Тишина

Брат мой, брат — огонь поднебесный, мне ответь, где ты отныне? Молний ряд был тебе тесным, а теперь — не тесно в камине?       Курту никогда не было так больно. Хотелось кричать. Рвать на себе одежду. Расцарапать до крови свои чёртовые запястья. В конце-то концов расплакаться, как последняя пубертатная школьница. И самым страшным в этой ситуации было то, что это боль не была телесной. Нет. Со своей болью он бы справился. Но жгло сейчас не тело, а душу, потому что эта боль была не его. Потому что не он, не Курт Вагнер, сейчас лежал на черной кушетке, закрепленный несколькими ремнями, и не над ним сейчас возился Хэнк, знатно костеря всех и вся на неизвестных даже ему выражениях. Зверя можно понять. Потому что на этой гребанной кушетке лежит никто иной, как Пьетро Максимофф. А с его макушки, с костюма (да вообще-то отовсюду) стекает кровь, теплая, почти горячая, она словно вскипает вином, образуя плотную корочку на одежде, но стоит к ней прикоснуться, то тебе становится до жути холодно, потому, что ты знаешь, кому она принадлежит. Курту страшно. И поэтому каждый раз, когда Питер вскрикивает, резко, обрывисто и рвано, он вжимается в сидение, а хвост начинает выбивать какой-то странный ритм. Курту холодно. Ночной змей чувствуют, как острые иглы льда пронзают его душу, когда Зверь вводит Максимофф обезболивающее и шепчет под нос тихо, чтобы никто не услышал: «Здесь я не смогу ему помочь. Да даже и там у него мало шансов…» Но Вагнер слышит это. Слышит и ему становится не по себе. Так, что к горлу подкатывает рвотный позыв. Хэнк не смотрит на попрыгунчика, когда произносит:       — Посиди с ним. Я возьму кое-что и вернусь.       -… — Синий змей не отвечает, лишь кивает головой.       Когда Генри уходит, Вагнер подбирается поближе к спидстеру. Наконец, он может его рассмотреть… И Курту хочется плакать. Но он мужественно проглотит эти слезы, потому что Максимофф нужно что угодно, но не его жалость. Питер бледен, он угасает, но не сдается. Даже сейчас, Ртуть не плачет, не кричит от боли, и редко обходясь лишь тихими стонами, напротив, Питер улыбается Курту. Вымученно, слабо, но искренне. И только теперь Синий змей понимает, насколько это волевой человек. Нет. Он не может умереть.       — Курт… — произносит тихо спидстер, голос его непривычно слаб, но всё равно в нем звучат какие-то озорные нотки — А давай потрогать твой хвост. Жуть, как хотел сделать это раньше, но всё почему-то не решался.       — Хвост? — до телепорта не сразу доходит смысл этой через чур обыденной прозьбы — Да, конечно.       Он протягивает его к руке Питера, тот морщась хватает. Курт чувствует как пальцы сжимают его хвост не слишком тугим кольцом, оттягивая маленько к низу. Но ему всё равно. Если это хотя-бы маленечко поможет Пьеро, он готов потерпеть.       — Такой, каким я его себе и представлял, даже мягче. — умиротворенно шепчет Максимофф, блаженно улыбаясь, с каким-то детским восторгам. Но резко его лицо меняется на серьезное и мрачное — Я ведь умираю? — спрашивает он, Вагнер хочет что-то возразить (хоть и сам понимает, что это правда), но его перебивают — Не ври, Курт. Я это чувствую. Ты мой лучший друг Курт. Я ведь могу тебе доверять? — опять же вопрос не требует ответа — Конечно могу. Так вот, я хочу тебя попросить. Не сообщайте Лорне и маме, что я умираю, ведь каждую минуту пока моё сердце бьется, у них будет ложная надежда на мое чудесное исцеление… Если оно не произойдёт им будет в тысячи раз больнее. Лучше скажите когда я уже буду мертв. Я хочу, чтобы это сказал именно ты. Чтобы добавил, что я умер легко и безболезненно, и что умер героем. Не рассказывай правду и не волнуйся, пусть эта маленькая ложь будет на моей совести. И еще… У меня в матрасе спрятан комикс, о чем он не суть, хотя комикс классный, советую прочитать, так вот, в нем лежит моё завещание и список краденных вещей, что куда надо вернуть. — губы Ртути исказились в улыбке — Я составил его еще после Апокалипсиса, так что половина уже вычеркнута.       Голос Питера был хриплым, с каждой минутой сбивался, переходя на откровенный шепот. Но Курт слышал каждое слово с поражающей четкостью, что повергало его в ужас. Ему было страшно слышать эти слова от Питера. От этого вихря позитива и жизни… Максимофф видно заметил изменения в поведении друга, поэтому быстро добавил:       — Но не забывай, если я выживу, а я в этом не сомневаюсь, то забудь об этом.       — Хорошо, Питер. — отвечает попрыгун — Что-то ещё?       — Да… Понимаешь, мне тут Хэнк сказал поспать. Снотворное ввел, обезболивающее, всё такое… Но… в общем оно не действует. А мне если честно и правда в сознании находится не ахти. Да и Зверь меня добьёт если узнает, что я не спал.       — Питер! Так тебе больно?       — Чувак, я пролетел в свободном полете до забора, конечно мне больно.       — Но ты б мог попросить еще лекарства!       — А смысл, если оно мне уже не поможет.       -… — Курт не знает, что ответить, поэтому отступает — Так что хотел-то?       — Спой колыбельную, а?       Что-то в этой детской просьбе трогает Курта за душу. Что-то в этом сиплом голосе не дает ему отказать.       — Хорошо. — повторяет он.       — Спасибо. — не дав начать говорит Ртуть. — Ты мой лучший друг. И я люблю тебя, также как и ребят… Чарльз… Мистик… маму… Лорну… отца. Передай Джин, что я всё понимаю и не злюсь. И до встречи.       Питер уходил, но не прощался, он сказал «до встречи», а не «прощай», Вагнер впервые за эти часы улыбнулся сам. В голове заиграла старая немецкая песня французского происхождения, и он не задумываясь, подхватил её.       — Bruder Jakob, Bruder Jakob, Братец Яков, братец Яков, Schläfst du noch, schläfst du noch? Спишь ли ты? Спишь ли ты? Hörst du nicht die Glocken, hörst du nicht die Glocken? Звенят колокольчики! Звенят колокольчики! Ding ding dong, ding ding dong. Динь-динь-дон, динь-динь-дон. Когда он закончил колыбельную, Питер уже спал, но даже во сне продолжал сжимать его хвост. Курт и не был против. Демон просто сел на колени рядом и зашептал:       — Pater noster, qui es in caelis;* Flashback Курт метался по постели в разные стороны. Ему снова снится клетка. Вокруг неё бегают дети, но они отнюдь не приносят радость, они лишь кидаются фруктами и кричат: «Какая некрасивая зверушка.», «Уродец!», «Зачем ты вообще родился!» — он хочет что-то им ответить, но хозяин снова бьет его плеткой, раздирая кожу спины до костей. Ему хочется кричать, как вдруг…       -sanctificetur nomen tuum;**       Чьи-то теплые руки скользят по спине, гладя нежно-нежно, потом переходят на голову, роясь в шевелюре, повторяя:       — Тише. Т-шш. Всё хорошо ты не один. Ты больше не там. Успокойся.       И всё бы хорошо, этот голос такой мягкий и родной, ему так и хочется поверить, вот только… он был один в комнате.       — adveniat regnum tuum;***       Он резко вскакивает, направляя хвост в шею предполагаемому врагу…       — Чувак, ты чего так? Повторяю все нормально.       — Питер?       — Ожидал увидеть кого-то еще?       Спидстер вскидывает руки в шуточном жесте, будто нарочно сдаваясь ему. Причем он вальяжно раскидывается на его кровати, смотря прямо в глаза, в его взгляде мелькает легкая усмешка, но резко он становится серьёзным.       — fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra.****       — Тебе ведь снятся кошмары? — зачем-то спрашивает он.       — Да…       — А что тебе снится?       — Клетка. Мне снится, что Мистик меня не спасает. — Курт всхлипывает, он не знает почему, но твердо уверен, что Питер его не осудит. — Я убиваю Ангела… А потом меня снова садят в клетку и надо мной снова и снова потешаются. Мне страшно и больно… Но тебе не понять!       — Panem nostrum quotidianum da nobis hodie;****       — Ну, почему же… — вздыхает Питер — Как раз я тебя и пойму. Меня вот например тоже в школе недолюбливали… У меня ведь сначала волосы поседели, а уж потом скорость появилась… Меня раньше крапивником# дразнили, а потом и это… И… — спидстер резко замолчал — Хотя это не важно. У каждого свои должки к прошлому.       — et dimitte nobis debita nostra,******             — Ты никогда не говорил про своё прошлое. — насторожено заметил Вагнер, который если честно до сели и не задумывался, что у такого человека как Питер вообще могут быть проблемы.       — Так никто никогда и не спрашивал. — отмахнулся спидстер.       — И что, как ты с этим борешься?       — Борюсь? Да никак.       — Но разве тебе не хочется отомстить им?       — Нет.       — Но почему?       — А с чего я должен на них злится? Бросая в меня камни, они сделали меня сильнее и терпеливее. И сейчас у меня всё хорошо. Есть семья, друзья и прочие вытекающие. Что до них, то зла я на них не держу.       — sicut et nos dimittimus debitoribus nostris;*******       — Но что делать мне?       — Отпусти.       — Но…       — Глупый ты, Курт. — говорит Питер, и обнимает его крепко-крепко — Спи. Если приснится кошмар, я тебя разбужу.       — Но…       — Мне спеть тебе колыбельную для пущего эффекта?       — Нет…       — Спи. — повторяет Питер.       И Змей почему-то его слушает, засыпая в теплых объятьях. От Питера пахнет чипсами и мятной жвачкой, почему-то именно этот запах кажется Курту родным. Он безопасен. Он не уйдет. Он обещал быть рядом.       — et ne nos inducas in tentationem;********       С этого дня Курту больше не снились кошмары. Когда он всех простил, с души будто спал камень. Они с Питером больше не вспоминали тот случай, но теперь Вагнер точно знал, что в этой жизни у него точно есть на кого положиться.       — sed libera nos a malo.********       — Приехали. — крикнул кто-то.       Курт прервал молитву. Хэнк стоял рядом, готовя перетащить всё еще слава Богу! спящего Питера в лабораторию. Синий Змей не проронил ни слова. Он лишь тихонько вынул хвост из руки друга, бросил последний тревожный взгляд и направился к выходу, шепча тихое:       — Amen.********* Я ушел и теперь не жди. Отсвет молний впереди — Это все, что тебе дадим. Ты теперь один. Ты теперь один. Ты теперь один…