Новым Чжугэ Ляном впервые назвал Сон Ина его двоюродный брат, управляющий королевской канцелярией Сон. Тот ещё пройдоха, управляющий льстил всем: королю, Правому министру, королеве, дворцовым евнухам, придворным дамам, иногда казалось — даже коновязи у королевских конюшен. Действие для него привычное, как дыхание, и требующее столь же мало сознательных усилий.
Его слова подхватили и принялись с удовольствием повторять: королю нравилась мысль иметь при дворе новое воплощение совершенного стратега, а чиновники привычно и легко подстраивались под настроение его величества. Сон Ин тоже был не против если не лести, то соответствующей репутации: именно сочетание семейных связей, обходительности и талантов, находившихся, что называется, «на слуху», обеспечило ему место королевского секретаря. Не бог весть какой высокий ранг, но это в глазах людей несведущих. На деле же это означало доступ в королевские покои и драгоценную возможность прямого общения с его величеством, шанс формировать мнение и взгляды самого могущественного человека в стране. Сказанное вовремя слово или, наоборот, многозначительная пауза могла стоить кому-то жизни или доброго имени.
Однако, признавая всё это, Ван Вон всё же считал, что Сон Ин переоценён — и двором, и, прежде всего, самим собой.
Принц наблюдал за секретарём отца-государя достаточно долгое время, хотя в пору юности — два-три года назад, — был слишком ленив, чтобы делать выводы. Наблюдения пригодились, когда с Сон Ином пришлось бороться за власть всерьёз, напрягая все силы. Сон Ин был умён — о, несомненно. А также беспринципен, не интересовался абстрактными понятиями вроде чести, блага народа или судеб страны, был мало привязан к людям и, похоже, вообще не очень-то понимал, что такое чувства.
При этом люди его как раз интересовали. Сон Ин видел в союзниках и противниках черные и белые камни на доске, которые можно двигать во имя занимательной игры с невидимым противником. Время от времени камни меняли цвет или выбывали за пределы расчерченной области, но их всегда можно было заменить новыми. Сон Ина хватило, чтобы выучить правила, по которым двигались фигуры, и у него были достаточно хорошие инстинкты, чтобы выкручиваться, если эти правила не срабатывали.
Но это вовсе не заменяло полноценного знания человеческой натуры.
Планы Сон Ина были бесспорно хороши — на бумаге или изложенные в беседе под хороший чай и приятную музыку. Но неизменно спотыкались на стадии исполнения об то, что спустя лет пятьсот назовут человеческим фактором.
Сон Ин спланировал превосходную комбинацию, которая должна была сделать Ван Чжеона, наиболее близкого к династии претендента на престол — притом претендента безупречного по происхождению — зятем и благодетелем Ын Ёнбэка, богатейшего человека страны. После спасения единственной дочери от разбойников тот должен был со слезами благодарности вручить её Ван Чжеону — это было бы достойной платой за подвиг, к тому же спасло бы тринадцатилетнюю девицу Ын от незавидной участи оказаться в списках дани, предназначенной к отправке в Юань. Ын Ёнбэк уже и так начал осторожно прощупывать свои связи, подбирая подходящего зятя — после войны с монголами ранние, порой крайне ранние браки снова вошли в моду в Корё. Ван Чжеон был идеальной кандидатурой: молодой, приятной наружности, королевских кровей и к тому же второй сын Правого министра. Нужно было только напоказ отбить нападение разбойников на купеческий эскорт, уничтожив лишних свидетелей. Ну а то, что в число этих свидетелей входила жена министра Ына, а само нападение было Ван Чжеоном же с Сон Ином и спланировано, разве что прибавляло плану изящества. Сон Ин любил такую двусмысленную символичность. Чтобы стратегия была не просто действующей, но и красивой.
И что же? Всё кружевное построение Сон Ина разбилось об простейший просчёт по времени. Ну и во вторую очередь — об прореху в рукаве, пару мелких жуликов, увязавшихся за бандой в последний момент, и не прогнозируемую никакой игровой доской привычку девицы Ын меняться одеждой со своей служанкой. Многовато случайностей для идеального плана идеального стратега.
Не удивительно, что замысел развалился на куски: Ван Чжеон слишком затянул со своим триумфальным явлением в роли «спасителя девиц в беде»; Мусок, прекрасный боец и отличный исполнитель, практически в одиночку вырезавший охрану эскорта и убивший госпожу Ын, засветил татуировку на запястье перед выжившими; непредвиденные свидетели поставили под угрозу репутацию Ван Чжеона; а когда тот всё же добрался до барышни Ын и её служанки, то девиц он попросту перепутал.
И Ван Чжеон не женился на барышне Ын и не получил баснословное богатство и связи Ын Ёнбэка. Тот не был не дураком и не сумел бы сколотить состояние, если бы не догадался сложить два и два: Ван Чжеон оказался первым подозреваемым в организации нападения. Ын Ёнбэк уцепился за непредвиденную удачу — шрам, полученный служанкой Пиён во время бойни — и путаницу, из-за которой Пиён приняли за Ын Сан. Теперь, когда официально его дочь была изувечена, не приходилось опасаться отправки в Юань, а значит, исчез и один из рычагов давления.
И так происходило со всеми планами Сон Ина, раз за разом, пока всё не пришло к сокрушительному финалу, одинаково жалкому и закономерному. Судя по тому, что Сон Ин без колебаний отправил свою любовницу Муби в постель короля, он был чужд ревности и мужского самолюбия, и, должно быть, даже гордился этим, считая ещё одним признаком своего превосходства над прочими людьми. Но в тот единственный раз, когда живое чувство всё же смогло пробиться сквозь его стальную броню — оно убило его в самом буквальном смысле. Разрушило, подобно ржавчине, проникшей через щель тоньше волоса. А для начала — свело Сон Ина с ума, лишив хладнокровия, которым он так дорожил.
Затею с похищением королевской печати, захватом в заложницы Ван Дан — законной жены Ван Вона и наследной принцессы страны, и отравлением Ын Сан нельзя было назвать никак иначе, как сумасшедшей авантюрой, отложенным во времени самоубийством.
Ван Вона посещает неприятная мысль, которую он тут же прячет в глубине своего разума: если и есть между ним и Сон Ином что-то общее, то это разрушительность любви. В первую очередь той, что испытывают они сами.
Сон Ин закончил свою жизнь на скалах у побережья, но королевской печати при нём не оказалось. А послы из Юани, прибывшие ко двору Корё, использовали это, чтобы не дать замять дело с попыткой переворота. Нет печати, коей скреплялись преступные приказы против Юани — нет и подлинного заговорщика, а Сон Ин, значит, не более чем откупная жертва, брошенная к ногам послов. Да и то — отчего бы не пожертвовать уже готовым мертвецом? От него не убудет.
При дворе уже открыто поговаривают, что смерть королевы Вонсон, матери Ван Вона, не случайна. Что её убил король, его отец.
Ван Вон знает, что это не так. Отец в то время лежал без сознания, отравленный Муби, искусной лекаркой, а мать болела давно... И скрывала болезнь. Даже Ван Вон не знал об этом, от лекарств матушка упорно отказывалась, принимая только обезболивающие отвары, и со стороны её кончина выглядит внезапной и подозрительной.
Да и доля истины в подозрениях послов есть. Отец не тронул матушку и пальцем — но бесконечные интриги Сон Ина здорово укоротили ей жизнь. Когда по приказу Сон Ина у неё на глазах вырезали её охрану, верных людей, приехавшей с ней не из Юани даже, а ещё из монгольских степей, это стало последним ударом. Сон Ин отнял у королевы несколько лет жизни, а у самого Ван Вона — возможность поговорить с ней ещё раз, попробовать наладить отношения. При мысли об этом его зубы сжимаются сами по себе.
Будь это возможно — он бы убил Сон Ина ещё раз. Самое смешное, что Сон Ин действительно был главой заговорщиков, составлял приказы от имени короля и украл государственную печать.
Но всё это больше не имеет значения. Пусть Ван Вон всегда пренебрегал политикой, это не значит, что у него не хватает ума сделать выводы. Не важно, кто виноват на самом деле. Правда о болезни королевы Вонсон, произнесённая сейчас, будет воспринята как попытка оправдаться. Зато с мужем королева жила так плохо и на протяжении стольких лет, что это не тайна не только за пределами дворца, но даже в Юани... Послам нужен лишь повод, чтобы обвинить короля — и он у них есть.
Император Юани, великий хан Хубилай, внук божественного Чингиза, скончался, скончалась и его дочь, и сейчас король Корё — не зять величайшей державы в мире, а лишь один из многих вассальных правителей. Ван Вон не внук императора, а в лучшем случае кузен, и не известно ещё, захочет ли этот неведомый преемник признавать родство. Наследник Хубилая умер десять лет назад, и новый так и не был назван. А из внуков, двух выживших сыновей наследного принца, трон пристало бы отдать старшему, но младший пользовался явной благосклонностью покойного деда. Юани сейчас не до Корё, там кипит своя интрига вокруг трона, и только поэтому монголы ещё не ввели войска, воспользовавшись удачным случаем.
Ван Вон думает обо всём этом и ещё о многом, когда Ван Рин и Сохва — Ын Сан — зовут его за собой. Сомнения гнетут его, но Ын Сан говорит, сияя чёрными лучистыми глазами:
— Я знаю, где находится печать, — и он послушно следует за ними.
Это странное путешествие. Оно будто часть другой жизни, их юности, случившейся год назад. Той, где они лазили в горы за выпивкой для наставника Ли Сыню или гуляли втроём по синим цветущим холмам, а Ын Сан сплетала лиловые венки, набрасывая их Ван Вону и Ван Рину на головы и шеи. Два дня они втроём увлечённо играют в эту игру: бредут по тропинке, взявшись за руки (Ван Вон посередине; и плевать ему, как это выглядит). Позволяют лёгкому, не холодному ещё дождю вымочить волосы и ткань одежд на плечах. Ночуют в заброшенной хижине в предгорьях. Готовят на открытом огне — и Ван Вон впервые делает тихий, осторожный шаг назад, увидев Ван Рина и Ын Сан, склонивших освещённые пламенем лица к костру.
Раньше бы он вторгся между ними, заняв своё место точно посередине, считая это самой естественной вещью на свете. А Ван Рин набросил бы ему на плечи свой плащ...
Рыжие отблески делают Ван Рина смуглее, чем он есть, и заставляют глаза Ын Сан блестеть. А может быть, Ван Рин просто краснеет, глядя на неё, а она сияет рядом с ним — и не может это спрятать от чужих взглядов.
Потом Ын Сан ложится спать в единственной комнатушке хижины, а Ван Вон с Ван Рином долго сидят на пороге, разговаривая вполголоса.
Ван Вону не нужно подтверждение, но он всё же спрашивает:
— Печать у Ын Сан?
Конечно, она у неё. Ын Сан успела забрать печать у Сон Ина, а когда Ван Вон с Ван Рином вливали в неё, умирающую, противоядие, им было не до того, чтобы обыскивать её одежду.
Ван Вон молчит, не зная, что говорить дальше. Он понимает, что пытается сделать Ын Сан: они с Ван Рином хотят свободы. Ну а двору нужен виновник, на которого можно с чистой совестью свалить все беды последнего года. Ван Рин подходит идеально. У него есть права на трон — а значит, есть мотив. Особо наблюдательные мысленно прибавят к нему ещё один: соперничество за женщину и возгордятся своей проницательностью. Вряд ли кто станет копать глубже. Если Правый министр откажется от третьего сына, официально вычеркнет его из родословной, семья Ван Рина не пострадает. Даже придурок Ван Чжеон уцелеет. К тому же Ван Дан, младшая сестра Ван Чжеона и Ван Рина — теперь жена наследного принца. Никто не посмеет тронуть его тестя. Ван Рин останется чёрной овцой, пятнающей семейную честь, но не мечом, занесённым над их головой.
Богатство Ын Сан всё ещё практически цело, большая его часть была тайно переправлена за границу, в Персию и Юань. Да и Правый министр, надо полагать, изгонит сына не голышом и босиком. Если Ын Сан и Ван Рин уедут, исчезнут, а ещё лучше — будут считаться мёртвыми, у них будет свобода и средства для наслаждения этой свободой.
Если останутся...
Ван Рин является угрозой для положения Ван Вона, даже сам того не желая. В отличие от Ван Чжеона, его старшего брата, у Ван Рина полно личных достоинств и помимо чистой королевской крови. Он искушает недовольных одним лишь своим существованием. Рано или поздно вокруг него образуется новый заговор, и тогда уцелеть ему будет куда труднее. Попытка быть незаметным у Рина уже провалилась, он попал в поле зрения двора и никогда не сможет избавиться от нежелательного внимания.
И всё ещё остаётся Сохва. Ын Сан.
Потому что Ван Вон вовсе не уверен, что сможет всегда делать шаг назад, как сегодня. А его плечи всё ещё слегка приподнимаются, ища фантомную тяжесть плаща.
Однажды Ван Вон может не выдержать и сорваться, и тогда он сделает что-нибудь по-настоящему страшное. Как сделала его мать, низложив и отослав любимую супругу короля, родную тётку Ван Рина, а после заточив в монастыре и сведя с ума её сына. Отец оплакивал матушку, и Ван Вон верит этим слезам, но он не глуп и не бесчувствен. Он понимает — теперь понимает лучше — почему отец не мог её простить.
Любовь ещё не означает, что ты будешь с человеком счастлив. Она, если на то пошло, не означает, что ты будешь с ним бережен — или он с тобой. Скорбь не отменяет преступного чувства облегчения — ведь мертвеца легче простить, чем ужиться с живым человеком.
Ван Рин хочет уехать сам и увезти подальше от Ван Вона свою женщину — и увезти подальше от него себя — и не то чтобы Ван Вон не понимает причину.
Слишком тяжкая ноша его любовь, чтобы нести её в одиночку, но и разделённая на двоих она всё ещё пригибает к земле. Отца любовь матушки сломала.
Поэтому Ван Вон молчит, сидя рядом с Ван Рином на крыльце, пока Ын Сан в доме притворяется, что спит.
***
Есть ещё и искушение. Ван Вон думает об этом позже, когда солнце поднимается из-за гор, и ночь истаивает окончательно.
Не то чтобы он не понимал, чем в итоге должна закончиться вся эта история. Рин и Сан сделали ему подарок на прощание и теперь ждут, что он просто их отпустит. Под утро Ван Вона всё-таки накрывает сон, и в зыбком мареве, в котором он не в силах разомкнуть веки, но всё ещё ощущает тепло в том месте, где привалился к плечу Рина, — в этой тёмной, колыхающейся сонной дымке он думает, как ещё они трое могли бы использовать эту ночь.
Что он мог бы потребовать взамен их свободы.
Вероятно, Рин не отказал бы ему в поцелуе, если бы Ван Вон попросил о нём. И Сан, возможно, на этот раз не стала бы отнимать руку из его ладоней.
Он желал бы присвоить их, впечатать в кожу, плоть и кровь, проникнуть в кости, разъять. Это душераздирающее чувство мало похоже на любовь, которую воспевают в стихах и песнях, но это то, как понимает любовь Ван Вон и как её понимала его мать.
Чудовищное чувство, больше похожее на тоску хищника по плоти и крови, чем на полёт.
***
Ван Вон становится королём через месяц, после того, как его отец добровольно отрекается от короны в его пользу.
К тому времени Ван Рин, государственный преступник и изменник, две недели как погиб от рук Теней, верных стражей трона. Жаль, что не удалось найти тело.
***
Спустя три дня после коронации Ван Вон провожает взглядом двоих: девушку в мужской одежде и рослого парня, всё ещё тяжело прихрамывающего и опирающегося на ножны при ходьбе. Как бы Ван Вону ни хотелось подойти к ним, он заставляет себя стоять на месте. Они уже попрощались — тогда, в том коротком путешествии.
Могучий дуб на вершине холма укрывает Ван Вона под своей сенью. Ветви простираются широко, корни пронизывают почву, листья густы и глянцевито блестят на ярком летнем солнце. Но у подножия его нет цветов и других растений, ибо такова природа царственного дуба: он пожирает всю воду, весь свет, все земные соки, и никому не позволяет выжить в своей тени.
***
— Ваше величество, — напевно произносит управляющий королевской канцелярией Сон; вот кто воистину непотопляем — он по-прежнему непринуждённо льстит и не вспоминает больше о своём двоюродном брате, как будто Сон Ина никогда и не существовало. — Ваше величество, быть может, помнит дочь министра Ын Ёнбэка? Её звали...
— Ын Сан. А ещё Сохвой.
Ван Вон познакомился с ней, когда она жила под эти именем — и долгое время безродная Сохва была ему милее благородной девицы Ын. Любить её было удобнее, владеть ею — легче. Потом правда о девушке со шрамом на лице вышла наружу, и служанка Пиён, семь лет прожившая под именем своей госпожи, вернулась на половину для слуг. А Сохва, грубая и весёлая девица, любимая ученица мудреца Ли Сыню из Школы Дракона, что в горах Дута, бесследно исчезла — чтобы явить себя миру смогла богатая наследница Ын Сан.
— Да, — воркует управляющий Сон. — Не так давно её видели в уезде Намхэ...
В Намхэ, где расположен самый крупный южный порт Корё. Оттуда идут корабли на все стороны света, в том числе и в Юань. Слишком близко. Но прошло уже полгода с тех пор, как Ын Сан и Ван Рин покинули столицу... Они должны были давным-давно оставить страну и начать новую жизнь.
А вместо этого позволили себя заметить, зная, что новость так или иначе дойдёт до Ван Вона.
Зачем?
Зная, какое это для него искушение, зная его нрав...
Ван Вон застывает, впившись пальцами в подлокотники трона. Его мысли лихорадочно несутся, спотыкаясь друг о друга. Если даже Сохва имела какие-то иллюзии на его счёт — после того, как Ван Вон ударил Ван Рина мечом! — то Рин знал его, как свою ладонь.
И если это не приглашение, то...
— Ступайте, — говорит Ван Вон управляющему Сону, не слыша своего голоса за шумом крови в ушах. — Я вскоре прибуду на пир.
Ему нужно немного времени, чтобы подумать. И составить план.
***
Из придворных летописей империи Юань
«Спустя семь месяцев после воцарения двадцать шестой король Корё из рода Ван, по монгольскому имени прозывающийся Иджил-буха, неожиданно оставил трон, вернув его своему отцу. Затем он направился в Юань, где свёл дружбу со своим двоюродным братом Тэмур-ханом — великим императором Юаньчжэнем, и провёл при его дворе следующие десять лет. Вернувшись в Корё после кончины Чхуннёль-вана, своего родителя, Иджил-буха в течении ещё пяти лет правил страной, проводя глубокие реформы, пока возраст его наследника не позволил передать ему власть. После этого Иджил-буха оставил трон сыну так же, как прежде оставил его отцу, с тем, чтобы вернуться в империю Юань, милую его сердцу, в это средоточие культуры и просвещённости, столь разительно отличающееся от его родины. Говорят, кровь матери была Иджил-буха ближе отцовской, а ещё говорят — при дворе он пристрастился оказывать знаки внимания не только белолицым красавицам, но и юношам, подобным стройному бамбуку. А ещё — будто бы в Юани у него была возлюбленная или возлюбленный. В чём бы ни заключалась причина, она влекла Иджил-буха в империю, где он и умер спустя ещё двенадцать лет...»
