Наперекор

Она непокорная. Она болтливая. Она – быстро вспыхивающая и столь же быстро остывающая. В ее словах – бесконечная глупость и неизведанная мудрость. В ее движениях – грациозность слона и неуклюжесть бабочки. Она – моя рабыня. И она более свободна, чем я. Я забрала ее из маленькой деревушки, что на краю моря. В той деревне не оказалось никого, кто захотел бы встать на ее защиту, хотя она сама защищала крестьян с пылом, достойным лучшего применения. «Ты не смеешь трогать их! – крикнула она мне запальчиво. – Возьми лучше меня!» Я так и поступила. Мне не было ведомо, чем девочка по имени Габриэль сумеет мне пригодиться. Девочка – потому что я была старше ее на пятнадцать зим. Рядом со мной она, даже вытянувшись во весь свой рост, все равно задирала голову, чтобы посмотреть мне в глаза. О да, она смотрела мне в глаза, хотя я сразу велела ей: «Не смотри на меня, не обращайся ко мне, жди указаний, жди, пока я сама тебя позову!» Она не послушалась. Она говорила тогда, когда хотела говорить, она смеялась и пела, она танцевала и спала, когда я хотела ее. Она была и оставалась непокорной – и грубому окрику, и плети. Но плеть едва коснулась ее спины: я уже тогда понимала, что не смогу поднять на нее руку. Чем она покорила меня? Своей ли храбростью, своей ли непримиримостью? А может быть, меня привлекли ее светлые волосы и зеленые глаза, напомнившие мне поле возле Амфиполиса – моей родной деревни? Кто знает. Я посвятила множество ночей думам о собственном поступке и так и не смогла найти ему объяснение. Кто знает, может, Судьбы направили ее ко мне, а меня – к ней. Я полюбила ее так сильно, как только смогла. Не за что-то – вопреки. Она неимоверно злила меня своей свободой, и за это же я безумно любила ее. Я знала, что она не любит меня в ответ. Я знала, что я ей противна. Она видела во мне лишь Завоевателя, забравшего ее из дома, ее отвращали и моя кожа, покрытая шрамами, и мой голос, и мои пальцы, огрубевшие за время бесконечных войн. В моих глазах для нее наливалась соком одна только любовь, но я не сомневалась, что она не узнавала ее там. Она дергалась от моих прикосновений, она сжимала губы и ноги, она молчала, когда я приказывала ей петь для меня. Я была бессильна против нее, она же только набирала силу, пользуясь моей слабостью. Она зрела для меня два года, и все это время я и пальцем не дотронулась до нее, хотя, видят боги, мне этого хотелось. Я смотрела на нее и представляла, как кину ее на шкуры, как завладею ее губами, как она обнимет меня за плечи и раскинет ноги, приглашая в свое лоно. О, как сильно пленяла эта фантазия! Так сильно, что я даже забыла про всех своих наложников, до того частенько ублажавших меня. Однажды я захотела взять ее силой, но мне не достало смелости. Я почти сотворила это, когда увидела глубочайшее отвращение, написанное у нее на лице. Мои руки, поднятые для насилия, упали как плети, я отшатнулась, словно змея, осознавшая, что лишилась яда. Я боялась, что она возненавидела меня в ту ночь. Боялась так упорно, что долгое время не попадалась ей на глаза, обходила стороной и не вызывала к себе. Мне не хватало ее голоса, ее смеха, и я выла ночами на луну, не в силах высказать все то, что медленно съедало меня изнутри. Ей не за что было любить меня. Пусть даже я восстановила ее деревню, пусть осыпала ее родственников каменьями и золотом, пусть относилась к ней самой, как к дочери Клеопатры, пусть она пела и танцевала, показывая мне, сколь не заботит ее собственное положение – она продолжала быть пленницей в моем доме. А я продолжала владеть ею. Я открываю глаза, взрезая путы воспоминаний. За пределами палатки шумят костры и солдаты. Мой лагерь готовится к последней мирной ночи. Мне предстоит поход на Рим. Самый трудный, самый опасный. И Цезарь ждет меня, верит, что я приду – я не могу предать его доверие. Слишком много невысказанного осталось меж нами, слишком много нужно еще сотворить. Я лежу, скрестив руки на груди, и смотрю в потолок палатки. Что станет с Габриэль, если я не вернусь? К какому хозяину она попадет? Останется ли жить или умрет, не приглянувшись никому своей дикостью, своей непокорностью? Я принимаю решение быстрее, чем когда-либо. На самом деле в сердце моем нет сомнений – и никогда не было. Я стремительно поднимаюсь и выхожу из палатки. Иду к ней, смутно надеясь, что она меня ждет. Она не ждет. Она смеется с кем-то из солдат и поднимает глаза, когда я встаю на пороге. Ее смех все еще тревожит воздух, когда я хрипло велю: «Вон!», и солдат стрелой уносится прочь. Она скрещивает руки на груди и с вызовом смотрит на меня, не говоря ни слова. Я опускаю полог и прохожу внутрь. Здесь жарко – или мне кажется? – Что тебе нужно? – спрашивает она, потому что я продолжаю молчать. Что-то заставляет меня дрожать. – Что тебе нужно? – повторяет она с нажимом. Тогда я открываю рот: – Ты можешь быть свободна, Габриэль. Я вижу, что она не понимает. Она хмурится и качает головой. Я подхожу ближе и опускаюсь на одно колено перед ней, беру ее руки в свои. Она хочет отстраниться, но почему-то не делает этого. Мне важно, что она позволяет себя касаться. – Завтра я ухожу в Рим, – говорю я и невольно вздыхаю, словно мне не хочется туда идти. – Я не могу взять тебя с собой, но не могу и оставить. Если я погибну… Я замолкаю, думая, что сказала достаточно. В конце концов, я не обязана объяснять своей рабыне, почему хочу отпустить ее. Она должна быть рада, а я… Я тоже рада. Я знаю, что она будет жить, и это наполняет меня светом. Может быть, это ее свет, и она делится им со мной, сама того не желая. Я смотрю на нее, не ожидая ничего, и замираю, когда вижу, что она улыбается – мне. – Я свободна? – переспрашивает она, словно не веря. – Я вольна делать все, что захочу? Я крепче сжимаю ее руки, зная, что должна отпустить. – Да, – подтверждаю я. – Все, что захочешь. Я почти вижу, как она отталкивает меня и выбегает из палатки. Бросается прочь, радуясь и смеясь. И я готова отпустить ее, пусть даже не получила от нее ничего, что хотела бы. Но она не уходит. Она внимательно смотрит на меня, и я внезапно чувствую, как она сжимает мои пальцы. – Что ж, – говорит она беспечно, – тогда я хочу дождаться твоего возвращения. Это невозможно. Это невероятно. Но она снова повергает меня в ступор своими решениями. Кажется, что она просто делает все наперекор. Могу ли я не радоваться этому сейчас? – Но если я не вернусь… – пытаюсь я, однако не успеваю ничего сказать. Она целует меня так, будто целовала уже сотни и тысячи раз, и в груди моей наливаются жаром миллионы солнц. Я целую ее в ответ, закрывая глаза, мои руки дрожат, в голове все помутилось. – Ты вернешься, – заявляет она уверенно, когда, наконец, отпускает меня. – Я ведь буду тебя ждать. Я молча соглашаюсь с ней и не понимаю лишь одного: как давно мы поменялись местами? Как давно я всем сердцем, телом и душой принадлежу ей, девчонке из Потейдии, что на самом краю моря? Но как бы там ни было, теперь я просто обязана вернуться.