув её за спину. — Эй, хорош брыкаться! Чем ты недоволен? Не старца Хэ же, в самом деле, твоему принцу под бок класть! Хотя оно, конечно, твои тощие мощи — та ещё перина, тут его высочество и впрямь стоит пожалеть... Да ещё злющий какой, шершень да и только. Ли Би мстительно двинул обеими ногами назад, попал, судя по всему, по чему-то чувствительному, и наконец затих. — Сам на ком-нибудь возлежи, — процедил он. — Иди, женись и наделай Таньци детишек в память о соратниках, по одному на каждого героически погибшего. И имена в их честь дай. А Сышэна, мысленно прибавил Ли Би, не трожь, каторжная морда. Общение с Чжан Сяоцзином сильно испортило Ли Би словарный запас. — Да ладно, — обалдело сказал Чжан Сяозцзин. — Это ж целый отряд надо. И живые они все, тьфу! От Чжан Фэнъэра на днях только весточку получил. И это что же, мне сына Байчжэньтоло назвать?! — И то правда, господин. Лучше бы поспали, пока время есть, — раздался хрипловатый голос Таньци. Она, оказывается, давно проснулась от их возни, и сейчас укоризненно смотрела на обоих, любовника и хозяина, снизу вверх. При тусклом свете ночного фонаря её глаза золотились, как янтарь в её же шпильке, а острые черты казались ещё тоньше. Это, вкупе с мужской причёской и кафтаном, делало Таньци похожей то ли на духа, то ли на нечисть: сказывалась чужая, не ханьская кровь. — Утром, — вслух сказал Ли Би. — Всё — утром. И мясники. И шаманы. И зарезанные девки. А Линь Цзюлана, видит Небо, я отравлю к Сяо Гуевой матушке. — Другое дело, — повеселел Чжан Сяоцзин. — Ложись уж, будущий чэнсян великой Тан, до рассвета пара часов. Ли Би выдохнул и вытянулся на лежанке. Подумав, свесил вперёд левую руку: места всё равно было маловато. Таньци без вопросов и протестов пристроила на ней затылок, точь в точь как раньше на руке Чжан Сяоцзина. Хорошо, когда есть те, при ком можно говорить даже самые крамольные речи — и знать, что встретишь понимание. Ли Би закрыл глаза и наконец заснул до утра — крепко и без сновидений. Патруль на улице бухнул в колотушку и уныло прокричал утреннюю стражу в Чанъане, столице мира, благословеннейшем из городов.