Не считается

«Это не считается», — думал Хэ Сюань. Повелительница ветров шла впереди него, ее бедра чуть покачивались под платьем, и в такт качалась метелка из конского хвоста за воротом. Повелительница ветров болтала, не умолкая, все еще под впечатлением от событий в Баньюэ. «Зачем ты мне все это рассказываешь, — думал Хэ Сюань с оттенком досады, — я же там был и все видел». В то же время он бы не хотел, чтобы она замолчала. Если Ши Цинсюань молчал — это был плохой признак. — А что ты думаешь об этом юноше, который был с Его высочеством? — Повелительница ветров развернулась и пошла спиной вперед. Закатив глаза, Хэ Сюань протянул руку и взял ее за запястье. Навернется же… — Кто он такой, интересно? Вы как-то странно обменялись взглядами… вы знакомы? «Все-то ты замечаешь», — подумал Хэ Сюань. — Если какой-то юный наглец строит мне глазки, это не значит, что мы обмениваемся взглядами, — ответил он сухо. И едко добавил: — Вероятно, он пялился на мою грудь. — Ах он! — Повелительница ветров взмахнула свободной рукой и действительно чуть не упала. — Грудь Мин-цзе принадлежит мне! И она расхохоталась, а у Хэ Сюаня сжалось горло. «Не считается. Не будет считаться». Ши Цинсюань был мужчиной. Красивым, легкомысленным, небрежно нарушающим личные границы, уверенным в своей неотразимости, болтливым, раздражающим, заполнившим пустую жизнь демона Черных вод — такую же пустую, как его нутро — своим бесконечным теплым светом. Мужчиной. А Хэ Сюань никогда не интересовался мужчинами (внутренний голос, подозрительно похожий на голос некоего непревзойденного демона, в этот момент напомнил ему, что он никогда не интересовался в принципе никем, кроме своей невесты, но Хэ Сюань велел ему заткнуться). В тот момент, когда он впервые увидел Цинсюаня в женском обличье, у него будто открылись глаза. Он до сих пор помнил, как она явилась перед ним — легкая, в летящем белом платье. Оно натягивалось на груди, словно было чуть маловато (или Цинсюань переборщил с размерами), и Хэ Сюаню до дрожи в коленях захотелось положить ладонь на эту грудь. Сгрести ее, ласково сжать, стиснуть между пальцами сосок, чтобы Повелительница ветров застонала, откинув прелестную головку, чтобы подставила шею под поцелуи… Ши Цинсюань был женщиной. И мужчиной. Он мог быть и тем, и другим — а Хэ Сюань мог быть только дураком, что и доказал. На что он, глупец, рассчитывал, когда согласился на это предприятие в Баньюэ? Что в женском теле он не будет хотеть ее? Что в женском теле это не будет… Не будет считаться. Вот что. Он снова вцепился в эту мысль, как в спасательный круг. Не считается. Пока они оба женщины — не считается. Лишь бы только Цинсюань не решил сейчас вернуться в истинный облик. — Мин-цзе, помоги мне. Повелительница ветров стояла перед ним и просила помочь ей снять платье. Недовольно хмуря брови — и надеясь, что ему удастся скрыть дрожь в руках, — Хэ Сюань помогал: развязывал пояса, стягивал юбку. — Нас ждет купальня с горячей водой, — весело чирикала Цинсюань. Она просила звать ее «Сюань-мэй», но он не мог до этого опуститься. — И уже принесли вино и фрукты. Мин-цзе, ты голодна? При мысли о еде в голове, как обычно, слегка потемнело. Хэ Сюань глубоко вздохнул. — Фрукты — не еда. — Ах ты прожора! — она рассмеялась. — Мин-цзе, девушкам нельзя много есть, девушки от этого толстеют. — Она снова расхохоталась под его угрожающим взглядом. — Ой, как страшно, Мин-цзе, кажется, ты скоро съешь меня. Я велю принести мяса. Демоны не нуждаются в пище, и небожители тоже, и Цинсюань, конечно, знал это. Он знал это, но никогда не задавал вопросов, и лишь иногда во время еды Хэ Сюань ловил на себе его взгляд, и ему казалось, что Цинсюань понимает. От этого становилось особенно тягостно и больно, и что-то рвалось в груди. Ну что стоило тебе быть эгоистичной, самовлюбленной скотиной, вроде твоего братца? Высокомерной, равнодушной к чужим бедам красивой стервой? Подлецом, способным украсть чужую жизнь и обречь на муки и смерть невинных людей? Как долго Хэ Сюань искал в нем это. Пытался вычислить фальшь, лицемерие, хотя бы поверхностность. Ничего не было. Был Ши Цинсюань — хороший человек, достойный бог. Получше многих. Иногда Хэ Сюаню казалось, что все в итоге справедливо — но тут же он вспоминал свою семью. Позор и гибель любимых девочек. Болезнь и смерть родителей. И у него темнело в глазах от бешенства и ненависти. «Если б только это коснулось меня одного…» Вода в открытой купальне была обжигающе горячая, и хотя погода стояла теплая, в воздухе клубился пар. Цинсюань с блаженным вздохом откинулась на камни. Кромка воды колыхалась вокруг ее дерзко торчащих сосков, то скрывая их, то бесстыдно выставляя напоказ. Хэ Сюаню хотелось отвести взгляд, но он не мог. — Я так устала, — жаловалась Повелительница ветров. — И везде этот проклятый песок! В волосах, во рту, в… ладно, не буду говорить, где еще, — она рассмеялась. — Нечего было поднимать ураган, — буркнул Хэ Сюань. Он сидел в воде прямо, как палка, неожиданно застеснявшись своего — не своего — тела. Перекинуться бы в мужское, но так станет еще хуже — кое-что сделается очевидно. — Мин-цзе так напряжена, — Цинсюань сместилась ему за спину и положила ладони на загривок. Хэ Сюаня пробило дрожью, и руки замерли. — Тебе неприятно? И вроде бы голос женский, а говорит как… как обычно. Не как обычно, а как когда он серьезен. Тревожится. О нем, о Мин И. Хэ Сюань вдруг представил, как сейчас Цинсюань превращается в мужчину — рядом с ним-женщиной — а потом… потом… Резко развернувшись, так что вода плеснула на берег, Хэ Сюань перехватил руки Цинсюаня. Нужно было спросить — чего ты хочешь? Что тебе нужно от меня? Вот уже несколько сотен лет — чего ты хочешь от меня?! Вместо этого он дернул ее на себя и прижался губами к губам. Повелительница ветров охнула и тут же скользнула в его объятия, прижалась всем телом, и оттого, как ее острые соски вжались в его грудь — в эту слишком большую, мягкую, женскую грудь, — Хэ Сюань чуть не кончил тут же. Он громко застонал ей в рот, мимолетно поразившись своему непривычно высокому голосу, а потом наконец сделал то, что давно хотел — положил ладонь на ее грудь и сжал. Она длинно застонала. Тогда Хэ Сюань обхватил одной рукой ее за талию и, оторвавшись от губ, припал ртом ко второму соску. Давно забытое блаженство заполнило голову. Нежное, гибкое тело извивалось в его руках. От нее пахло сладкими маслами, девичьим потом и под этим всем — сухим ветром пустыни. Хотелось немедленно переменить облик, вернуть себе мужское тело, бросить ее на берег и там же и взять — чтобы кричала и билась под ним, чтобы закрывала глаза в блаженной истоме, чтобы звала его по имени и просила еще… Но в голове все еще шуршало подлое «не считается». И каким именем она его назовет? Да к гуям все! Рыкнув, Хэ Сюань подхватил ее под бедра и усадил на берег, а потом развел ей ноги и нырнул между ними. Она была возбуждена, и вода не смогла это смыть. Он чувствовал пряный запах, а когда приласкал нежные лепестки языком, ощутил и вкус — сладкий, тяжелый. Застонав от удовольствия, как не стонал и над самой вкусной едой, Хэ Сюань принялся вылизывать ее, собираясь влагу с нежных складочек, проникая языком внутрь. — Ах, Мин-цзе! — простонала Цинсюань и ухватилась за его волосы. — Как хорошо… какая ты умелая… ты уже доставляла удовольствие девушкам, да, Мин-цзе? Какая ты горячая… Мин-цзе, ты красивая… А я красивая? Скажи, что я красивая… Тебе нравится моя грудь, Мин-цзе? Хочешь сделать вот так, моя любимая Мин-цзе? Хэ Сюань поднял голову. Эта бесстыжая Повелительница ветров ласкала свою грудь — тискала ее, сжимала в пальцах соски. — Они такие мягкие, — шептала она, не сводя взгляда с Хэ Сюаня. — Тебе ведь нравятся… Поцелуй их, они заждались. Застонав от приступа острейшего возбуждения, Хэ Сюань склонился над ней, прижавшись грудью к груди, и Повелительница ветров немедленно обвила его бедра ногами.. — У тебя тоже очень красивая грудь, Мин-цзе, — прошелестела она. — Так хочется поиграть с ней… приласкать… и твои нежные местечки тоже… В следующее мгновение она перевернулась вместе с Хэ Сюанем, и он оказался лежащим на спине, а она — сверху. Ее волосы тяжелой волной упали ему на грудь. — Хочу тебя, — яростно выдохнула Цинсюань и припала губами к его груди, и тут же, не медля, сунула руку ему между ног. — Ты такая мокрая, Мин-цзе. Тоже хочешь меня? Что-то невнятно выстонав, он развел ноги шире. Это было так дико, странно, непостижимо. Он позволяет творить с собой такие вещи? Но ведь это не его тело. Не считается… Он заскулил, когда она вставила в него сразу два пальца — два тонких, нежных, длинных девичьих пальчика, — и попытался свести колени, но его тут же будто прострелило изнутри, и он против воли лишь шире раскидал ноги. Цинсюань склонилась над ним низко-низко, глаза ее горели, губы шевелились, и сквозь нарастающий звон в ушах Хэ Сюань разобрал: — Такая нежная… теплая внутри… так сжимаешься… ты хочешь меня, Мин-цзе? Моя красивая девочка… я так хочу тебя… «Ты извращенец, Цинсюань», — едва не сорвалось с языка, но тут Цинсюань согнула пальцы, и по телу Хэ Сюаня прокатилась волна дрожи. Он выгнулся, запрокинув голову, хватая ртом воздух, который был ему не нужен… — Вот так, — шептала Цинсюань, и ее горячий речитатив будто бы впивался прямо в мозг, минуя уши. — Так стонешь, Мин-цзе. Ты такая горячая. Ты будто живой огонь. Хочу тебя… люблю… «Не надо, нет», — подумал Хэ Сюань, но вслух не мог произнести ни слова — его будто накрывало огромной черной волной. Лицо Цинсюань, ее пылающие щеки, ее подернутые поволокой глаза были совсем рядом. Ее пухлые губы ярко блестели. Вскинувшись, Хэ Сюань прижался губами к ее губам и сжал ее груди в ладонях. Цинсюань ахнула и протяжно заскулила, а потом перекинула ногу через бедро Хэ Сюаня и опустилась на его колено, и начала тереться — откровенно, непристойно. Глаза ее пылали, лицо исказилось, в нем не осталось ничего, кроме чистого, дикого желания. Пальцы ее внутри Хэ Сюаня задвигались быстро, резко, и он понял, что его накрывает. Его сотрясло сильнейшей судорогой. Изо рта рвались бесстыдные, дикие стоны. Цинсюань продолжала говорить — он слышал ее голос, но не мог разобрать ни слова, кроме почти непрерывного «Мин-цзе, Мин-цзе, Мин-цзе». Взвыв и подбросив вверх бедра, Хэ Сюань кончил — вернее, он кончал и кончал, долго, содрогаясь и всхлипывая, корчась на пальцах своей мучительницы. Ничего подобного он не переживал никогда в жизни. — Мин-цзе… — простонала Цинсюань и, открыв глаза, он увидел, что она все еще бесстыдно ерзает на нем. Его захлестнуло волной дикого, собственнического вожделения. Она — он, Ши Цинсюань, да как угодно! — хотела его, и Хэ Сюаня сотрясло от страшного искушения прямо здесь, сейчас, на каменистом берегу горячего водоема, принять свой истинный облик. И взять ее — в этом облике или в любом другом, пометить ее своим мертвым телом, объявить своей — своим! Ши Цинсюань проживает его, Хэ Сюаня, судьбу, его жизнь — так кому он должен принадлежать, как ни ему, Демону Черных вод? — Мин-цзе? Она даже замерла, глядя на него взволнованно, едва ли не испуганно. Застонав уже не от страсти, а от накатившего отчаяния, Хэ Сюань сунул руку между их телами, и Цинсюань скользнула на его пальцы. Внутри она была горячей и мокрой. Желанной. Его прекрасной, милой, ни в чем не виноватой девочкой. Но две другие прекрасные, милые, ни в чем не виноватые девочки умерли, чтобы этот молодой господин мог проливать свое вино. И давно сгнившее сердце Хэ Сюаня разрывалось от отчаяния, любви и ненависти. Он ввинтил пальцы глубоко внутрь, и она закричала, выгибаясь, откидываясь назад. Он смотрел, как она содрогается на нем, как кончает, как трясет ее от острого, сладкого наслаждения. — Мин-цзе… О, если бы только он мог быть Мин-цзе. Мин-сюном. Кем угодно, но только не собой. Цинсюань повалилась рядом с ним и опустила голову ему на плечо. На лице ее расплывалась блаженная улыбка. — Так хорошо… я не знаю, что сказать… — Не верю, что этот день настал, — пробурчал Хэ Сюань, но тут Цинсюань добавила: — Поэтому я спою! И действительно запела — ее нежный, звонкий, как колокольчики, голос зазвенел, отражаясь от каменных стен и воды. Хэ Сюань прикрыл глаза. Позже они сидели за столом в покоях Цинсюаня, и Хэ Сюань ел, а Цинсюань цедил вино и смотрел на него, смешливо щурясь. Мин И не замечал этих взглядов, а если бы и заметил, не понял, что они означают, не понял бы, что Цинсюань в этот момент словно бы говорит ему: я знаю, что ты думаешь, мой стеснительный друг, ты думаешь, что раз мы оба были в женском обличьи, то это не считается, и все это ничего не значит, и это было один раз и не повторится, и ты улизнешь из моих рук, но ничего-то у тебя не выйдет. Потому что ты нравишься мне, а я нравлюсь тебе, неужели ты думаешь, я этого не вижу, ха-ха, глупый мой Мин-сюн? И Мин-сюн, не понимая этого, все равно краснел бы под веселыми взглядами и старался забыть о том, что было только что, о нежном теле в своих руках, о сладких стонах. Но забыть ему не удалось бы, Цинсюань бы не дал, и в конце концов Мин И упал бы ему в руки, как перезревший плод. У небожителей много времени. Ши Цинсюаню некуда спешить. Если бы только Хэ Сюань действительно был Мин И. Если бы он мог сыграть с Цинсюанем в эту вечную игру. Если бы у него действительно было время небожителя. «Тебе будет больно, когда ты узнаешь, — думал Хэ Сюань. — Но тебе и так было бы больно». Сегодняшний вечер был мелочью рядом с тем, что Хэ Сюань собирался сделать. У него самого уже нечему было болеть. А что ноет внутри — не считается.