Что зелёное и быстро увядает?

      Освальд первым из всех заметил, что с Эдвардом что-то не так. И началось всё постепенно, вплоть до того, что всё закончилось здесь. В безупречно белой палате лучшей клиники этого насквозь прогнившего города, который был совершенно не достоин такого гения, как Эдвард Нигма. Глядя на занавески, колышущиеся на уже морозном ноябрьском ветре, Освальд медленно вспоминал каждый момент. Каждый шаг их медленного падения, одной крошечный трагедии, развернувшейся в их маленьком мире двух бьющихся в такт друг другу сердец.       — Эдвард, скажи мне, что с тобой? — спросил однажды Освальд, едва прищурившись от бликов, попадавших в глаза сквозь окна клуба. — Ты в последнее время какой-то не такой, как обычно.       Но Эдвард ничего не ответил, лишь едва заметно усмехнувшись. Правда на его губах мелькнуло что-то болезненное. Что-то отчаянное, словно ему было ужасно больно то ли физически, то ли морально. Но сказать это было трудно, ведь не было видно самого главного — его глаз. Потому что, как сокрушался Освальд, в последнее время Загадочник носил практически всё время свои тёмные аккуратные очки.       — Тебе кажется, — мягко ответил он, перехватив наполовину полный бокал с коктейлем. — Я совершенно в порядке, как и всегда. Чувствую себя просто замечательно.       — Мне кажется, что ты похудел, вернее, — Освальд сразу же пристыженно осёкся. — Ты и так был всегда стройным, но будто…- он нервно смерил взглядом напрягшееся тело под тёмно-зелёной тканью. — Одежда стала тебе кажется свободнее. Немного, конечно.       — Разве? — искренне удивился Эдвард, театрально приложив руку к груди и манерно улыбнувшись. — Освальд, ты разве не знал, что провожают вообще-то по уму, а встречают по одежде? Так вот напоминаю, мы слишком давно с тобой знакомы, чтобы ты всё ещё встречал меня по одежде. И, — он наклонился немного к Кобблпоту, чтобы свободной от бокала рукой прикоснуться к чужому колену, — не нервничай. Ну подумаешь, похудел…       — Просто это сложно не заметить, — Освальд тут же вскинул руки в виноватом жесте. — Извини меня.       — Конечно прощаю, — усмехнулся Эдвард, — приподняв бокал, вертя его в своих тонких пальцах и ловя на своей тёмной радужке солнечные блики, едва-едва проникающие через стёкла очков.       Нигма всегда был для Освальда тем самым лучом солнца в его мрачной жизни. Среди людей, которые только и наравили его использовать в качестве кошелька и персоны, над которой можно посмеяться, нашёлся один человек, который готов был не только быть его компаньоном, но и другом. Даже больше — любовью всей его жизни. Он замечал за Загадочником слишком много черт, которые ему до безумия нравились. Например его мягкие тёмные волосы, которые Эдвард всегда тщательно выстригал сам, никому не даваясь из парикмахеров. Или его тёмно-карие глаза, которые могли недвижно смотреть в одну точку несколько секунд, когда он думал о чём-то важном. Его быстрые пыльцы, которые с лёгкостью могли украсть что угодно при желании, даже шахматную фигурку прямо с доски. Освальд видел в Эдвард еслишком много прекрасного. И даже маленькие перемены во внешнем виде возлюбленного пугали его, потому что выглядели они не правильно и чужеродно.       И этот эффект лишь усиливался.       — Что такое? — вкрадчиво спросил Освальд, участливо положив руку на плечо Эдварда. Тот сидел за стойкой, держась обеими руками за голову и сгорбив спину.       — Не волнуйся, кажется я… Немного перебрал. Пройдёт, — пренебрежительно кинул Эдвард, но всё же позволил Освальду оставить руку на себе. — Правда, если бы ты мне принёс аспирин, я был бы тебе крайне признателен.       — Я велю его принести сейчас же.       — Спасибо, — снова эта тень болезненности, не дающая Кобблпоту покоя. Вскоре Эдварду принесли аспирин и он махом его проглотил. Откинувшись на тонкую металлическую спинку барного стула, он запрокинул голову и долго глядел в стеклянный купол над собой.       — У меня чаще стала болеть голова, — задумчиво произнёс он, однако Освальд, сидя рядом, услышал его слова.       — Может, ты просто устал? — задумчиво предположил он, по-птичьи склонив голову набок. — В последнее время нам часто приходится спасаться от Бэтмена. Это утомляет, согласись.       — Думаешь, мне нужен отпуск?       — Думаю, что да. Лично мне самому больно смотреть, как ты мучаешься от головной боли. Настолько сильных у тебя, — Освальд немного поджал губы, опустив взгляд на свои руки, — раньше не было.       Эдвард едва заметно улыбнулся, неподвижно глядя на стеклянный купол. Затем повернул голову на Кобблпота, глядя своим любопытствующим взглядом прямо на мужчину.       — А ты бы хотел поехать в отпуск со мной? Просто, — усмехнулся он, — тебе бы он тоже не помешал, знаешь. Утомительно каждый раз стоить планы и затем в панике обороняться от этой груды бестолковых мышиных мозгов? Ты так не считаешь, дорогой?       — Если ты конечно зовёшь меня, — добродушно хмыкнул Освальд, потянувшись за своим мундштуком. С появлением Бэтмена он начал часто курить. И слава всем богам, что не поганые сигареты — Эдвард и так был не доволен этой новой привычкой.       Но отпуска не наступило, несмотря на одобрительный ответ Эдварда в виде лучезарной улыбки, которая была посвящена только Освальду. Нигма порой не появлялся в клубе совсем. Или же приходил весь какой-то разбитый и уставший, садился и делал вид, что всё замечательно. Однако угадывающаяся беглая бледность на его лице, усталые улыбки и пальцы возле виска или лба говорили Освальду об обратном. Эдвард так ходил от него около полутора месяцев, пока Кобблпот не изловил его в пустом тёмном коридоре клуба и не придал прямо к стене.       — Эдвард, скажи, что с тобой происходит? — в отчаянии прошептал Освальд, крепок держа своего собеседника за зелёный пиджак. — Прошу, скажи, я же вижу, что ты сам не свой в последнее время. Я очень волнуюсь за тебя!       — Освальд, я… — мягко произнёс Эдвард, однако ему не дали договорить.       Он потянулся к тёмно-зелёным очкам Загадочника, чтобы снять их с его лица. Зажав их осторожно в одной руке, второй же Освальд потащил Эдварда к окну, где через слабый свет луны он увидел синяки под глазами, словно Нигма не спал долгими долгими ночами. Кобблпот ничего не сказал. Было очевидно, что его возлюбленного что-то тревожит, что-то болезненное, но он не говорит что именно. Он лишь сейчас глядел прямо на Пингвина спокойным взглядом, ведь только ему позволялось так бесцеремонно касаться Загадочника.       — Эдвард… Скажи мне, что случилось? Ты не спишь ночами, бегая от Бэтмена или что? — тихо, словно заботливый родитель, спросил Освальд, бегая взглядом по лицу бледному лицу напротив, чаще всего задерживая взгляд на его тонких губах.       Но вместо ответа, Эдвард, будучи совершенно в трезвом состоянии, наклонился к мужчине и осторожно, даже чересчур, поцеловал его в край губ. Пингвин в блаженстве тихо выдохнул и прикрыл свои голубые глаза, отдавшись этой секундной нежности, которой в их жизнях, было в последнее время непозволительно мало от общей усталости.       — Не беспокойся, Освальд, — прошептал он, опаляя своим дыханием кожу Кобблпота на левой щеке. — Я просто много работал в последнее время. Вот и устал.       Освальду что-то подсказывало, что Эдвард недоговаривает ему что-то. Однако он ничего не смог возразить.       Так, незримо для них началось начало общего конца. Они были влюблены и бесконечно переданы друг другу, несмотря на их общую боязнь быть использованными. Ничто, казалось, не могло нарушить их общую гармонию, наконец-то наступившую в их жизни спустя столько лет недопонимания. Счастье их уединения могло длиться бесконечно, если бы Эдварда спустя долгих и утомительных два месяца, сопровождаемых частыми сильными головными болями и медленной потерей веса, не начало тошнить.       — Эдди, может всё же к врачу сходить? Мне не нравится, как всё это со стороны выглядит.       — Да брось, просто съел что-то не то, наверное, — пожал плечами Эдвард, медленно расстёгивая рубашку на себе. За окном царила глубокая ночь. — Или просто наша мышь-переросток в последний раз сильно мне врезал по животу. Может, что-то повредил. Но не считаю это смертельным.       — И всё же, — взволнованно вздохнул Освальд наблюдая с кровати за тем, как спина Эдварда постепенно оголяется его взору. — То у тебя болит голова, то теперь тошнит и голова кружится… Тут что-то не сходится, тебе не кажется?       — Ерунда, просто мне нужно больше отдыха, — Эдвард, взглянув через плечо, обаятельно улыбнулся Освальду, однако он сразу же перестал так делать, увидев, как на него смотрит мужчина. — Я тебе кажусь беспечным, да? — тут же тихо спросил он, опустив взгляд в пол. Пингвину в этот миг показалось, что Эдвард стал похож на маленького глупого щеночка, который уже чувствует, что его накажут.       — Немного, — признался Освальд, поправляя свою ночную рубашку. — Просто я волнуюсь за тебя. Если ты болен, то… Я просто хочу помочь, понимаешь? Ты — единственный человек, которого я люблю и очень ценю.       — Ерунда, Освальд, я не болен. Конечно, твои слова очень трогательны, но я попросту не могу быть болен.       — Да почему не можешь? Ты же человек, людям болеть свойственно. Может, врачи просто выпишут тебе таблетки да и дело с концом?       — Я здоров, уверяю тебя, — освободившись от рубашки, Эдвард подошёл к Освальду и осторожно устроился на кровати рядом с ним.       В тот момент его, как правило, вечно самодовольное лицо, преобразилось. Его взгляд стал более мягким, рука осторожно легла тёплой ладонью на колено мужчины, сидящего рядом.       — Освальд, — тихо прошептал Эдвард, облизнув пересохшие губы и склонив голову чуть ниже. — Я понимаю, что ты сильно волнуешься за меня, но… Уверяю, у тебя нет причин паниковать. Я здоров. Совершенно здоров. Просто немного устал.       Освальд не мог противиться его словам, какими-бы ошибочным и они не были. Успокаивал его лишь то, что он знал, что Эдвард ему не лжёт. Но всё же какие-то сомнения в его мозгу не давали покоя и сердцу, так отчаянно желающего, чтобы с любимым человеком всё было в порядке.       — Ты хитрый лис, Эд. Или скользкая змея, я ещё не выбрал, — фыркнул Освальд, не глядя на мужчину, но почувствовав его заботливый поцелуй в висок. — Хорошо, может ты на самом деле прав. Ты просто устал, тебе нужен отдых.       С той самой поры Эдвард ушёл на небольшой отдых. Он ничего не делал, абсолютно ничего и, наверное, это изрядно напрягало Бэтмена или кого-либо ещё, кто был настроен против них. Работал лишь Освальд, если их криминальный деятельность можно назвать работой. А Загадочник просто отдыхал — как правило спал до полудня, сидел в Айсберг Лаундже и часто просил Освальда сыграть с ним во что-нибудь.       — У меня мозги так ссохнутся, если я ничего не буду делать, — сокрушался он каждый раз и Пингвин просто не мог ему отказать в его просьбах. Особенно когда Эдвард так смотрел на него, словно обожал больше всего на свете.       Но спустя две недели всё омрачилось даже с отпуском, в который Эдвард и так жаловался на головную боль и тошноту. В один из дней он просто начал терять координацию. Он, выйдя из их спальни и спустившись в клуб, Освальд заметил ещё издалека, что Эдвард старается держаться за всё подряд и как-то неестественно ходит. Неестественно для нормального человека. Кобблпот сразу же исключил, что Загадочник пьян — он попросту не успел бы напиться, он же спал. Освальд бы и дальше думал о том, что с Эдвардом, если бы того сильно не качнул вправо и он не повалился спиной на холодную стену.       — Тебе не хорошо? — тут же засуетился Освальд, торопливо подойдя к своему возлюбленному, который всё ещё прижимался к стене. — У тебя кружится голова?       — Да, есть такое, вернее…- Эдвард нервно сглотнул. По его расширенным зрачкам, учащённому дыханию и немного осипшему голосу Освальд понял, что тот напуган и растерян. Видимо, он и сам такого не ожидал. — Она не кружится, просто я не могу по какой-то причине нормально идти, словно мне пришили чужие ноги. Я… Я не понимаю, почему.       В тот момент Эдвард был похож на маленького ребёнка, который очень напуган чем-то неизвестным и отчаянно ищет объяснения хоть у кого-нибудь. У любого из взрослых. Правда Освальд не мог ему ничем помочь — он и сам не знал, что с Нигмой происходит. Он осторожно обнял Загадочника одной рукой за талию, второй прижавшись к его щеке покрасневшей щеке.       — Давай всё же съездим к врачу, Эдвард, — мягко проворковал Освальд, глядя в напряжённые тёмные глаза напротив.       — Но что со мной?       — Я не знаю, Эдди, — большой палец Освальда едва задел губы Нигмы. — Не знаю. Но не бойся, может тут нет ничего страшного?       — Надеюсь, — тяжело выдохнул Эдвард, убаюкивая себя в этой близости с любимым мужчиной. — Я надеюсь.       Спустя час они уже ехали в больницу с лучшим неврологическим отделением во всём городе. Эдвард молчаливо сидел возле Освальда, волнительно сжимая его руку и тревожно облизывая свои тонкие губы. За тёмными окнами машины мелькали здания, люди и дороги.       — Не волнуйся, Эдди, прошу тебя, — тихо шепнул Пингвин прямо на ухо своему возлюбленному, стараясь его всеми силами успокоить.       — Я не могу не волноваться, — беспокойно заёрзал Загадочник на месте. — Я не понимаю, что происходит сегодня со мной и ты отлично знаешь, что когда я чего-то не знаю, я начинаю беситься. Я обязан знать всё.       — А ещё тараторишь, словно из пулемёта кто-то хаотично стреляет, — согласился Освальд, пожав плечами. — Не волнуйся, нервы сейчас не твой лучший союзник.       — А кто?       — Разум. Твой любимый разум.       Эдвард молчаливо смерил взглядом Освальда, затем взглянул на свои едва подрагивающие худые колени. Всё же с волнением ему было крайне трудно разобраться и справиться, даже с поддержкой любимого.       — Знаю, — поражённо прошептал он. — Только что-то подсказывает мне, что что-то не так. И мне это не по нутру.       Освальд и сам нервничал в это время, боясь, что его худшие опасения могут подтвердиться. Однако Эдварду он не решался этого озвучить — тот и без того сильно нервничал. А Загадочник, когда он нервный — не лучший собеседник, далеко не лучший. Какой-нибудь Фриз покажется значительно разговорчивым, чем Эдвард, прячущий взгляд где угодно, лишь бы никто не увидел его эмоций. Но от Освальда скрыть он это всё равно бы не смог.       Следующее произошло как в тумане. Кобблпот практически ничего не помнил. Клиника, рентген, врачи, МРТ головного мозга. Гудящий аппарат, похожий на огромный белый пластиковый бублик. Затем ожидание результатов. Взволнованный Эдвард, которого вызывают в кабинет. А дальше всё становится чётким. Сфокусированным. Освальд сидел в коридоре, терпеливо ожидая Эдварда и глядя на происходящее в кабине через стекло в стене. Он ничего не слышал, но отлично, видел, как врач вывешивает перед Нигмой снимки его содержимого в голове. Затем наблюдает, как у последнего расширяются глаза, когда врач ему что-то говорит. Он не сводит взгляда с чёрно-бело-синих снимков, его тонкие губы становятся совсем бескровными и практически незаметными. Взгляд стал потерянным, помутневшим. Затем Освальд отчётливо видит, как губы Эдварда чётко выговаривают «нет», врач что-то одобрительно говорит ему, но Эдвард не слышит. Он медленно садится на предложенный ему стул, опускает голову между плеч и неподвижно смотрит куда-то в пол. Освальд, наблюдая за этим, взволнованно встал, подойдя к стеклу поближе. Его крайне беспокоило то, как в ярком свете ламп сидит Эдвард, словно громом поражённый. Пингвин настолько взволнован происходящим, что даже не замечает, как врач покидает кабинет и выходит к нему в коридор, оставив своего возлюбленного одного.       — Мистер Кобблпот, у меня не очень утешительный прогноз насчёт вашего друга.       — Я заметил, — Освальд не сводит взгляда с Эдварда, который даже не поднял головы на него. — Так что же там, доктор? Нужно лечение, ведь так?       — Да, лечение, и как можно скорее. Видите ли, у мистера Нигмы обнаружен рак головного мозга на третьей стадии. И это… Достаточно трудно лечить, это, практически, уже переросло в четвёртую.       Освальд стоял словно громом поражённый. В его голове эхом раздавались слова врача. И от этого весь мир, вся огромная вселенная сосредоточилась на одной лишь фигуре Эдварда, сидящего в белом кабинете врача.       — Вам лучше, — волнительно прокашлялся доктор, — побыть сейчас с ним. Понимаю, такие новости принять… Не легко. Но мы приложим все усилия, чтобы попытаться обратить болезнь или хотя бы замедлить. Постарайтесь это объяснить ему, потому что меня он словно не слышит.       Освальд, мельком взглянув на врача, коротко кивнул и тут же вошёл в кабинет. Здесь пахло медикаментами и хлором, отчего даже немного кружилась голова. Посреди всего этого белого кошмара сидело одинокое тёмно-зелёное пятно, глядящее невидящим взглядом вдаль. Пингвин замялся на пороге — он вслушивался в давящую тишину, нарушаемую лишь тихим треском ламп на потолке.       — Эдди, — мягко позвал Освальд, но тот совершенно никак на него не отреагировал. — Я… Врач мне сказал, что…- Кобблпот нервно сглотнул, — что ты болен. Вернее чем ты болен.       Эдвард не поднял даже глаз. Не пошевелил ни одним мускулом. Его взгляд был сосредоточенным, но Освальд не назвал бы этот взгляд думающим. Нет. Он был безумен. Абсолютно безумен, если быть точным.       — Ты знаешь? — наконец переспросил Эдвард. Его голос звучал очень глухо, словно из недр далёкого подвала. — Взгляни на снимки, — его худая рука метнулась в сторону развешенных снимков его черепа на доске. — Это… Если бы меня вздумали напугать, то это был бы мой новый ночной кошмар.       — Но врач сказал, что можно замедлить болезнь, — старался найти сам себе оправдание Освальд. — Есть ведь шанс, Эд.       — На что? На то, что меня что-то вылечит? Я упустил самое дорогое в этой ситуации, что у меня было и это время. Я… — Эдвард судорожно закрыл лицо руками, сняв предварительно с себя очки и сгорбив плечи. — Ты понимаешь, что это просто унизительно?       — Что унизительно? — нахмурившись уточнил Освальд. — Я ведь сам тебе говорил, чтобы ты сходил к врачу, но ты меня не слушал. Всё списывал на усталость. И посмотри, к чему это привело именно тебя.       — Да ты не понимаешь! — громко рявкнул Эдвард, не отнимая рук от лица. — Мой мозг — это величайшее творение вселенной. Нет ни одного существа на всей планете, что могло бы превзойти меня и мой разум. Это был безупречный механизм! И теперь он испорчен этой гадостью. Плесенью, которая его пожирает, которая всё никак не наестся! И я теперь тоже сломан, мой мозг дал слабину. Сбой. Такого не должно было случиться! Не должно!       — Но случилось, — старался успокоить его Освальд своим мягким голосом. — Нужно лечение, ты ведь знаешь. И чем скорее оно начнётся, тем будет лучше.       — Я умираю, Освальд! — прорычал в отчаянии Эдвард, затем тихо взвыв в свои ладони. — Может это какая-то ошибка? У меня не может быть этого.       — Но это же твоя голова, — указал Освальд на снимки, подходя ближе к доске. Он присмотрелся к чёрному пятну на снимке мозга, которое было не больше мячика для гольфа. — Что тебе сказал доктор?       — Можно сделать операцию, но полностью удалить не получится, лишь часть. Но я не хочу уродовать свою голову, мне хватило уже, что там копался этот мерзкий гадёныш Стрейндж.       — А что ещё?       — Терапии, куча терапий. Скорее всего у меня выпадут все волосы, зубы и что там ещё выпадает, — Эдвард тяжело вздохнул в свои ладони. — За что мне это всё?       Освальд и сам бы хотел знать, за что. Ему было даже больно смотреть на то, как Эдвард убивается, сидя на стуле, полностью сжавшись и тихо часто дыша. Поведя плечами, Пингвин подошёл к своему возлюбленному, обошёл его и положил руки на его худые подрагивающие плечи.       — Эдди, — прошептал он прямо ему на ухо, — чем скорее ты ляжешь в больницу тем быстрее врачи тебя начнут лечить. Велик шанс, что тебя даже вылечат полностью.       — Рак не уйдёт, — грубо прервал его Эдвард, наконец-то отняв руки от своего лица. Его глаза были на мокром месте, кожа побелела и стала чуть ли не мертвенно бледной. — Не уйдёт никогда, Освальд. Он уйдёт в ремиссию и будет чудом, если он не вернётся через пять лет снова. Это бесконечный круг ада. Из раза. В раз. Я теперь обречён.       Освальд тяжело вздохнул покачав головой. Эдвард был слишком печален, впрочем, как тут не о печалиться от такой новости? Любой бы на его месте был в шоке от такого, когда до этого вообще ничего не предвещало беды. Освальд чуть сильней сжал плечи Эдварда, осторожно поглаживая их большими пальцами через грубоватую зелёную ткань.       — И всё же давай попробуем? — неуверенно спросил он.       Загадочник сидел абсолютно молча, глотая собственные слёзы и со злостью смотря на снимки напротив себя. Затем он настолько резко встал, что Освальд едва успел убрать руки от него. Прошёл вперёд, едва покачиваясь от головокружения. Остановился возле доски и стал внимательно рассматривать опухоль, изображённую на них. Выглядела она, как чёрная дыра, в которой таится лишь пугающая неизвестность.       — Да, — глухо ответил Эдвард, не повернувшись к Освальду. Ему не очень хотелось, чтобы тот видел его слёзы. — Давай попробуем.       Следующие месяцы превратились в настоящий ад для них обоих. Эдвард стал просто невыносим — он раздражался по любому поводу и в целом стал крайне замкнутым. Освальд даже не мог с ним толком поговорить, ведь Нигма просто молчал и смотрел куда-то мимо него. Он практически ничего не ел, даже из комнаты Освальда, в которой они в последнее время вместе спали, он ушёл. Теперь Эдвард спал на одном из диванов в клубе, свернувшись калачиком. Он всё ещё страдал от головных болей, однако на операцию он не давался ни в коем случае, аргументируя это тем, что «не позволит каким-то плебеям ковыряться в его голове». И всё это день ото дня лишь росло, пока не наступил момент, когда Нигму положили в больницу.       — Тут ужасно пахнет хлором, — недовольно проворчал Эдвард, переодеваясь в больничную рубашку. Стесняться ему тут было некого, потому что Освальд заранее позаботился о том, чтобы у его возлюбленного была своя отдельная палата. Не то, чтобы он думал, что Загадочника там будет кто-то принижать, просто он сам был настолько раздражителен в последнее время, что замучил бы там абсолютно всех.       — Ну это же больница, Эдди, — пожал плечами Освальд, осматриваясь в комнате. — Сейчас ты переоденешься и пойдёшь на осмотр. А с завтрашнего дня у тебя начнутся терапии.       — Кажется, нам обоим пора прощаться с моей красотой, — горько усмехнулся Нигма, застёгивая рубашку. — Впрочем, я выяснял, что вряд ли я полностью облысею. Но знаешь, что меня больше всего пугает?       Освальд вопросительно промычал, прежде чем остановить свой взгляд на высокой фигуре Эдварда, которая вновь стала какая-то не складная из-за худобы. «Словно в первую нашу встречу», — подумал Кобблпот, вспомнив, как Нигма остановился тогда рядом с ним в департаменте и молча улыбался, выжидая, когда на него обратят внимание. Правда сейчас они были не в здании полиции, а в палате. И на лице Эдварда была не широкая, немного глуповатая улыбка, а совершенно удручённое выражение лица.       — Что мы будем мало видеться с тобой, — выдохнул Загадочник, опустив голову. — Я не хочу тут лежать один, но у тебя есть твоя империя. Должен же за ней кто-то следить, верно?       — Ну Эдди, неужели ты думаешь, что я тебя оставлю? — улыбнулся со всей нежностью Пингвин, захромав прямо к своему собеседнику. — Ну конечно же нет! Я планировал приходить к тебе каждый день по вечерам. Буду приносить тебе что-нибудь вкусное. Например то, что ты любишь больше всего…       — Лакричные конфеты, например? — серьёзно спросил Эдвард. Освальд улыбнулся ещё шире, кивнув головой.       — Да, Эдди, лакричные конфеты.       Нигма тоже едва заметно улыбнулся, однако его взгляд остался сосредоточенным и усталым. Он, быстро преодолев расстояние между ними, крепко обнял Освальда, на секунду прикрыв глаза и ощутив взволнованное тёплое дыхание на своих ключицах.       — Спасибо, Оззи, — выдохнул Эдвард, размеренно гладя своего возлюбленного по спине. — Только, прошу, приходи ко мне как можно чаще. Я не вынесу разлуки с тобой.       И Освальд исправно сдерживал свои обещания. Он наведывался в больницу с той поры каждый вечер. Приносил с собой различные вкусности для своего любимого, даже брал пару раз своего бульдога, которого вообще-то не желательно было приносить. Однако Оэдвард был благодарен Освальду за такой шаг. Однажды он даже произнёс, гладя пса по голове и чувствуя его жёсткую шерсть своими пальцами.       — Знаешь, я всё ещё возмущён, что ты назвал без моего ведома собаку моим именем, но гладить его так приятно. Это успокаивает.       А успокаивать Эдварда было от чего.       Терапии давались тяжко. Нигму после каждой ужасно тошнило, да настолько сильно, что он даже есть нормально не мог какое-то время после них. И жгучая невыносимая боль в голове и теле, словно все до одной кости выворачивают и ломают на множество кусочков просто изводила его настолько, что иногда он мог спать до вечера весь день, пока не приходил Освальд. И Кобблпот, конечно, замечал эти изменения. Он видел, как Эдварду плохо и что он ничем сам не может ему помочь. Он уже пытался выяснить, нет ли какой-то вещи, которая точно его вылечит, но, как выяснилось, воды Лазаря больше не было — последний экземпляр уничтожила Селина. За что бы Освальд охотно уничтожил её сам. Потому что на кону стояла жизнь Эдварда, ради которой он бы не пожалел даже своей.       Да и врачи давали не утешительные прогнозы. Требовалась операция, чтобы купировать половину опухоли, пока это было возможно. Иначе она могла уйти слишком далеко в недра мозга, откуда выковырять её было бы просто невозможно без повреждения столь важного органа. Загадочник это понимал, но на операцию ему было крайне трудно решиться. После того, как в его мозгу оказался чип, ему не очень-то была радостна мысль, что кто-то опять будет ковыряться в его голове. Конечно, никто ничего ему не вживит в мозг, но всё же. Он даже узнавал на всякий случай у своего лечащего врача процент его смерти во время операции, но тот спокойно заверил, что летальность его случая во время операционных мероприятий крайне мала.       — Вот видишь, Эдди, тебе не нужно бояться, — выдохнул в один из вечеров Освальд, сидя на стуле возле кровати своего возлюбленного, обставленной датчиками и капельницей.       — Не считая только того, что мне будут ковырять голову, — немного раздражённо фыркнул Эдвард, осторожно гладя пса, устроившегося на его худых ногах, по голове. Тяжело вздохнув, Нигма разочарованно посмотрел на окно, за которым уже красовался мрачный ночной Готэм. — Знаешь, я искренне не понимаю, почему жизнь так надо мной смеётся… За что? Как ты считаешь?       Освальд немного помолчал, глубоко задумавшись над вопросом Эдварда. Он и сам не знал, почему вся их судьба выстроена именно так, а не иначе. Почему им не посчастливилось вкусить плод любви одновременно, получив взаимность с первого признания? Почему они были вынуждены враждовать из-за этой самой любви, только чтобы потом, после стольких лет, они поняли, что всё же их место рядом друг с другом, а не порознь? И после всего, через что они прошли, в довершение ко всему добавилась болезнь Эдварда, которая не сулила ничего хорошего. Освальд, тяжело вздохнув, покачал головой.       — Я не знаю, Эд, — выдохнул он. — Но мне очень жаль, что так вышло.       Нигма горько усмехнулся в ответ.       — Видимо, — произнёс он, — я не самый умный. Потому что я всё время упускаю возможности. Времени жизнь даёт многим предостаточно, просто мы гонимся не за теми вещами, и вот… Что из этого получается, Освальд. Взгляни, я… я упустил свой шанс на лёгкое выздоровление. Мне теперь от таблеток снятся кошмары, мучает боль в теле и тошнота. Это нельзя назвать замечательной жизнью.       Освальд немного наклонился вперёд и положил свою тёплую ладонь, не сокрытую перчаткой, поверх руки Эдварда. Пёс под рукой Нигмы тихо вздохнул.       — Впрочем, — тихо заключил Загадочник, — у меня жизнь никогда не была идеальной.       После того разговора через два дня Эдвард всё же согласился на операцию. Затем началась утомительная, но чрезмерно важная подготовка к операции. Освальд никогда ещё не видел Нигму в таком состоянии: он одновременно нервничал и был чертовски спокоен, сдерживая все иррациональные эмоции внутри себя, не отдавая отчёта, что однажды это его сломает. И если операция прошла успешно, то последствия её и правда были неописуемы.       У Эдварда после всего пережитого, как только он очнулся, начала адски болеть голова, словно его несколько раз хорошенько приложили обо что-то очень тяжёлое. Его несколько часов постоянно рвало и таблетку обезболивающего удалось запихнуть врачам в него только тогда, когда приступы более-менее прекратились. Освальд же в тот день наблюдал за Эдвардом и был рядом, хоть в операционную его, естественно, не пустили. Зато уже находясь в палате он видел, как Нигме плохо. В какой-то момент они встретились взглядами и Кобблпота охватила неимоверная тоска, когда он увидел в таких родных глазах нечеловеческую боль.       После всего этого Эдвард был крайне замкнут даже с Освальдом, когда тот приходил. Врачи были тоже обеспокоены такой переменой, зато с радостью доложили, что одну треть опухоли удалось вырезать. Они обсуждали всё это с Кобблпотом за закрытой палатой, но никто из них не догадывался, что именно в момент их обсуждения Эдвард нашёл в себе силы встать и подойти ближе к дверям, чтобы подслушать разговор. В ту ночь он кошмарно спал, потому что в голове крутилась лишь одна фраза, услышанная от хирурга, оперирующего его.       — К сожалению, — сказал мужчина, — остальные две трети мы не смогли убрать, они проникли слишком глубоко. Так что… Мы надеемся на ремиссию, но прогноз не утешительный.       На следующий день Освальду позвонили прямо с утра, а если быть точным в часов одиннадцать. У него от волнения похолодели руки, потому что, когда взволнованный женский голос по ту сторону сообщил ему, что это звонок и больницы, в которой лежал Эдвард, Кобблпот успел передумать всё, прежде чем узнал причину звонка.       — Мистер Кобблпот, видите ли, мистер Нигма, он… — девушка крайне сильно волновалась, стараясь собраться с мыслями. Отчего Освальду хотелось избить её по приезду в больницу. — Он пытался покончить с собой.       — Что? — поражённо выдохнул Пингвин, не веря собственным ушам. — Он это…       — С ним всё в порядке, но лучше вам приехать, мистер Кобблпот.       Этого было достаточно, что Освальд толком не поев отправился в больницу. И всё то время, что он ехал в машине и судорожно поправлял новенький галстук на шее, его мысли были заняты лишь тем, что его Эдвард чуть не покончил с собой, хотя признаков или поползновений к сторону такого поведения он никогда не подавал. Было одновременно страшно и в то же время жгучая обида прожигала всё его сердце.       Освальд не помнил, как зашёл в нужную палату. Он лишь увидел Эдварда, лежащего на койке с туго перевязанным левым локтём. Его взгляд бегло метнулся в сторону вошедшего Пингвина и тут же вернулся к созерцанию едва колышущихся чистых новых занавесок, от которых пахло стиральным порошком и которые так удачно закрывали оставшиеся на стене небольшие капельки крови.       — Эд, — прочистил горло Освальд. Сделав несколько шагов к койке, он остановился. Его светлый взгляд то и дело смотрел на бинт, пропитанный кровью, раз за разом рисуя в воображении картину, как Нигма берёт что-то острое и уверенным резким движением рассекает себе сначала кожу, вслед за артериями и всем остальным.       Освальд почувствовал, что ему становится жарко и дурно от этих мыслей. Судорожно выдохнув через нос, он нервно закусил нижнюю губу и, резко преодолев оставшееся расстояние до койки, перехватил трость другой рукой и с размаху ударил Эдварда ладонью по щеке. Громкий звук пощёчины завис в воздухе на какой-то миг, прежде чем стихнуть. Тяжело дыша, Освальд медленно опустил руку, глядя на то, как Загадочник смотрит на него округлившимися от шока глазами и болезненно держится за одну часть лица своей ладонью.       — Что на тебя нашло вообще? — прошептал Освальд.       — Это должен я спросить, — сдавленно произнёс Эдвард, едва шевеля губами. В его глазах читался совершенно непонятный Кобблпоту ужас, готовый вот-вот превратиться в бурю из давних похороненных воспоминаний.       — Замолчи! — резко крикнул Освальд, громко стукнув тростью по безупречному полу. — Ты вообще в своём уме, Эдвард Нигма? Ты… Ты… — мужчина нервно клацнул. — Почему ты решил, что тебе прямо сейчас нужно уйти из жизни? Ты с ума сошёл?       Загадочник не ответил. Он, опустив голову и всё ещё держась за щёку, тихо выдохнул, стараясь не показывать Освальду то, что у него глаза почти на мокром месте.       — Ты хоть понимаешь своей головой, что было бы, если бы ты умер? Представляешь мою реакцию на всё это? — продолжал гневно выплёвывать каждое слово Освальд. — Какова была бы моя реакция? Как ты считаешь?       Эдвард не отвечал, упрямо продолжая молчать. Его взгляд начинал затуманиваться от пелены слёз, искажающей всё вокруг и превращающей все предметы в размытые цветные пятна. Словно кто-то на картину вылил воду и вся краска разом потекла по холсту вниз, смешивая всё в один сплошной ком.       — Ну и чего ты теперь молчишь? — на повышенных тонах спросил Освальд, начав по привычке от злости стучать хромой ногой. — Почему ты хотел так поступить со мной, Эдвард?       — Да потому что я слышал твой разговор с врачом! — отчаянно выкрикнул Нигма, уже не выдержав всего давления. Он нервно дёрнулся, отчего раненую руку начало неприятно саднить. — Я ведь знаю, что прогноз не утешительный, — уже куда тише и обречённее продолжил он, чувствуя, как Освальд его сверлит взглядом. — Я ведь… — Эдвард тяжело вздохнул, часто заморгав. — Я хожу на все терапии, всё делаю. Даже на операцию согласился, но не ради того, чтобы потом услышать, что всё напрасно. И что я…       — Да, и поэтому ты решил умереть сразу? — нахмурился Кобблпот.       Эдвард молча кивнул, беззвучно глотая собственные слёзы. Он не находился, что сказать ещё Освальду, да и чем он мог себя оправдать. Кобблпот был прав от начала и до конца — эта болезнь сломила его настолько, что он не подумал о самом дорогом человеке в своей жизни, решившись сразу же уйти «красиво», чем немощным и истощённым от опухоли в собственной голове. Это было самой настоящей трусостью и глупостью.       — Знаешь, Эд, — тихо выдохнул Освальд. Его голос был уже спокойнее и звучал даже как-то устало. — Я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Ты борешься с болезнью, которая тебя день ото дня пожирает изнутри, но я не хочу потерять тебя именно так. Неожиданно и даже не подготовившись морально к этому.       Освальд осторожно опустился на край кровати, перехватив обеими руками трость и сжав её до скрипа перчаток.       — Я не хочу чувствовать боль, если потеряю единственного дорогого мне человека, — с грустью продолжил он. — Я ведь люблю тебя, Эдди.       Нигма молчаливо кивнул, шумно выдохнув и подняв взгляд на Освальда. Он ничего не говорил, но Кобблпот чувствовал, что глаза Эдварда говорят ему о полной взаимной любви. И смотреть на эти слёзы, текущие по щекам, было просто невозможно без участливости. Освальд тут же, с грохотом уронив трость, обхватил худое лицо Загадочника и подушечками больших пальцев стал бережно стирать слёзы с прохладной кожи.       — Прости, Эдди, — мягко прошептал Освальд, глядя из-под ресниц на своего избранника. — Больно ударил, да?       — Я плачу не потому, что ты мне залепил пощёчину, Оз. Мне… — Эдвард тихо выдохнул, прильнув посильнее к рукам Пингвина. — Мне жаль, что я тебя напугал. Ты прав, я просто повёл себя как трусливая псина. Это так… — он судорожно замотал головой, — унизительно.       Тихо выдохнув, Освальд позже крепко обнял Эдварда, прижав к себе. Он понимал, конечно же, что Нигма не хочет уходить именно так. В расцвете своего триумфа и жизни быть заживо изъеденным болезнью, что поражает абсолютно всё — от костей, до разума… Это было не об Эдварде. Да и сам Кобблпот не желал даже думать об этом, стыдливо убегая раз за разом от этих мыслей всё дальше и дальше.       С тех пор Эдвард ни разу не делал никаких попыток к самоубийству. Ни разу он даже не заводил разговора на эту тему. Он, конечно, был всё так же печален и по большей мере молчалив, однако таких вещей он больше не вытворял. Он послушно ходил на все данные ему терапии, пил лекарства, а вечерами тоскливо смотрел на собственное отражение в зеркале, висевшем в палате.       — Волосы начали редеть, — удручённо подмечал он. — И зубы стали хуже выглядеть. И зрение стало падать, кажется… — тяжело вздохнув, Эдвард скрещивал руки на груди и осуждающе смотрел на себя. — Боже, на кого мы стали похожи.       А Освальд исправно приходил к Загадочнику, обычно оживлённо рассказывая по просьбе последнего о том, что происходит за пределами больницы. Например о том, как и кого поймал этот Бэтмен и кому уже удалось сбежать. У Освальда было много связей, что было очень удобно, ведь он узнавал всё первым. Эдвард, конечно же, сам просил и сам слушал, но его взгляд всегда выказывал тоску, ведь пока что ему нельзя присоединиться ко всему этому «веселью» на улицах Готэма. Зато он охотно помогал Освальду с правлением своей империей. Даже из палаты он мог помогать хотя бы своим умом, а не телом.       Но, несмотря на это, Кобблпот видел, как Эдвард переживает. И в тайне, наверное, жалеет себя за то, что именно его поразила эта жестокая и бесчеловечная болезнь. Освальду было безумно жаль и самого себя, ведь кроме Эдварда у него никого не было. Его мать умерла прямо у него на руках, ровно как и отец. Ровно как и Фиш, которая была его наставником. Не хватало лишь того, чтобы Нигма пополнил этот список. Освальд даже думать об этом не хотел, поэтому всячески старался развлечь Эдварда и самого себя, чтобы не думать о тягостях этой, бесспорно, прекрасной жизни. И, отчасти, это у Освальда получалось — иногда дело доходило до того, что Нигма начинал искренне заливисто смеяться над чем-нибудь, его лицо сразу же приобретало здоровый румянец на щеках. В такие моменты Кобблпот не терял случая поцеловал мужчину, на что от отвечал объятиями и тихим шёпотом о том том, что дорого его сердцу. Тогда все слова врачей о том, что терапии не особо помогают и что опухоль вновь разрастается, и новые и новые снимки всё больше и больше проявляли чёрное пятно в мозге становились неважными. Всё это было пустым, особенно когда Эдвард, покрепче обнимая Освальда, не говорил:       — Знаешь… Да пошло оно всё к чёрту. Я лишь быстрее загоняю себя в гроб этими мыслями.       Однако мысли его так и не покидали до самого конца. Но Освальду он ничего не говорил.       В какой-то период времени Эдвард неожиданно совсем стал слаб. Кобблпот даже не понял, когда это случилось. Поначалу Нигма не мог самостоятельно ни встать, ни сесть, только изредка поворачивалась в кровати. О ходьбе вообще речи не шло — перемещался он с помощью инвалидного кресла. Тело практически превратилось в обтянутый кожей скелет, на который было страшно смотреть. Лишь его глаза были отражением его прежнего — его гениальный разум томился в этом жалком теле, желая вырваться на свободу, лишь бы не быть здесь.       — Эдди, — тихо прошептал однажды Освальд во время своего прихода в больницу. Его рука нежно стиснула холодную ладонь Эдварда, на что тот вяло отреагировал поворотом головы. — Может, ты бы хотел съездить куда-нибудь? Думаю, мы с врачами бы договорились насчёт этого? Ты бы посмотрел на то, что когда-либо хотел увидеть своими глазами.       Эдвард молчаливо покачал головой. Освальд наблюдал всё это время, как меняется его мимика: тёмные глаза на миг расширились, затем поджались бледные губы, рот исказился в отчаянной гримасе. Грудь начала вздыматься чаще, плечи стали дрожать. А по щекам потекли обжигающие слёзы.       — Я бы хотел, — сквозь тихие усталые рыдания произнёс Эдвард. — Но я же даже самостоятельно встать не могу с кровати. И… Я не хочу видеть что-то, что меня порадует, зная, что я могу это увидеть в последний раз в своей грёбаной жизни! — последние слова он выкрикнул в пустоту, захлебнувшись воздухом в своих лёгких.       — Эдди, прошу тебя, — тут же засуетился Освальд, придвинув стул поближе к кровати и трепетно обняв за плечи Эдварда. — Не изводи себя, прошу тебя, ты сделаешь хуже своему телу.       — Куда хуже-то? — отчаянно крикнул Нигма. — Я похож на скелет, я уже выгляжу как покойник! Ты, наверное, себе уже давно кого-то другого нашёл вместо меня, да? Да? — Эдвард уже и сам не понимал, какую чушь нёс в своём бреде. — Признайся!       Освальд сразу же вскочил со стула и посмотрел на Эдварда сверху вниз одновременно зло и возмущённо.       — Ты что такое несёшь? — прошипел Кобблпот, закипая внутри от гнева. — Как ты смеешь обо мне так низко думать? Я никогда не верил в это глупое родство душ, но когда встретил тебя, понял что ты тот кто нужен мне на всю жизнь. И после всего того, что мы прошли, ты говоришь такую чушь просто потому, что ты стал болезненно выглядеть? Как ты…- Освальд в отчаянии всплеснул руками, отступив на шаг назад. — Как ты можешь, Эдвард?       Нигма, лёжа в кровати, молчаливо глядел на Освальда, отступающего от него. Пингвин был прав — они слишком многое вместе прошли, чтобы потом просто так отказаться друг от друга. Эдвард поджал губы и сразу же раскрыл их, чтобы что-то сказать, но мужчина, не став слушать тут же взял свою трость и вышел из палаты.       — Освальд? — позвал его Эдвард. — Освальд, постой!       Но никто в палату не вернулся. Истерика с новой силой начала накатывать на Эдварда, рыдания неконтролируемо начали вырваться из груди. Его пульс заметно подскочил. К тому же он пытался встать и оторвать от себя капельницу с физраствором. Но тут же подоспели санитарки и чуть ли не волком попытались затащить его в постель. И, несмотря на свою хрупкость, Нигма бился так отчаянно что одной из санитарок он выбил плечо. Освальд хорошо запомнил тот день — он ушёл не сразу, так что слышал в глубине коридора яростные крики Эдварда и собственное имя, отчаянно слетавшее с родных губ.       После того инцидента Пингвин в больнице не появлялся около недели. Он лишь периодически узнавал, как там Эдвард, не стало ли ему хуже и не нужно ли ему чего-нибудь. Но на ресепшене больницы ему говорили, что пациент напрочь отказывается от еды, никого к себе не подпускает и не желает продолжать лечение, хоть его врачи силком и таскали на терапии. Освальд каждый раз с тяжёлым сердцем клал телефон обратно в карман, одновременно ненавидя Эдварда и виня самого себя за то, что не приходит и заставляет того страдать ещё больше.       Через неделю Освальд всё же пришёл в больницу. Эдвард не спал в своей палате — он просто лежал на боку, глядя в стену неподвижным расфокусированным взглядом. Он даже не сразу услышал, как вошёл Освальд, зато когда увидел его, насколько ему конечно позволяло зрение теперь, он тут же подскочил на кровати и уже намеревался встать, однако Пингвин оказался быстрее. Он подскочил к кровати и мягко взял Эдварда за руки, молчаливо приказывая оставаться в кровати. Но Нигма замер на месте, не до конца понимая, чего же хочет от него Освальд после всего того, что они наговорили друг дургу. Спустя миг он обнял мужчину, положив свою голову ему на плечо.       — Не уходи от меня так больше, — прошептал Эдвард прямо в чужую шею.       — А ты не неси в следующий раз бред, — устало вздохнул Пингвин, прижав к себе за спину мужчину. — Извини меня, Эдди.       Загадочник что-то прошептал неразборчивое в ответ, но Освальду было это и не важно. Он лишь поцеловал Эдварда в макушку, бережно гладя его по костлявой спине.       С тех пор всё пошло, на удивление, в лучшую сторону. Загадочник, несмотря на своё болезненное состояние и ужасный вид, он старался помогать Освальду в его планах. Пытался играть в шахматы, которые приносил Пингвин. Последнему от этой перемены стало как-то даже легче на душе, если быть откровенным. Казалось бы, что он уже давно не ребёнок, но его сердце искренне радовалось от надежды, что всё как-то наладится. И что Эдвард вылечится. Но ведь это уже была грань безумия, фантастики. Такого попросту не могло случиться. И всё же глупые детские фантазии его преследовали то тут, то там.       — Эдди, я кое-что хочу сделать для нас, — однажды в один из дней произнёс Освальд. Тогда было солнечно и яркие золотые блики играли на радужке Эдварда, с любопытством глядящего на Пингвина, разряженного во фрак. Непривычно чёрный фрак вместо фиолетового, к которому в последнее время привыкли они оба.       — Ты сегодня особенно красив, Освальд, — улыбнулся Загадочник краями губ. — Что ты приготовил для нас?       — Заходи, — грубо произнёс Пингвин куда-то в коридор, пропустив через дверной проход молодого священника, держащего книгу в руках и робко поглядывающего по сторонам. — Эдди, дорогой, — уже совсем иным тоном проворковал Освальд, закрыв дверь в палату, — я бы хотел сделать этот день особенным. Я хочу, чтобы ты знал, что ты для меня — единственный человек в этой жизни, приносящий мне счастье. В общем, — Кобблпот нервно вздохнул, — я привёл священника, чтобы он нас обвенчал.       Эдвард на секунду потерял дар речи. Этот солнечный день не предвещал ничего такого, у тому же он попросту не был готов к тому, что они скрепят любовь между своими сердцами и душами именно так.       — Но я ведь… Не одет даже толком, — неловко улыбнулся Эдвард. — Я ведь в больничной рубашке.       — Это не важно.       — Но ведь…       — Эдди, дорогой, — мягко проворковал Освальд, подойдя к своему возлюбленному и взяв его за руки. — Не важно, что ты в больничной палате в таком состоянии. Потому что сегодня день нашей свадьбы. Надеюсь, что ты не возражаешь против этой моей идеи.       Эдвард, конечно же, не возражал. На его лице расцвела смущённая, но при этом довольная улыбка. А подобное выражение лица было крайне трудно вызвать у Нигмы, который всегда считал себя умнее других. И это знание было бальзамом на душу для Освальда. Он, мило улыбнувшись Эдварду, повернул голову в сторону священника, неуверенно замершего в центре палаты.       — Достал первого попавшегося. Даже уговаривать долго не пришлось. Знаешь, Эд, пистолет — это лучший аргумент в любом несогласии. А кое-кто был ведь не согласен…       — Но нельзя ведь… — неуверенно начал говорить священник, однако Освальд сразу же схватил пистолет, который он держал всё это время наготове, и без лишнего промедления наставил его точно в сердце.       — Мы же уже обсуждали это, святой отец, — с нажимом произнёс Кобблпот, стараясь быть нарочито вежливым, несмотря на раздражение, — что меня не интересует то, что написано в вашей книжонке.       — Неужели вам так трудно исполнить просьбу больного человека? — подключился к Освальду Эдвард, с издёвкой в голосе задав вопрос священнику. — Неужели вы все такие бессердечные и чопорные?       — И вообще чем скорее ты нас обвенчаешь, тем будет лучше для тебя, — Освальд, подойдя к больничной койке, всё ещё продолжал целиться в священника. — Ну, давай, святой отец, читай свои клятвы.       Священник сразу же нервно огляделся по сторонам и, кажется, поняв, что выхода у него особо никакого нет, принялся зачитывать текст клятвы. Освальд же в то время, убрав пистолет, пристроился с краю больничной койки, нежно переплетя пальцы левой руки с пальцами Эдварда, для которого всё происходящее, может и было крайне сумасбродным, зато очень грело его сердце.       — Мы собрались здесь сегодня, чтобы скрепить непорочными узами брака вас, дети мои, — взволнованно произнёс священник, стараясь не смотреть ни на Нигму, ни на Кобблпота. — Берёте ли вы, Освальд Кобблпот, в свои законные мужья Эдварда Нигму, — священнику не стоило большого труда вспомнить это имя, сказанное до этого ему Освальдом, — с этого момента, и будете верны ему в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, что бы любить и лелеять пока смерть не разлучит вас?       — Беру, — со всей любовью прошептал Освальд, мягко взглянув в тёплые глаза Эдварда.       — А вы, Эдвард Нигма, берёте ли в свои законные мужья Освальда Кобблпота с этого момента, и будете верны ему в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, чтобы любить и лелеять пока смерть не разлучит вас?       Эдварда не сильно прельщало напоминание о его скором увядании, но всё же это была часть клятвы. Без неё было никуда.       — Да, я беру, — Нигма почувствовал странный трепет в груди, которого он уже очень давно не чувствовал.       — А теперь, кажется, пришло время колец, — с этими словами Освальд свободной рукой потянулся во внутренний карман своего фрака, чтобы достать небольшую коробочку из фиолетового бархата. — Эдвард, знаешь, я так волновался, подбирая эти кольца. Но я помню, что ты предпочитаешь более классические вещи. Точно так же, как и я.       — Мне уже интересно узнать, что ты выбрал, — мягко отозвался Эдвард, с любопытством глядя на то, как Освальд открыл коробочку. В ней на маленькой подушечке лежали два кольца из белого золота. В них не было чего-то необычного, лишь только то, что в одном изумруд был очерчен аметистом, а во втором — с точностью наоборот.       — Я подумал, что наши любимые цвета будут прекрасно дополнять друг друга, — смущённо улыбнулся Освальд, видя по лицу Эдварда, что того кольца приятно впечатлили. — А теперь, — он уместил коробочку к себе на колени и достал кольцо с изумрудом. — Я беру это кольцо как знак моей любви и верности к тебе, Эдвард Нигма.       Эдвард до сих пор не мог поверить, что всё происходит на самом деле. Он влажными глазами смотрел на то, как Освальд, словно в замедленной съёмке, берёт его костлявую ладонь и надевает кольцо на его палец, которое пришлось, к слову, как раз в пору. Эдвард, прижав в волнении к своей груди, на которой прощупывались рёбра, свободную руку, поражённо вздохнул и только потом потянулся ею к другому кольцу.       Обменявшись клятвами и надев друг другу кольца на пальцы, мужчины обменялись безмерно любящими взглядами друг с другом, однако целоваться при священнике они не стали. И вовсе не от того, что они были смущены присутствием какого-то постороннего человека. Они лишь решили оттянуть этот момент на потом.       — А теперь, святой отец, ваши услуги нам больше не нужны, — с фальшивой доброй улыбкой произнёс Освальд. — Можете катиться на все четыре стороны. Деньги за выполнение ваших обязанностей вы получите в течение следующих дней. Смотрите только не проболтайтесь, иначе кто же объяснит вашей семье вашу мучительную скоропостижную смерть?       Священник, на негнущихся ногах, спешно подошёл к двери и, пролепетав что-то, нащупал трясущимися руками ручку двери и пулей вылетел из палаты, оставив мужчин наедине.       — Вот уж чего-чего, но подобного шага я от тебя не ожидал, Оззи, — выдохнул Эдвард, почувствовав, как чужая прохладная рука гладит его по щеке. — Это был интересный опыт, знаешь.       — Я знал, что ты не будешь против, — счастливо улыбнулся Освальд, однако его лицо мгновенно погрустнело. — Просто с последнего нашего разговора я подумал, что мы с тобой сразу не оформили брак; нам ведь некогда было. Но твои мысли о том, что я могу тебя разлюбить только из-за болезни меня повергли в такой шок, что я подумал о том, что лучше времени у нас не будет на наше обручение. Хотя бы такое, — Освальд обвёл неприветливым взглядом комнату. — В больничной палате.       — Я уверен, что нет на земле ни одного человека счастливее меня, — Эдвард, приподнявшись на подушках, подался немного вперёд, поудобнее перехватив обе руки Пингвина и заключив их в свои. — Сегодня и правда самый лучший день в моей жизни. Даже несмотря на то, что мы вышли замуж друг за друга в больничной палате. Меня только печалит знаешь что?       — Что? — удивлённо спросил Освальд.       Эдвард тут же наклонился к нему ещё ближе, тихо усмехнувшись и заговорщически прошептав:       — То, что я был на нашей свадьбе без одежды.       — Ой, да перестань! — тихо засмеялся Освальд, подавшись навстречу Нигме и со всей любовью и заботой поцеловав его в немного шероховатые губы. — Ты и без одежды выглядишь хорошо.       Эдвард ничего на это не сказал, лишь выдохнув имя теперь уже своего мужа и откинувшись обратно на подушки. В тот день Освальд целые сутки провёл с ним и не желал уезжать ни на секунду, пока уже сам Загадочник не попросил его поехать домой и отдохнуть. В тот день они оба чувствовали себя школьниками-подростками, которые впервые ощутили на себе любовь.       Вся осень у них прошла именно так — безмятежно и прекрасно, словно никакой ужасной болезни и в помине не было. Эдвард нисколько не жаловался на своё самочувствие и даже охотно соглашался прогуляться вокруг здания больницы, чтобы подышать свежим воздухом. Правда и теперь ему самому нужна была поддержка в виде Освальда, толкающего инвалидное кресло, ведь ходить ему самостоятельно было крайне трудно. На эту тему он часто шутил, что он проиграл бы в соревнованиях на скорость даже девяностолетнему старику. Освальд, конечно, смеялся над этой шуткой, но он прекрасно понимал и видел, как на самом деле больно Эдварду, несмотря на то, что тот до последнего хорохорится. Так прошла осень и, казалось, тёмные тучи развеялись и больше не повиснут над их головами. Вплоть до того, пока Нигме вдруг не пришла в голову загадка, которую Освальд запомнил на всю жизнь.       — Гляди, уже последние листья облетают, — однажды сидя в палате в дождливую погоду произнёс Эд, глядя в окно и задумчиво крутя в руках какую-то очередную головоломку, которую Освальд принёс ему. — Как жаль. Знаешь, мне так нравится, когда осенью вся листва цвета золота. Жаль, что это не может продлиться до следующего периода цветения.       — Согласен с тобой, мой дорогой, — Освальд задумчиво читал новостную сводку в газете, обводя что-то карандашом. — Но если бы природа была постоянной и не менялась, то было бы скучно, разве не так?       — Так, — устало подтвердил Эдвард. Вдруг он встрепенулся и с огоньком в глазах посмотрел на Кобблпота. — Эй, у меня для тебя кое-что есть.       Освальд поднял взгляд. Он знал это выражение глаз Эдварда — тот самый безумный огонёк в глазах, словно одержимость демоном, заставляющим раз за разом растягиваться рот в широкой улыбке, словно у ребёнка, который только что придумал что-то. Правда в этот раз никакой улыбки не было, что было удивительно.       — Отгадай мне вот что, Освальд, — продолжил Нигма. — Что зелёное и быстро увядает?       Пингвин в тот раз сразу знал ответ на загадку, однако сделал вид, что он сглупил и дал неверный ответ. А Эдвард, видимо, решив сыграть в поддавки, согласился с его ответом.       Последние осенние дни ознаменовались очень ветреной и холодной погодой. Природа за окнами больницы была на грани, как и Эдвард, которому резко стало снова хуже. Прошло долгих две недели, в которые он часто кашлял, словно в лёгких у него находится целое море, захлёбываясь и цепляясь тонкими пальцами за простыни. А ведь дело было в том, что у него началось воспаление лёгких, вернее застой воды в них. Так, по крайней мере понял Освальд. Эдварду давали лекарства, но это ему не помогало. Он дышал всё тяжелее с каждым днём. Затем кашель прекратился и в один из дней Освальд, уже вечером, обратил внимание, что сознание у Эдварда словно не здесь, не в больнице, а где-то далеко отсюда. Его взгляд часто ускользал от Пингвина, был затуманен и вообще не мог сфокусироваться ни на чём. И это ужасно беспокоило Освальда.       — Эдди, — мягко позвал он, взяв Нигму за руку. Тот взглянул на него, но тут же потерял фокус на своём муже. — Тебе не хорошо, да? Ты какой-то особенно вялый сегодня.       — Нет, просто…- с трудом выговорил Эдвард, — я очень устал. Думаю, мне стоит поспать.       — Тогда я пойду? — Освальд мягко поцеловал своего супруга в губы, на что тот прикрыл глаза и тихо вздохнул. — Я приду завтра, как и всегда, Эдди, даже раньше.       — Приходи, пожалуйста, — умоляющим тоном произнёс Эдвард, неохотно отпуская руку Освальда из своей. — Я всегда тебя жду. И… Я тебя люблю.       Попрощавшись, Освальд ушёл, дав возможность Эдварду отдохнуть. Он, уже ложась спать в своей кровати, сильно переживал за состояние своего супруга. Отчего-то его терзало такое чувство, что долго Эдвард не протянет больше, он слишком стал слаб в последние дни. От этих ужасных мыслей и беспокойного чувства Кобблпот ворочался из стороны в сторону пока вдруг в шесть утра не позвонил телефон. Сонно подняв трубку, Освальд пробормотал стандартный набор фраз, коротко представившись и сказав, что слушает. После чего на другом конце провода прозвучало, словно гулкий, протяжный звон колокола в полуденной тишине, заставивший мужчину сразу же очнуться ото сна, словно на него вылили ушат холодной воды.       — Мистер Кобблпот, вы просили передать, если с мистером Нигмой что-то случится…       Освальд не стал слушать. Он тут же выпалил, что уже едет, бросил трубку и как ошпаренный вскочил с кровати на ватных ногах. Наспех собравшись, он стремглав доехал до больницы, гоня своего водителя прямо на красный сигнал светофора, царапая трясущимися руками кожаную обивку ногтями. Выбежал из машины чуть ли не на полном ходу, ворвался в больницу и тут же подбежал к отвратительно аккуратной регистрационной стойке.       — Что с ним? — сразу же выпалил он, чувствуя, как его сердце вот вот выскочит из грудной клетки. — Что с Нигмой?       — Мистер Кобблпот, он… — начала лепетать испуганная девушка, сидящая за стойкой. Она даже привстала, не находясь, как бы помягче сказать ответ, но ничего ей в голову так и не пришло.       Но Освальд и не хотел её слушать. Он помчался к лифту, вбежал в него, яростно начав жать на кнопку нужного этажа, чуть не сломав её. И вырвавшись из лифта, который плёлся еле-еле на нужный этаж, он промчался по коридору настолько быстро, как только позволяла ему нога и трость, которой он громко стучал по полу.       — Эдвард! Эдди, что случилось, Эдди? — он шёл быстро по чистому белому коридору, пройдя мимо какой-то каталки накрытой белой тканью и стоящей в стороне, как вдруг обнаружил, что дверь в нужную палату не закрыта.       Он тут же открыл её пошире, замерев на пороге. По его спине пробежался противный липкий холодок. Его светлые глаза расширились от непонимания и удивления. Кровать была пуста. Совершенно, только было видно, что она немного примята и на ней не так давно кто-то лежал. Освальд, не веря своим глазам, долго смотрел на кровать. Но сделав к ней два шага он остановился и тут же закусил нижнюю губу до боли. Подумав, что Эдвард может быть на терапии или у хирурга, Освальд тут же поспешил прочь из палаты, тая в своих глазах огонёк надежды, как вдруг его взгляд опустился на ту самую каталку, закрытую белой тканью.       Из-под которой свисала безжизненная рука с обручальным кольцом.       Это кольцо Освальд узнал сразу. Это было его кольцо, которое он подарил…       — Нет, — выдохнул Освальд, отрицая каждую мысль в своей голове. — Нет, это…- он нервно усмехнулся, дёрнув головой — нет…       Он подошёл ближе и каждый шаг давался ему с огромным трудом, словно ноги налились свинцом и тянули с силой к полу. Сердце стало колотиться медленнее, практически остановившись несколько раз, прежде чем разразиться жгучей болью в грудной клетке.       — Это ошибка, — прошептал Освальд, искренне надеясь, что это не то, о чём он думает. Мало ли, сколько есть похожих колец, разве нет? Но что-то подсказывало ему, что это не ошибка.       Освальд подошёл совсем вплотную к каталке и медленно ухватился за край белой чистой простыни. Тяжело вздохнул и моргнув, мужчина на одном дыхании приподнял ткань и замер. В его глазах застыл немой вопрос, задушенный крик человека, который не понимал за что ему всё это. Его широко распахнутые глаза стали застилать жгучие слёзы, которые сразу же стали скатывается по щекам и опалять их своим жаром. Губы нервно затряслись, как и плечи.       — Нет, — захлебнувшись прошептал Освальд. Его глаза бегали по неподвижному худому телу, полностью истощённому и отданному на растерзание вечному забвению. Он глядел на губы, что больше никогда не растянутся в очаровательной улыбке, прежде чем спросить «Хочешь загадку»? Глядел на сомкнутые веки, понимая, что больше эти тёмные, но такие живые и умные глаза не посмотрят на него со всей любовью. И на грудь, что больше никогда не вдохнёт воздух. И в которой больше нет огня в сердце. Больше никогда-никогда не будет такого человека, как Эдвард.       Освальд чувствовал, как по его смертельно побледневшему лицу бегут слёзы, одна за другой, но ничего не желал с этим делать. Выпустив ткань из рук, он, качая головой словно в трансе, протянул обе руки к телу, чтобы заключить его посеревшее лицо в свои тёплые ладони.       — Мистер Кобблпот, — послышался издалека голос девушки с регистратуры, которая наконец-то догнала его. — Мистер Нигма, он… Скончался во сне.       Освальд стиснул от злости зубы, но ничего не сказал, лишь прижавшись своим лбом ко лбу трупа. Его Эдди не мог умереть, не мог. Это не возможно, он просто не мог умереть. Это всё ложь. Выдумки. Враньё. Дурной сон, от которого он сейчас проснётся и избавится раз и навсегда. Но почему-то тело по прежнему было не месте и Эдвард никак не желал воскресать.       — Мы сожалеем, но врачи сделали всё, что могли.       — Куда его хотят увезти? — спросил Кобблпот, гладя впалую щёку, под которой теперь можно было спокойно пересчитать все зубы. — В морг?       — Да, в морг. И с вашего позволения может быть проведено вскрытие головы, чтобы посмотреть масштабы опухоли.       — Да какое это имеет значение сейчас? — отчаянно крикнул Освальд, зло вскинувшись на девушку. — Какое? Он умер! К тому же, вам всем далеко было до его интеллекта. Я не позволю копаться в его голове, даже когда он умер! Он бы этого не хотел, как и я!       Девушка в страхе попятилась назад, выставив согнутые руки перед собой. Тяжело дыша, Освальд вновь взглянул на тело Эдварда, такое истощённое, что, казалось, даже Кобблпот смог бы его спокойно поднять. Ему так искренне хотелось, чтобы Нигма прямо сейчас открыл глаза и, улыбнувшись, сказал, что просто уснул, но…       — Он умер, — словно в бреду прошептал Освальд, глядя остекленелым взглядом на Загадочника, невольно чувствуя, как его сердце рвётся на тысячи осколков.       Он, тяжело вздохнув, рыдая, взял холодную руку Эдварда и сжал её в своей. Прижав чужую ладонь к своему глухо бьющемуся сердцу, Освальд с огромным усердием сдерживал рыдания, стараясь сохранить свой имидж. Однако он был уже близок к самой настоящей истерике, бьющейся в его мозгу.       — Я дам вам попрощаться, — тихо и виновато прошептала девушка, прежде чем пойти обратно к лифту. Она и правда не знала, что сказать в таком случае, ведь она видела всю ту боль, что испытывал Кобблпот от потери дорогого ему человека. Однако даже она не знала, не могла себе подумать, насколько глубока была эта боль и, видимо, теперь вечная скорбь.       Освальд не знал, сколько он прощался с Эдвардом. Он хаотично гладил его неживое лицо, шептал его имя, словно в бреду и замирал на несколько минут, бездумно держа мёртвые руки, окончательно потерявшие своё тепло. Освальду решительно не хотелось прощаться с Нигмой. Он грезил всегда, что они будут вместе до самой старости, пока смерть не разлучит их… И как же тоскливо было от одной лишь мысли, что смерть развела их именно в этот их миг счастья.       Прежде, чем окончательно проститься с Эдвардом, Освальд легко поцеловал холодные губы, прошептав: «Спи спокойно, мой Король Загадок. Теперь ничто тебе не причинит боль».       После того, как тело увезли, Освальд отправился обратно в палату. Он долго неподвижно стоял и смотрел на опустевшие простыни, до сих пор не веря тому, что произошло. Всё казалось таким, словно Эдвард просто вышел из палаты и скоро придёт. Вот же его обувь. Вот его шляпа. Вот его очки… Но теперь все предметы разом потеряли какой либо смысл, как и сама жизнь, которая так бесцеремонно ушла от Нигмы в этот день. Освальд осторожно опустился на больничную койку и, подавшись в бок, прижался к подушке, которая всё ещё пахла одеколоном Эдварда, которым тот пользовался всегда. Мужчина прижался сильнее, обняв её и жадно втянув носом любимый аромат. Возле его уха тихо промурлыкал знакомый голос Эдварда.       «Тебе нравится, Освальд? Я сам его выбирал и очень хотел, чтобы тебе понравилось».       — Конечно, мне нравится, — в ответ прошептал Освальд. На его воспалённые глаза вновь начали наворачиваться слёзы. — Мне лишь не нравится, что тебя тут больше нет.       Уткнувшись лицом в подушку, Освальд отчаянно взвыл, словно раненый зверь. Он уже не сдерживал своих рыданий, ему было абсолютно всё равно, что его именно так увидят. Он только что потерял последнего дорогого человека, чёрт возьми! Как ещё он должен был себя вести? В его голове один за другим мелькали трупы то Эдварда, то матери, то отца, то Фиш, то снова Эдварда. Отдавшись своим эмоциям, Освальд, тяжело дыша, трясся от рыданий, бессознательно повторяя имя Загадочника. А в то время в голове болезненно крутилось одно воспоминание за другим. Как Эдвард впервые подошёл к нему в участке. Как Эдвард наклоняется близко к нему после сна и, счастливо улыбаясь, называет Освальда «соней». Как Эдвард обнимает его и прижимает рукой за плечо к себе, опуская нож в руке. Только Эдвард. Эдвард.       Впав в забытье, Освальд просидел так продолжительное время. Он чувствовал себя морально истощённым, ему совершенно ничего не хотелось. Ни пить. Ни есть. Ни даже жить. Он потерял счёт времени, когда вдруг почувствовал, что он начал замерзать. Ему, пока он не приподнял голову, в истерическом бреду показалось, что чья-то тёплая рука заботливо и невесомо гладит его по спине, прямо между лопаток. Но ведь здесь никого больше нет.       Освальд, взглянув на открытое окно, вздрогнул от холода и выпрямился, утерев слезы ладонью. Его расфокусированный взгляд бродил из стороны в сторону, как вдруг он обратил своё внимание на шляпу. Шляпу, лежавшую на прикроватной тумбе — ту самую, которую Эдвард под шумок стащил у Освальда и гордо носил её, придумав себе прозвище «Загадочник». Освальд, печально улыбнувшись, взял её в свои руки и положил к себе на колени, задумчиво гладя кончиками пальцев едва шершавый материал. Как вдруг ему показалось, что что-то под шляпой хрустит, словно бумага. Мужчина тут же нахмурился и принялся из стороны в торону вертеть головной убор, пока не обнаружил прикреплённый к атласному подкладу свёрнутую в несколько раз белый лист бумаги.       Освальд медленно развернул находку, очень осторожно достав её из шляпы, и принялся читать его очень внимательно, вглядываясь в убористый родной почерк:       «Мой дорогой Освальд,       Мы оба с тобой знаем, к чему всё идёт. Я умираю. И как жаль, что нет ничего, что может вылечить меня. Признаюсь, я сам не желаю умирать всем сердцем (несмотря на то, что я хотел ранее совершить самоубийство), но не хочу оставлять тебя. Но, видимо, судьба меня не любит и хочет меня как можно быстрее уничтожить. Как жаль, что у Бэтмена больше не будет достойного противника, кроме, конечно же, тебя. Ты единственный человек, кто всегда был равным мне, Освальд. А в некоторых вещах, признаюсь, ты меня намного превосходишь. Ты всегда был лучше меня, ведь именно ты сделал меня таким, какой я есть сейчас. За что я тебе безмерно благодарен.       Я искренне рад тому, что последнее время моей жизни я провёл с тобой. Наши чувства нельзя описать ни одними человеческими словами, но я ограничусь ими. Я люблю тебя, Освальд Кобблпот, и я искренне горд, что твой выбор пал на меня. Надеюсь, я был за это столь короткое время хорошим мужем для тебя? Даже сейчас любуюсь кольцом на своей руке, пока это письмо пишу — ты сделал тот день просто незабываемым. И знай, что не было ни минуты, когда бы я о тебе не думал. Даже сейчас, когда сознание от меня упрямо ускользает прочь. Никак не могу собраться в одно целое…       Надеюсь, что когда меня не станет, ты будешь править империей так же, как и прежде. Ты — мой король, и король для всего этого тупого города, который нуждается в тебе. Но… Прости, наверное, это будет эгоистично, но я бы хотел чтобы ты правил один. Не хочу видеть кого-то возле тебя, только я достоин этого места подле тебя. Пожалуйста, Оз. Впрочем… думаю, что ты не станешь искать утешения в ком-либо, потому что я знаю, что твоё сердце принадлежало все эти годы только мне.       Кстати, я тебе не сказал самое главное. Если ты нашёл это послание, то мою шляпу не унесли. И скорее всего я уже умер, раз ты вообще держишь мою шляпу… Вернее, твою. О, Освальд… Мне так не хочется умирать, мне ужасно страшно. По настоящему страшно. Я пытался покончить с собой, но в итоге я, как ты заметил, принял решение, что лучше я проведу оставшееся время в таком положении с тобой, чем оставлю тебя. Ты слишком долго страдал и оставлять тебя так было бы настоящим предательством. К тому же мне, и правда не хочется думать, что впереди меня ждёт лишь тьма. Тьма, в которой нет ничего. Может, всё же есть рай или ад. Хотя, нет. Я ведь попаду в ад, тогда пусть будут просто перерождения с их бесконечным циклом. Так я хотя бы смогу увидеть тебя.       Сразу заходя о моём малом имуществе и моём мёртвом теле. Я бы хотел, чтобы меня кремировали. Вообще-то в идеале я всегда хотел быть заморожен Фризом, чтобы мой безупречный мозг остался в целости, но раз мои планы пошли под откос, я бы хотел исчезнуть красиво. Не развивай мои останки нигде, я прошу тебя, Оз, это так банально. А всё моё имущество я завещаю тебе. Распорядись им, как тебе захочется. И Мартину… Ох, бедный ребёнок будет расстраиваться от этой новости, но, думаю, ему всё же следует знать, что меня больше не будет в его жизни. Скажи ему, что я его любил как только может любит человек, сам не знавший отцовской любви в детстве. Но отдай ему подарок, который я приготовил ему на Рождество; он лежит в моём шкафу с костюмами на верхней полке, такая зелёная коробка. Ему понравится. Хорошо?       Ну, кажется… Кажется я всё написал, что хотел тебе сказать после своей смерти, Освальд. Спасибо тебе, что ты был рядом со мной и никогда не оставлял. И прости меня в ответ, что я оставил тебя. Я правда не хотел, чтобы так всё закончилось, Оззи, потому что я тоже тебя люблю. Прощай, мой дорогой, я тоже буду по тебе безумно скучать на том свете, если он, конечно, есть. И, опережая твой вопрос: почему я сразу об этом всём не сказал лично тебе? Потому что ты и так видел всё через моё поведение, слова, жесты, мимику. Я люблю тебя, Освальд. Помни обо мне.       Твой навсегда       Эдвард Нигма»       — Эдвард, — прошептал Освальд. — Даже после смерти ты делаешь вид, что всё хорошо.       Тяжело вздохнув, он аккуратно сложил письмо, глядя на колышущиеся занавески. Кровать, на которой лежал Эдвард, давно охладела, зато ещё сохранила его запах. Взглянув на шляпу на своих коленях, Освальд задумчиво погладил её по полям, чувствуя, как к его глазам в который раз подступают предательские слёзы, а в горле словно застряла тысяча ножей. Он судорожно вздохнул, вновь посмотрев сначала на кровать, а затем в окно, за которым сияло солнце.       — Эдди… Мой Эдди, — стиснув руки, Кобблпот стал поглаживать кольцо на своей руке, не сопротивляясь уже слезам в полном бессилии, позволив им стекать капля за каплей по своим щекам. Ему казалось, что холодный ноябрьский ветер шепчет ему имя того, кого отныне больше не будет с ним. Склонив голову вниз, Освальд закрыл глаза и последнее, что ему послышалось в отдалённом гуле улицы и шёпота ветра, так это мягкий размеренный голос Эдварда, шепчущий прямо на ухо:       — Что зелёное и быстро увядает, Освальд?