***
Стоит утро понедельника. (— Три часа пополудни, сэр. — Не будь занудой, Джарвис, когда проснулся, тогда и утро) Тони забредает на кухню, подслеповато щурясь: без привычной дозы кофеина он почти беспомощен, а его айкью находится на уровне, опасно близком к кретинизму. Стив уже здесь: допивает бутылку воды и кивает в знак приветствия, пока Тони колдует над кофемашиной (единственный вид магии, который он готов признать). — И во сколько ты лёг? — спрашивает Стив, словно они недавно прервали разговор и теперь решили продолжить. — Сегодня, — расплывчато отвечает Тони. Он склоняется к тумбе и взглядом маньяка следит за наполняющейся чашкой. На губах Стива играет мягкая улыбка: — Ты похож на ребёнка в океанариуме, знаешь? Который вот-вот навалится на стекло, лишь бы получше всё рассмотреть. Тони оборачивается, готовый выдать оскорбляющую остроту (других с утра не бывает, уж извините), но в комнату заходит Барнс. Барнс — в разноцветной, радужной… Что это, блядь, такое? — Что это, блядь, такое? — повторяет Тони мысленный вопрос, забивая на поджатые губы Стива (обсценный целибат подождёт). — Пижама? — Не совсем. Кигуруми, — отвечает Барнс, чинно шествуя к холодильнику. — В виде единорога. Тони продолжает смотреть на пятнисто-радужный костюм, у которого имеется капюшон с миленькими ушами и плюшевым рогом прямо посередине. Барнс поворачивается спиной, открывая вид на крошечный, как у зайца, хвостик. Ебануться. Ещё несколько секунд проходят в полном молчании, затем раздаётся писк кофемашины. Тони на автомате хватает чашку и делает большой глоток, но тут же обжигается и шипит. — Если единороги подобны лошадям, — задумчиво говорит Стив, оглядывая яркий прикид, — почему у тебя такой короткий хвост? — Он длинный, — отвечает Барнс. Пальцы сжимают упаковку молока, бедро толкает дверцу холодильника. — Просто спереди. Ах ты ж ёбаный ты нахуй. Тони второй раз за минуту давится кофе, пока Стив возмущённо пыхтит: — Баки! Тот лишь смеётся хриплым, низким смехом, от которого у любого нормального человека табун мурашек снимется с места и перекочует в пах. Не то чтобы Тони был знаком с мурашками в этой части тела, но метафора казалась ему подходящей. Он смотрит на Барнса, который отвинчивает крышку и пьёт прямо из картонного пакета, и старательно не замечает, как двигается кадык на мощной, открытой шее. Пара белых капель стекает из уголка рта, и розовый язык тут же их ловит, делая губы блестящими, влажными. Если сердце Тони сбивается с ритма, то его можно понять. — Блядь, — ворчит Барнс, утирая подбородок тыльной стороной ладони, — испачкался. Его пальцы отряхивают и без того чистое… чистую… какого это нахуй рода? В общем, и без того чистый комбинезон, дёргают молнию и тянут собачку вниз, обнажая ключицы. Тони чувствует себя героем порно, снятого лютым шизофреником, потому что горячий парень, одетый хуже детсадовца — либо плод больного воображения, либо дань новомодным кинкам, от которых он (временно) отстал. — Откуда у тебя эта срань? — спрашивает Тони, ставя пустую чашку на кухонную тумбу и следя, как Барнс возвращает молоко в холодильник. — Клинт подарил. Хотел поржать, но мне понравилось, так что план провалился. Впрочем, как и все планы Клинта. Стив улыбается и качает головой, упираясь бедром в спинку задвинутого стула: — Ты всё равно выглядишь забавно. Даже мило. — Мило? — Барнс морщится в притворном оскорблении. — Да как ты смеешь! Тони наблюдает за их шутливой перепалкой, но мысли витают где-то далеко отсюда. В голове крутится один-единственный вопрос: как человек в радужной пижаме единорога с ушами, блядь, и хвостом может оставаться таким горячим? Сочетание ярких красок и сурового, даже мрачного лица должно выглядеть смехотворно, однако не выглядит. Хочется подойти и нырнуть в плюшевые объятия, чтобы ощутить контраст между пушистой синтетикой и скрытыми под ней мышцами. — А ты что думаешь, Старк? — спрашивает вдруг Барнс, вырывая Тони из порочного круга фантазий. Он по-совиному моргает: — Думаю о чём? Барнс склоняет голову набок — капюшон при этом наползает на его брови — и усмехается как мальчишка: — Обо мне. Верхние зубы обнажены: белые, ровные, с малость длинноватыми клыками — они настолько красивые, что это кажется грехом. Тони, не в силах выйти из транса и перестать пялиться на его улыбку, хрипит: — Горяч как Ад. Губы тянутся ещё шире, и только тогда Тони понимает, что именно он сказал. Блядь. Чёртов Барнс в своем нелепом прикиде плохо действует на его адекватность, в труху стирая фильтр между мозгом и языком. — Ладно, развлекайтесь, детки, а мне пора работать, — говорит Тони, спешно выметаясь из кухни. Он почти готов услышать смех вдогонку, но ничего не происходит. Спасибо и на том.***
Киновечер среды начинается как обычно. Вообще, Мстители хотели выбрать вторник, но Люди Икс с пеной у рта доказывали, что этот день уже занят: по вторникам у профессора Икс и Магнето какие-то важные личные дела. Америку нельзя оставлять без внимания двух геройских команд сразу, поэтому пришлось уступить. В гостиной у всех есть любимые места: Клинт и Наташа делят одно кресло, Тор занимает другое, а диван дожидается суперсолдат и Тони. Обычно он опаздывает и подгребает уже к середине фильма, но сегодня изменяет доброй традиции, и причина вовсе не в Барнсе, которого он, кстати, не видел с той сцены на кухне, потому что ЩИТ вызвал Солдата на спецзадание. (— Сэр, хотите, чтоб я взломал сервера и узнал местонахождение сержанта Барнса? — Джей, это было бы аморально. Конечно хочу) Не то чтобы Тони скучал или надеялся увидеть его разноцветную единороговую… единорожью… короче, пижаму-единорога. Просто он устал околачиваться в лаборатории— (— Неужели, сэр? — Джарвис, не беси) …и разнообразия ради пришел к началу фильма. Сейчас, сидя на диване, Тони ныряет рукой в миску с попкорном, которая стоит рядом с его бедром, и изо всех сил старается не думать. Задача, кстати, не из простых, ведь быть гением — смысл его жизни. Стив первым заходит в гостиную, но Барнс обгоняет его по пути к дивану и, что удивительно, садится посередине, рядом с Тони, хотя обычно это место занимает Стив. И на нём снова грёбаное (грёбаный?) кигуруми. — Что за зверя ты поверг в бою, бравый сержант? — спрашивает Тор, пялясь горящим взглядом на плюшевую морду-капюшон. — В чью шкуру облачился подобно доспехам? Клинт почти хрюкает, за что тут же получает Наташиным локтем прямо в бок. — Это такая одежда, — говорит Барнс, устраивая на коленях миску с попкорном. Его бедро вплотную прижимается к ноге Тони, хотя места рядом предостаточно. Внезапная селективная слепота очень приятна, и Тони не идиот, чтобы лишать себя радостей, потому молчит. Барнс продолжает: — Костюм единорога, типа того. Тони повторяет одними губами «типа того, типа того», лишний раз удивляясь, с какой легкостью в этом человеке уживаются хмурый суперсолдат и простой парень из Бруклина. — Мне доводилось видеть единорогов, — Тор качает головой, — они выглядят совсем иначе, друг мой. Тебе задурили голову. Со второго кресла снова раздаётся хрюкающий смех, но Тони не обращает внимания, потому что целиком и полностью залипает на Барнсе. Радужная ткань люто контрастирует с чёрными джинсами — их ноги рядом смотрятся странно. Но вместе с тем органично. Стив садится на другой край дивана и щёлкает пультом, отчего экран домашнего кинотеатра загорается серым светом. Верхние лампы гаснут, погружая комнату в полумрак. — Ты мог попросить Джарвиса, знаешь же, да? — усмехается Тони, краем глаза пялясь на пульт, который не держал в руке так давно, что не помнит его на ощупь. Стив ожидаемо супится: — Я в курсе. Но мне всё ещё нравятся бытовые мелочи, так привычнее. — Привычнее? Да в твоё время телевизоры только стали появляться, и... — Тони, — тянет, улыбаясь, Барнс. Он слегка поворачивает голову набок (опять эта мальчишеская улыбка, от которой воздух застревает в лёгких) и позволяет капюшону нависнуть на самые глаза. — Не выделывайся, окей? Если Тони и молчит в ответ, то только потому, что рука, облачённая в разноцветную яркую ткань, вытягивается на спинке дивана аккурат позади его шеи. А через секунду ладонь касается затылка. Что за нахуй? — И это всё? — Стив фыркает, не веря собственным ушам. Светлые брови ползут на лоб. — Ты говоришь «не выделывайся», и он вдруг тебя слушает? Как это вообще работает? Пальцы продолжают зарываться в волосы Тони, слегка массируя кожу и заставляя сердце замирать от шока. В полумраке гостиной этого никто не видит. И слава, блядь, богу. — Просто ты не знаешь его слабые места, — Барнс хрипло смеётся. Стив, листавший список фильмов, выбирает «Телохранителя киллера» и жмёт на пуск. — Назови хоть одно, — шепчет он едва слышно, чтобы не мешать остальным. Барнс с ответом не торопится, будто выбирает из огромного количества вариантов. Даже в своей стервозности он красив. Особенно в своей стервозности. «Это ты, — думает Тони, краем глаза пялясь на его профиль. — Пёстрое однорогое слабое место — это ты. Боже блядь, какой пиздец». — Кигуруми, — заявляет тот, почти попадая в цель и не попадая в неё вовсе. — Кигуруми? Ты серьёзно? — Видишь, как он молчит? — улыбается Барнс, и Тони бесится уже достаточно, чтобы открыть рот и послать их обоих нахер. Но в этот момент чужие пальцы зарываются в волосы и с силой тянут, посылая по телу разряды сладкого напряжения. Тони приходится сжать зубы, подавляя... не стон, нет, конечно же нет. Стив смеётся: — Не думаю, что... — Эй, на галёрке! — шёпотом кричит Клинт, не отрываясь от экрана и наобум бросая лакричную палочку (которая попала бы Стиву точно в лоб, не успей тот вытянуть руку). — Вы мешаете пускать слюни на Рейнольдса. Заткнитесь или проваливайте. Терпеть такую наглость (а в наглости Тони эксперт) — всё равно что пинать себя в лицо, поэтому он не удерживается от подкола: — Я бы не грубил человеку, который апгрейдит экипировку и твои эльфийские игрушки, Леголас. Клинт поворачивается на голос Тони и шлёт ему воздушный поцелуй, давая понять, что угрозы не особо работают. Вот ведь стервец. Рука, исчезнувшая с затылка на то время, пока Клинт пялился в сторону дивана, снова возвращается на своё (своё?) место. Тони старательно игнорирует две вещи сразу: пальцы Барнса, ласкающие его шею, и тот факт, что он сам не пытается отстраниться. Забить довольно легко — Тони в этом мастер — и темнота помогает: можно притвориться, что ничего нет. Он справляется на ура.***
«Налаживание личных контактов» — фраза, смахивающая на Ад, а Тони, вопреки расхожему мнению, мазохистом никогда не был. (— Осмелюсь напомнить, сэр, о заключении вашего психоте... — Господи, Джей, да что с тобой не так?) Поэтому он запирается в лабораториях на целую неделю, лишь бы не видеть Барнса. В киновечер Тони смылся раньше, чем закончился фильм. Он не мог спокойно посмотреть в эти серые глаза, когда включится свет, и не мог вынести поглаживаний пальцев, потому что стояк болезненно упирался в джинсы. Тони едва успел юркнуть в лабораторию, когда вопросы разъярённым роем кинулись на его несчастную голову, грозясь уничтожить хлипкие остатки самоконтроля. С каких пор Барнс зовёт его по имени? Почему прикасался к нему, заигрывал? Это ведь флирт? Или Тони принимает желаемое за действительное? Нет, слепым Тони не был— (— Острота вашего зрения снизилась, но это обусловлено возрастом. — Возра… Чего, блядь?) …а потому уверен, что флирт не привиделся. Но столкнуться лицом к лицу с, прости господи, симпатией он не готов. И вряд ли когда-нибудь будет. Опыт показал, что отношения — то, в чём Тони не преуспел, а значит просто для них не подходит. Такой уж он человек. (— Но ваш психотерапевт сказ... — Ты постоянно меня перебиваешь! — Это вы меня перебиваете, сэр. Буквально только что. — Джарвис? — Да, сэр? — Завали) Поэтому их следующая встреча происходит внезапно: Злодей Месяца решает учинить погром на улицах многострадального Нью-Йорка, и Мстители рвутся в бой. Схватка длится недолго, но громко и со спецэффектами, в результате чего Наташа ломает ногу (себе, а не кому-то ещё), неудачно приземлившись на руины бывшей высотки, а у Барнса клинит руку в самый неподходящий момент, из-за чего Стив едва не лишается головы. Голова у него, кстати, весьма симпатичная — это бы стало большой потерей. Они возвращаются в башню, настроение у всех ужасное. Шина, наложенная на Наташину голень, выглядит ненадёжно, хотя Тони старался— (— Возможно, вы бы справились лучше, если бы не отвлекались на сержанта Барнса. — Нет, просто ты не умеешь нормально объяснять. — Я умею почти всё, сэр. В том числе объяснять, как правильно оказывать первую помощь при переломе. — Ты не умеешь вовремя затыкаться. — Не уметь и не хотеть — разные вещи, сэр) …и Стив помогает ей добраться до медотсека на нижних (рабочих) этажах. Следом за ними мчится Клинт, и Тони решает, что группа поддержки уже собрана, а потому переключается на вторую по важности задачу. — Барнс! — кричит он в удаляющуюся спину, вываливаясь из брони. — Мне нужно посмотреть твою руку, вернись. Тот останавливается лишь на секунду и, поворачивая голову, почти рычит: — Баки. Тони нагоняет его уже на подходе к лифту: — Чего? — У меня есть имя, — говорит Барнс, с абсолютно ненужной силой ударяя по кнопке с номером жилого этажа, едва Тони юркает в кабинку. — И ты его прекрасно знаешь. Злость исходит от него горячими волнами, как жар от центра Земли, но неужели причина в этом? Нет, здесь должно быть что-то другое. Тони изучает напряжённую позу и нахмуренный лоб, а потом поднимает обе ладони, капитулируя: — Окей, хорошо. Джеймс, — о, даже под страхом смерти он не станет использовать идиотское сокращение «Баки», — мне нужно осмотреть твою руку. С ней что-то не так, я же видел. — Интересно, когда ты успел? — спрашивает тот, сжимая желваки. Линия его челюсти — это просто… вау. — Может, когда игрался с бомбами чокнутого инженера, как с мячиками для пинг-понга? Тони изо всех сил не замечает резанувшее по ушам «инженер». Он тоже вообще-то инженер! Причём нормальный. А Злодей Месяца просто придурок. Ба… Джеймс тем временем поворачивается и делает шаг прямо к нему: — Или когда нырнул вглубь здания, которое вот-вот обвалится? — Ещё один шаг. В тесноте лифта отступать почти некуда, и Джеймс уже нависает прямо над Тони. — Блядь, там даже не было гражданских. — Он упирает обе руки по бокам от головы Тони, и, боже, это выглядит пиздец как горячо. — О чём ты вообще думал?! Этот грозный голос, близость напряжённого тела — неужели Тони недостаточно страдал?.. — Я вовсе не игрался с бомбами, — хрипло говорит он, насилу выталкивая воздух из лёгких. — И фейерверк, кстати, получился на славу. На лице Джеймса отражается звериное бешенство, и Тони уверен: через секунду они либо подерутся, либо... Он чувствует его горячее дыхание своей кожей и, поддавшись слабости, переводит взгляд на губы. Чёрт. Блядь. Они такие притягательные, будто созданы самим дьяволом — мучать падких на порно грешников. Филиал Ада на Земле. Персонально для Тони Старка. Лифт останавливается — вместе с сердцем Тони, не иначе — и створки разъезжаются в стороны. Как не вовремя. Как, сука, не вовремя! Джеймс резко выпрямляется и выходит в коридор. Остаётся пойти за ним. — И я нырнул в здание, — ворчит Тони куда-то в широкую спину, — чтобы не дать ему упасть. Ещё пара секунд, и я бы смог спасти несущие стены на первом этаже, и тогда… Джеймс замирает, как вкопанный, и Тони почти врезается носом в его лопатки, успев затормозить в последний момент. — Ещё пара секунд, — рычит тот, поворачиваясь к двери и вводя пароль доступа, — и ты бы умер. Оно бы упало прямо на тебя — вся эта громадная конструкция из бетона, железа и стекла. И никакой костюм бы не помог. Он заходит в комнату, а Тони на автомате идёт следом, потому что их тупая ссора ещё не окончена. — Ничего бы не случилось. Хотя почему «бы»? Ничего и так не случилось! — он почти взрывается от раздражения. — Какого хрена ты мне что-то выговариваешь, когда сам провёл половину боя с заклинившей рукой?! — Я суперсолдат, а ты — обычный человек. Меня убить намного тяжелее, — холодно отвечает Джеймс, открывая шкаф и доставая какие-то вещи и большое белое полотенце. — Блядь, да я даже из брони не высовываюсь, — Тони закатывает глаза почти до потолка. И только в этот момент понимает, что обстановка вокруг незнакома. Нет, он, конечно, видел эту комнату раньше, когда обустраивал этаж — задолго до того, как она стала чужой спальней. Спальней Джеймса. Злость стекает с лица, как дешёвый грим от воды. Вмиг накатывает неловкость. Зато сам Джеймс, похоже, подобным не терзается: он подходит к двери, ведущей в ванную, и говорит: — Сейчас мне нужен душ, но мы ещё не закончили. Жди здесь. — Конечно мы, блядь, не закончили! — снова возмущается Тони, наблюдая, как закрывается дверь. Он повышает голос, чтобы его точно было слышно в другой комнате: — Я вообще-то руку твою чинить собирался! Охуенная благодарность, Барнс, десять из десяти! Ответом служит журчание воды. — Прекрасно, — фыркает Тони, садясь на кровать. Он делает это на полном автопилоте, пока каждая клетка тела звенит от накопившейся злости. — Просто, блядь, потрясающе. Тони падает спиной на покрывало, продолжая упираться ногами в пол, и поворачивает голову. Взгляд натыкается на единорожью пижаму, лежащую рядом. Воу… Опять неловко. Даже на расстоянии он чувствует запах, исходящий от кигуруми, — так пахнет сам Джеймс — и снова теряет запал. Эмоциональные качели выматывают, адреналин после боя (и переживаний за Наташу и одного идиота) начинает сходить, и вся эта дикая смесь приводит к тому, что Тони широко зевает. Он даже не прикрывает рот. Со стороны ванной шумит вода — звук усыпляет хлеще колыбельной. Тони закрывает глаза, обещая себе, что не уснёт (только не здесь, только не в спальне Джеймса, не-а). Но минуты идут, а эта мускулистая Русалочка не торопится вылезать. — Ты там скоро или мне до старости ждать? — громко спрашивает Тони, хотя на деле его голос звучит еле слышно, а конец фразы и вовсе обрывается, оставаясь в пределах головы. Пальцы шарят в поисках полюбившейся яркой пижамы (и плевать, что это не совсем пижама), а потом, найдя, притягивают её к лицу. Тони слепо утыкается носом в ткань. Да, она пахнет как Джеймс, это приятно и слишком уютно, чтобы прервать такой нужный сейчас контакт. Странное, но тёплое чувство безопасности окутывает его волнами, и Тони сам не замечает, как погружается в сон.***
Если раньше он не шарахался от Джеймса, как от чумы, то теперь определённо начал. И ему почти не стыдно. Он даже не заметил, как тот вернулся из ванной и вытащил из-под щеки эту злоебучую пижаму. Проснулся Тони уже тогда, когда Джеймс, одетый в кигуруми, прижался к его спине. Точнее, поначалу Тони нихера не понял и подумал, что пустой пижамный рукав просто перекинут через его талию, но, сонно моргнув, осознал, что рукав кончается металлической ладонью. Он повернул голову и увидел спящего Джеймса. Они были в позе ложечек. От нежности-тепла-заботы, которые рухнули на Тони неподъёмной тяжестью, стало трудно дышать. Он осторожно, боясь разбудить (и быть пойманным на своём позорном бегстве), выполз из-под чужой руки и на цыпочках смылся из комнаты. Ладно, да, окей, ему было стыдно. И стыдно до сих пор. С одной стороны, всю эту катавасию начал Джеймс: никто не заставлял его флиртовать с Тони, или гладить затылок Тони, или беспокоиться о Тони во время боя. И уж тем более никто не заставлял его засыпать с ним в обнимку. Но Джеймс сделал это, потому что… Потому что, наверное, хотел. И Тони не был против — о, кто угодно, только не Тони — но слишком боялся. Привязаться. Подпустить к себе. А потом всё нахрен испортить. Потому что в этом его стиль, это и есть сущность Тони — портить всё, к чему прикасается. Он умеет ремонтировать технику, но не отношения, умеет подбирать нужные детали, но не слова. Просто… Просто так уж вышло, и поганить жизнь кому-то ещё он больше не станет: хватило опыта с Пеппер. Чудо, что она не ушла и они сохранили дружбу, но Тони реалист, а потому знает: подобные чудеса случаются лишь однажды. Он не может пожертвовать Джеймсом в угоду собственной слабости. Он… он этого не достоин. (— Сэр. — Чего тебе? — Вы заслуживаете счастья, сэр. — Я не… Просто замолчи, окей?) Долго прятаться не выходит, потому что рука нуждается в починке. Тони глушит клубок нервов, состоящий из страха и стыда, и разрешает дверям мастерской открыться и впустить Джеймса внутрь. — Что ж, давай посмотрим на твою красотку, — говорит Тони фальшиво бодрым голосом, а затем поворачивается на стуле и ловит взглядом взгляд. На Джеймсе до сих пор этот блядски милый единорог. И теперь Тони знает, как он ощущается кожей, знает, как он пахнет. От воспоминаний ведёт. — Сэр? — подаёт голос Джарвис. — Что? — сипло каркает Тони — как побитая ворона. Не то чтобы он когда-либо слышал побитых ворон, но уверен, что звучат они примерно так же. — Ваше сердцебиение сильно участилось. Вот ведь блядский предатель! Тони знает, что Джарвис сделал это нарочно. Он молчит, никак не реагируя на реплику, но замечает, как зрачки Джеймса расширяются и почти затопляют радужку. Спустя пару секунд неловкой тишины Джеймс, наконец, отмирает и подходит ближе. Он садится на стул и вытягивает руку на специальную подставку, чтобы Тони имел к ней максимально открытый доступ. Они не заговаривают друг с другом ни во время диагностики, ни во время починки, и Тони успевает немного успокоиться и отвлечься, потому что его инженерная душа падка на такие прекрасные картины. Он мог бы ковыряться в механизмах днями напролёт, если бы не эти идиотские потребности в еде и отдыхе. (— Джей, люди такие слабые, да? Просто кошмар. — А ещё глупые, сэр. И трусливые. — На что ты сейчас намекаешь?) Однако, стоит поставить на место последнюю пластинку, как Джеймс поднимает взгляд и негромко спрашивает: — Почему ты ушёл? Блядь. Сердце пропускает удар. Тони смотрит в эти потрясающие серые глаза, смотрит на брови, наполовину скрытые капюшоном, смотрит на тёмные пряди волос, слегка торчащие из-под ткани, и не может нормально дышать. — А почему я должен был остаться? — хрипит он в итоге, ненавидя себя за такой ответ. Джеймс застывает, а потом отводит взгляд в сторону. «Сейчас он встанет и уйдёт, — шепчет внутренний голос. — Встанет и уйдёт! Ты опять всё похерил». Тони приказывает себе сидеть на месте и молчать: так будет лучше для них обоих. Он уже всё решил. «А-а-а, — оживляется внутренний голос, — так значит ты решил, как будет лучше для вас? Здорово, Тони, здорово. Ноль эгоизма». — Слушай, — говорит Джеймс, по-прежнему косясь куда-то в сторону, — знаю, я не лучший вариант. У Тони отвисает челюсть. — Кому вообще сдался чувак, который больше похож на джек-пот психиатра, чем на нормального человека? — продолжает тот, и кривая улыбка на его лице кажется чертовски горькой. Но она пропадает, уступая место поджатым губам, будто Джеймс подбирает следующие слова с особой тщательностью. — И я не знаю, смогу ли когда-нибудь им быть — этим нормальным человеком. Зато я знаю кое-что другое. Тони продолжает молчать, но только потому, что до сих пор пребывает в ступоре. — Если я продолжу бороться, у меня будет несколько вариантов. А если сдамся — то всего один. Это касается не только моего состояния, но и чувств к тебе. Мы уже не дети, я уверен, ты всё понимаешь, но на всякий случай скажу вслух. — Джеймс поднимает взгляд и смотрит прямо на Тони, заставляя сердце сбиться с ритма. — Ты мне нравишься, Тони. Не хочу кидаться громкими словами, поэтому остановлюсь на банальном «нравишься», но я каждое блядское утро просыпаюсь с мыслями о тебе и с ними же засыпаю. И когда я подумал… Точнее, когда мне показалось, что это взаимно, я попытался взять ситуацию в свои руки. Но ты из раза в раз подаёшь какие-то смешанные сигналы, а я не настолько освоился в этом веке, чтобы с ходу их понимать. Если я ошибся, то знай: мне жаль. По многим причинам сразу. Но если нет… В общем, подумай об этом, окей? Подумай о нас. Он поднимается и уходит из мастерской, оставляя Тони в полнейшем ахуе. Он уходит, унося вместе с собой этот особенный запах и уют. И безопасность. И тепло. Он уносит слишком многое, а Тони остаётся ни с чем.***
Это больше, чем секс — вот в чём проблема. Тони знает, что его симпатия давно переросла рамки физического влечения, и это тоже проблема. Но Джеймсу хватило смелости выложить всё как на духу, прямо и без намёков (возможно потому, что он знает: Тони — мастер убегать от намёков и вкладывать в них такой смысл, что за уши не притянешь). И, что ещё более удивительно, их мучают одинаковые сомнения. Достаточно ли я для тебя хорош? Да, черти в их ментальном аду танцуют на схожих дыбах, лишь древесина слегка разнится. Тони всю ночь ворочается без сна, то и дело пялясь в потолок, пока лучи солнца не вытесняют, наконец, сумерки. (— Могу я кое-что сказать, сэр? — Валяй. — Сержант Барнс тоже не спит. — Блядство…) Он соскребает себя с кровати и, не озаботившись сменой одежды, выходит в коридор и поворачивает направо. Он босиком, пижамные штаны сидят низко на бёдрах, а причёска выглядит так, будто Тони всю ночь развлекался в эпицентре торнадо, но это не имеет никакого значения. А что имеет — так это дверь и занесённый в воздух кулак, готовый вот-вот постучать. Тони замирает на пару мгновений, проглатывая вязкий ком слюны. Сердце грохочет где-то в горле, будто ему снова шестнадцать. Костяшки касаются двери едва слышно, а уже через секунду та открывается и в просвете возникает Джеймс. Поначалу Тони думает, что он просто куда-то направлялся, но в глазах нет и капли удивления. — Ты знал, что я здесь? — спрашивает Тони, чувствуя тепло, разливающееся в груди. — Джарвис сказал. — Предатель, — голос звучит сипло. Джеймс улыбается своей странной, задорной улыбкой, которая делает его моложе и светлее, а затем отступает вглубь комнаты, позволяя войти. Тони с грустью подмечает, что кигуруми нигде не видно, а сам Джеймс одет лишь в тёмно-серые боксеры. Грусть тут же уступает место кое-чему другому. Жадный взгляд проходится по молочным ключицам и рельефной груди — господи, лежать на ней будет просто охуенно — а затем опускается к прессу. Косые мышцы хочется проследить языком: от самого верха и вниз, к бёдрам. К паху. Бельё не особо что-то скрывает, и, пусть сейчас Джеймс не возбуждён, даже так понятно, что природа его не обделила. Тони старательно не думает о горячем члене на собственных губах и уж точно не хочет рухнуть на колени прямо здесь, у крепких жилистых ног. — Знаешь, я… — бормочет он, заставляя себя отвести взгляд от боксеров, но сразу же залипает на металлической руке. Господи, помоги. — Я не горазд болтать о чём-то серьёзном и важном, и… Тони замолкает, потому что не может подобрать слов. Паника опять накрывает с головой, поэтому он снова портит момент: — А куда подевался единорог? Джеймс моргает, удивлённый сменой темы, но затем улыбается — нет-нет-нет, от такой улыбки мозги Тони превращаются в бесполезное желе — и делает шаг навстречу. А потом ещё один. И ещё. Пока, наконец, не замирает прямо перед Тони. — В стирке, — говорит он низким, тягучим голосом, будто речь идёт не о какой-то пижаме. — Жаль, — хрипит Тони, попадая в ловушку его взгляда. — Он мне нравится. — Правда? — спрашивает Джеймс с фальшивым удивлением, а затем склоняет голову набок. И даже в такой позе он смотрит сверху вниз, потому что его рост… Господи, его рост — отдельная категория кинков. — Сильно нравится? Тони понимает, что речь уже не о единороге, и с трудом заставляет себя дышать. — Пиздец как сильно. Тёплая рука опускается на его талию, а вторая — металлическая — ласкает затылок. И притягивает ближе. Тони с готовностью поворачивает голову, чтобы почти встретиться с губами Джеймса. — Мы что-нибудь придумаем, — шепчет тот. Тепло дыхания смешивается в мизерном пространстве между ними и будоражит кровь. Тони поднимается на носках, говоря едва слышно: — Мы уже придумали. Губы касаются губ — не разобрать, кто сорвался первым. Пальцы с силой тянут волосы на затылке, и Тони поддаётся: отпускает себя, позволяет Джеймсу брать верх. Это пьянит. Мягкость кожи и жар языков, влажные, тягучие ласки, от которых сердце скачет в самое горло — нужно быть ближе, ближе, как можно ближе. Между ними не только страсть поцелуя, но и бережность, защита, тепло. Тони нежится во власти запаха, ставшего родным, во власти рук, которым доверяет, и губ, что сводят с ума, — это стоит любой борьбы. Смещаются — неумолимо смещаются — страхи в его голове. Блеклые и пустые, они исчезают в свете нового, важного чувства. И Джарвис был прав: нахер пустые сомнения, в топе — единороги и Джеймс.