История вторая. Хиджиката Тошизо

Они были похожи друг на друга так, насколько схожими могут быть дети разных родителей. Сходство внешних черт – необычного лилового цвета глаза, черные и блестящие как уголь длинные прямые волосы, тонкие черты лица и гармоничные линии худощавых фигур, - не распространялось на их души. Внутри сходных физических оболочек скрывались практически разнополярные сущности. Хиджиката был молчалив и скрытен, прятал за заносчивостью обиды и неуверенность, Аямэ (от яп. "цветок ириса") же сияла, как солнце, доверчивая и радостная, словно раскрывающийся на рассвете цветок. Он был старше ее на пять лет – оба дети небогатых крестьян. Их матери, подруги детства, проводили вместе много времени, и это не могло не сблизить детей – пусть и на достаточно короткий срок, до тех пор, пока Хиджиката, решивший в одиннадцать лет стать воином, покинул родной дом. Шестилетней девочкой, не успевшей узнать, насколько больно порой бьет жизнь, она искренне расстраивалась, потеряв своего единственного на тот момент друга. Мягкая, но не лишенная гордости, Аямэ ни слова не сказала ставшему вдруг таким недосягаемым Хиджикате, но частенько тайком следила за его уединенными тренировками, видя в неуклюжих движениях новичка одной лишь ей понятную красоту. Уважая мальчика за упорство, с которым он взялся за достижение поставленной цели, она мечтала, что когда-нибудь, найдя свою дорогу и отважившись на долгий и тернистый путь вперед, сможет снискать его уважение. Годы шли, и внешнее сходство, в противовес растущей между ними духовной пропасти, становилось все явственнее. Несмотря на то, что в тринадцать лет Тошизо вытянулся и стал значительно шире в плечах. Аямэ, сама того не понимая, копировала его плавную скользящую походку, и, к великому ужасу матери, пытавшейся привить девочке вкус, стала носить высокий конский хвост. Два года после, в сезон затянувшихся в тот год осенних гроз, Аямэ нашла в лесу сломанную ветром дубовую ветку, достаточно тяжелую и прямую, чтобы из нее после мучительных недель работы с ножом вышел деревянный меч. Совсем как тот, с которым ежедневно Хиджиката упражнялся в ката. Впервые взяв в руки хранящую солнечное тепло деревянную рукоять, Аямэ не осмелилась даже попробовать повторить подсмотренные у Тошизо движения. Словно в предвкушении знака, она вперилась в снежные шапки, покоящиеся на окружавших деревню горных перевалах. И в тот самый миг девочке показалось, что она найдет свою цель совсем скоро. Той же самой осенью Хиджиката покинул родной дом. Несколько лет спустя Аямэ, полюбившая одинокие тренировки в лесу, жестоко поплатилась за это: вышедшие на ее поляну ронины не пожалели совсем еще юную девушку. Потеряв честь и каким-то чудом сохранив бессмысленную теперь жизнь, Аямэ позабыла про свое славное прежде имя. С трудом прожив в доме родителей еще несколько лет, вдосталь наслушавшись ядовитых сплетен за спиной, она удрала, куда глаза глядят, в ту же темную осеннюю ночь, в какую ушел почти пять лет назад Хиджиката. За поясом сиротливо болтался деревянный меч, за спиной раскачивалась тощая котомка с нехитрым скарбом. В худощавом бледнолицем подростке, решительном и напрочь лишенном детской мягкости, никто и никогда не узнал бы Аямэ. Девушка смотрела вперед и только вперед, не надеясь на спокойную жизнь и не бередя душевные раны былыми мечтами. Не успевшее познать счастье сердце помнило горькое унижение, но в юности душа обладает удивительной способностью восставать из пепла несмотря ни на что. Ей было пятнадцать, и она пыталась научиться жить заново. Прижиться в грубом мужском мире оказалось не так просто, как думалось сначала. Из своего первого додзе Аямэ вылетела через неделю, уяснив лишь одно – меч должен стать продолжением руки, всего тела, всей сущности бойца. Однако никто не удосужился объяснить, как именно достигнуть подобного слияния. Во второй школе она продержалась чуть дольше, осознала, что каждый своим путем достигает единения с оружием, а потом успешно повторила предыдущий горький опыт. Потирая ушибленную о мостовую задницу, Аямэ так и не поняла, за что озлобился сенсей – за ее принадлежность к женскому полу или же за вполне невинный по ее соображениям обман. Со временем она стала умнее и осторожнее – не говорила вперед других, не высовывалась из общего строя, усердно выполняла все задания. Не успев толком стать женщиной, Аямэ была вынуждена надолго позабыть об этом. Ее тело, покорное императиву разуму, теряло природой предписанные приятную округлость форм, неторопливость движений, мягкость линий. Девочкой она всегда была худенькой; с годами мало что изменилось. Скрыть за бинтами и свободным кроем мужского косодэ худощавое тело не представлялось сложным. Не давая волосам отрастать ниже лопаток, Аямэ безжалостно закручивала их в тугой пучок на макушке. Таким образом, через несколько лет скитаний, она больше не вызывала подозрений даже у самых подозрительных стариков. Просто молчаливый, худощавый, не по годам серьезный парнишка. Она по-прежнему осваивала тонкости боя с деревянным мечом – получить настоящий так и не представилась возможность. Но Аямэ ни капельки не жалела об этом: со временем она стала видеть в своем стареньком учебном мече талисман. В год, когда девушке исполнилось девятнадцать, она получила первую награду, осветившую ее одинокую измотанную душу надеждой на лучшее. Пройдя вступительные испытания, Аямэ добилась места в охране одного мелкого князька из далекой северной провинции. Должность ее была одной из мелких в отряде, но это было лишь на руку. Оставаясь на заднем плане, она по-прежнему продолжала постигать премудрости боя. И с каждым днем становилась все более незаметной, все более своей в мужской компании. Она убавила три года, сказавшись шестнадцатилетним, и никто не обращал внимания на гладкое, безусое личико. Возрастом же объяснялась и худощавость. Откуда у совсем еще мальчика внушительные мускулы? За нежелание ходить по барам и красоткам на младшего телохранителя давно махнули рукой. Собираясь всей компанией на гульбища, охранники не тратили время, понапрасну приглашая Кимура Кайоши (от яп. "тихий") (под таким именем Аямэ скрывалась от прошлого и самой себя). Кайо-кун заслужил репутацию исполнительного и аккуратного воина, хоть и со странностями. Например, юноша упорно избегал общения с женщинами. И никто никогда не видел его в общей бане. Над ним посмеивались, говорили, что мальчику прямой путь в монахи, но не в воины, однако этим дело и заканчивалось. Кайоши неплохо дрался на мечах, в рукопашной умело использовал преимущества своего тонкого и юркого тела, был доброжелательным и честным, а большего от него и не требовалось. Так незаметно пролетел год. Весной дайме скончался и, за неимением прямых наследников у господина, все самураи стали ронинами и разбрелись кто куда. Попрощавшись с бывшими товарищами и отказавшись от всех их предложений, Аямэ двинулась в сторону столицы, а все ее имущество по-прежнему умещалось в тощем заплечном мешке. Ранним осенним утром 1863-го года молоденький ронин вступил в Киото. Пояс его оттягивал видавший виды меч, из-за плеч торчала деревянная рукоять боккена. Столица встретила Аямэ красными кленовыми листьями и короткими, но все еще теплыми, днями. Неспешно прогуливаясь по центру, осматриваясь и вслушиваясь, девушка мысленно перебирала события своего затянувшегося пятилетнего путешествия. Четыре года прошли в скитаниях, лишениях, а порой откровенной нужде. Затем относительно стабильный период на севере, когда можно было не думать о хлебе насущном и даже скопить кое-какие средства. Те несколько месяцев, что ушли на дорогу в столицу, девушка снова жила в режиме жесточайшей экономии, совершенно справедливо не рассчитывая на мгновенную удачу в Киото. Но сегодня она решила немного расслабиться – наевшись до отвала в одном из ресторанчиков, которыми буквально были усеяны центральные улочки, Аямэ с ужасом подумала, что потраченной суммы ей могло хватить на два-три дня. Но проделанный утомительный путь давал о себе знать, и продолжать поиски, едва держась на ногах от голода, было неразумно. Расплатившись и в очередной раз ужаснувшись столичным ценам, Аямэ вышла на улицу и пошла вперед, осматриваясь, вслушиваясь, запоминая. Пробыв столько времени в северной глуши, она почти забыла о растущем в стране напряжении, о готовой в любой момент вспыхнуть гражданской войне. Столица в полной мере показала ей свое противоречивое лицо – на одном углу славили императора, а за соседней стойкой пили сторонники сёгуна. Так прошла добрая половина дня, а Аямэ так ничего толкового для себя и не нашла. В более-менее состоятельные дома ее не пускали, с подозрением разглядывая выцветшее и залатанное на локтях кимоно. Люди победнее в услугах ронина не нуждались. Лавочники и торговцы лишь руками махали, стоило ей заикнуться о работе охранников. И от всех она слышала одно и то же: “Шинсэнгуми”. Кто это, Аямэ не знала. Спрашивать же опасалась. Время катилось к полудню, когда она вдруг увидела неспешно идущую по улице группу людей, одетых в светло-голубые хаори поверх обычной одежды. Горожане, заметив отряд, спешили расступиться; кто-то смотрел на них с восторгом, кто-то с опаской, а кто-то с неприкрытой ненавистью. - Идут, - сдавленно прошептал торговец сандалиями за спиной Аямэ. - Кто? – поспешила спросить она. - Шинсэнгуми! – изумленно глядя на нее, пояснил мужчина. – Ты что, мальчик, с луны свалился? Пока она выясняла, кто такие Шинсэнгуми и чем, собственно, занимаются, голубые хаори исчезли из виду, растворившись в толпе. - Что, мальчик, никак решил к ним податься? – хрипло рассмеявшись, вступил в беседу торговец водой, до этого внимательно прислушивавшийся к жарким расспросам юнца. - Нет, но… - Аямэ вдруг отчетливо представила себе подобный исход событий, и вначале он показался ей невозможным. Но по мере того, как она слушала разгорающийся спор между двумя торговцами, такой вариант делался в ее глазах все более и более привлекательным. Тихонько покинув позабывших о ней в пылу спора стариков, она направилась туда, где скрылся патрульный отряд. Несколько вопросов, и через пару минут она знала, куда идти. Штаб-квартира Шинсэнгуми располагалась в монастыре Ниши Хонганджи. Порасспрашивав еще, Аямэ, спустя час с небольшим, дошла до нужного ей места. Робея, она замерла шагов за десять до распахнутых настежь ворот, по обе стороны от которых неприступными скалами высились молчаливые фигуры стражей. Ей впервые стало по-настоящему страшно, а ведь позади был немалый опыт вхождения в новые коллективы. Возможно, все дело было в том, что она первый раз по-настоящему захотела присоединиться к кому-то. В деятельности Шинсэнгуми, противоречивой на взгляд простых обывателей, она увидела нечто притягательное для себя, что-то осмысленное, по-настоящему важное. Конечно, в силу юного возраста, малого жизненного опыта и узкого политического кругозора она не могла понять, что у всех явлений есть свои теневые стороны, но это уже не играло никакой роли. Аямэ для себя все решила – или Шинсэнгуми, или к черту столицу. В ее глазах игра стоила свеч, значит, надо было бороться. Потуже затянув пояс и поправив выбившиеся из пучка волосы, Аямэ решительно шагнула вперед. Самураи на воротах с подозрением воззрились на тощего нищеброда, вполуха выслушав его скомканную просьбу. Затем один исчез в глубине дворика, а второй продолжал лениво пялиться на переминающегося с ноги на ногу просителя. Чувствуя себя до ужаса неловко под таким изучающим взглядом, Аямэ поминала имена всех ками всуе, больше всего на свете боясь именно сейчас, в самый ответственный момент, не отыграть выбранную ей роль по нужному сценарию. Ей уже начинало казаться, что охранник заметил все, что выдавало в ней женщину, но молчит, предвкушая и потому оттягивая момент разоблачения. От страха и напряженного ожидания по спине девушки пошли мурашки и, несмотря на припекающее полуденное солнце, выступил холодный пот, противно стекающий по пыльной шее. Наконец, тягостное ожидание кончилось. Вернувшись на пост, второй самурай махнул ей рукой: - Пошли. Не задавая вопросов, боясь, что голос позорно сорвется на писк, она пошла, настороженно осматриваясь по сторонам. Во дворике было чисто; усыпанные гравием дорожки подметены, ни сора ни пылинки. Перед центральным входом в здание штаба располагался колодец, возле него, в тени раскидистого старого дерева, приютилась лавочка. Засмотревшись на эту картину, Аямэ отвлеклась и упустила момент, когда сопровождающий ее самурай остановился. Едва не врезавшись в его согнутую в поклоне спину, она поспешила повторить за ним приветствие, толком не поняв, кому оно адресовано. - Хейске-сан, я привел этого мальчишку, как вы и велели, - почтительно пробасил самурай, не отрывая взгляда от земли. - Можешь идти, - прозвучал в ответ звонкий молодой голос. Охранник, почтительно поклонившись еще раз, исчез. Аямэ продолжала стоять в поклоне, боясь даже думать о том, что будет дальше. Кто-то подошел к ней, остановившись за пару шагов, и тот же голос сказал: - Нууу… Хватит гнуть спину! Мне кажется, мы почти ровесники, а, значит, можем сразу перейти на “ты”? Медленно, не веря услышанному, Аямэ начала распрямляться, затем с опаской подняла лицо, совсем не ожидая увидеть перед собой парнишку чуть выше ее ростом, с открытой доброй улыбкой, смеющимися глазами и с собранными в пышный конский хвост на самой макушке волосами. - Уже лучше! Тодо Хейске, капитан восьмого подразделения, - сложив руки на груди, с важным видом и неизменной мальчишеской улыбкой, представился парнишка. Аямэ снова поклонилась, пряча волнение, и почти прошептала, все еще боясь за свой голос: - Кимура Кайоши, Хейске-сан… - Значит, Кайо-кун! – хлопнув Аямэ по плечу, безапелляционно заявил Хейске. – Так с чем пожаловал, Кайо-кун? Этот верзила так и не объяснил толком, что тебе понадобилось. - Я… Я хотел бы… Хейске-сан, прошу вас, возьмите меня в свой отряд! – воскликнула Аямэ, кланяясь еще глубже, в глубине души проклиная себя за неучтивую поспешность. Хейске опешил, неожиданно заливаясь румянцем; такое с ним случалось впервые – просились к Сайто, к Хараде, к Шинпачи, ко всем просились, но не к нему. В его отряд отправляли тех, кто пополнял ряды организации во время обычных вербовок. О самом Хейске, в виду молодости и непродолжительного командирства, еще мало кто знал за пределами штаба. Несмотря на выдающиеся качества мечника, в глазах столичных поклонников организации он все еще был серой лошадкой, пусть и с большими перспективами. И вот сегодня он, наконец-то, получил давно и тайно желаемое. Кто-то захотел быть в его отряде, не потому, что так сказал Кондо-сан, а просто так. Распираемый от неподдельного счастья, Хейске и представить не мог, в какую историю вляпывается, с деланной неторопливостью расспрашивая Кайоши о том, где он учился, где служил, как попал в Киото и в штаб. Он предложил Кайо-куну пробный поединок и остался им доволен, а затем, сияя от радости, направился к командиру и его заму, предвкушая, с какой гордостью заявит им, что и у него теперь пополнение. В ожидании решения власть имущих, Аямэ присела в тени того самого раскидистого дерева, чувствуя себя опустошенной до конца и неспособной даже на малейшее волнение. Ожидая Хейске с окончательным ответом, она загадала про себя, что все будет хорошо, несмотря на исподволь терзавшее ее чувство вины. Обманывать этого мальчика – а ведь Хейске был именно мальчиком, на два-три года младше ее самой, - впервые за все годы ложной жизни показалось ей некрасивым. Но совесть недолго грызла ее своими подстершимися зубами. Когда Хейске вернулся и, сияя от радости, поманил Аямэ за собой, она не сомневалась в том, что счастье на ее стороне. - Кайо-кун, к господину Кондо, нашему начальнику, на пару слов! Аямэ послушно пошла за своим уже почти капитаном, стараясь как можно внушительнее расправить тощие плечи. Кондо-сан принял новобранца весьма дружелюбно. Задал те же, что и Хейске, вопросы, похвалил старика-дайме, которого так недолго защищала от подступавшей старости Аямэ. Поединок предлагать не стал; кивнув в сторону Хейске, доверительно сообщил: - Хейске-сан, несмотря на свои пыл и молодость, весьма серьезный боец. Желаю тебе, Кайо-кун, старательно учиться у своего командира всем премудростям боя. Аямэ снова кланялась, чувствуя, как за почтительно согнутой спиной буквально вырастают крылья. Ее приняли. Теперь она одна из Шинсэнгуми. И теперь ей есть, за кем идти и у кого учиться, но… Имела ли она право на все выпавшие на ее долю удачи? Видимо, сомнительные раздумья омрачили лицо новичка. Хейске, ведущий ее за собой по двору штаба и показывающий необходимые места, снова с размаху хлопнул Аямэ по спине. - Не вешай нос, Кайо-кун, теперь ведь не из-за чего, правда? Аямэ посмотрела на его мальчишескую улыбку и не смогла не улыбнуться в ответ. Жизнь подкидывает то, что считает единственно правильным в этот момент. Глупо дуться на привередливую фортуну. Лучше встречать все ее прихоти готовностью и улыбкой. Определенно, в этом вопросе у Хейске-сана было чему поучиться.

***

Новенький, несмотря на официально заявленный совсем еще юный возраст, довольно таки быстро показал себя в отряде. У Хейске не было любимчиков; его собственный азарт толкал на поиск все новых и новых противников; с трудом сдерживая все еще по-юношески неукротимое тщеславие, он не мог не вызвать Кайоши в первые же дни. Хотелось и покрасоваться, и чему-нибудь научить, и, если повезет, самому узнать что-нибудь новенькое. Кимура, как и в самый первый поединок, не ударил в грязь лицом, а Тодо был настолько доволен, что тут же пригласил парнишку сходить вечером в Шимабару. Мол, надо бы Кайо-куну вливаться в их дружную компанию – Харада и Шинпачи только за. Но паренек отнекивался, а уж когда Тодо упомянул о красавицах, и вовсе залился краской. Хейске добродушно посмеялся, но не преминул добавить, что приглашение в силе и в любой вечер, стоит только захотеть… Ночью, в общей спальне восьмого подразделения, Аямэ, вслушиваясь в храп и тяжелое сопение спящих мужчин, затаив дыхание, следила за движением бледной луны по темному осеннему небу. Порой налетали порывы теплого ветра – последнего вестника уходящего лета, - тягуче поскрипывали пересохшие за знойный август стебли бамбука, журчал где-то в глубине дома одинокий сверчок. Зевнув и поплотнее закутавшись в тонкое шерстяное одеяло, девушка с трудом заставила себя отвести взор от приоткрытого окна. Завтра ее первый патруль, и надо было с достоинством выдержать очередное испытание. В течение всей дневной смены она с пятью воинами из своего отряда, возглавляемых Хейске, ходили по Киото, в обязательном порядке проходя все самые людные площади и улицы, но не забывая и о тихих улочках и переулках. К полудню у Аямэ буквально отваливались ноги, шея ныла, плечи налились свинцовой тяжестью. Удивляясь самой себе, вспоминая длительное пешее путешествие с севера в столицу, девушка откровенно недоумевала. Списав, в конце концов, все на нервное переутомление, она решила, что продержится до вечера во что бы то ни стало. На закате, уже привычно расположившись под старым деревом у колодца и рассеянно глядя на умывающих потные и запыленные лица и торсы парней из своего звена, Аямэ поздравила себя с первым успешным патрулем. А дальше жизнь пошла по накатанной, ровно и без проволочек. Она ходила в патрули, тренировалась, болтала с Хейске, неосознанно тянувшимся к своему почти ровеснику. В такой ненавязчивой и дружеской атмосфере незаметно пролетела осень. В канун Нового Года Тодо наконец-то уговорил Кайоши сходить с ним, Шинпачи и Харадой в Шимабару. Чувствуя, насколько неловко отказывать капитану и другу уже в который раз, Аямэ согласилась не без сомнений. Все годы, что она скрывалась под мужской личиной, она старательно избегала общения со своим полом, справедливо опасаясь женской интуиции. Но отказываться дальше было почти неприлично, и Аямэ отчаянно решилась на могущий пошатнуть всю ее жизнь поступок. Радовало лишь то, что развеселая компания увидела за нерешительностью Кайоши лишь юность и невинность. А потому, отпустив лишь пару шуточек, соратники достаточно быстро забыли об этом. Накануне выпал первый снег. Всюду – на крышах домиков, на черных ветвях голых деревьев, на камнях мостовой, - легкими белыми шапками лежал пушистый снег. Порой дул ветер с залива, теплый и влажный, и к вечеру снег чуть-чуть опал, стал ноздреватым и тяжелым. Аямэ, пряча мечтательный взгляд, поглядывала по сторонам, с удовольствием вдыхала свежую прохладу вечернего воздуха. За углом, в маленьком храме, мелодично позвякивали серебряные колокольцы и слышался завораживающий ритмичный напев монаха. В веселом квартале было шумно; из-за не до конца задвинутых седзи слышались взрывы пьяного хохота, игривые переливы женских голосов, бренчание сямисэнов (японский щипковый трёхструнный музыкальный инструмент. Ближайший европейский аналог сямисэна — лютня). Саке буквально лилось рекой, и Аямэ показалось, что она хмелеет от одного лишь здешнего воздуха. Сгущались сумерки и постепенно, один за другим, служанки заведений начали зажигать бумажные фонарики, мягко рассеивающие тьму своим теплым оранжевым светом. И снова пошел снег – крупные тяжелые снежинки, неторопливо кружась, начали укрывать засыпающую столицу и просыпающийся увеселительный квартал. - Не тушуйся, Кайоши, - неожиданно ободряюще подмигнул Аямэ снисходительно улыбавшийся до этого Харада. Нагакура, как всегда, не отстававший от друга, хлопнул ее по плечу, подталкивая к дверям маленького заведения. Хейске, тут как тут, схватил друга под руку и весело о чем-то болтая, буквально ввалился с Аямэ внутрь и потащил ее по коридору мимо едва успевших распахнуть седзи служанок. Они очутились в довольно просторной комнате, и поначалу все вокруг плыло и мешалось из-за струек пара, вылетавших изо ртов вновь прибывших, колебаний теплого воздуха и едва заметного дыма ароматических палочек. Хейске, плюхаясь на подушку, потянул за собой Кайоши, и Аямэ облегченно выдохнула, поняв, что сидит с самого краю, в паре шагов от спасительного выхода. Седзи тихо раздвинулись и в комнату, принеся с собой тонкий аромат благовоний, мелкими шажками вошла гейша, неся уставленный маленькими бутылочками поднос. Тяжелый шелк яркого кимоно шелестел в такт ее плавным движениям, руки проворно порхали, одаривая всех сидящих порцией саке. Чувствуя, как внутри разгорается смутная неприязнь к этой парящей над землей красавицей, Аямэ уставилась на нее, поглощая жадным взором всю фигуру гейши, от украшенного цветами пучка волос до вышитого подола кимоно. Хейске, заметив и по-своему истолковав столько пристальное внимание, глупо хихикнул, толкая Аямэ под локоть и передавая ей чашечку. - То ли еще будет! – заговорщицки пообещал он. Опасаясь привлечь к себе еще больше ненужных взором, Аямэ смело выпила залпом все саке, неимоверным усилием сдерживая кашель, слезы и гримасу отвращения. Сделав вид, что поправляет оби, она пришла в себя, лихорадочно соображая, как быть дальше: пить значило потерять контроль над собой, а потеря контроля могла повлечь позорное и совершенно ненужное ей разоблачение. Не пить же было невозможно – Хейске, одобрительно кивая, уже передавал вторую чашечку. Покорно Аямэ приняла ее, обводя взглядом собравшихся и вполуха слушая тост Харады. И едва не вскрикнула, узнав в сидящем напротив нее мужчине того, о ком так часто думала все эти годы… Невозмутимый и по-прежнему невозможно красивый, с усмешкой на тонких губах, Хиджиката неторопливо поставил на поднос пустую чашечку, говоря что-то гейше, жадно слушавшей его и готовой в этот момент на все. Аямэ вздрогнула, моргнула, торопливо валя привидевшееся на саке, на обманчивый свет фонариков и волшебную снежную ночь за окном, но Хиджиката был реален до малейшей складочки ткани на лиловом косодэ. Теперь разудалый тост озвучил Нагакура, ему вторил звучный смех Харады и Хейске, Хиджиката же не спешил стереть с лица загадочную улыбку. Гейша встала, кланяясь ему особенно низко, и поспешила к выходу – не иначе торопилась выполнить просьбу господина заместителя командира. Тошизо поднял чашечку с саке, поддерживая соратников, и выпил до дна, затем отставил пустую посуду на край подноса, показывая, что это был последний раз. Воспользовавшись шумом и никем незамеченная, Аямэ резко плеснула саке за спину и встала, тенью проскользнув к выходу. Почти бегом пересекла она полумрак коридора, вырываясь в спасительную свежесть влажной снежной ночи. Тяжело дыша, ощущая болезненную пульсацию в висках, она зачерпнула рукой свежевыпавшего снега, растерла лоб и щеки, прижала ладони к лицу, осмысливая увиденное, размышляя, не сошла ли она с ума, но явных признаков безумия так и не нашла. Случившееся было реальностью – жестокой, предрешенной заранее правдой. Аямэ показалось, что боги смеются над ней, пересекая линию ее жизни с жизнью Хиджикаты. Их встреча походила на начало увлекательного, но бессердечного эксперимента; он снова был где-то невообразимо высоко, будто на седьмом небе, за облаками, а она, жалкая в своих попытках достичь чего-нибудь значимого, находилась на грешной земле. Хиджиката занимал свое место на законных основаниях и был уверен хотя бы в завтрашнем дне, у Аямэ же, обманом просочившейся в чужую жизнь, в душе не имелось и сотой доли той завидной уверенности в себе, что так наглядно демонстрировал старый знакомый. Снег растаял, остудив пылающее щеки, и мысли прояснились. Вытерев влажное лицо рукавом, Аямэ уже подумывала тайком уйти домой, но Хейске, заметивший исчезновение друга, уже вовсю крутил головой во все стороны, стоя на пороге заведения Махнув рукой и улыбнувшись ему, Аямэ неторопливо пошла к зданию, радуясь, что на этот раз Тодо не стал задавать лишних вопросов. В остальном вечер прошел спокойно; Хейске и компания продолжили пить, Хиджиката с загадочной улыбкой принимал все более явные знаки внимания со стороны девушек, а Аямэ тщетно силилась не думать ни о чем, но мысли так и крутились вокруг одного и того же; было совершенно ясно, что в какой-то момент ее жизнь пошла совсем не в ту сторону… Ночью ей опять не спалось. Снова было полнолуние. Аямэ смотрела на луну и ощущала внутри себя такую засасывающую пустоту, что хотелось кричать. Раз за разом задаваясь вопросом: “Так к чему же я так стремилась все эти годы?”, она незаметно провалилась в сон без сновидений. Две недели спустя Хейске с компанией устроили во дворе что-то наподобие потешных боев. Посмотреть, как бьются командиры, собрались почти все, кто не был задействован в дневном патруле. Боком, с самого края толпы, пристроилась и Аямэ, придерживаясь давно заведенного правила: не лезть вперед, но и не отставать от большинства. Командиры бились по очереди, без фанатизма и идя навстречу друг другу. Просто наслаждались неторопливостью и красотой движений. Место проигравшего занимал следующий, и так по цепочке. Хиджиката занял место выбывшего Шинпачи, и вскоре Хейске вынужден был искать себе замену. Скользнув взглядом по зрителям, Тодо вдруг резко шагнул вперед, хватая за плечо не ожидавшую такого поворота сюжета Аямэ и вытаскивая опешившую девушку в центр площадки. - Вот кто будет драться с вами, Хиджиката-сан! Не командир, конечно, уж не обессудьте, но Кайо-кун один из лучших моих мечников! Замком ничего не ответил, оценивающе глянув на тощего и заметно испуганного противника. Аямэ быстро наклонилась, проводя вспотевшими от волнения ладонями грубой ткани хакама, а затем крепко сжимая рукоять меча. “Ну вот и…” – не успела мысленно проговорить она и одновременно с Хиджикатой бросилась в атаку. Они наносили друг другу удары, парировали, двигались в унисон, предугадывая движения противника за полсекунды до их начала, и сердце Аямэ, первые моменты радостно трепещущее от свершения долгожданной мечты, наполнялось неподдельной болью. Она потеряла Хиджикату заново, так и не успев обрести, и понимала, что пересечение их дорог мимолетно, как рябь на поверхности горного озера, что все эти годы она с завидным упрямством шла в пустоту, но осознала это лишь сейчас, в тот самый момент, когда ощутила, что отражает его атаки почти на равных, когда увидела, как удивленно и одобрительно Тошизо приподнял тонкую бровь, как загорелся в его всегда спокойных глазах огонек неподдельного азарта. Забыв за тягостными размышлениями о поединке, она допустила непростительную оплошность, и меч, выбитый из рук яростным ударом переставшего сдерживаться замкомом, отлетел в сторону. Потеряв оружие и привычное равновесие, Аямэ пошатнулась, не чувствуя под собой ног. Улыбнувшись, Хиджиката вытянул вперед клинок, рассекая воздух за пару миллиметров от худой шеи противника. - Этот мальчик недурен, Тодо-кун! – довольно проговорил он, пытливо вглядываясь в раскрасневшееся от усилий лицо Аямэ. – Я бы продолжил… Теперь Аямэ не дала ему договорить, вспомнив о боккене, по старой привычке носимом за спиной. Одно движение, и истертая от времени рукоять привычно легла в ее ладонь. Шаг, выпад – и деревянный меч встретил блеснувшую в свете скупого зимнего солнца катану Хиджикаты. Замком удивленно вскинул подбородок, опешив от скорости и бестактности мальчишки, подобрался, готовый к новому бою, но было поздно. Меч вылетел из его рук, падая прямо на меч Кайоши. Звон столкнувшейся стали разбил гробовую тишину, и в тот же миг Аямэ замерла, испуганно глядя на безоружного Хиджикату, на их мечи, лежащие на рыхлом снегу, на стиснутые до боли на деревянной рукояти собственные пальцы. Затем, осознав всю неприличную поспешность своего поступка, она бросилась на колени, низко кланяясь замкому, выпалила слова извинения и, стремительно поднявшись, побежала прочь. Развлечение быстро сошло на нет – рядовые воины также поспешили разойтись кто куда, командиры же, добродушно посмеявшись, тоже предпочли вернуться к делам насущным. Нагнувшись, Хиджиката поднял мечи. Свой заправил за пояс, а меч Кайоши протянул нерешительно мнущемуся позади Хейске. - Отдай мальчишке и передай, что можно было и не извиняться. Тодо нашел Аямэ в самом дальнем углу запорошенного снегом сада. - Возьми меч, Кайо-кун, и… Хватит уже сидеть тут! – звонко и решительно, как всегда, провозгласил Хейске. - Это было крайне неучтиво с моей стороны, - проговорила Аямэ. – Я не должен был брать боккен, ведь победа по праву принадлежала господину заместителю. Хейске фыркнул, нетерпеливо закатывая глаза. - Дурак ты, Кайо. Хиджиката-сан до чертиков доволен боем, давненько ему не приходилось драться хотя бы вполсилы, а ты такую чушь несешь! Наоборот, господину заместителю порой полезно побывать в таких ситуациях, - передразнивая интонации Аямэ, сказал Хейске. - Почему полезно? - Чтобы не думал о своей персоне слишком много! – ответил Хейске, и громко расхохотался. Чувствуя, что на этот раз буря миновала ее бедовую голову, Аямэ улыбнулась в ответ, находя утешение в задорном смехе Тодо. Но жить, как прежде, она уже не могла. Поманив иллюзией возможности, спокойная жизнь распрощалась с Аямэ. Судьба в очередной раз сделала кульбит назад; встреча с Хиджикатой, а затем столкновение в бою, надолго выбили почву из-под ног. Аямэ ходила сама не своя, день за днем текли мимо, а вокруг будто царил одурманенный ядом туман. Она вздрагивала, едва вдали слышался голос Хиджикаты или звуки его шагов, которые она узнала бы из тысячи. От посиделок в Шимабаре она отказывалась, приводя все возможные и невозможные доводы, и так до тех пор, пока Хейске, исчерпав весь свой заразительный энтузиазм, не махнул на упрямство друга рукой. Едва обретенная свобода и цель стали казаться коварной ловушкой, и с каждым днем Аямэ погружалась во все возраставшее отчаяние. Деваться было некуда – окруженная со всех сторон призраками далекого прошлого и неродившимися образами несбыточного будущего, она совсем потеряла покой и осторожность. В инциденте в Икеда-я Аямэ одна из первых вызвалась идти с группой Хейске, хотя изначально и не была включена в список. Тодо не смог устоять перед настойчивой и искренней просьбой любимца и друга. Предвкушая скорый бой, свой первый настоящий бой, Аямэ меньше всего боялась погибнуть в нем. Отчаяние внутри ее достигло такого предела, что разум перестал руководить поступками, отойдя на задний план. Она хотела лишь одного – забыть обо всем, чего бы ей это ни стоило. В самый разгар драки, в полутьме гостиницы, уже потеряв счет встречным и отбитым ударам, отправив на тот свет пару врагов и нажив несколько несерьезных царапин, Аямэ оказалась недалеко от дерущегося сразу с четырьмя противниками Хейске. - Беги, Кайо, беги скорее, предупреди Хиджи… - Хейске не договорил. Один из Ишин Шиши, воспользовавшись ситуацией, полоснул мечом командира восьмого отряда прямо по лбу, рассекая повязку и кожу. Вмиг кровь залила все лицо Хейске, лишая возможности сопротивляться. Слепо махнув катаной, тщетно пытаясь вытереть заливающую глаза кровь, Тодо ругался, на чем свет стоит, напрочь позабыв о не отданном приказе. - Тодо-сан, держитесь! – Аямэ прыгнула вперед, загораживая собой беспомощного Хейске, принимая на себя град предназначенных ему ударов, теряя ощущение пространства и времени, забывая о себе, своем отчаянии, ставшем вдруг таким незначительным и смешным. И в этот момент ее путь по-прежнему вел к цели, по-прежнему был полон смысла, ведь она защищала человека, дарившего ей все это время лишь добро и свет. - Держись, Тодо, пожалуйста, держись, - хрипела она, чувствуя, как сил становится все меньше, как уже течет по рукам и спине не чужая кровь, а своя, как дрожит перед глазами неясная картинка, как заливает полные душного ночного воздуха комнаты свет яркой летней луны, как все сильнее и сильнее дрожит под слабеющими ногами деревянный пол… В тот момент, когда перед меркнущим взором возникла чья-то широкая спина и бледный, словно выточенный из мрамора, знакомый профиль, Аямэ потеряла сознание.

***

Она поняла, что всему пришел конец, когда очнулась и увидела себя лежащей на футоне в незнакомой комнате. Пытаясь встать и оглядываясь по сторонам, ощущая слабость и онемение во всем теле, Аямэ с ужасом обнаружила, что из одежды на ней лишь хакама из тонкой белой ткани, а туловище от пупка до ключиц аккуратно перевязано ровными рядами бинтов. Холодный пот выступил на спине и лбу девушки, в горле мгновенно пересохло от осознания случившегося. - О, только не это… - прошептала она, хватаясь за голову, до боли сжимая виски, отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Тщетно. В мыслях был лишь Хейске, раненый в лоб, удары его четырех противников, которые она приняла на себя, нарастающая слабость и темнота, и до боли знакомый профиль, возникший из ниоткуда и принесший с собой спасение и конец бойни. А дальше… Что было дальше? Вспомнить так и не удалось – раздался скрип раздвигаемых сёдзи, и Аямэ инстинктивно поспешила натянуть на себя одеяло, кутаясь в него по самый подбородок. Хотя прятаться уже не имело смысла. Без сомнения, ее тайна была раскрыта. Опустив глаза, чувствуя, как краска медленно разливается по щекам, как растет в душе жгучий стыд напополам с обидой, Аямэ не посмела посмотреть на вошедшего. Какое-то время стояла тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием девушки. Наконец, пришедший вздохнул, будто собирался с силами. - Пойдем, Кимура… Или как там тебя зовут на самом деле, - глухо проговорил Хейске, не скрывая своего разочарования и подавленности. Заметив, как Аямэ пытается закутаться в покрывало, юноша поднял лежащее в стороне и аккуратно свернутое косодэ и кинул его девушке. - Одевайся и пошли, Кондо-сан ждет нас. Нервно поправив сбившуюся повязку на лбу, Тодо повернулся к двери, давая Аямэ одеться. Накинув на плечи косодэ, она туго, насколько позволяли саднящие глубокие порезы на плечах и спине, затянула оби, дрожащими пальцами собрала волосы в пучок. Одевшись, девушка встала и подошла к Хейске, избегая смотреть в глаза своему теперь уже бывшему капитану. В том, что ей не позволят остаться, она не сомневалась. Идя за Хейске по бесконечно длинному коридору и глядя под ноги, Аямэ думала о том, что этот год был, пожалуй, самым лучшим в ее короткой жизни. И что будь ее воля, она бы никогда по своей воле не покинула Шинсэнгуми. Пусть и обманом, пусть вопреки традициям и злой судьбе, но она нашла свое место под солнцем, и вот теперь все рушится лишь из-за того, что вскрылась правда. Как глупо! Наконец, они пришли. Хейске раздвинул створки седзи и вошел в комнату, Аямэ последовала за ним. - Садись здесь, - глядя мимо нее, Тодо кивнул куда-то в сторону. Девушка осмотрелась по сторонам, с ужасом замечая сидящих в две шеренги всех капитанов, за исключением Сайто-сана, во главе с Кондо-саном. В мыслях мелькнуло страшное сравнение с судом, и по спине прошелся холодок. Справа от Кондо сидел, отгородившись стеклами очков, Саннан, таинственно улыбающийся Окита и невозмутимо хладнокровный Хиджиката. От одного лишь взгляда на Тошизо сердце Аямэ ушло в пятки; ее не оставят, он сделает все, чтобы ее не оставили. И дело не в том, узнал он ее или нет. Скорее всего, нет, но это неважно. Важно лишь то, что в глазах Хиджикаты правильно, а что нет. Женщина с мечом в мужском косодэ явление скандальное для Шинсэнгуми. Да, он сделает все, чтобы избавиться от нее… Сидящие по левую руку от Кондо Харада и Нагакура представляли собой менее холодное и отстраненное явление. В их глазах мелькало неподдельное сочувствие к положению Аямэ. Даже Хейске, опростоволосившийся в глазах комсостава, отошел от шока и выглядел весьма решительно. Не хватало лишь Сайто, видимо, он пропадал на очередном разведывательном задании. Один лишь Кондо был нейтрален. Он смотрел прямо на Аямэ, и в его глазах было то же приветливое участие, что и в день ее принятия в Шинсэнгуми. Ни больше, ни меньше. Он был главным, и потому не имел права изъявлять личное мнение. По крайней, так ему казалось в тот момент, когда после завершения инцидента в Икеда-я не пришел с шокирующей новостью Хиджиката. Именно заместитель командира, вовремя подоспевший на выручку, вытащил на себе из гостиницы Хейске и его воина. Именно он, не дожидаясь лекаря, перевязал лоб Тодо и начал снимать изрезанное во многих местах косодэ с Кайоши. И в тот же миг поспешил закутать бесчувственного парнишку, одновременно затыкая рот изумленному Хейске. - Дурак! – прошипел Хиджиката, делая такую жуткую гримасу, что командир восьмого отряда забыл все, что хотел сказать. – Никто из рядовых не должен узнать об этом! – и, перекинув через плечо легкое тело Кайоши, Хиджиката пошел в сторону штаб-квартиры, не сводя пристального взгляда с Хейске. Кондо выслушал своего заместителя с завидным спокойствием. Хиджиката недвусмысленно высказал свой негативный взгляд на то, что почти целый год в восьмом отряде сражалась девушка, и никто, ни единая душа даже не заподозрил ее. - Она спала со всеми в общей казарме отряда, и ни один остолоп не догадался! – тщательно сдерживая негодование, продолжал замком. Кондо улыбнулся уголком рта, с иронией вспоминая тихий голос и тонкую кость Кайо-куна. - А ведь он, точнее, она, неплохой боец, Тоши-кун, - примирительно сказал Исами. – Сколько патрулей отходила без сучка и задоринки. И сегодня, в Икеда-я, спасла Хейске-куна. Однако Хиджиката не разделял сочувствия Кондо, отвечая последнему мрачным молчанием. Командир вздохнул, в который раз нарываясь на жестокую принципиальность друга. - В любом случае, Тоши-кун, девочка сначала должна отлежаться и прийти в себя. Решать, что и как, будем после. Кондо всегда был нейтрален, принимая какие-то решения. До сегодняшнего дня совершенно точно. Но стоило ему посмотреть на испуганно сжавшуюся у дверей девушку, как сердце его дрогнуло. Она выглядела так беззащитно, так трогательно скрестила на груди худенькие руки, что Кондо уже не мог быть равнодушным, решая ее судьбу. Улыбнувшись, чтобы хоть как-то поддержать бедняжку, он обратился к ней с первым вопросом, подчеркивая последние два слова: - Ну что же, Кайо-кун… Не пришло ли время узнать твое настоящее имя? - Аямэ… Кимура Аямэ, Кондо-сама, - с секундной заминкой, глядя на устланный циновками пол, тихо ответила девушка. - Откуда ты? - Из Хино, Кондо-сама. И никто не заметил, как на мгновение взлетели вверх тонкие брови Хиджикаты – он понял, что перед ним та самая девочка, которая давным-давно, как будто в другом мире, ходила за ним по пятам, глядя в рот и ловя каждое слово. - Расскажи о себе, Аямэ. Всем бы хотелось знать, что из того, что мы слышали о тебе раньше, правда, - верно истолковав напряженное молчание соратников, продолжил свой мягкий допрос Кондо. - Все ответы на заданные Вами раньше вопросы были и остаются правдой, - твердо ответила девушка. – Я покинула родную деревню в пятнадцать лет, четыре года училась в разных додзе у разных сенсеев, а два года назад получила место в отряде телохранителей господина Китамуры. Прошлой весной господин скончался, наследников у него не было, и все мы стали ронинами. Я добралась до столицы, а дальше… Дальше Вам все известно, Кондо-сама. - Что же, тебе хочется верить, но обман… - начал было Исами, но неожиданно Аямэ перебила его, упрямо и твердо глядя прямо в глаза капитану. - Ни капли обмана, господин Кондо. Не было и не будет. В воцарившейся тишине особенно отчетливо раздалось насмешливое фырканье Хиджикаты. Нахмурившись, Кондо посмотрел сначала на него, затем на девушку. - Мы не знали, что ты не мужчина, - терпеливо объяснил он свои претензии. Аямэ парировала блестяще, и возразить что-либо не смог даже придирчивый замком: - А никто и не спрашивал! – яростно воскликнула девушка, забывая о том, насколько шатко сейчас положение. - Восьмой отряд просто так не прижать к стене, - одобрительно пробормотал Хейске, тут же получая под бок внушительный тычок от Нагакуры. Хиджиката закатил глаза, кляня про себя девиц, без разбора лезущих туда, куда лезть не положено. Кондо же изо всех сил старался сохранить нейтралитет, но сделать это было все сложнее и сложнее. Он заметил то, что пропустили мимо сознания другие – Аямэ была родом из той же деревни, что и Тошизо. И хотя командир все еще размышлял, насколько возможно их знакомство и могло ли оно стать причиной того, что Аямэ появилась в штабе, он попал под влияние личности девушки, и влияние это с каждой минутой становилось все сильнее, но все же Кондо боролся с собой до последнего. - Против твоего ответа сложно привести достойный аргумент, Аямэ-чан, - добродушно улыбнулся он, краем глаза охватывая сидящих рядом товарищей и моментально улавливая настроение каждого. – Но давай рассуждать здраво – тебе не место здесь. От этих слов девушка вздрогнула, будто в лицо плеснули ледяной водой, и в глазах отразился такой ужас, такая горечь, что на душе у Кондо будто кошки заскребли. - Но… Кондо-сама, почему? Разве я плохо справлялась со своими обязанностями? - она вскинула свои лиловые глаза, пытливо ища взгляд командира, и Кондо показалось на миг, что тысячи стрел пронзают его насквозь, а вся решимость и принципиальность горит синим пламенем. Девчонка и тут оказалась права – все поручения она выполняла быстро и безупречно. - Мое поведение в какой-то момент бросило тень на репутацию Шинсэнгуми? – продолжала допытываться Аямэ, и Исами забыл, кто тут начальник, а кто подчиненный. Скрытая за внешней хрупкостью и скромностью решимость оказалась несокрушимой. - Не стану спорить, твои поступки характеризуют тебя самым положительным образом, но ты женщина, и… - чувствуя себя ханжой, Кондо не знал, как закончить этот неприятный для всех разговор. – Пойми правильно, Аямэ-чан, все хотят тебе лишь добра, только добра… Ты не можешь находиться одна в обществе такого количества мужчин. Ты должна покинуть организацию и вернуться домой, - скомкано окончил он свои неубедительное доводы. Державшаяся на последних остатках смелости, Аямэ поникла, едва услышала пугавшее ее слово “домой”. Все, что угодно, но не муки ада, в которые непременно прекратятся скрашенные насмешками и разговорчиками за спиной вялые и сонные деревенские будни. Сама того не понимая, она вновь пронзила командира отчаянно-беспомощным взглядом, а затем, едва не стукаясь лбом о деревянный пол, склонилась низко-низко, опираясь на враз ослабевшие и дрожащие руки, больше всего на свете боясь позорно потерять сознание из-за подступавшей пугающей дурноты. - Господин Кондо!!! – воскликнула Аямэ, забыв о присутствовавшем капитанском составе. – Позвольте мне остаться, господин Кондо! Я буду горда и счастлива отдать свою жизнь во имя интересов Шинсэнгуми, я не пожалею себя, стараясь, как и прежде, выполнять все задания. Все, что скажете, все, что захотите! Умоляю, Кондо-сама, не гоните меня прочь, не отнимайте у меня возможности делать то, что по душе! Прошу вас, командир, умоляю, разрешите мне остаться! Все, все, что угодно, только не домой, только не туда! - последние слова буквально прозвенели, наполнив атмосферу страстным порывом. Заметив, как дрогнуло лицо Кондо, Хиджиката недовольно скривил тонкие губы. Девка разыграла тут дешевую драму, словно бродячий актеришка из дальних провинций, а склонный к сентиментальности Исами проглотил ее, не моргнув. Тьфу! Не отстала от командира и неразлучная троица – вон как подобрались балбесы Саноске и Нагакура, как увлажнились глаза у Тодо. Впрочем, что взять с мальчишки… А Окита? А Саннан-сан? Глядя на их вытянувшиеся лица, тщетно пытавшиеся скрыть сочувствие, Хиджиката кожей ощутил царившую внутри них борьбу. Что победит в итоге – принципы или мимолетные эмоции? Кондо держался до последнего, но в тот момент, когда он решил спросить, почему Аямэ так отчаянно не хочет возвращаться домой, проиграл окончательно. Решившись бить – бей не жалея. Как в настоящем бою. Снисходя до расспросов и душеспасительных бесед, лишаешь себя возможности вынести приговор. Обрекаешь свою душу на унизительную жалость и тщетные попытки повернуть вспять царящие прежде законы. Внутри себя Кондо принял решение в тот самый миг, как Аямэ вошла в комнату, и теперь смиренно осознавал, что весь этот разбор полетов был разыгран им для успокоения совести. Чувствуя себя дешевым актером, играющим в дурно скроенной пафосной пьесе, Кондо прибегнул к последнему аргументу. - Увы, Аямэ-чан, ты должна оставить штаб, дабы не стать причиной нарушения внутреннего порядка. Дисциплина – основа основ Шинсэнгуми. Среди нас мало самураев, большинство вышли из низов и всеми своими малыми пока что успехами мы обязаны железной дисциплине. При всем сочувствии к тебе, к твоему положению, я не могу позволить тебе стать причиной разлада. Женщина среди мужчин, вечно ходящих под крылом смерти – это щекотливая и чреватая многими сложностями ситуация. Ты ведь не станешь спорить со мной? Она посмотрела на него, чувствуя, как в груди что-то обрывается, и ответила тихо-тихо, уже не надеясь ни на что: - Претендовать на женщину, потерявшую честь – неужели ваши воины опустятся до такого, Кондо-сама? Я была обесчещена и потому приняла решение навсегда покинуть родную деревню и дом. Надеюсь, что там обо мне уже забыли, и слава ками. Возвращаться обратно – мука смертная; мне нет пути назад, Кондо-сама, и если это ваше окончательно слово, то… - Аямэ замолчала, не в силах продолжить, и на душе у Кондо стало совсем скверно. Вот, оказывается, в чем крылась причина всей истории. Вот почему девочка как огня боялась лишь намека на возвращение домой. “Сколько же ей лет, черт побери, выглядит совсем уж девчонкой…” – отстраненно подумал Исами. Выдохнул, как перед прыжком в холодную воду – будь что будет… - Уважаемые капитаны отрядов, все приведенные доводы справедливы и… Предлагаю вынести окончательно решение путем голосования, - решительно заявил Кондо. Не давая никому опомниться, упрямо продолжил: - Кто за то, чтобы Кимура Аямэ осталась членом Шинсэнгуми на условии сохранения принадлежности к женскому полу в тайне? Поднимите руки. Хейске первым взметнул вверх руку, с вызовом глядя на безмолвно замерший комсостав. На секунду отстав от друга, Харада и Шинпачи последовали примеру друга. Быстро глянув на противоположную шеренгу, Кондо удовлетворенно кивнул головой. - Кто против? – спросил он. Хиджиката не сдержался, растеряв свою неторопливую и самоуверенную плавность – выкинул изящную кисть вверх резко, ломано. Аямэ с горечью отметила эту почти неприличную поспешность, порадовавшись, что вначале голосовали те, кто за. Подобная заразительность могла бы дурно повлиять на принятие решения. Саннан-сан и Окита, не глядя друг на друга, будто сговорившись, тоже подняли руки. Прищурившись, Кондо кратким жестом подвел итоги. - Что же, трое против троих. Мой голос последний… - медленно подняв взгляд на девушку, он оттягивал время, безбожно, но неосознанно, играя на ее нервах, тщетно ища оправдание своей слабости. - Командир… - начал было Хейске, осекаясь под жестким взором замкома. Харада и Нагакура подтянулись ближе к другу, поддерживая его в немом противостоянии. Окита и Саннан-сан старательно изображали равнодушное безучастие. Но Аямэ не видела ничего. Отчаянно горящими глазами впилась она в лицо командира, моля про себя всех ками небесных. Комкая худыми пальцами край оби, понимая, что от слова Кондо зависит ее дальнейшая судьба, она впервые не чувствовала внутри сил для борьбы – все было отдано предыдущим моментам, когда она, будто сдирая с себя живьем кожу, смирилась с фактом разоблачения, была вынуждена раскрыть почти что все причины своих поступков. Почти все, потому что самую главную причину, долгие годы двигавшую ее навстречу судьба, она неосознанно прятала даже от самой себя, что уж о других говорить. Кондо все молчал, предвидя, во что выльется его решение, и Аямэ, вконец обессилевшая духом, не выдержала пытки неизвестностью. - Командир, Кондо-сама! – порывисто прошептала девушка, обхватывая плечи руками, до боли сжимая их, вкладывая в умоляющий взгляд всю свою тоску, весь страх, все горячее желание остаться здесь, с этими людьми. Мужчина бросил на нее последний взор, утонул в безумных, на пол-лица, лиловых глазах, и в который раз за этот вечер пошел наперекор самому себе. - Я – за, - не без томительного волнения сказал Кондо, поднимая руку. – Ты можешь остаться, если хочешь и если пообещаешь, что вся эта история останется в узком кругу командующего состава. Не было в этом мире сказано еще таких слов, которые смогли бы в полной мере отразить горячую благодарность и бескрайнюю признательность Аямэ. Прижав руки к груди, сияя счастливыми глазами, она говорила “Спасибо!” взглядом, жестами, робкой и не верящей улыбкой. Вновь склонила голову к самому полу, чувствуя, как оживает внутри замершее было сердце. - Благодарю вас, Кондо-сама… - смогла только прошептать она, задыхаясь от волнения. Вечером, после того, как утихли радостные поздравления Хейске, дружественные подначки его верных товарищей, когда замком с непроницаемым видом покинул штаб-квартиру, а Саннан-сан и Окита вернулись в свои покои, Аямэ была вызвана к командиру на приватную беседу. Дружелюбно улыбаясь, Кондо ненавязчиво проинструктировал девушку относительно ее дальнейшего пребывания в Шинсэнгуми. Ей решено выделить отдельную комнату в самом штабе, подальше от многолюдных казарм. А еще будет замечательно, если она неделю-другую, пока не заживут полученные в Икеда-я раны, посидит тихонечко вдали от уличных патрулей. Аямэ благодарила Кондо, остро чувствуя, как ей не хватает слов, а он смотрел на нее смеющимися глазами и почему-то чувствовал себя необыкновенно хорошим и добрым. И больше всего на свете не желал в этот момент задавать последний из оставшихся вопросов. - Скажи еще раз, Аямэ-чан, ты ведь из Хино, я не ослышался? – спросил он доверчиво улыбавшуюся ему девушку. Заметив, как она тут же настороженно подобралась, он понял, что коснулся больного места. - Да, Кондо-сама, из Хино, - осторожно кивнула она, не зная с какой стороны теперь ждать подвоха. - Ты знаешь Хиджикату Тошизо? – в лоб спросил Исами. Аямэ замешкала на мгновение, тем самым лишив себя возможности соврать, отрицая факт знакомства с замкомом. Опустив глаза, медленно кивнула, умоляя про себя Кондо не продолжать беседу дальше, но тщетно. - Ты умная девушка и не можешь не понять, о чем я в первую очередь думаю, Аямэ-чан, - виновато развел руками командир. - Господин Хиджиката здесь не при чем, Кондо-сама! - горячо вступилась за репутацию Тошизо девушка. – Клянусь вам, я не знала, что господин Хиджиката ваш заместитель, я увидела его впервые через полгода после того, как вступила в ряды Шинсэнгуми. Видя столь неподдельную искренность, Кондо почему-то захотелось верить Аямэ. Ведь в этом мире мало кому можно верить просто так, за чистые глаза и непосредственный горячий порыв, и каждая подобная возможность сладостна любому тертому, но не забывшему добро, человеку. - Ну, что ты, что ты, - одарив напуганную девушку улыбкой, Кондо легонько потрепал ее по голове. – Я верю тебе, Аямэ-чан, но спрашивать такие вещи – моя прямая обязанность. Я должен пресекать все, что может бросить тень на репутацию организации. Ты ведь понимаешь меня, правда? С облегчением переводя дух внутри себя, Аямэ улыбнулась в ответ этому большому широкоскулому мужчине с удивительно добрыми глазами. В том, что он на ее стороне, она больше не сомневалась. Выйдя из кабинета командира, она, рассеянно разглядывая пол под ногами и все еще прокручивая прошедший разговор, с размаху налетела на кого-то в полумраке коридора. Стремительно подняв лицо, с ужасом увидела Хиджикату собственной персоной. Замком лишь вздернул изящную бровь – будто без слов подчеркивал ее смешную неловкость. - Хиджиката-фукучо, прошу прощения! – низко поклонившись, пролепетала девушка, чувствуя, как заливаются краской щеки и шея. Он не удостоил ее ответом. Прошел мимо, буквально проплыл, величественно и гордо, и снова показался Аямэ бесконечно недостижимым. Подавленная этим мелким, но задевшим душу происшествием, девушка поспешила скрыться в отведенной ей комнатке. Измотанная сегодняшним днем, еще не до конца окрепшая после ранений, она упала на футон и мгновенно отключилась, забывшись глубоким сном без сновидений. Пару недель спустя Кондо, внимательно следивший за здоровьем Аямэ, позволил ей участвовать в тренировках, но от патрулей все еще удерживал. В который раз началась новая жизнь. Придирчиво разглядев приятно округлившуюся за прошедший год фигуру, потянулась к валявшимся до этого без надобности бинтам. Жизнь в Шинсэнгуми была спокойнее и сытнее той, что вела она до этого – из сухой щепки она потихоньку превращалась в девушку. Отросшие за месяц чуть ниже лопаток волосы снова требовали ножниц, но с этим еще можно было подождать. Привычно туго скрутив пучок на макушке, Аямэ поплотнее затянула оби на более явственно обозначившейся талии. Поправила рукоять боккена, по-прежнему согревавшего и прикрывавшего ее спину. Господин Кондо, наслышанный о том злосчастном поединке в Хиджикатой, одобрительно кивал, глядя, как девушка умело управляется с учебным мечом. А в глубине души, сам за собой не признавая все возрастающего притяжения, чаял свести к минимуму ее общение с закаленной сталью. Для Хиджикаты Аямэ не существовало. Несмотря на отсутствие образования и должного воспитания, она была тонко чувствующей натурой и улавливала настроение окружающих по одной лишь походке, мимолетным жестам, скупым на эмоции выражениям лиц. Все что-нибудь да и выражали, посылая пусть и ограниченные порой, но явно ощущаемые чувства. Хиджиката же был словно за каменной стеной; глядя прямо перед собой ничего не выражающими глазами, он говорил спокойным ровным голосом, а на лице, словно выточенном из белоснежного холодного мрамора, никогда не разгорался манящий огонек улыбки. Аямэ не осмеливалась смотреть даже в спину уходящему замкому. А вот Кондо, напротив, всегда был исполнен самого неподдельного радушия и тепла. Улыбаясь от всей души, он с удовольствием заговаривал с девушкой, подбадривая в моменты усталости и веселя занятными байками. Ее, обделенную участием, неосознанно тянуло к этому большому, как медведь, доброму человеку, но в глубине невинной души не появлялось и тени объяснения столь пристального внимания. Вообрази она хоть на миг, что такой человек, как Кондо, - командир известной военной организации, - нашел в ней нечто привлекательное для себя как мужчины, Аямэ тут же удрала бы далеко-далеко, памятуя о горьком опыте общения с противоположным полом. Но в силу своей неопытности и осторожности далеко не глупого командира, девушка и помыслить о подобном не могла. И потому радостно и доверчиво ловила щедро даримое ей тепло и внимание. Кондо же, понимая, что Аямэ видит в нем друга, наставника, командира, но никак не больше, ни словом, ни делом не раскрывал своих истинных чувств; безукоризненным поведением он с каждым днем завоевывал ее доверие, поклявшись самому себе, что никогда и ни за что не разрушит его. Видимость мнимого равновесия рухнула неожиданно. В схватке у Дворцовых ворот Аямэ участвовала тайно, с большим трудом ускользнув от бдительного взора Кондо, затерявшись между широкими спинами бойцов. В последний момент выскользнув из своей комнаты, словно подгоняемая неведомой силой, Аямэ мельком подумала, что шумная толпа собралась во дворе штаба неспроста, а это значит, что она должна быть там. Не может не быть. И оказалась совершенно права. Позже, вспоминая первые горячечные моменты схватки, девушка так и не могла вычленить из общего полотна событий миг, когда боковым зрением заметила схватившегося сразу с четырьмя противниками замкома. Обложенный с четырех сторон, как дикий зверь охотниками, Хиджиката вытворял дьявольские выпады, мгновенно и неуловимо перетекая от одного врага к другому, парируя и атакуя одновременно. Могло даже показаться, что преимущество на его стороне. Но Аямэ видела, как напряжены все мышцы Хиджикаты, как доведенные до совершенства движения становятся все более ломаными, чувствовала, как изматывающая усталость берет верх над неутомимым замкомом. Смешная мысль мелькнула в голове девушки: “Он не справится!” Аямэ фыркнула, коря себя за подобные думы, успешно увернулась от косого удара сверху, резким выпадом выбила меч из рук противника, не глядя, возвращая руку к оси тела, нанесла напавшему на нее воину смертельную рану. Двинулась дальше, зачищая, как и ее соратники, будто с цепи сорвавшихся Ишин Шиши, но при этом не выпускала краем глаза Хиджикату из своего поля зрения. Несмотря на все ее старания держаться поближе к замкому, вихрь драки разносил их в разные концы площади, и когда Аямэ поняла, что Хиджиката успеет лишь обернуться на ее крик, которые мог бы и не достичь его слуха во всеобщем гвалте, она, не раздумывая, бросилась к нему, наплевав на противника, сыплющиеся со всех сторон удары начинающейся рукопашной, свист катан и близкую смерть. Этот рывок, давшийся выжавшему все силы телу в пару сотых долей мгновения, величаво и неспешно проплыл перед ее внутренним взором. Ками, как слаб и нелеп ее порыв, как бесконечно далек Хиджиката, отбивающийся от нескольких противников сразу и не замечающий коварно подкрадывающегося со спины врага. Ей еще немного времени, самую малость, и сил, капельку, лишь бы хватило добежать до него, крикнуть, остановить, предупредить… - Хиджи… - прорвавшийся сквозь сведенное тревогой горло, звонкий крик оборвался на полуслове, захлебнулся, переходя в протяжный долгий хрип. Тихо прошуршала разрезанная остро отточенной сталью грубая ткань косодэ. Невидящими глазами, замерев в неловкой, будто сломанная марионетка, позе, Аямэ уставилась на поблескивавший кончик вражеского меча, торчавший из ее груди. Затем очень медленно, с трудом осознавая себя в наступившей тишине, подняла лицо на встречу обернувшемуся Хиджикате, смотрящего на нее дикими от непонимания и ужаса глазами. Угасающим сознанием девушка поняла лишь одно – она успела, и теперь можно остановиться и дать себе пару мгновений передышки, ведь так нещадно болит каждая мышца, так пересохло в груди, с каким трудом дается ей каждый вздох. И почему Хиджиката-сан смотрит на нее таким ужасным взглядом? Неужели, что-то не так: она ошиблась, нарушила какую-то стратегическую задумку, помешала выполнению намеченных планов? Она хотела спросить, что случилось, но голос ее не слушался. Ну и черт с ним, все вопросы потом. Это неважно, совсем неважно. Главное – он жив. Аямэ хотела позвать замкома по имени, убедиться, что все в порядке, но меж бледных губ, пузыря кровавую пену, пробился лишь хрипящий стон. И снова она заметила, что дышать неимоверно трудно, а Хиджиката-сан все стоит на одном месте, разглядывая ее, как музейный экспонат. Ками, и почему же так больно, почему? Аямэ попыталась шагнуть вперед, но полупарализованное болью и обильным кровотечением тело не слушалось ее. Слабеющие ноги заплетались, в голове шумело и все вокруг начало беспорядочно кружиться и качаться, и она непременно упала бы, но подхвати ее вышедший из ступора Хиджиката. Его сильные, горячие после долгой схватки руки, на миг вернули Аямэ все чувства: боль в стократном объеме принялась терзать ее измученное тело и сознание. - С вами все хорошо, Хиджиката-сан? – угасая с каждым пророненным звуком, захлебываясь словами и кровью, спросила она. – Я успела? Безжизненно дернувшись, девушка начала оседать, запрокидывая назад голову. От ощущения обжигающей крови на своих руках, буквально расплывающихся под пальцами упругих мышц подтянутого прежде тренированного девичьего тела, Хиджиката словно очнулся. Все мысли, страхи, переживания – все потом, потом, а сейчас лишь бы успеть добраться до штаба. Любой ценой, во что бы то ни стало.

***

В какой-то момент Хиджикате показалось, что лучше бы Кондо при всех наорал на него, но командир был малословен и безэмоционален. Впрочем, как и всегда в критических ситуациях. Они оба стояли в коридоре, напряженно вслушиваясь в быстрые переговоры между врачом и его помощником, когда Кондо наконец-то позволил себе прокомментировать случившиеся: - Эта девочка второй раз обводит нас с тобой вокруг пальца, только сегодня ставка на ее игру оказалась непомерно высокой. Хиджиката не ответил, ошеломленный прозвучавшей в голосе друга болью. - Как такое могло случится, как… Я должен был провести перекличку перед выдвижением на позицию, а ты, Тоши-кун, должен был лучше следить за… За всеми! – выпалил он, глядя мимо него. Кондо впервые повысил на Хиджикату голос, и замком не выдержал. - Я ничего не должен был, Исами! И ты тоже! Девчонка сама полезла против твоего приказа, вот и… - он не договорил, остановленный неожиданно властным взмахом руки Кондо. - Ни слова больше! – угрожающе прошипел командир, и ладонь его, обращенная к другу, дрожала от нескрываемого бешенства. – Ты забыл, что мы в ответе за каждого из наших подчиненных! За каждого, слышишь? И если с ней что-нибудь случится, ее кровь, ее загубленная душа до конца жизни отпечатается на нашей совести! Хиджиката безуспешно пытался вставить какие-то лишенные смысла реплики, но Кондо, уже забыв про свою ярость, вцепился в его плечи, глядя глаза в глаза, поражая друга беспросветной тоской взгляда. - Ты мой бесценный друг, Тоши-кун, хвала всемилостивым небесам, ты жив, но мне страшно даже думать о том, какой ценой… - Кондо, катись в ад со своими причитаниями, еще никто не умер! – наградив товарища отрезвляющим и чувствительным тычком под ребра, сорвался Хиджиката. – Девчонка живучая как собака, нас с тобой переживет, а ты… Но Кондо снова пришел в себя, и хватка его пальцев на плечах Хиджикаты налилась новой силой – силой долго дремлющей ярости и покоробленного чувства справедливости. - Она шкуру твою паршивую спасла, Тоши-кун, себя не пожалела, сдержала данную клятву, а ты так легко говоришь о случившемся! Совсем не понимаешь, что мы с тобой две руки тела нашей организации, что без тебя и я не буду тем, кем должен? Это ты, ты должен был сейчас валяться там, без чувств, истекающий кровью, а не она! - Так ты что, с удовольствием поменял бы нас местами? – задохнувшись от злости, выдавил Хиджиката, пристально вглядываясь в глаза друга, пытаясь уловить, куда повернет их затянувшаяся перебранка. Исами вздохнул, хмуря лоб: - Твой эгоизм, Тоши-кун, когда-нибудь сыграет против тебя же самого. В этом мире есть много явлений, которые начинаются и заканчиваются, не делая тебя осью своего существования. Жаль, что пока ты не в состоянии разглядеть их… В этот момент спор их был прерван разъехавшимися в стороны створками седзи. Вытирая влажные после мытья руки, врач уважительным жестом пригласил Кондо пройти с ним чуть в сторону. Хиджиката не слышал, о чем они говорили, удаляясь, но видел, как низко склонился к старику Исами, как вздрогнули его широкие плечи, как в мгновенном взгляде, брошенном через плечо, мелькнул страх. Выдохнув и безуспешно пытаясь объяснить самому себе причину столь яростной вспышки со стороны всегда спокойного Кондо, Хиджиката прошел в комнату, оперевшись спиной о стену и глядя на лежащую без сознания Аямэ. Перебинтованная от ключиц до пояса, она выглядела неимоверно тонкой, практически воздушной. Печать подступавшей смерти лежала на ней - бледное восковое личико с заострившимися линиями носа, скул и подбородка, худые плечи, судорожно поднимавшиеся при каждом вымученном вдохе и стремительно опадавшие в момент выдоха, разметавшиеся по футону пряди потускневших черных волос. “В гроб краше кладут…” – отстраненно подумал Хиджиката, пряча за привычным сарказмом непонятно откуда взявшиеся жалость и боль. Он подумал о стали, свистящей и смертоносной, внушающей ужас, а потом вспомнил, как улыбалась, глядя на него, Аямэ, и в уголках бледных губ скапливалась алая кровь. На душе стало совсем паршиво. Кондо прав – это он должен был лежать сейчас безжизненным комком мышц и костей, отчаянно борясь с подступающей смертью, но судьба почему-то распорядилась иначе. Его место заняла тихая неприметная девочка, давным-давно, в позабытом напрочь детстве, следившая за его первыми неуклюжими тренировками. Кривя губы, словно пытаясь изжить из души ненужные сантименты, Хиджиката вышел из комнаты, грубо захлопывая створки седзи перед самым носом возвращающегося Кондо.

***

Аямэ пришла в себя лишь на седьмой день, пробыв неделю в бессознательном, поддерживаемом опиумом, состоянии. Рана оказалась на удивление удачной – задев лишь край правого легкого, клинок врага лишь на пару миллиметров разминулся с сердцем и крупными сосудами. Кровотечений больше не повторялось, рана обещала срастись быстро и чисто, но слабость, вызванная обильной кровопотерей, требовала долгого пребывания в постели. Первый человек, увиденный ею после недельного пребывания во мраке, был Хейске. Вызвавшись добровольной сиделкой, Тодо не столько хотел предупредить распространение ненужных слухов среди личного состава, сколько всей душой желал облегчить и без того плачевное состояние полюбившейся ему Аямэ. Щуря слезящиеся даже в полумраке комнаты глаза, с трудом разлепив пересохшие губы, девушка в первую очередь спросила капитана: - Все хорошо, Тодо-сан? - Глупенькая, о чем ты думаешь? – улыбнулся Хейске, поправляя валик под головой Аямэ. – Главное, что ты пришла в себя, и доктор говорит, что это просто чудо! Мол, ками любят тебя, ничем другим он такой исход и не может объяснить! Аямэ попыталась кивнуть в ответ, но не смогла: дремавшая в груди боль не замедлила взметнуться в сознании ярко-алой волной. Поморщившись, она улыбнулась, едва-едва, самым краешком губ, и снова прикрыла глаза. И прошептала чуть слышно: - До чего же спать хочется, Тодо-кун… Еще через неделю она первый раз присела, опираясь ослабевшими руками о футон и поддерживаемая заботливым Окитой, переживающим очередное обострение туберкулеза и потому безвылазно сидящим в штабе. Как никто другой понимающий мучения ослабевшей плоти, Окита оказался идеальным компаньоном для восстанавливающей силы девушки. Его немногословное тактичное присутствие, редкие, но искренние улыбки помогали не думать о плохом, лишь о том, как же будет славно встать на ноги, потянуться, выйти в сад, полюбоваться не жалким кусочком закатного неба, видневшегося из угла комнаты, а полной перспективой ежевечернего великолепия. Вот так, меняя друг друга, два самых молодых капитана посменно дежурили возле Аямэ, вгоняя ее то в краску, то в панику, и усердно убеждали, что это самое маленькое, что они могут для нее сделать. Периодически появлялись Харада с Нагакурой, внося свежую струю буйной энергии в чересчур умиротворенную обстановку. Раз в три дня, чинно и аккуратно, заходил Кондо, справлялся о том, какие успехи Аямэ сделала сегодня. Находясь в неподдельном восторге от каждого маленького ее достижения, будь то лишняя минута, проведенная сидя, или же самостоятельно скрученные в пучок волосы, командир не уставал находить ласковые и поддерживающие слова на все случае жизни. Лишь один человек, тот, о ком Аямэ не смела спросить, ни разу не навестил ее. Но вскоре Кондо сказал, что Хиджиката уехал на несколько месяцев по какие-то длительные переговоры, и Аямэ отчасти вздохнула спокойно, перестав терзать себя глупыми домыслами, но отчасти расстроилась – теперь ей как никогда был нужен Тошизо. Поначалу, только-только поймав себя на этом желании, она была напугана. Такая перемена в ее отношении к Хиджикате стала для нее самой открытием, ведь раньше она лишь восхищалась им издалека, не допуская ни капли надежды относительно чего-то большего. Но в тот момент, когда она неосознанно бросилась под меч, стремясь защитить замкома, что-то в ее душе приняло свою окончательную форму. Любовь, зревшая долго, неприметно, исподволь набирала силу и наконец-то прорвалась наружу сквозь плотину запретов и страхов. Едва придя в себя после ранения, Аямэ с некоторой горечью и невыразимой радостью нашла в своей душе не испытываемое ранее чувство и, поняв, что менять уже что-то нет ни смысла, ни сил, покорно отдалась воле судьбы. Будь что будет, решила девушка – она слишком устала бегать от самой себя. Через месяц после ранения Аямэ начала ходить. Ослабевшие за это время ноги подгибались на каждом шагу, но радость от того, что она снова самостоятельна, что совсем скоро опять сможет приносить пользу, окрыляла. Врач лишь руками разводил, отмечая ее быстрое восстановление. Рана зажила, оставив после себя бело-розовый звездчатый шрам, которого, слава богу, не было видно из-за выреза повседневного косодэ. Страшно исхудавшая от долгого отсутствия движения, Аямэ нетерпеливо старалась ходить как можно дольше, мечтая о том, чтобы как можно скорее вернуться к ежедневным тренировкам, но Кондо, едва лишь прослышал о таком намерении, запретил подобные эксперименты строго-настрого. - Ты должна быть осторожнее, Аямэ-чан, - мягко выговаривал он девушку как-то вечером, зайдя, как всегда, с визитом вежливости. Створки седзи были раздвинуты настежь, и сквозь них виднелся желтеющий сад и начавшее темнеть октябрьское небо. В комнате, подрагивая от малейшего колебания воздуха, горели два светильника, а вокруг них роились немногочисленные ночные бабочки. Иногда одна из них, польстившись манящим ярким светом, подлетала слишком близко и тут же падала вниз опаленным комочком. Аямэ застенчиво улыбнулась командиру в ответ на его беспокойства. - Кондо-сама, вы оказываете мне слишком много внимания. Мне жаль, что вы тратите свое время и силы на такие несущественные вещи. Кондо незаметно сглотнул от ее слов, от интонации в целом, от робкого, но бесконечно милого взгляда. Что-то в Аямэ изменилось, сама суть ее стала несколько иной, и командир никак не мог понять, что же послужило причиной такой перемены. В девушке появилась легкая, едва уловимая, нотка женственности, которая притягивала к себе, волновала, обнадеживала. Вздохнув, Кондо продолжил, старательно не глядя на обтянутые простенькой голубоватой тканью домашнего косодэ плечики Аямэ. - Как командир, я в ответе за тебя как подчиненную, поэтому следить за твоим здоровьем моя прямая обязанность. Выслушав, девушка почтительно кивнула, соглашаясь, но тут же повторила просьбу, за последние дни ставший головной болью Кондо. - Кондо-сама, с каждым днем я становлюсь все выносливее, и тем сильнее моя скука, чувство бесполезности. Доверьте мне какое-нибудь задание, не требующее воинского искусства, и я справлюсь с ним, уверяю вас! Исами поперхнулся чаем, который они неспешно пили каждый раз во время бесед, и тут же поспешил сделать вид, что причиной тому кашель, мучивший его иногда в такие прохладные осенние вечера. Воистину, своей настойчивостью эта девчонка когда-нибудь доведет его! И вправду, сегодня ему впервые не хотелось пускаться в длительные объяснения, почему ей необходим отдых и покой. Неожиданно он почувствовал себя таким мягким, таким покорным ее просьбам, что, сам себе удивляясь, улыбнулся в ответ. - Что же, раз таково твое желание, я постараюсь в ближайшее время выполнить его. Бурной радости Аямэ не было предела. Она благодарила командира так эмоционально, что мужчина и думать позабыл о недавнем раздражении. Он никогда не был романтиком, видя в женщинах то же, что и большинство его современников – источник наслаждения и продолжения рода, - но этим вечером улыбка девушки, ставшей для него нечто большим, чем предыдущие пассии, словно озарила своим сиянием тусклый до этого момент мир. Уже поздно ночью, давно покинув покои Аямэ и засидевшись за работой, Кондо, прокручивая в голове каждый момент их беседы, каждый жест или улыбку девушки, нещадно корил себя за слабость, податливость эмоциям, призывал к большей жесткости и самоконтролю, но тщетно. Она была рядом, через пару комнат от него, живая и почти выздоровевшая, энергичная и неунывающая, мирно спала и, наверное, сны ее были легкими и радостными, и одна лишь мысль об этом дарила жизни Кондо новый, сокрытый ранее, смысл. Командир и не заметил, как влюбился – впервые так горячо, волнующе и нежно. Чувства, испытываемые им к девушке, были на удивление чистыми и возвышенными, он не пытался заявить ей о них, не мечтал когда-нибудь стать для нее тем же, чем она стала для него, и потому душа его была спокойна. Ничто не терзало его, даже осознание того факта, что Аямэ живет и дышит лишь потому, что есть Хиджиката. Не коря судьбу за нежданное и горькое счастье, не держа зла на друга, Кондо просто жил и радовался тому, что душа его все еще способна на такие чувства. Требовать большего от судьбы он разучился давным-давно. Случай осуществить горячее желание Аямэ хоть как-нибудь помочь организации представился пару недель спустя. От Сайто, находящегося на длительном секретном задании, пришло зашифрованное послание. После его прочтения Кондо долго думал, закрывшись в своем кабинете, взвешивая все за и против, прежде чем принял окончательное решение. На следующий же день командир был замечен в районе Шимабара выходящим из одного заведения; стоя на пороге, Кондо любезно раскланивался с хозяйкой – одной из немногих женщин, держащих свое дело независимо от агрессивных соседей-мужчин. А еще через день вышеуказанная особа, Какосима(от яп. “мудрая”)-сан, заявилась прямехонько в штаб Шинсэнгуми. Невесомо проплыв мимо предупреждённых, но напрочь забывших об этом при виде такой женщины, часовых, госпожа Какосима, шурша многослойными шелками своих одежд и обдав обалдевших мальчишек волнующим пряным ароматом благовоний, с загадочной улыбкой прошествовала к крыльцу, где уже встречал ее Кондо собственной персоной. После положенных поклонов и приветствий, после детального обсуждения предстоящего дела за чашечкой чая (великодушная и тактичная, Какосима и глазом не моргнула, отпивая из чашечки то, что глубокоуважаемый господин командир решил назвать чаем), они наконец-то перешли к цели визита. - Я очень рассчитываю на ваш несомненный опыт, глубокие знания и врожденное чутье, уважаемая госпожа Какосима, и потому прошу вас взять под свою опеку, на некоторое время, разумеется, и за означенную вами плату, одну очень славную и, на мой взгляд, способную девушку, - чувствуя, с каким трудом дается ему эта длинная, полная опасных подробностей, речь, старательно объяснял гейше Кондо суть грядущего дела. С неподдельным вниманием слушала его женщина, пряча тонкую понимающую улыбку от недалекого командира, уже нарисовав себе образ той, которую увидит совсем скоро. А еще она подумала, что господин Кондо выглядит моложе, как ни странно. Уж не влюбился ли наш суровый вояка? Он с таким трудом подбирал хвалебные эпитеты для своей подопечной, балансируя на опасной грани между интересом обычным и интересом неравнодушным, более пристальным, что Какосима практически сразу отмела любые другие варианты, могущие объяснить сложившуюся сегодня ситуацию. Влюбился, как мальчишка влюбился – это выдает и дурацкая улыбка, и светлеющий при одном лишь упоминании о девице взгляд. А она, как пить дать, не замечает ничего, дурешка зеленая. Или по-другому ночами вздыхает – ведь вокруг такой парад женихов, выбирай – не хочу. Да, скорее всего, девочка о другом думает, а вовсе не о заботливом и жизнь готовом за нее отдать командире. И Кондо это знает и со всей своей незлобливой любовью к ближним пытается сделать то малое, что может. Например, нанять ее, Какосиму, в учителя для деревенской девчонки, в жизни приличных одежд не носивших. А потом сочинить легенду и под прикрытием пропихнуть пигалицу в веселое заведение, где так любят околачиваться подельники империалистов. Нет, подведя мысленно все факты под одну черту, решает Какосима. Нет и нет, совершенно точно – не любит девчонка нашего славного командира, и он примирился с этим. Дает ей все, что та захочет, лишь бы девочка радовалась. Ну, скажите, пожалуйста, разве нормальный мужчина добровольно отправит свою любимую в разгульное заведение? - Ваше доверие льстит мне, Кондо-сама, и обязывает ко многому, но, в то же время, позвольте уверить вас, что я не подведу, сделаю все, что в моих силах. Тем более, когда это дело чести Катамори-сама (Мацудайра Катамори – дайме клана Айзу, оказывающий поддержку Шинсэнгуми с момента основания организации), - многозначительно улыбнувшись, склонилась в изящном поклоне Какосима. - А все остальное будет зависит лишь от вашей подопечной, и только. Что же, мы закончили с деловой, словесной стороной вопроса. Не пора ли перейти к более существенному? Конечно, пора. Кондо, еще раз поблагодарив женщину, повел гейшу к своей будущей ученице. Остановившись за пару шагов до входа в комнату, командир глубоко поклонился, прощаясь с гейшей, и ушел. Когда за поворотом коридора стихли его шаги, Какосима достала из крохотного кармашка потертую древнюю монетку, еще прабабкой дареную. Подбросила медный кругляш, загадав про себя, ловко поймала на сгиб запястья, накрыла шелковым рукавом, дважды, не глядя, перевернула и, наконец-то, посмотрела на выпавшую сторону. Легкая улыбка скользнула по губам гейши – интуиция никогда ее не подводила. Пару раз постучав по деревянной раме седзи, Какосима изящным движением раздвинула их и вошла в комнату. Застигнутая врасплох за раздумьями, Аямэ вскочила, кланяясь и полными изумления глазами впиваясь в стоящую перед роскошную женщину. Неужели эта великолепная дама будет ее учить? - Здравствуй, дорогая Аямэ-чан! – улыбаясь от всей души и моментально понимая, что такого нашел в этом сером воробушке командир, приветствовала ее Какосима. – Позволь представиться – меня зовут Какосима, вот так, запросто. Договорились? И позволь сразу же дать тебе первый и самый важный совет: любая мудрая женщина, не только гейша, никогда не спрашивает у мужчины, когда он вернется. Запомни мои слова, девочка. Какосима была едва ли на десять лет старше Аямэ, но разница в увиденном, услышанном, осознанном, особенно в некоторых областях, не могла не сказаться. Аямэ и вправду выглядела девочкой – в силу своей вернувшейся обратно болезненной худобы и немного наивного, несмотря на пережитую трагедию, взгляда на жизнь. Какосиме было около тридцати – почтенный для ее профессии возраст, но тонкий стан и озорной блеск карих глаз путали все карты. Клиенты, с которыми она работала в свой дебютный год, уже успели потолстеть и облысеть, а она все порхала невесомой искрящейся бабочкой, вызывая зависть соперниц и восторженные вздохи завсегдатаев. Их тандем оказался на удивление удачным, а сотрудничество – продуктивным. Соглашаясь на настойчивые просьбы Кондо, человека уже весьма уважаемого, гейша мысленно представляла те адовы муки, что непременно ждут ее, коли она согласится обучать простушку. В какой-то момент она даже хотела решительно отказаться от глупой идеи командира, но настойчивость Кондо и собственное любопытство взяли верх. Едва лишь увидев Аямэ, Какосима мысленно поразилась про себя тонкой красоте и душевной чистоте девушки. Такие алмазы один на миллион, подумала она в первый же день. И вся прелесть в том, что огранка им практически не нужна, так, пара штрихов для наилучшего преломления и отражения радужных лучей. А уж это она умеет делать. Благо девочка слушает ее, раскрыв рот, но при этом не забывает и своей головой думать. Одно слово – находка. Через два месяца, в канун Нового года, Аямэ вполне можно было выпускать в относительно свободный полет. Проникнувшись друг к другу глубокой симпатией, обе женщины, молодая и постарше, пришли в восторг от обоюдно высказанной идеи – поработать какое-то время вместе, и с тем большим энтузиазмом потратили несколько дней на совместный выбор кимоно для дебюта. А в предновогодний вечер, в том самом заведении, которое держала Какосима, состоялся официальный выход никому неизвестной ранее майко (ученица гейши) по имени Фуккацуми (от яп. “воскрешенная”), сопровождавшееся неподдельным восторгом и бурными овациями. Исполняя перед нарядно одетыми гостями свой первый танец, Аямэ улыбалась красивой, словно вырезанной на дереве, улыбкой и думала о том, что после стольких лет воинской практики не овладеть искусством танца с веером было бы большим позором. Какосима же, аккомпанируя ученице, с удовольствием следила за восторженной реакцией гостей, гордясь проделанной работой и искренне восхищаясь девочкой. Однако в какой-то момент, в самый разгар веселого вечера, женщине вдруг стало невыразимо грустно. Она смотрела на Аямэ, на то, как вся она чужда царившему вокруг шатанию, как изящна, слишком изящна и утончена ее душа для такой жизни, и в сердце гейши бушевала необъяснимая тоска. Она словно предчувствовала, что дав девочке все, что знала сама, она невольно отняла у нее единственное ее богатство – душевный покой. И Какосима словно в воду глядела: в разгар вечера, отряхивая прилипший к плечам тяжелый мокрый снег, на шумный праздник пожаловал Хиджиката-сан. В этом заведении его знали. Со многими девушками в то или иное время замком поддерживал близкие отношения. Какосима, не раздумывая, тут же назвала бы с десяток гейш, тайком мечтавших о том, чтобы Хиджиката-сан пришел в заведение только лишь ради них. Вот и сейчас, стоило мужчине перешагнуть порог, отделявший влажную зимнюю ночь от искрометного тепла вечеринки, как к нему поспешили, отбросив все дела, две лучшие гейши этого праздника. Прислуживая ему, женщины тонко и изящно пытались оттолкнуть одна другую и, конечно же, Хиджиката не мог не заметить этого. Подобное всегда льстило его самолюбию. Выросшая на благодатной почве женского поощрения, любвеобильность замкома практически не знала границ. Наблюдая за этим, Какосима усмехнулась про себя. За те пару месяцев, что она провела в обществе Аямэ, образ замкома, лишь мельком упоминавшегося в их разговорах, оброс новыми, на первый взгляд совершенно незначительными, чертами. И теперь наблюдательной женщине было весьма забавно наблюдать их вживую. Конечно же, Хиджиката заметил новую гейшу не сразу, уж больно увлекли его изголодавшийся по доступной женской красе взор первые девушки, но когда Фуккацуми, завершая круг, подошла и присела рядом, предлагая господину саке, на неприступном лице замкома отразилось слишком много. Непозволительно много для такого выдержанного и хладнокровного человека. Сказать, что он удивился – не сказать ничего. Хиджиката скорее почувствовал, нежели узнал в почтительно склонившейся возле него изящной красавице старую знакомую. Это был тот самый момент, мучительный и кажущийся нескончаемым, когда понимание разительно отличается от видимого. Та Аямэ, которую он привык видеть, была серой, невзрачной, практически безликой. Фуккацуми, стройная и ладная, со стремительными, но не лишенными грации движениями, взволновала охочего до женщин Хиджикату. Она не стала выглядеть старше, не блистала той зрелой, порой будто бы искусственно подчеркнутой, красотой опытных гейш. Та сверкающая юность и неподдельная чистота, скрывавшаяся ранее в глубине души, теперь же проявилась внешне, сохранившись в полном объеме и преумноженная нехитрыми и незаметными для мужского взора приемами, и замком понял, что глубоко ошибался в своих прежних мыслях. И впервые по-серьезному, от чистого сердца, проклял тот день, когда пошел на поводу у Кондо и не стал противиться его окончательному решению. Ему подумалось вдруг, что сегодняшним днем это сумасшествие не ограничится, что даже если Аямэ больше никогда не предстанет перед ним в этом образе, лишь в привычных серых тряпках, старательно изображая из себя лицо среднего пола, он уже не сможет смотреть на нее по-старому. Потому что сегодня преображенная внешность девушки, словно грамотно ограненный бриллиант, перенаправила и заставила заиграть новыми красками незаметный раньше и кажущийся невзрачным алмаз ее души. И Хиджиката как никогда ощутил внутри себя тягу не столько к женскому телу, но и к душе, тому, без чего близость, даже самая волнительная и страстная, кажется бессмысленной. Те самые гейши, что подсели к господину замкому первые, досиживали новогодний вечер в самом мрачном расположении духа. Хиджиката-сан, сославшись на стремительно образовавшиеся дела, спешно покинул веселое заведение, проведя там от силы час. Какосима, на правах хозяйки провожая почетного гостя до дверей, прятала за веером тонкую усмешку. На ее памяти господин Хиджиката впервые покидал ее заведение с таким неудовлетворенным, взволнованным и отчасти растерянным видом. Поздно вечером, закончив помогать девочкам-служанкам прибирать праздничный зал, Аямэ последней из гейш зашла в комнату, где девушки готовились к приходу клиентов, а после смывали с лиц грим, разбирали прически, приходили в себя после работы. Вытащив из волос пару шпилек, увенчанных мелодично звенящими при ходьбе крохотными металлическими, подкрашенными в светло-фиолетовый, цветами сирени, Аямэ начала стирать с лица густо нарисованные тушью черные брови, ярко-красные, словно лак, губы, сияющий лунной белизной грим. Глядя на свое отражение в зеркале, вновь проходя через волнующий душу ритуал преображения, девушка чувствовала, как Фуккацуми, ученица гейши, успешно справившаяся сегодня со своим дебютом, уходит за кулисы, а на смену ей возвращается привычная Аямэ – деревенская девушка с сомнительным прошлым, шатким настоящим и неизвестным будущим. Когда на утомленном личике не осталось ни капли белой краски, губы стали бледно-розовыми, а рисунок бровей менее крутым, Аямэ позволила себе подумать о том, что так волновало ее весь вечер. Господин Хиджиката… Его возвращение стало приятной неожиданностью вечера, и хотя первые секунды девушка как никогда боялась провала – в его глазах исключительно, - страх недолго царил в ее душе. На смену ему пришла вера в себя и уверенность в том, что уж теперь-то все будет как надо. Ведь то, через что ей пришлось пройти, были лишь ступеньки, шаги на пути к нему – в этом Аямэ теперь не сомневалась. Живой или мертвый, далекий или близкий, любящий или же безразличный, как сейчас, он был смыслом ее жизни, незыблемым, до самого конца, и ударить в грязь лицом перед ним было просто невообразимо. Воодушевленная, как никогда, Аямэ успешно справилась со всеми этапами вечера, получив в конце заслуженные овации гостей, похвалу несказанно довольной ей Какосимы и… Пустое место там, где сидел Хиджиката. Увлеченная и ушедшая в себя, она так и не заметила, как он покинул помещение, и, признаться, устала теряться догадкой, что же послужило тому причиной. Устало вздохнув, девушка ослабила прикрывавшие грудь бинты, накинула на плечи светло-лиловое каждодневное кимоно и завязала вокруг талии простенький серый пояс. - Это неизбежно… Аямэ вздрогнула от услышанного, никак не ожидав, что Какосима подойдет так тихо. - Что именно? – спросила она у наставницы. - Это, – кратко ответила женщина, красноречивым жестом указав на блестящие на поверхности столика шпильки, белила, туго свернутый яркий пояс. Видя, что девушка продолжает вопросительно смотреть на нее, мягко пояснила. - Так делаем не только мы, Аямэ-чан, мы последние, кто надевает маски комфорта ради. Для нас это профессия, а для других, например, для тех, кто приходит, спасение, необходимость, долг – у каждого свои причины. Море причин, Аямэ-чан, море судеб… Девушка ничего не ответила, задумавшись о себе, о своей судьбе. Незаметно мысли снова перекинулись на Хиджикату – сегодня она думала о нем непривычно много. Какие мотивы двигали все это время им? И впервые Аямэ напрямую задала себе вопрос – а какое место занимает она в жизни замкома? Ведь, по сути, ничего не изменилось, между ними не сказано ни слова, а она ухитряется жить надеждами и мечтами на грани с выдумкой. Какосима снова почувствовала мысли девушки как свои. Грустно улыбнулась, подходя и садясь рядом. Аямэ напряглась, понимая, что сейчас она скажет такие слова, которые делят жизнь на до и после, которые не дадут ей при всем желании закрыть глаза на реальность, убежать от нее, от себя, от него… - Ты даже с гримом на лице ухитрилась остаться сама собой. Кто-то скажет, что ты – плохая гейша, но я не соглашусь. У тебя есть задатки, работая над ними, ты могла бы добиться много, вознестись над тем, что было, забыть обо всем, но тебе, увы или к счастью, предначертано другое. - Откуда вы знаете это, Какосима-сан? Женщина пожала плечами, мол, сама не знаю, откуда. С минуту они посидели в тишине, обдумывая услышанное и сказанное. - Насчет задатков… Это все неправда, вы же знаете, просто успокаиваете меня, и я ценю вашу поддержку, но давайте будем откровенны – все дело в вас, вы оказались хорошим учителем. Женщина с горькой усмешкой покачала головой. - Оставим меня, дорогая. Я лишь немного помогла понять тебе, кто ты, и после ты осознаешь это. В тебе есть главное, то, о чем я говорила в нашу самую первую встречу, помнишь? - Никогда не спрашивать у мужчины, когда он вернется… – слабо улыбнулась Аямэ. Какосима кивнула, поддерживая ее теплой улыбкой. - Да. И при каждой встрече делать вид, что ничего не было – ни слов, ни мыслей, ни времени, как будто он зашел после краткого и мимолетного пятиминутного отсутствия. - Каждый раз сначала? Женщина снова кивнула. - Вот видишь, а ведь я ни разу не возвращалась к этой теме за все то время, что ты обучалась у меня. Это живет в тебе, это чувство – неотъемлемая часть тебя, и потому ты сможешь идти за тем, за кем решилась… И тут Аямэ испугалась по-настоящему. Испугалась проницательности подруги, пришедшего окончательно решения, грядущей неотвратимости завтрашнего дня. Какосима, будто подтверждая невысказанное, положила руку ей на плечо, ободряюще сжимая, поддерживая. - Только до самого конца, Аямэ-чан, иначе нет смысла даже думать. Девушка замотала головой, быстро, как ребенок, и на душе вдруг стало легче. Даже суровость Хиджикаты не казалась уже такой обидной. - Я никогда не думала, что все будет так просто, все казалось, что блуждаю в тумане, не видно ни пути, ни цели… Женщина рассмеялась, привлекая девушку к себе, гладя по голове, по-матерински целуя в лоб. - Теперь ты видишь, но легче не будет, не жди. Будет даже сложнее, ведь он – непростой человек. - Он всегда был таким, - с улыбкой ответила Аямэ, и тоже рассмеялась, радостно и легко. – И, Будда всемилостивый, пусть таким и остается, - добавила она тихо. Они долго разговаривали потом, но теперь совсем на другие тема. Вспоминали вечер, обсуждали детали, промахи, удачи, строили планы на будущее. В штаб Аямэ вернулась лишь к середине ночи и часовые на воротах, не знавшие о задумке Кондо, уже хотели начать долгий допрос безнадежно опоздавшего бойца, как вдруг откуда-то из тени шагнул Хиджиката и бесстрастным голосом велел пропустить рядового Кимура. Спорить с заместителем часовые не решились и проводили удалявшуюся пару почтительными поклонами. Идя через темный, плохо освещенный редкими фонариками, двор, Аямэ старательно смотрела куда угодно, лишь не на возвышавшиеся в паре шагов перед ней широкие плечи замкома. Они так и не сказали друг другу ни слова, только обменялись парой взглядов – равнодушный его и испуганный ее. Перед любезно раздвинутыми створками седзи Аямэ остановилась, вовремя вспомнив, что в штабе она мужчина, и с почтительным поклоном пропустила не ожидавшего такого поворота событий Хиджикату. И тут же поспешила удалиться в свою комнату, будто хотела как можно скорее скрыться от него. С пару минут Хиджиката в задумчивости смотрел в ту сторону, куда ушла девушка, а потом, с видимым раздражением стукнув по стене, пошел в противоположный конец коридора, в свои покои. Шли дни, а между ними, основательно и незыблемо, воздвигалась стена отчужденного молчания, приносившая мучение обоим. Аямэ любила его издалека, теперь по-настоящему, без былой детской восторженности и поклонения – она поняла это в тот самый момент, когда подставилась под меч врага, спасая того, без кого жизнь стала бы пустой. Любила и не надеялась на взаимность, решив про себя, что ни словом, ни взглядом не даст заместителю понять ее тайные чувства, избрав для себя путь молчаливой преданности. Данная организации присяга и роль мужчины поможет ей скрывать свою любовь так, чтобы никто не догадался, в чем дело, и девушка ценила то малое, что имела. Хиджиката же находился в той тягостной стадии осмысления происходящего, что метаниям, терзавшим непривыкшего к глубоким чувствам замкома, можно было лишь посочувствовать. И пусть пока единственное, что он испытывал, было негодование на Кондо, Аямэ и себя, этого хватало с головой. Разумом Хиджиката понимал, что причин для подобного нет. Ну что такого в том, что девочка немного поможет им, пусть и таким необычным способом? В самом деле, если от нее есть толк, если она сможет (в этом Хиджиката уже и не сомневался) изобразить более-менее приличную гейшу, то пусть вытягивает из расслабившихся противников ценную информацию, разумеется, с соблюдением всех мер предосторожности. Но где-то в глубине души, отчаянно не желая признавать этого, мужчина безумно боялся хотя бы представить, как далеко готова зайти Аямэ ради Шинсэнгуми. Эта безотчетная ревность – к Кондо или же к организации в целом, - медленно, но верно пожирала разум замкома, ибо девушка в этот вечер была непозволительно, слишком уж хороша, и Хиджиката с досадным удовольствием начал вспоминать детали наряда майко Фуккацуми. Мысли его скользили от красного полупрозрачного шелка нижнего кимоно, ладно охватывавшего тонкую шейку девушки, к смешливо изогнутым губам, от блестящих темных волос к черно-белым узорам на подоле верхнего кимоно, имеющего насыщенный лиловый цвет – точь-в-точь как глаза Аямэ. Шпильки, украшенные металлическими цветами на пару тонов светлее основного цвета наряда, ловили и отражали яркий свет, царивший в помещении, перекликавшийся с искрящимися от радости и интереса глазами девушки. Хиджиката неосознанно стиснул кулаки, припоминая эту подробность, и зарекся, что завтра непременно поговорит с Кондо. Надо заканчивать этот балаган, пока все не зашло слишком далеко. Что именно, он так и не решил, предпочтя не способствующие душевному равновесию мысли сну. Рано утром исполненный решимости замком отправился в покои командира, надеясь как можно скорее покончить со всеми недоразумениями, но его опередили. Свежая и подтянутая, словно и не было утомительного праздника до середины ночи, Аямэ сидела перед Кондо, по всем правилам, четко и кратко, докладывая о прошедшем вечере. Безошибочно называя увиденных людей (большую часть из них до вчерашнего вечера она знала лишь по любительским карандашным наброскам), девушка рассказывала, кто с кем и как долго сидел, пил, разговаривал, кто пожелал после уединиться с прекрасными гейшами, кто удалился с соседом в отдельные покои для приватной беседы. Увлеченный складным, сдобренным тонкими замечаниями, рассказом, Кондо лишь рукой махнул вошедшему Хиджикате – садись, мол, - а затем с удвоенным интересом продолжил слушать. Аямэ же, наоборот, прервав повествование, чинно встала и приветствовала старшего по званию уважительным поклоном, а затем вернулась к тому месту, где ее прервали. - Около половины одиннадцатого вечера в заведении был замечен господин Хиджиката Тошизо, заместитель командира одной из столичных милитаристских организаций. Встреченный двумя дамами, Райноко-сан и Отири-сан, господин Хиджиката провел в их обществе около тридцати-сорока минут, находясь при этом в общей зале. Пил господин немного, вел себя спокойно, подозрений не вызвал, изволив удалиться в перерыве между бесподобной пением госпожи Какосимы и скромным танцем дебютантки Фуккацуми. Слушая эти слова, Хиджиката как никогда чувствовал себя не в своей тарелке. Аямэ говорила так серьезно, а Кондо слушал ее с таким увлечением, что в первое мгновение это и вправду походило на отчет, но вот в глазах командира заплясали смешинки, на губах заиграла улыбка, а еще через минуту мужчина прыснул, как мальчишка, тщательно скрывающий свое веселье от строгого учителя. Аямэ же оставалась непреклонно серьезной. Доложив еще о паре личностей, она чинно раскланялась с командиром и его заместителем, а затем покинула покои, испросив разрешения отправиться в свое заведение для репетиции вечернего выступления. Едва за девушкой задвинулась створки седзи, Кондо откровенно, в голос, расхохотался, ввергая друга в полнейшее негодование. - Не вижу здесь ничего смешного, - буркнул рассерженный Хиджиката, всем своим видом давая понять, что не разделяет бурного веселья, но Кондо уже было не остановить, и замкому пришлось в полной мере насладиться эмоциями своего не на шутку развеселившегося друга. С самым независимым видом Тошизо вытащил из-за пазухи свиток с отчетом, написанный каллиграфическим почерком, и начал докладываться по всей форме, зная, что ничто не действует на Кондо так отрезвляюще, как новости. Неважно, дурные и хорошие. Мгновенно подобравшись, Кондо словно снял с себя маску беспечности и веселья. Доклад Хиджикаты он выслушал с предельной серьезностью, морща порой свой широкий гладкий лоб. В конце, постукивая костяшками пальцев о полированную поверхность столика, командир подвел краткие итоги: информация ценная и важная, необходимо вынести поднятые вопросы на общее рассмотрение. Поблагодарив Тошизо за проделанную работу, Кондо хотел было перейти к другому делу, но был остановлен другом. Хиджиката, все это время желавший высказаться по поводу вчерашнего вечера в целом, задевшего его, выдал неожиданно совершенно другое. - Кимура-сан вернулась из этого заведения очень поздно. Я понимаю, что нам необходимо соблюдать тайность, но все же, Кондо, тебе не кажется, что ночная столица более чем опасна для разгуливающей в одиночку девочки? Даже если она недурно дерется и одета по-мужски? От удивления Исами даже рот приоткрыл, но тут же одернул себя, оценив благоразумие доводов Хиджикаты. Радостно улыбнулся и ответил без всякой задней мысли. - Ты абсолютно прав, Тоши-кун, меня эта мысль тоже посещала. Что же, мы подумаем над этим вопросом более детально, возможно, выделим отдельную подгруппу патруля, которая будет провожать Аямэ туда и обратно. - Подгруппа патруля – это слишком много, Исами, еще привлечем ненужное внимание, вызовем подозрения. С чего бы, подумай сам, рядовым каждый вечер таскаться в Шимабару? – в этот момент Хиджиката абсолютно искренне не думал о личной выгоде, желая лишь послужить общему делу и, чего уж греха таить, не дергаться каждую минуту, думая, что уже случилось, а что еще только случится с Аямэ на улице. - Ты прав, друг мой, несомненно, прав… - не на шутку задумался Кондо, оставив в покое столик и начав сминать пальцами край принесенного Хиджикатой свитка. И вдруг лицо его словно озарил свет солнца. – Ну, это же проще простого, Тоши-кун! Значит, Аямэ-чан будет сопровождать кто-то из капитанов, одетых в штатское! Как тебе, а? От неожиданности Хиджиката только что дар речи не потерял. Расценив заминку друга как признак критического осмысления, Кондо призадумался, а после в мгновение ока развил столь блестящую, на его взгляд, идею: - А еще лучше будет, если мы будем изображать вышибал заведения, особенно в те вечера, когда там будут заседать наши противники. Уверен, Какосима-сан не будет против – когда-то, если верить слухам, у нее была достаточно долгая и нежная привязанность к господину Мацудайре Катамори. А ты думал, почему она так легко согласилась обучать Аямэ? – отметив удивленно вытянувшееся лицо друга, объяснил Кондо. И продолжил излагать план: - Ходить будем по порядку, от капитана первого отряда и так далее. Ты и я при возможности тоже будем участвовать, правда, сегодня у меня на вечер уже есть дела, так что начнешь ты, ладно? И еще, Тоши-кун, наши лица известны многим в этом городе, поэтому придется замаскироваться – накладные усы, может быть, борода, ну ты ведь не против, да? Хиджиката ничего не ответил, лишь сдержанно кивнул, мучительно пытаясь понять, что же он испытывает – негодование, отчаяние или же нежданную радость? А Кондо, не замечая охвативших друга раздумий, довольно подвел итоги мини-совета: - Вот видишь, Тоши-кун, все, что ни делается, к лучшему. И делу послужим, и полюбуемся, как танцует и поет Аямэ-чан. Какосима-сан только и делала, что нахваливала ее. Возвращаясь по коридору в свою комнату, Хиджикату на пару мгновений застыл возле выхода, увидев во дворе уходящую на репетицию Аямэ. Дружески раскланявшись с часовыми, девушка практически сразу исчезла за крутым поворотом дороги, оставив замкома один на один со своими думами. Хиджикате неожиданно захотелось догнать девушку, остановить, запретить ходить в ту сторону, запретить выходить из дома вообще, но он продолжал стоять, мысленно смешивая в одно образ майко Фуккацуми, рядового Кайоши и соседской девчонки Кимуры. На душе царила странная смесь растерянности, нежности и досады. Хиджиката впервые в жизни чувствовал себя побежденным женщиной. А вечером его ждала персональная пытка. Аямэ вернулась с репетиции, и после непродолжительного отдыха надо было снова выдвигаться. Проклиная свой длинный язык и дурные идеи, Хиджиката уныло плелся в Шимабару, облаченные в серые хакама и такое же косодэ, чувствуя себя крайне неуютно с собранными в пучок волосам и совершенно по-идиотски сидящими на его лице накладными усами и бородой; с идущей вслед за ним Аямэ он не перекинулся ни словечком. Снова и снова ругая про себя болтливого и охочего до выдумок Кондо, Тошизо уже предвидел, что командир не шибко-то возжелает напяливать на себя одежду вышибалы, клеить на лицо жесткую, словно из пакли, искусственную растительность, и точно придумает тысячу причин, чтобы не сделать этого, а вот ему приходится отдуваться. Негодуя на свою невзрачную серую одежу, на идиотские, делавшие его похожим на балаганного актеришку, накладные усы и бородку косичкой, Хиджиката лишь бросал мрачные гневные взгляды из-под насупленных бровей на резво хохочущих ему вслед уличных мальчишек. Приведя девушку к заведению, он буркнул что-то вроде “Удачи”, и остался на улице, несмотря на идущий весь день мокрый снег. Подошвы гэта скользили по обледенелой мостовой, края хакама промокли и отяжелели, но замком продолжал упрямо разгуливать вдоль улицы, не желая признаваться самому себе, что больше всего на свете ему сейчас хочется не отогреваться в протопленном помещении, а жадно впиваться взором в тонкий, перетянутый пестрым оби, стан и озаренное радостным взглядом ярко-лиловых глаз личико. Но гордость была превыше желаний, и Хиджиката стойко провел на улице еще полчаса, окончательно продрогнув и в который раз за этот день обозлившись не на шутку. Положение спасла догадливая Какосима, узнавшая уже от Аямэ, что с этого дня девушку будет сопровождать кто-нибудь из организации. Выглянув на улицу и увидев безнадежно погрязшего в своей принципиальности Хиджикату, женщина окликнула его. Конечно же, со стороны это выглядело так, словно хозяйка поторапливает нерадивого работника, но сопровождалось такой любезной, одному лишь Хиджикате заметной, улыбкой, что отступить от начатого замком не смог несмотря на все свое внутреннее сопротивлении и, досадуя на слабость плоти и духа, поминая лихом идею Кондо, он вошел в протопленную прихожую, наполненную смехом, голосами и манящими ароматами, доносившимися из общей залы, и сразу же направился туда. Вечер только начинался и свободные места еще оставались, но судя по тому, что за спиной уже слышались голоса вновь прибывших, пустовать им осталось недолго. Помня о возложенной на него миссии и, в то же время, потворствуя своим желаниям, Хиджиката занял привычное для вышибалы место – снаружи помещения, под углом к распахнутым седзи, так, что с выбранной им позиции были видны, как на ладони, все гости, и никто не смог бы проскользнуть мимо него незамеченным. Еще какое-то время народ подтягивался, занимая немногочисленные пустые места, и Хиджиката равнодушно поглядывал по сторонам. Аямэ все не показывалась, вокруг сновали совершенно не интересовавшие замкома девицы, и все навязчивей становилась мысль о необходимости развернуться, послав к черту придуманный Кондо маскарад, и пойти в штаб, но его остановил чей-то тихий шепот, нежно, но настойчиво произнесший: - Господину не годится грустить в такой яркий теплый вечер. Позвольте Фуккацуми наполнить ваше сердце радостью и покоем, господин, несмотря на то, что сегодня вы не с нами. Сразу же узнав, кому принадлежит этот голос, Хиджиката вскинул лицо и, пораженный, замер. Вчера он не успел разглядеть и десятой доли той нежной, неброской красоты, которой сияло личико Аямэ. Его не портил ни традиционный белоснежный грим, ни угольно-черные брови. Умело выделенные глаза забирали на себя все внимание, а улыбка, мягкая, чарующая, была способна растопить самое суровое сердце. И Хиджиката не стал исключением. Он только отстранено кивнул, когда девушка, низко поклонившись, прошла в зал, сразу же начав обходить клиентов, беседуя с ними и развлекая милой болтовней, даря очаровательные улыбки и комплименты каким-то мужланам. Забыв о том, что должен быть предельно сконцентрированным на гостях, их возбужденных выкриках и резких движениях, замком завороженно следил за девушкой, изучая тонкий профиль, скромную, но изящную прическу, лишенные показной вычурности движения. - Смею ли я надеяться, что господин не пожалеет о временном понижении? Даже непричастное созерцание тонкой и изящной красоты придется по вкусу такому строгому ценителю, не правда ли? Ругнувшись про себя, мужчина резко отвернулся от Аямэ, для виду окидывая пристальным взглядом зал, а затем с самой любезной улыбкой ответил побеспокоившей его Какосиме: - Ваша проницательность сравнима лишь с вашей дальновидностью, Какосима-сан. У столь блистательной хозяйки могут быть лишь самые лучшие и подающие надежды дебютантки. Расслышав за комплиментом отчетливое рычанье потревоженного пса, хозяйка удалилась, смеясь про себя уязвимости увлеченных хорошенькими девушками мужчин. Теперь ее подозрения подтвердились с лихвой – неприступный замком взволнован случившимися с Аямэ переменами как мальчишка. Но сегодняшний вечер прошел спокойно; оставив мысль сорваться и избить до полусмерти всех этих приспешников императора, возомнивших о своих жалких персонах черт знает что, Хиджиката возвышался над смеющейся компании мраморным изваянием и выполнял свои прямые обязанности – следил за порхающей среди гостей легкокрылой бабочкой Аямэ. Домой они возвращались далеко за полночь, в абсолютном молчании, нарушенном лишь в самом конце – поблагодарив мужчину за сопровождение, Аямэ растаяла в темном коридоре, не дождавшись ответа. Угрюмо буркнув в вдогонку: “Не за что”, Хиджиката пошел в свою сторону, зарекшись про себя, что участвовал в этом балагане в последний раз. Плотно задвинув створки седзи, Аямэ прислонилась к ним с мечтательной улыбкой. Сегодня она снова танцевала и пела для него, играла на сямисене и читала стихи, и пусть ками сделают так, чтобы это тихое незаметное счастье длилось как можно дольше! Милостью неба, ее мечтам было суждено сбываться на протяжении почти двух лет. Ранней весной 1867 года Аямэ вынуждена была покинуть полюбившееся ей заведение. Причиной этому послужил один состоятельный лавочник, которому никогда бы не хватило скопленных денег на мидзуаге (обряд взросления юдзё (юдзе - это все, кто профессионально торгует телом, дословно "проститутка"), сопровождавшийся выставлением девственности на продажу. "Мидзу" означает "вода", "агэ"— "подниматься", дословно "поднимающаяся вода". Происхождение слова идет от рыбацкого жаргона "первый улов рыбы", или как метафора антологии, где девственниц называли "ещё не спущенной на воду лодкой".) гейши более высокого ранга, поэтому старикашка завел с Какосимой разговор о том, что выкупить право первой ночи Фуккацуми. Естественно, женщина отвечала так расплывчато и так пространно, что торговец покинул ее весьма озадаченный, а сама Какосима опрометью бросилась в штаб Шинсэнгуми – докладывать о возможном конфликте Кондо. Слушая женщину, командир лишь вздохнул про себя – жаль было терять такой легкодоступный источник информации, как подвыпившие противники, но спокойствие Аямэ с некоторых пор стало для него в какие-то моменты превыше долга. Поэтому он согласился с Какосимой, попросив ее лишь еще один вечер, самый последний, приглядеть за девушкой, ведь умная и внимательная женщина справится с этим лучше любого мужчины. В сопровождение же от штаба в этот раз пошел Хиджиката – никому другому Кондо не доверил бы их сокровище, но о причинах смены дежурства командир предпочел умолчать. Все это время Хиджиката честно, хотя и с видимым недовольством, ходил в эти своеобразные патрули по сопровождению одной-единственной персоны. Занимал место то возле порога, то в зале (в зависимости от того, какую компанию в этот день обслуживала Аямэ), и весь вечер глаз не сводил с изящной фигурки девушки, слишком уж старательно выполняя инструкции Кондо. Аямэ не замечала этого, с головой уходя в выступления, старательно преподнося каждый жест, шаг, слово, в своей беззаветной любви к Хиджикате делая все, чтобы усладить его взор и слух, и тем самым вызывая бурные восторги посетителей и жгучую ревность со стороны замкома. В последнем Хиджиката не признавался себе очень долго, списывая росшее недовольство на то, что девчонка не так шагнула, здесь взяла не ту ноту, там немного оступилась в танце. Но сегодняшний вечер, последний в этом заведении, раскрыл ему глаза на истинное положение вещей. Почтенный господин Накэда (тот самый зажиточный старикашка) заявился в заведении достаточно навеселе. С порога, словно так оно и надо, он направился прямо к подливавшей Хиджикате саке Фуккацуми. Не глядя по сторонам, шмякнул на пол увесистый кошелек, крича пьяным голосом: - Вот что, девка, больно много чести я оказываю, упрашивая хозяйку продать мне твое мидзуаге. Неужто кто-то в этом клоповнике предложит столько, сколько даю за тебя, никчемную дармоедку, я? Трясущимися руками старик полез за пазуху, достал еще один кошелек, и так же с размаху кинул его на пол рядом с первым. В наступившей гробовой тишине отчетливо послышался звон раскатывающихся монет – удар о твердую деревянную поверхность был такой силы, что ткань кошелька лопнула. - Вот еще! – продолжал буйствовать старик. – Что скажешь теперь, когда… Он не договорил, запнулся на середине фразы – на тощем горле старика в цепкой хватке сошлись пальцы Хиджикаты. Понимая, что случись такая ситуация в любой другой вечер, на посиделках Ишин Шиши, он бы не смог позволить себе и сотой доли той неприкрытой ненависти, что исходила от него сейчас, но сегодня Аямэ развлекала союзников, и потому Хиджиката не думал ни о своих словах, ни о действиях. - На пару слов, ты, мерзавец! – яростно прошипел замком, волоча торговца к выходу. Возле дверей он обернулся и поклонился оставшимся знакомым, сквозь зубы бросая напоследок галантные извинения, кивком головы останавливая запоздало спешащих к нему вышибал: - Я сам разберусь с этим пьяным идиотом. Госпожа Какосима, госпожа Фуккацуми, с вашего позволения. Несмотря на это, вечер был испорчен окончательно. Гости разошлись незаметно, но очень быстро. Понурые служанки спешно убирали зал и, следуя строгому наказу Какосимы, вымели раскатившиеся монетки и два кошелька вместе с прочим мусором. Аямэ, все еще находясь в каком-то оцепенении, сидела возле зеркала, смывала с лица грим, но больше размазывала по щекам и шее густо наложенные белила. Неслышно, словно тень, в комнату вошла Какосима и молча, чувствуя, что от слов сейчас не будет никакого прока, подсела к Аямэ и просто, по-матерински, обняла ее дрожащие плечи, привлекая к себе и тихонько поглаживая по голове. И тут Аямэ накрыло, словно все накопленные за годы молчаливого одиночества слезы разом нашли выход. Она и не помнила, когда в последний раз так плакала – в голос, навзрыд, чувствуя, как сердце чуть ли не разрывается под гнетом обиды, горечи, боли, но в то же время нарастает небывалое облегчение, будто после мрачной ночной грозы на горизонте появляется первый луч солнца. А еще рядом была Какосима, наставница и подруга, и ее надежные теплые руки гладили заплаканное лицо, бедовую голову, дарили столько нежности и участия, сколько не могла вместить маленькая душа Аямэ. Когда кончились слезы, когда наконец-то восстановилось прерывающееся дыхание, Какосима практически силой вытолкнула девушку на открытую веранду – подышать свежим воздухом. Кутаясь в заботливо накинутое женщиной на ее плечи теплое кимоно, Аямэ засмотрелась в расчистившееся после снегопада темное небо, замечталась, потерялась в крохотных искрящихся звездах. Пальцы, удерживавшее теплую одежду на плечах, разжались сами собой – кимоно сползло на деревянный, мокрый от выпавшего снега, пол. Ухватившись за перила, запрокинув лицо к самому небу, далекому и прекрасному, увлеченная бесконечно великолепным зрелищем звёзд, Аямэ чуть не забыла, как дышать. Такой она и предстала перед вернувшимся с улицы Хиджикатой. “Быть как стебель и быть как сталь…” (нагло (с)тырено с чьей-то подписи с какого-то форума=)) – отстраненно подумал он про себя, не в силах отвести взгляд от стройной, вытянувшейся тугой дугой фигурки, от хранящего на себе следы недавних слез прелестного личика. Увлеченная созерцанием, Аямэ не почувствовала чужого присутствия. Вздохнув, она опустила взгляд, склонив голову вбок и неосознанным движением потирая затекшую шею. Нарядное кимоно, со слегка приспущенным на спине воротником, открыло взгляду Хиджикаты трогательное зрелище – тонкая длинная шейка, начало покатых плеч, слегка выступающие под кожей лопатки. Аямэ простым движением повернула голову вправо, а затем влево, и лопатки проступили еще явственнее, и прорисовались тонкие, но четкие контуры трапециевидных мышц. Из полуприоткрытого рта девушки вместе с очередным восторженным вздохом вырвалось облачко пара, и в этот момент Хиджиката, не понимая, что делает, бросился вперед, к ней, стискивая озябшими руками эти хрупкие плечи, приникая горящими, словно в лихорадке, губами к покрывшейся мурашками коже между дернувшимися от неожиданности лопатками. И в это же мгновение снова пошел снег – последний в этом году, – неожиданно, с чистого неба, белоснежный и сверкающий, словно слезы милосердной богини. И Хиджиката понял, что все это время безумно желал лишь одного – чтобы маленькая очаровательная Аямэ танцевала и пела только для него, принадлежала ему одному и душой и телом. И его руки, опережая мысли, послушные ставшему нестерпимым желанию обладать, в лихорадочной спешке начали стягивать с плеч девушки кимоно, а затем скользнули вперед, обхватывая и сжимая плотно стянутую бинтами грудь девушки; не осознавая, что он делает, замком начал покрывать страстными поцелуями шею и обнажившиеся плечи Аямэ, и в этот самый миг она резко вырвалась из его объятий, поворачиваясь к нему лицом и прожигая насквозь не на шутку испуганным взглядом. И тут Хиджиката что-то вспомнил, и в сознании промелькнули старые, полустершиеся из памяти, слова Аямэ, объясняющие причину ее ухода. И стало невыносимо стыдно за свой порыв, свое нетерпение, за выдыхаемый в стылый влажный воздух запах саке, которое никоим образом не было причиной его поступка. Да, в этот вечер он выпил больше положенного, но в то же время Хиджиката отдавал себе отчет, что и на кристально-чистую голову он сделал бы то же самое: не думая о последствиях, позабыв обо всем, поддался бы страстному нестерпимому порыву. Однако Аямэ совсем иначе истолковала случившееся. Пальцы Хиджикаты, все еще державшие плечи девушки, разжались сами собой под жгучим презрительным взглядом. И слова, произнесенные тихим, с нотками едва сдерживаемой ярости, голосом подвели жирную черту под сегодняшним вечером: - Кажется, сегодня я пользуюсь успехом лишь у пьяных мужчин. Весьма прискорбно для последнего дня… - на какой-то миг во взгляде девушки мелькнула неподдельная грусть, но она быстро надела на себя маску холодности и покинула балкон, проскользнув мимо Хиджикаты гибкой стройной тенью, на ходу поправляя сбившееся после его яростных, больше похожих на воинскую атаку, объятий кимоно. Оставаться наедине со своими бушующими мыслями мужчине было не по силам. Подхватив оставленное Аямэ верхнее кимоно, он бросился следом, через комнату к узкой лестнице, ведущей на первый этаж, и нос к носу столкнулся с поднимающейся в верхние покои Какосимой. - Где Кимура-сан? – почти крикнул он, впиваясь в женщину нетерпеливым взглядом. Сохраняя присущее ей спокойствие, госпожа Какосима ответила, что наемный рикша только-только отъехал в сторону штаба Шинсэнгуми. В сердцах ругнувшись, мужчина с большим трудом удержался от более страстного проявления чувств. Обуздав себя, Хиджиката отдал кимоно женщине, почтительно поклонился и стремительно покинул заведение, растворяясь в набиравшей обороты метели. Искать и пытаться догнать рикшу сейчас не имело никакого смысла, гораздо лучше было бы переговорить с Аямэ уже в штабе, но что и как сказать, замком даже не представлял. Им овладела странная смесь чувств, вмещавшая себя и неудовлетворенный порыв, и досаду на этот порыв, и сладкое томление при одном лишь воспоминании о пережитом, и неподдельная горечь за безрадостное прошлое Аямэ. Но вокруг бушевала самая настоящая метель, и вскоре Хиджикате пришлось оставить свои невеселые мысли, отдав все силы на борьбу со стихией. На пороге штаба его уже поджидал Кондо, нахохлившийся под толстым домашним юката, словно мокрый воробей. Они были одни, и потому Хиджиката, желая как можно скорее найти Аямэ, ограничился коротким кивком вместо положенного по уставу приветствия с поклоном. Но командир был настроен решительно, и впервые в его интонациях по отношению к Хиджикате присутствовала плохо сдерживаемая ярость. - Почему ты позволил Аямэ в одиночку покинуть Шимабару? - этот вопрос разбил вдребезги скудную нынче вечером выдержку замкома. Грубо, желая как можно скорее прекратить эту беседу, он бросил: - Я не нанимался в компаньонки к этой сумасшедшей! Это целиком и полностью твоя идея, Исами, вот сам теперь и разгребай! Потеряв над собой контроль, Кондо шагнул вперед, хватая Хиджикату за ворот косодэ, запальчиво выкрикивая: - Черт побери, Тоши-кун, это уже слишком! От тебя требовалось провожать девушку от порога до порога, не больше! Если бы я знал, я бы сам… И тут замкома словно озарило. Убрав со своего воротника руки друга, он неожиданно мягко спросил: - Исами, ты не находишь, что мы слишком часто стали ругаться друг с другом из-за этой… - но не договорил, отвлеченный легким шелестом чьих-то шагов: из коридора вышла Аямэ, снова домашняя, своя, в сереньком, подбитом войлоком, кимоно. По возникшей неловкой тишине мужчины поняли, что она слышала если не весь их разговор, то последние фразы так точно. С минуту они смотрели на нее в замешательстве, затем Аямэ, едва заметно склонив голову, так же тихо покинула их. Они не сказали друг другу ни слова. С каким-то отстраненным сочувствием Кондо кивнул Хиджикате, и, понимая бессмысленность слов, они разошлись по своим комнатам. Они словно бы заранее сговорились играть одну и ту же роль - будто и не было в их коллективе девушки, сумевшей очаровать сурового нелюдимого командира и его неприступного придирчивого заместителя. Придя к себе, Аямэ без сил упала на футон. Ее мир в который раз рухнул, и не осталось никого, кто помог бы ей выбраться из давящих ее обломков. Ночью, закинув подальше желания трепещущего от любви сердца и трезво оценив сложившуюся ситуацию, она приняла решение, которое, по ее мнению, было наилучшим. Но подойти с этой просьбой к Кондо не представлялось возможным на протяжении нескольких месяцев в связи с периодически обостряющимся положением в столице, а наступивший июнь начался с печальных неожиданностей. Тодо Хейске, капитан восьмого отряда и непосредственный начальник Аямэ, ушел вместе с Ито Кашитаро, породив своим поступком много недовольства среди комсостава. А после, вызвав еще большую волну негодования и возмущенных пересудов, за предателями подался и безупречный, как казалось раньше, Сайто. Девушка искренне тосковала по своему капитану, но надо были идти дальше, вкладывать все свои силы в слежение выбранной цели, и времени на ностальгию практически не осталось. Тем более Кондо, отделываясь какими-то невразумительными доводами, напрочь запретил девушке ходить в патрули, пригрозив публичным разоблачением. Вот тут бы ей и затосковать, зачахнуть от бездействия, но два с половиной года, проведенные Аямэ в заведении, не прошли даром. Она стала увереннее в своих силах, быстро ориентировалась в происходящих политических и социальных изменениях, и промелькнувшее пару месяцев назад решение под влиянием печальных событий последних дней выковалось окончательно и бесповоротно. Рано утром Хиджиката, как обычно, сидел у Кондо; товарищи в неспешной обстановке обсуждали текущие дела, размышляли о дальнейших действиях и пили чай, наслаждаясь краткими минутами видимости затишья. Когда все насущные вопросы были исчерпаны и решены, и Хиджиката собрался уходить, у самого выхода он столкнулся с Аямэ, подумав, что это стало традицией. Низко поклонившись ему, Аямэ попросила: - Хиджиката-сан, прошу вас, задержитесь. Бросив взгляд на озадаченного Кондо, замком вернулся, усаживаясь рядом с другом. Девушка также прошла, кланяясь командиру и устраиваясь напротив начальства. Почтительно поздоровавшись, она начала тихим, но уверенным голосом. - Кондо-сама, Хиджиката-сан, я пришла к вам по очень важному делу. Вы прекрасно знаете, что путь в Шимабару для меня закрыт после произошедшего несколько месяцев назад инцидента. Конечно же, вина за случившееся целиком и полностью лежит на мне, моя беспечность стала причиной подобного фатального недоразумения. Я лишь смею надеяться, что вы, господин командир, и вы, господин заместитель, назначая мне наказание, будете справедливы. Если же вы сочтете, что моя вина не столь ужасна, я осмелилась бы просить вас дать мне разрешение продолжить начатую деятельность, но уже в несколько ином виде. Немного удивленные столь продолжительной речью, Кондо лишь выдавил из себя: - Что ты, Аямэ-чан, все в порядке, забудь о том вечере! Если уж и есть кого винить, то нас, за то, что не приглядывали за тобой должным образом, – и незаметно метнул на застывшего мраморным изваянием Хиджикату выразительный взгляд. Легкая улыбка озарила лицо Аямэ, стоило ей услышать эти слова. - Благодарю вас, господин командир, ваше великодушие не знает границ! – и она вновь поклонилась, низко-низко, задержавшись в поклоне на пару мгновений, выражая этим всю свою признательность. Немного смущенный подобным церемонным обращением, Кондо замялся. - Ну что ты, что ты, какие благодарности… Ты столько сделала для Шинсэнгуми. Так что же ты задумала, Аямэ-чан? Ты хотела о чем-то попросить нас с заместителем? - Позвольте мне последовать за Хейске-саном и Сайто-саном! – в своих просьбах она всегда была откровенной, не считая нужным скрывать переживаемые эмоции. И Кондо в который раз попал в магическое окружение бесхитростных и могущественных в своей простоте чар девушки. Но на этот раз и Хиджиката не остался в стороне. Смекнув, что задумала девушка, он лишь почувствовал, как разгорается внутри беспокойство и совершенная неуместная ревность. Аямэ решила внедриться в группировку Ито, и одна лишь мысль о том, что она будет под начальством этого отвратительного сластолюбца, заставила замкома сгорать от неудержимого бешенства. Этого нельзя допустить, ни в коем случае! Неужто Кондо позволит ей это? Воистину, из-за женщин одни проблемы – когда их нет, хоть вешайся, когда же они появляются, так тем более пиши пропало. - Это невозможно! – резко выпалил Хиджиката, тут же прикусив язык. Совсем позабыв о субординации, он позволил себе наглость высказаться вперед непосредственного начальника. - Прошу прощения, - пробормотал он, слегка наклоняя голову в сторону Кондо. Тот же сидел так, будто ничего не произошло. Пару минут пролетели в молчании, и на их протяжении командир не сводил напряденного, испытующего взора с абсолютно спокойной, решившейся идти до конца, девушки. Поняв, что отговаривать, приказывать, запрещать бессмысленно, Кондо вздохнул. Она снова вела, снова получалось так, как ей хотелось, но он не чувствовал ни малейшего раздражения. Делать так, чтобы ей было лучше, легче – это ли не счастье? Он мог лишь самую малость предостеречь ее и, при возможности, подослать тайных шпионов, которым будет поручено следить за Аямэ ради ее же безопасности. - Что же… - мягко улыбнулся мужчина. – Я никогда не отказывал разумным инициативам, исходящим со стороны моих подчиненных. Но… Понимаешь ли ты, насколько серьезно предстоящее дело? Аямэ кивнула, перестав улыбаться, враз становясь предельно серьезной. - Я много думала этой ночью, Кондо-сама. Вот, будьте так любезны, ознакомьтесь с некоторыми выводами, может быть, вы внесете в мои представления о будущей деятельности разумные изменения, - и с этими словами девушка протянула командиру небольшой свиток. Кондо пробежался глазами, и улыбка его стала еще шире. - Кодовые клички? Ты даже их придумала? Действуешь на опережение, Аямэ-чан, здесь нечего добавить, единственное – ты должна будешь следить также и за действиями Сайто-сана. Без перекрестной слежки не работает ни одна разведгруппа. - Соответственно, Сайто-сан будет следить за мной? - Да. - Что же, это весьма разумно. И дает больше шансов не упустить какие-либо мелочи. - Под какой легендой ты планируешь проникнуть к Ито? - Думаю, под видом идейного конфликта с начальством. На фоне недавнего ухода Хейске-сана и Сайто-сана это будет выглядеть более чем правдоподобно. Тем более, Хейске-сан мой непосредственный начальник, и на этом можно сделать акцент, - развила идею Аямэ. - Придется обмануть Тодо, - осторожно напомнил Кондо, даже к такой мелочи бывший внимательным. Девушка лишь кивнула головой – выбора не было при всем желании. - Мне важно лишь не обмануть ваше доверие, Кондо-сама, - вновь почтительно поклонилась она. Сидевший чуть в стороне Хиджиката который раз за утро почувствовал себя третьим лишним – его тут упоминали лишь в самом начале, и то больше из вежливости. - А что насчет твоего… эм… Образа? – озвучил так давно интересовавший его вопрос Кондо. Аямэ улыбнулась, с удовольствием отметив замешательство командира. - Конечно, за два с половиной года в Шимабаре я забыла, что такое быть мужчиной двадцать четыре часа в сутки, значит, придется вспомнить. Или вы думаете, что Ито-сан примет в ряды своей группы изнеженную гейшу? - Принять-то примет, у него с этим просто, - подал голос молчавший до сих пор Хиджиката. – Но где гарантия, что ты не провалишься, обнаружив свою сущность и вызвав тем самым множество ненужных вопросов? Девушка пожала плечами, одновременно понимая беспокойство замкома и в то же время не разделяя их. - Риск провала есть у каждого, отрицать не стану. И я не идеальный вариант для такой работы, но… - она замялась, неожиданно покраснела и закончила, глядя сразу на обоих, - мне так хочется сделать это ради вас, вашего дела, что я даже не допускаю мысли о возможной неудаче! Кондо кивнул, признавая разговор оконченным; Хиджиката же незаметно закатил глаза, безжалостно шпыняя в мыслях мягкосердечного друга. И старательно не думая о том, что, возможно, в инциденте с покупателем Аямэ Кондо продемонстрировал бы куда как большую выдержку. Решение было принято, разрешение получено, и Аямэ отправилась собирать немногочисленные необходимые ей вещи. Когда со сборами было окончено, за окном стоял туманный летний полдень, накрапывал легкий дождик, принесенный примчавшимися с залива тучами. Выход был назначен на три часа дня, и потому у Аямэ осталось еще немного времени, чтобы сказать необходимые слова нужным людям. И если с Кондо ей все было ясно, то Хиджиката, его поведение, были для нее неразрешимой загадкой. Она нравилась Кондо не так, как нравился бы хороший подчиненный и даже не так, как подруга или сестра. Командир говорил с ней и смотрела на нее так, как обращался и разговаривал когда-то с ее матерью отец. Кондо был внимателен, заботлив, предупредителен; девушка сказала бы даже, что чересчур, ведь, на ее взгляд, рядовой, даже если и женщина, не заслуживает такого внимания. А тот яростный спор командира с заместителем после скандала в заведении не оставил места для сомнений – пусть не было сказано ничего подтверждающего, но интонации, вложенные Кондо в слова, были превыше всего. И как женщина чуткая, Аямэ поняла, что же все эти годы скрывалось за обходительным и участливым отношением Кондо. Все было предельно просто и ясно, и если она бы раньше осмелилась допустить мысль подобного, то истина непременно открылась бы. Но девушка не жила своей жизнью, она страстно отдавала всю себя организации и любви к замкому, и потому чувства Кондо стали для нее открытием – пусть и шокирующим, но не пугающим. Ведь все это время Кондо был предельно тактичен и осторожен, не дал ни намека на испытываемое им, и тем самым взрастив в Аямэ уверенность, что несмотря ни на что, командир не утратит своего доброго расположения к ней. Справедливо допуская мысль о том, что это рискованное предприятие может плохо кончится, Аямэ пошла к Кондо, желая поблагодарить командира за все то хорошее, что он для нее сделал. - Кондо-сама, могу я войти? – спросила она, постучавшись и дожидаясь разрешения командира. Створки седзи разъехались перед ней в тот же миг, словно Кондо только и делал, что ждал ее. - Конечно, Аямэ-чан, проходи, - он стоял на пороге, приглашая ее жестом и доброй улыбкой. С благодарностью заметив, что мужчина не до конца сдвигает седзи, Аямэ смело прошла вглубь комнаты, к окну, из которого открывался вид на отцветающий сад. Кондо подошел к ней, вставая напротив, глядя в глаза, говоря взглядом то, что никогда не сказал бы на словах. С минуту девушка смотрела в ответ, впитывая, запоминая, благодаря безмолвно, а потом, набравшись смелости, проговорила: - Кондо-сама, я пришла попрощаться с вами и… Поблагодарить! – и она низко поклонилась мужчине, сгибая спину в почтительном поклоне. - О чем ты, Аямэ-чан? Какая благодарность? – спросил он, порываясь вперед, желая положить руку на ее плечо, поднять, выпрямить, но вовремя спохватываясь. - Вы знаете, о чем я, не можете не знать! – горячо прошептала Аямэ, порывисто шагая вперед, к нему, хватая грубую руку командира, сжимая ее своими пальчиками и прижимая к груди, к трепещущему от волнения сердцу. – Я благодарна вам за все то добро, что видела от вас, за поддержку, внимание и веру в меня! Благодарна за то, что вы есть, такой честный и добрый! За то, что вы не ждете от меня того, чего я не в силах дать вам при всем уважении… - закончила она свой страстный монолог и вдруг быстро, стремительно поцеловала руку Кондо, тут же отпуская ее и снова кланяясь. Ошеломленный услышанным, Кондо стоял, не находя слов, понимая лишь то, что вот оно, неожиданное и долгожданное одновременно объяснение. И только он нашел в мыслях подобие достойного ответа, Аямэ уже исчезла так же быстро, как и появилась, оставив после себя странное смешанное ощущение упущенного шанса и сбывшейся мечты. Неопределенно махнув рукой, мол, чего еще желать, Кондо отвернулся к окну, рассеянно глядя на припорошенные, будто снегом, опавшими лепестками яблонь дорожки, плачущее серое небо, расплывчатую линию горизонта. Все эти годы он оберегал Аямэ, словно птичку со сломанным крылом, ровно столько, сколько требуется, чтобы заново научиться летать. И это время наконец-то пришло.

***

Пойти к Хиджикате оказалось куда труднее. Несколько минут Аямэ боязливо переминалась с ноги на ногу возле комнаты замкома, прежде чем решилась постучаться. Наконец, собравшись с духом, девушка негромко стукнула костяшками по деревянной рамке седзи. В комнате по-прежнему царила тишина. Выждав еще минуту, осмелев, Аямэ постучала громче, настойчивее, но снова тишина была ей ответом. Чувствуя, как уходит время, как беспощадно пробегают мимо драгоценные минуты, Аямэ решительно раздвинула створки седзи, входя в комнату Хиджикаты и словно окунаясь в неведомый дотоле ей его внутренний мир. Раньше об этом она могла лишь мечтать – быть так рядом, и при этом не видеть даже лица любимого. Все в предметах обстановки говорило о нем лучше всяких слов и жестов, и девушка, влюбленная в замкома от всей души, жадно впитывала открывшуюся ей атмосферу. На первый взгляд, эта комната ничем не отличалась от комнаты того же самого Кондо, но мелочи, на первый взгляд незаметные, но в корне менявшие суть содержания, было не спрятать. Письменные приборы, уложенные аккуратно, словно по линеечке, не блистали, как только что купленные, и были слегка испачканы остатками туши – Хиджиката практически не расставался с ними, проводя свободные часы днем и ночью за письмом. Бесконечные приказы и договоры забирали львиную долю этого времени, но замком умудрялся еще находить время для любимых рифм. На левом углу столика серело плохо оттертое пятно – это он второпях пролил тушь, а потом также поспешно отмывал, находясь мыслями уже где-то в другом месте. Только недавно, наверное, перед тем как покинуть комнату, он потушил светильник; в воздухе все еще витал едва уловимый запах, так гармонично сочетавшийся с атмосферой в целом, - чуточку горьковатый, словно пепел, с нотками резкой свежести лаванды. Лаванда… Насыщенно-фиолетового цвета, с терпким запахом, навевающая мысли о горных просторах, высотах и недосягаемых свежих ветрах. Цвета его глаз – глубокого, обволакивающего, непредсказуемого цвета. Она видела эти глаза много, очень много раз, но так и не научилась понимать, что означает их выражение, ведь так часто затишье сменялось бурей, на фоне полного спокойствия вырастало раздражение и гнев, а через сплетение недовольства и равнодушия пробивался интерес и нежность. Он был слишком необъяснимым и слишком далеким. Вздохнув, Аямэ прикрыла глаза, неосознанно охватывая плечи руками, прикрывая глаза и запоминая кажущееся остановившимся мгновение. И в этот момент, застав ее в этой расслабленной предательской позе, в комнату вернулся Хиджиката. Она услышала его шаги в самый последний миг, успевая лишь принять подобающую позу, но не в силах стереть с лица мечтательно-грустное выражение, сияющую смиренной печалью улыбку. Они долго стояли молча друг напротив друга, не находя смелости прервать царившую вокруг тишину, прерываемую лишь доносившимся из открытого окна шелестом дождя. Первой собралась с духом Аямэ, вспомнив, что это она бесцеремонно вломилась на чужую территорию. Но вместо заранее продуманной речи с губ сорвалось совершенно бессвязное, ненужное, бередящее ее душу с того жуткого последнего вечера в Шимабаре. - Хиджиката-сан, простите меня, мне очень жаль, что тогда вам пришлось… И осеклась под его немигающим вопросительным взором, стушевалась, ощущая глупость своего порыва. Будто исправляясь, поклонилась строго, ровно, автоматически отчеканив церемонное прощание, и пошла к выходу, спиной чувствуя на себе взгляд Хиджикаты, горячий, как его губы, на влажном снежном воздухе согревающие ее озябшую и затекшую шею – видят ками, того вечера она не забудет до самой смерти! Передернув плечами, словно заново пытаясь освободиться от цепких сильных пальцев, Аямэ резко задвинула за собой седзи и почти побежала прочь от комнаты Хиджикаты по длинному полутемному коридору. Мужчина остался в полном одиночестве, лишь трепетал потревоженный слабым порывом ветра огонек бумажного фонарика. На губах, словно тонкий слой горького пепла, осели невысказанные слова. И кто знает, как еще долго носить ему под сердцем противоречивые думы?

***

Ито оказался непростой птицей – разыграть перед ним возвращение блудного ученика оказалось не так-то легко. Он долго и придирчиво расспрашивал рядового Кимуру о причинах, побудивших его покинуть ряды Шинсэнгуми. Дотошно разворошив личное дело Кайоши (предусмотрительно ставшее доступным для шпионов Ито стараниями Кондо), Кашитаро снова и снова осматривал лицо мальчишки, будто силился что-то вспомнить, но никак не мог. - Все же я где-то видел тебя раньше! – убежденно заявил он, комкая в руках не нужный более свиток с досье Аямэ. Почтенно кланяясь новому командиру, Аямэ, старательно понижая голос, проговорила: - Конечно же видели, Ито-сан, я ведь не один год состоял в рядах Шинсэнгуми под командованием Хейске-сана. На моем счету множество патрулей и боевых вылазок, мое имя было на хорошем счету и моего бывшего командования. - Бывшего? – вдруг очнулся от своих лихорадочных воспоминаний Ито. – А почему, мой юный друг, ты вдруг решил понизить Кондо и его невыносимого заместителя до уровня бывшего командования? В глубине души хихикнув – на вкус Аямэ, Хиджиката вполне заслуживал нелестный эпитет, - молодой самурай отвечал чинно, на грани с подобострастием. - Господин Ито, Хейске-сан открыл передо мной двери нового мира, Хейске-сан стал моим духовным лидером, все, что он делает, свято для меня. Если Хейске-сан решил, что для нашего отечества ваши идеи, ваша позиция принесут больше пользы, то я просто обязан поддержать их! - Фанатик? – насмешливо спросил Ито. – Опасное это дело, друг мой, быть фанатиком идеи. Если ты не думаешь головой, то для чего она? Шишки только собирать на свой невежественный лоб, - фыркнул мужчина. Поняв, что лучше всего играть роль восторженного дурачка, Аямэ истово отвесила низкий поклон, специально едва не стукнувшись лбом о деревянный пол, чем вызвала снисходительный и торжествующий смех Ито. - Так точно, мой господин! – воскликнула она, окончательно убеждая Ито в своей непроходимой глупости. - Ладно, как тебя там зовут-то… - устало отмахнувшись рукой, зевнул Кашитаро. – Оставайся и следуй за своим Хейске-саном хоть до самого ада, главное, выполняй все мои поручения. И, да, не рассчитывай на свободную жизнь – ты под моим подозрением, за тобой и день и ночь будут следить, уж больно много вас, перебежчиков, за этот год наклюнулось. И, махнув рукой и давая понять, что аудиенция окончена, Ито встал и пошел прочь, не оборачиваясь на распластавшегося в почтительном поклоне парнишку. Тут же по обе стороны от новичка безмолвной стражей встали двое и провели его в казармы. Входя в них и первым делом приветствуя немногочисленных отдыхающих, Аямэ незаметно для других поймала наигранно рассеянный взгляд Сайто, с деланным безразличием полулежащего на широком подоконнике и полирующего лезвие катаны. “Там он никогда не позволял себе таких расхлябанных поз”, - подумала девушка, отметив эту новую особенность и еще раз прокрутив в голове собственные позы, жесты и фразы. Да, до такого, как Сайто, ей еще работать и работать. Со следующего дня началась бессмысленнейшее и медленно текущее, словно густой противный кисель, пребывание в группировке Ито, вся видимая активная деятельность которой сводилась к бесконечной вахте возле гробницы почившего императора. Дежурили в четыре смены, по шесть часов каждая, а все остальное время, не имея возможности свободно выходить в город, праздно шатались по территории монастыря. Приглядев себе укромное местечко – развилка ветвей на старой сливе, - Аямэ с удовольствием пережидала там зной июльских дней, пришедших на смену короткому в этом году сезону дождей. С Сайто они не разговаривали, лишь обменивались тайными знаками и многозначительными взглядами. Перекинуться парой фраз удалось лишь однажды – они совершенно случайно столкнулись на заднем дворике, где простаивали без дела деревянные манекены. Оболтусы Ито не шибко-то любили тренироваться, предпочитая проводить свободное время в хвастливых россказнях о былых и не былых подвигах. Делая вид, что просит показать особый прием, Аямэ одними глазами спросила: “Как дела? Как вообще?” Ловко ловя ее меч и парируя атаку, Сайто тихо прошептал: - Все хорошо, командир и заместитель просили тебя быть осторожнее. - Как ты передаешь информацию? – чуть не пропустив от неожиданных слов контратаку, спешно перешла к делу девушка. - Нищий возле южных ворот, по воскресеньям, с рассвета до полудня, - прошелестел Сайто, мастерски уходя в сторону, блокируя очередной удар, хватая запястье ведущей руки Аямэ и лишая ее возможности сражаться дальше. И в этот момент на задний двор заявились два следящих за Аямэ увальня. - Вот так, Кимура-кун, ты на собственном примере убедился в важности концентрации даже при таких простых атаках, - отпуская девушку, с легким поклоном удалился Сайто. Проходя мимо с почтением глазевших на него воинов Ито, он поклонился и им, вложив в свои движения чуть более заметную толику уважения. К воскресенью был готов первый отчет о творившихся в монастыре делах. Проходя мимо южных ворот после ночной вахты, Аямэ увидела сидящего в тенечке нищего. Закутанный в свои тряпки так, что виднелись лишь подернутые мутной дымкой глаза, побирушка раскачивался из стороны в сторону, гнусавым голосом распевая мантры. Стиснув в кулаке послание – тяжелый медяк, завернутый в прозрачную рисовую бумагу с наколотыми иероглифами, - девушка подошла совсем близко, кашлянула, привлекая к себе внимание. Истово тряся головой, нищий поднял к ней мутные глаза. - Какими ветрами занесло к нам, святой человек? Откуда ты в столице? – спросила девушка, ища в лице побирушки знакомые черты. - Я издалека, господин самурай, с самого севера! Ваша милость, господин самурай, о таких далях и не слышала, - прошамкал убогий, поднимая руку с чашкой для милостыни и впиваясь рассеянным взором в девушку. И в тот же момент в его глазах отчетливо промелькнула холодная, как блестящая сталь меча, усмешка, и Аямэ с радостью узнала Ямадзаки. - Помолись за меня, когда вновь подашься на север, - кинув монетку в чашку для милостыни, сказала она. Ловко поймав кругляш, нищий вновь закивал, договаривая уже в спину уходящей девушки. - Будда милостив, господин самурай, благодать его простирается над всеми нами. Вечером Аямэ и Сайто хватило лишь пары взглядов, чтобы понять – передача состоялась успешно. Таким образом между монастырем, где сторонники Ито стерегли усопшего императора, и штабом Шинсэнгуми была налажена регулярная связь. Сайто и Аямэ старались составлять максимально подробные отчеты, вводя Кондо в курс последних событий, Ямадзаки же старательно изображал из себя полоумного нищего, исправно служа связующей ниточкой между командованием и разведчиками. Поток информации в большинстве своем был односторонним. Не желая рисковать безопасностью шпионов, Кондо не передавал с Ямадзаки никакой письменной информации, редкие же устные рекомендации он давал Сайто, умудрявшемуся раз в несколько недель, по ночам, покидать монастырь и приходить в штаб. Подобные вылазки, к слову, были строго-настрого запрещены Аямэ. К сожалению, особо ценной информации ни Сайто, ни Аямэ пока что не в силах были предоставить командованию. Послания их были достаточно оригинальные, с откровенно явными нотками сарказма. “Воины папочки – лентяи. Имея свободного от дежурств времени по двенадцать часов минимум, ни один из них не посвящает его тренировкам. Учебные манекены стоят без дела, лишь младший братец и я уделяем им должное внимание. Мой очаровательный младший братец влился в компанию и весьма успешно искореняет прошлые привычки, могущие стать причиной столь нежелательного нам разоблачения. Наша же перелетная птичка не дает ни малейшего повода для подозрений, работает исправно. Старший.” “Стеречь уважаемый прах императора собрались не лучшие представители нашей нации. Эти лентяи высосали годовой запас саке за пару недель. Папочка этой бурной семейки буквально сидит на пороховой бочке; чтобы управлять этой безумной пьяной ордой, нужно быть как минимум таким же. Ничего достойного внимания пока что, увы, не происходит. Нии-сама (почтительное обращение к старшему брату) просто великолепен! Уверена, его бы и родная мать не узнала. Перелетная птичка обосновалась возле наших ворот, с утра до вечера поет свои песни. Младший” Откладывая в сторону послание Аямэ, Кондо улыбнулся слушавшему его Хиджикате. - Надо будет передать через Сайто-сана, чтобы Аямэ не писала о себе в женском роде, это очень бросается в глаза. Замком кивнул, вставая и уходя из комнаты командира, где они каждые выходные читали донесения своих лазутчиков. Это стало привычной необходимостью; пусть между ним и Кондо не было сказано ни слова о девушке, оба прекрасно понимали, что она небезразлична им обоим. И эти письма, краткие, не дававшие им и сотой доли спокойствия за ее хрупкую судьбу, были единственной оставшейся связью между ними и Аямэ. И потому и Кондо, и Хиджиката, удачно маскируясь под спортивный азарт и желание действовать на опережение, с жадностью ждали каждого воскресенья, приносящего коротенькие весточки из монастыря. В начале августа от Аямэ пришло сообщение, повергшее их обоих в нешуточное смятение и гласившее следующее: “Раскрутить нашего папочку на задушевную беседу не смогла бы даже самая умелая и обольстительная красавица – он предпочитает молоденьких юношей девушкам и женщинам. Младший” И вот теперь Кондо и Хиджиката не на шутку перепугались за Аямэ, вспомнив, каким хрупким и беззащитным подростком они увидели ее впервые. Послав через Сайто полный негодования и не терпящий отказа приказ возвращаться в штаб, Кондо получил не менее эмоциональный словесный привет от упрямой разведчицы. Мол, ей ничего не грозит, она умело не попадается любителю однополой любви на глаза, и будет продолжать свою работу столько, сколько потребуется. И пусть господин Кондо оставит свои недостойные воина сомнения и страхи. В отчаянии Кондо пошел искать помощи у Хиджикаты, рассчитывая на друга, на его умение излагать мысли убедительно, но замком лишь выразительно махнул рукой – что взять с бешеной девки? И пусть в глубине души его бушевала не меньшая буря, он изо всех сил старался не показывать своего волнения Кондо, и этим неосознанно поддержал друга. Видя, что Хиджиката и палец о палец не собирается ударить, Исами поуспокоился, поразмыслил и решил посмотреть, что будет дальше. Ждать пришлось недолго – первый тревожный звоночек был получен от Сайто. “Любовные предпочтения нашего папочки ни для кого уже не секрет. Во избежание совершенно очевидных проблем, вы должны как можно скорее придумать способ отправить младшего брата куда-нибудь в провинцию, не хочется, чтобы мальчик видел всю эту грязь. Вчера папочка призвал мальчишку к себе и одному небу известно, о чем они говорили. Младший напрочь отказывается говорить со мной об этом. Старший” Полупрозрачная бумажка выпала из пальцев Кондо, и мужчина в отчаянии сжал ладонями виски, поняв, что доигрался во все эти маскарады и, прав Сайто, теперь лишь одному небу известно, как выкручиваться из сложившейся ситуации. И тут на глаза ему попалось второе послание, тщательно обернутое вокруг монетки, и Кондо бросился к нему, как к спасению, жадно впиваясь взглядом в выведенные рукой Аямэ символы. Вопреки всему, неунывающий оптимизм девушки и в этом послание был очевиден. Словно веселую историю, легко и безмятежно докладывала она о случившемся. “Все же идея с гейшей мне нравится больше, но отступать уже некуда. Желая извлечь из объекта максимум, я буду до последнего терпеть его мерзкие плотоядные взгляды и трясущиеся потные руки, от которых, увы, мне не всегда удается увернуться. В моих силах сделать лишь так, чтобы он не нащупал того, чего не должно, раньше времени – вы ведь понимаете, о чем я. Мне думается, пока что папочка присматривается, он всегда осторожен, когда речь идет о выборе любовника. Буду делать все, лишь бы оттянуть ужасный момент, когда почтенному хранителю гробниц станет невмоготу, а после не отвечаю за себя. Боюсь, на этом и кончится моя секретная работа. И обещаю во что бы то ни стало вернуться обратно. Младший” Сердце Кондо размашисто ухнуло вниз, и он судорожно сжал бумажку ставшими непослушными пальцами. Он понимал, что приказывать бесполезно – Аямэ не вернется назад из упрямства, из-за желания быть полезной, служить Шинсэнгуми каким угодно способом. Возвращать ее силой было смешной и глупой затеей, унизительной для гордости девушки и, чего уж там, репутации организации. Оставалось только одно – надеяться, что когда придет время исчезнуть, Аямэ сделает это так, что не соберет на себя кучу преследователей, жаждущих положить конец утечке информации. До середины осени 1867 года Кондо жил как на раскаленных углях, поистине с демонической одержимостью вчитываясь в послания своих шпионов и прилагая все терпение к тому, чтобы сидеть в штабе в роли стороннего наблюдателя. Аямэ писала, что Ито не торопится, основательно присматриваясь к ней. После их приватного разговора, состоявшегося еще ранее, Кашитаро придерживался выжидательной позиции, прилагая все свое недюжинное, как ему казалось, обаяние и терпение, склоняя понравившегося упрямого мальчишку к более близкому общению. Аямэ же ловко увиливала от сластолюбца под любым предлогом, с трудом балансируя на грани, отделявшей выдержку Ито от его низкой похоти. А заодно строчила в штаб полные сарказма послания, хоть как-то скрашивая волнительное ожидание командира и замкома. Сказать, что Хиджиката был спокоен и бездвижен, как соляной столп, было бы наглой ложью. Замком переживал на Аямэ уж никак не меньше Кондо, отличаясь от последнего лишь молчанием и нежеланием показывать свои чувства потенциальному сопернику. О чувствах Кондо он знал великолепно, а вот мысли Аямэ относительно сложившейся ситуации были для него загадкой, над которой он бился, несмотря на весь свой обширный опыт общения с женским полом. Просто раньше никто не любил его так самозабвенно и бескорыстно, и в этой жертвенной любви замком видел что угодно – преданность организации, узость взглядов фанатика, недалекость, только не любовь к нему. Кондо же, напротив, все понимал и ни на что не надеялся, давно смирившись с тем, что сердце Аямэ принадлежит его другу, который об этом даже не догадывается. В октябре у Ито образовались какие-то подозрительные дела; Аямэ и Сайто хором сообщали, что Кашитаро стал часто отлучаться на встречи с людьми Ишин Шиши. Этот факт не мог не насторожить командира и его заместителя. Пользуясь очередной отлучкой Ито, Кондо вызвал в штаб своих шпионов. Довольно легко избавившись от соглядатаев, Сайто и Аямэ прибыли лишь на пару минут позже назначенного времени. Старательно сдерживая бурную радость, Кондо искренно обнял обоих, поспешив усадить и угостить чаем, а еще спустя некоторые время к маленькому обществу присоединился замком. Он был сдержан, приветствовал капитана и рядового скупым кивком, и привычно расположился по правую руку от Кондо. Сайто начал свой рассказ. Аямэ, грея руки о горячую чашечку, внимательно следила за нитью доклада, командир также слушал, не отрываясь, и лишь мысли Хиджикаты витали где-то далеко. Он старался не смотреть на сидящую напротив него в свободной мужской позе девушку, но взгляд снова и снова возвращался к ней, словно притягиваемый магнитом. Она снова была в простенькой неприметной одежде – черных хакама и темно-лиловом косодэ с выглядывавшими из-за выреза рядами обмотки. Темные волосы, собранные в высокий пучок, блестели, несмотря на тусклое освещение, пара прядок выбилась из прически и обрамляла строго вытянутое личико, придавая ему радовавшую взор мягкость. Мучаясь беспричинной ревностью, Хиджиката оценивал черты изящных скул и остренького подбородка, прятавшиеся в широких рукавах косодэ худощавые запястья, всю стройную и аккуратную фигурку, которую теперь, на его взгляд, мешковатая одежда не скрывала, а подчеркивала, и пытался представить, каким взглядом смотрит на девушку Ито, какие слова и жесты этот негодяй пускает в ход, пытаясь соблазнить кажущуюся мальчиком Аямэ. Тихое негодование, зародившиеся лишь при намеке на эти мысли, становилось все сильнее, и лишь невероятным усилием воли замком удерживал себя от безумных поступков – резко встать, прерывая размеренный и порой кажущийся утомительным доклад Сайто, послать ко всем чертям Кондо и его тайные замыслы, схватить Аямэ на руки и унести так далеко, спрятать так надежно, чтобы ни люди, ни события не смогли отнять у него это бесценное сокровище. Но он, как и всегда, был в первую очередь слугой своих принципов, и потому ни в этот раз, ни долго после, он не позволил себе подобной выходки. Наконец, Сайто закончил и передал слово Аямэ. Девушка говорила быстро, кратко и сдержанно, но когда речь дошла до пикантных деталей, на губах ее заиграла слабая улыбка. - Повторюсь, Кондо-сама, - говорила Аямэ, тщетно сдерживая иронию в голосе, - моя идея неожиданно обернулась ярмарочным балаганом. Ито-сан сторонится женщин, и идея попытаться выведать его секреты, одевшись в яркое кимоно, была с самого начала обречена на провал, но в облике рядового Шинсэнгуми я также не продвинулась ни на шаг – господин хранитель гробниц не расположен распространяться о своих планах в широких кругах. А рассчитывать на более тесное общение также бессмысленно – мы не успеем дойти до той стадии близости, на которой делятся военными тайнами и фамильными секретами. Хиджиката слушал эти свободные речи и не узнавал робкую когда-то Аямэ. Подумать только, не прошло и полугода, а она уже стала совершенно другой – взрослой, уверенной в себе, хотя и осталась по-прежнему немногословной и скромной. Кондо же, гораздо больше обеспокоенный услышанным, с тревогой вглядывался в бледное лицо девушки, отмечая, что раньше на нем было куда как больше румянца. Решив оставить эти личные вопросы на потом, он снова попытался завести старую песню. - Аямэ-чан, но может теперь ты все-таки осознала, что тебе лучше вернуться в организацию? Право же, ты сделала много, очень много, к чему рисковать собой дальше? Ведь очевидно, что продвинуться в желаемом направлении у тебя не получится, зачем же тебе намеренно подвергать себя опасности? Она спокойно выдержала взгляд Кондо, улыбнулась в ответ, в который раз поражая Хиджикату светлой добротой своей улыбки: - Я не могу бросить начатое, господин Кондо, вы прекрасно знаете, так к чему весь этот разговор? На этом и закончили. После Сайто еще какое-то время провел в кабинете командира, уточняя имена и даты в последних донесениях, а Аямэ вышла в сад, с наслаждением вдыхая ледяной в преддверии первых осенних заморозков воздух. Стоял конец октября, и деревья, наполовину голые, наполовину скрытые желто-багряной листвой, рельефно вырисовывались на фоне светлых стен, сливались с темно-синим сумеречным небом. Над горизонтом восходила полная луна, и Аямэ любовалась ей, пристроившись в низенькой деревянной скамеечке под раскидистым кленом, вслушиваясь в долетавшие до нее звуки вечерней жизни штаба. На душе было удивительно мирно и спокойно. Изредка налетали порывы сухого ветра, игравшие разбросанной по мощеной булыжниками дорожке, шелестевшие в полуголых кронах слив и вишен. Откинувшись назад и прислонившись спиной к широкому стволу клена, Аямэ бездумно созерцала стремительно темневшее небо, укутываемый таинственными сумерками сад в окружении белевших во мраке стен, и радостное ощущение того, что она снова вернулась домой, не покидало ее. Шуршание тихих шагов по дорожке вынудило отвлечься от безмятежного созерцания. С сожалением бросив последний взор на умиротворяющие ночные пейзажи, Аямэ встала, поворачиваясь лицом к пришедшему, приветствуя с легким поклоном: - Добрый вечер, Хиджиката-сан. Замком вышел из скрывавшей его лицо тени, в который раз дивясь тому, как девушка умудряется узнавать его в такой темноте, да еще и сидя спиной. И как бы тщательно ни скрывал он свое удивление, Аямэ скорее угадала, чем увидела, как нетерпеливо взлетели вверх тонкие брови замкома, и поспешила спрятать свою улыбку. Господину Хиджикате невдомек, что его шаги она узнает в многотысячной толпе. Пройдя пару шагов по дорожке, Хиджиката зажег небольшой фонарик, осветивший круг диаметром около пяти шагов. Аямэ чуть дернула голову, выдохнув от неожиданности, моргая даже от такого слабого света, и замком заметил, как из ее рта вылетело облачко пара. Совсем как тогда, в Шимабаре… И снова поддавшись необъяснимой досаде, мужчина сказал, не тратя время на вежливые церемонии. - Я считаю, что ты должна прислушаться к словам Кондо. Время игр кончилось, Аямэ, равно как и твои возможности. Возвращайся в штаб, пока не наворотила дел и не спустила под откос всю работу Сайто. Как бы ни было обидно слышать такие слова, выказывающие полное пренебрежение и нежелание признать и ее участие в общем деле, Аямэ пропустила их мимо ушей; прошедшие вдали от любимого месяцы научили ее завидной выдержки, добавив характеры недостающих раньше гордости и принципиальности. Зная, насколько переменчив Хиджиката, как легко он переходит от хладнокровной выдержки к заносчивой вспыльчивости, девушка научилась находить в себе силы принимать его таким, какой он есть, но при этом не позволять обижать себя и не показывать свои истинные чувства. - Господин командир доверяет мне, Хиджиката-сан, и я никогда не подведу это доверие, - ровным голосом ответила она. Сделав шаг вперед, встав ровно на границе света и тени, она с вызовом посмотрела на мужчину. - Почему вы не доверяете мне, Хиджиката-сан? Это был неожиданный вопрос, на который замком не ответил бы при всем разрывающем его изнутри желании. Все, что крутилось в его голове в этот момент, совершенно не подходило. Он не мог сказать, что просто не хочет еще раз видеть ее при смерти, истекающей кровью, что не хочет даже думать о том, что кто-то дотронется до нее своими грязными руками, сделает больно, станет причиной страдания и слез. И в тоже время он смутно понимал, что самолично успел принести ей все вышеперечисленное, что из-за него Аямэ бросилась под меч врага и чуть не погибла, от него вытерпела грубые навязанные объятия, пьяные поцелуи, и что теперь он, может быть, окончательно добивает ее своим показным недоверием и пренебрежением, но вернуть назад сказанное было ему не под силу. Он мог лишь идти дальше – упрямо, до самого конца, надеясь на то, что судьба все же знает, куда и зачем ведет его. С трудом разлепил Хиджиката пересохшие от охватившего его волнения губы. - Я просто считаю, что тебе нет здесь места. Возвращайся домой, Кимура, пока родители живы, найди себе мужа и проживи как можно дольше, какой бы беспорядок ни творился в этой стране. Скажи, зачем ты вообще покинула деревню? Почему тебе не жилось там? И к чему все эти игры в патриотизм, тайные расследования, жертвы во имя долга? Сердце Аямэ дернулось лишь самую малость, и горькие воспоминания не принесли той боли, что приносили раньше. Она разучилась краснеть за свое прошлое, и прямо, без колебаний, ответила: - Вы слишком давно не были дома, Хиджиката-сан, и забыли, что в деревне к обесчещенным женщинам относятся не так просто как здесь, в Киото. И я не играю, вам это также прекрасно известно. Я бесконечно предана господину Кондо и буду следовать его приказам до самого конца, во что бы то ни стало! – и она прошла мимо Хиджикаты с гордо поднятой головой и расправленными плечами, удаляясь в сторону штаба. Они снова разминулись после кратких обидных слов, снова остались один-на-один с горечью и непониманием. Снедаемый ревностью, Хиджиката видел в преданности Аямэ чувства несколько иного толка, она же, в который раз натолкнувшись на его холодность, молила всех ками дать ей сил следовать за ним дальше, какую бы боль ей это ни приносило. Этим же вечером Аямэ покинула штаб, продолжив свою работу и дожидаясь возвращения Ито. Наступивший ноябрь оказался традиционно серым и унылым; глядя в низкое, набрякшее, словно перед дождем, небо, девушка постепенно забывала причиненную Хиджикатой боль, и снова обретая новые силы и веру в то, что все еще будет, не может не быть. И совсем скоро, уже в середине ноября, наступили события, ставшие переломными в их непростой судьбе. Сайто и Аямэ понимали, что грядет скорая развязка. Независимо друг от друга, в разные дни, они стали невольными свидетелями тайных переговоров Ито с империалистами, во время которых обсуждались крамольные идеи относительно убийства Кондо и Хиджикаты, и это стало последней каплей. Кондо и Хиджиката, не желая сидеть и ждать, когда убийцы пожалуют по их души, решили действовать на опережение. За день до задуманной контратаки Аямэ и Сайто получили через Ямадзаки краткие инструкции от командования: до последнего делать вид, что они на стороне Ито, избегая при этом активных действия против нападающих Шинсэнгуми, и не спускать глаз с Хейске, которого Кондо не терял надежды вернуть в ряды организации. Прочитав нацарапанное иголкой на полупрозрачной бумажке послание, Аямэ тут же засунула его за щеку, тщательно пережевывая. Хейске… Это будет очень сложно, сложнее, чем кажется сейчас, ведь Тодо в самом деле поддерживал императора. Что же делать, как перетащить горячо любимого капитана обратно, на сторону друзей? Встретившись взглядом с методично работающим челюстями Сайто, девушка улыбнулась ему одними глазами, получила в ответ незаметный кивок товарища. За прошедшие полгода они привыкли общаться друг с другом таким образом. На душе сразу же стало спокойнее – она не одна, есть Кондо-сан и Хиджиката, Сайто и другие капитаны. Они все вместе придумают что-нибудь такое, что вернет покачнувшийся мир на прежнее место, и все будет как в старые добрые времена. Аямэ уснула с этой согревающей сердце мыслью, а рок, неумолимый и глухой к людским мольбам, неотвратимо шел ей на встречу. Следующий день до самого вечера шел по прежнему распорядку – смена караула, тренировки, тягостные минуты ожидания. В шестом часу пополудни из штаба Шинсэнгуми пришел гонец, передавший господину Кашитаро приглашение от господина Кондо и господина Хиджикаты, желавших по старой памяти распить на троих саке и поговорить о делах грядущих. Ито, уже пребывавший в достаточно веселом состоянии вследствие дегустации подаренного кем-то саке, согласился на удивление легко, без подозрений. Засуетившиеся было приспешники были остановлены решительным жестом стоящего на слегка заплетающихся ногах Кашитаро. - Пусть он пойдет со мной, - сказал он, ткнув рукой в сторону некстати проходящей мимо Аямэ. Девушка замерла, вздрогнула, услышав свое имя, мгновенно поняв, куда и с кем она идет. Не веря ушам, она медленно повернулась к Ито, поклонилась и снова услышала его лишь самую малость невнятный голос: - Да-да, Кайоши, ты идешь со мной. Приготовь мечи и жди меня возле восточных ворот. Проскользнувший мимо Аямэ незаметной тенью Сайто подмигнул девушке, словно подбадривая, и она поняла, какая великая удача выпала на их долю. Чем меньше людей Ито будет сопровождать его, тем меньше проблем будет у Кондо и Хиджикаты. Шли они молча, лишь изредка Ито просил напомнить, какой переулок будет за следующим углом, или во сколько открывается та или иная лавочка. Наконец, они подошли к назначенному месту – на первый взгляд тихому и неприметному для непосвященного взгляда заведению, прийти в который можно было лишь по одной дороге, с запада. Уходящий же на восток проулочек в ста метрах от порога оканчивался тупиком. Особо и не повыбираешь, ища пути отступления. Преодолевая высокий порожек, Ито вдруг резко ухватился за плечо проходившей первой Аямэ, дернул на себя, разворачивая лицом к лицу, обдал стойкими винными испарениями, хрипло рассмеялся, сообщая доверительным тоном: - Ночью придешь ко мне. Слишком много чести для рядового-перебежчика, ждать тебя еще по полгода. Аямэ кивнула, пытаясь изобразить почтение, а в мыслях впервые за всю жизнь мелькнуло злорадство: “Ночью тебя уже не будет, предатель!” Они вошли в небольшую, уютно обставленную комнату, где уже вели непринужденную беседу Кондо и Хиджиката, поспешившие встать, что поздороваться с гостями. Как младшая по званию, Аямэ тут же поспешила начать разливать саке, отмечая, что на пути от входа до этой комнаты не встретила ни одного человека кроме отворившего дверь слуги. Не было и привычных для подобных заведений женщин. Видимо, командир с заместителем заплатили хозяину немалую сумму, желая соблюсти полное инкогнито и сохранить за собой возможность любых действий. Не поднимая глаз, Аямэ переходила от одного мужчины к другому, кланяясь и добавляя в быстро опорожнявшиеся чашечки саке. Ито чаще остальных просил добавки, смеялся все громче, становился все дружелюбнее и развязнее и уже практически не скрывал своих планов на притихшего рядового. Кондо с Хиджикатой, осведомленные об этой стороне медали, дипломатично не замечали раскрывающихся пристрастий своего оппонента. Аямэ старательно увиливала от ставшего под воздействием хмеля чересчур расторопным Кашитаро. Последний, наконец, растерял все свое немногочисленное терпение и, хлопнув в ладоши, рявкнул неожиданно громовым голосом, обращаясь к замершей соляным столпом Аямэ: - А ну перестань крутиться, рядовой! Плохо тебя драли в мое отсутствие, коли разучился понимать желания командира с полувзгляда? Она молчала, по-прежнему не поднимая глаз, лишь снова поклонилась, медленно, скрывая за деланной почтительностью разгоравшуюся ярость. Этот пьяный гусь уже порядков надоел девушке, но терпение во имя организации, общего дела, во имя сидящих рядом Кондо и Хиджикаты было превыше всего. Поэтому она, не смея ослушаться приказа, села ближе, так, как требовал разошедшийся Кашитаро. - Другое дело! – удовлетворенно пробурчал Ито, с размаху притягивая к себе за тощие плечи готовую схватиться за меч Аямэ. Незаметно, как ему казалось, для других, мужчина опустил нетерпеливую руку ниже, вдоль спины, к напряженно сведенным ягодицам девушки, легонько хлопнул, хихикая и прикрывая рот рукавом кимоно. Готовый в этот момент пустить под откос весь тщательно продуманный план и зарезать негодяя на месте, Хиджиката метнул в сторону Кондо горящий мрачный решимостью взгляд. Исами, более выдержанный, хоть и не менее оскорбленный подобным, незаметно покачал головой – рано. - Всегда мечтал трахнуть кого-нибудь из Шинсэнгуми! – откровенно заявил Ито, продолжая бессовестно лапать Аямэ. – И тут такая удача – этот милый свежий мальчик, словно по заказу, решивший, что жизнь не жизнь без драгоценного Хейске-сана. Имел наглость ломаться, как девица, так давайте же выпьем за принципиальность ваших воинов, ваших бывших воинов, дорогой Кондо-кун! – окончательно одурев от неимоверного количества выпитого саке, провозгласил оскорбительный тост Ито. Тщательно подыгрывая без пяти минут мертвецу, Кондо и Хиджиката присоединились к тосту. - Я убью этого мерзавца прямо здесь! К черту план, Исами! – одними губами выдохнул перед тем, как залпом опрокинуть в себя саке, разъяренный Хиджиката. - Держи себя в руках, Тоши-кун. Не здесь и не сейчас! – укрощал его непреклонный взгляд Кондо. Подмигнув Аямэ на опустевшую чашечку Ито, Кондо незаметно опрокинул содержимое своей за плечо; Хиджиката повторил его маневр. Лишь смертельно пьяный не заметил бы такого дешевого трюка, и Ито, к счастью, пребывал сейчас именно в таком состоянии. А Аямэ все подливала и подливала, старательно не обращая внимания на становившееся все более развязными и наглыми жесты и слова Кашитаро, изредка бросая умоляющие взгляды на сидящих напротив командира и заместителя. Опять же, только пьяный не ощутил бы той физически осязаемой злой ауры, что витала вокруг Кондо и Хиджикаты. Наконец, нужная кондиция была достигнута; Кашитаро даже позабыл о сидящей рядом Аямэ. Бессмысленно вращая покрасневшими глазами, Ито силился разлепить беспрестанно смыкающиеся опухшие веки, и речь его становилась вся бессвязнее. - Мне кажется, я собирался домой? – спросил он собутыльников. Мужчины спешно уверили его в обратном, напоминая о договоренности относительно совместной прогулки. - Да какие, к дьяволу, прогулки? Командир Кондо, я не думал, что вы настолько… - Ито запнулся, потеряв мысль, затем обратился к Аямэ. - Эй, как тебя там, рядовой… Хватит здесь околачиваться, пошли! – уцепившись в предусмотрительно поданную руку, мужчина встал, опираясь всей тяжестью разомлевшего под действием алкоголя тело на хрупкую девушку. - Вот так, господа мои, прощайте! – небрежно махнув оставшимся на местах Кондо и Хиджиката, Ито, стараясь сохранять подобающий его высокому положению вид, двинулся к выходу. Поймав напоследок успокаивающий взгляд Кондо, девушка была вынуждена отвернуться и смотреть под ноги, опасаясь про себя, как бы ей не споткнуться на плохо освещенной улице под массой расслабленной туши Кашитаро. Влажный, как после дождя, воздух в первый момент резанул горло, но принес долгожданное ощущение свежести, легкости. Изо всех сил отворачивая лицо в сторону от выдыхаемых Ито винных испарений, Аямэ в жадностью глотала насыщенный кислородом воздух, внимательно вслушивалась в остающуюся позади ночную тишину. До рокового перекрестка Абура-но-Коджи оставались жалкие пятьдесят шагов, когда вдруг Ито, немного протрезвевший на улице, возобновил свои приставания. - Эй, как там тебя, рядовой, - хрипло рассмеялся он, отбрасывая в сторону руки поддерживающей его Аямэ и загребуще притягивая к себе отчаянно напрягшееся тонкое тело. – Ты думал, что я забыл о тебе? Надо бы, но уж больно момент хорош – ты, я и пустая улица. Аямэ дернулась, понимая, что слова бесполезны, только сила спасет ее от позора и разоблачения, и тут пошел снег – первый этой поздней осенью. И все же решилась попробовать уговорить разошедшегося мужчину. - Ито-сан, как вы нетерпеливы! – на ходу вспоминая игривые фразы, услышанные от красоток Шимабары, штопором выкручивалась она из становившихся все более тесными объятий Кашитаро. Тот снова мычал что-то нечленораздельное, перемещая руки со спины и ягодиц Аямэ на переднюю часть тела, цепляя туго затянутый узел на оби. Крепко обхватывая жилистые запястья мужчины, девушка почти с отчаянием прошипела: - Да что вы, с ума сошли? Не ровен час, кто увидит! – и, резко толкая Ито в грудную клетку, широко шагнула назад, но была тут же схвачена за правый рукав и половину косодэ. И в тот же миг раздался треск рвущейся ткани, и не успевшая отскочить еще дальше Аямэ оказалась в лапах противника в своем первозданном облике – четко обрисованная тонкая талия, видимые даже сквозь многочисленные слои бинтов линии груди, бурно вздымающиеся при каждом вдохе изящные ключицы. Женская, даже наполовину прикрытая одеждой, нагота имеет особый, отрезвляющий характер. Встряхнув головой, словно прогоняя наваждения, Ито тупо уставился на открывшийся ему вид, выпалив единственно возможный сейчас вопрос: - Ты – женщина? В воцарившейся тишина было слышно лишь их дыхание – глубокое, прерывающееся дыхание Ито и поверхностное, словно у загнанной дичи, Аямэ. С размаху ударив девушку по лицу, Ито тряхнул ее изо всех сил, по-прежнему не выпуская из рук. - Так я и знал! – бешено заорал он, окончательно приходя в себя. – Так и знал! Мне с самого начала казалось знакомым твое лицо, но разве мог я предположить, что ты не мальчишка? Ты та самая девка из Шимабары, из чертова заведения этой чертовой Какосимы. Кто нанял тебя, шлюха, отвечай немедленно, с какими поручениями ты проникла в мою группу? Злобно глянув в ответ, девушка продолжала упрямо молчать, понимая, что это бессмысленно, что уж теперь-то спасти ее может лишь сила, своя ли, чужая – неважно. Зверея, Ито снова ударил ее, и удар пришелся по тому же самому месту, и на краткий миг Аямэ потеряла сознание, а когда очнулась, увидела прямо перед собой занесенный для разящего удара насквозь меч Кашитаро. - Можешь не отвечать, я и так прекрасно знаю, что не обошлось без грязных происков этих нищих выскочек! Наконец-то я поймал змею! – и Ито быстрым движением проткнул Аямэ насквозь, тут же дергая меч на себя, вытаскивая его из фонтанирующей алой кровью раны. Мир поплыл перед темнеющим взором Аямэ, но боли практически не было. Она отчетливо, даже слишком отчетливо, помнила, как разжались сведенные в судороге яростного захвата пальцы Ито на воротнике ее косодэ, как она легко, не почувствовав соприкосновения с поверхностью земли, упала на мокрый булыжник мостовой, как падали на разгоряченные и стремительно холодеющие лицо и полуобнаженное тело огромные пушистые снежинки. Небо, затянутое низко висящими серыми тучами, было так близко, что, казалось, протяни руку, и провалишься ищущей ладонью по ту сторону, попадешь в мир, полный ослепительного солнца и безоблачной сини. А вокруг стояла такая тишина, что Аямэ отчетливо слышала шаги удаляющегося Ито, идущего навстречу своей смерти. Время тянулось невыносимо медленно, и когда до угасающего слуха девушки донеслись звуки схватки, ей показалось, что прошла вечность, тягостная и лениво-медлительная. И в этот самый момент кто-то склонился над ней, касаясь горячей живой ладонью холодеющей щеки, и двоящимся взглядом девушка увидела Хиджикату, бледное взволнованное лицо которого было белее погребального кимоно. Аямэ пыталась что-то сказать, чувствуя, как накрывает ее ощущение того, что когда-то подобное уже было, но на этот раз сил не хватило даже на одно слово. Воздух со свистом выходил из горла, пересохшие и враз потрескавшиеся губы стали вдруг мучительно непослушными, а тут еще этот снег, размеренно и величаво падающий с темного неба – Аямэ засмотрелась на него ускользающим, закатывающимся взором и провалилась в темноту, утоляющую все боли и печали, как сквозь плотный густой туман, услышав смутное подобие крика. Когда Кондо, лишь на несколько секунд отставший от Хиджикаты, подоспел к месту трагедии, глазам его предстало леденящее душу зрелище. Скорчившись прямо на грязной мостовой, прижимая к себе залитое кровью худенькое тело девушки, Тошизо, совершенно обезумев от навалившегося на него горя, смотрел на друга пустым потерянным взглядом, баюкал Аямэ, словно маленькую, целовал ее покрытый испариной белый лоб. Не чувствуя под собой ног, Кондо рухнул рядом на колени, моментально оценивая тяжесть состояния раненой и глубину охватившего Хиджикату оцепенения. - Тоши-кун, нам надо отнести девочку к врачу, - положив руку на плече Хиджикаты и легонько тряхнув друга, сказал Кондо. Мужчина молчал, ответив мутным, ничего не выражающим взглядом. - Тошизо! – жестко, с напором, повторил Кондо. – Вставай, Тошизо, нам надо идти! Секунды пробегали мимо, и время об руку со смертью играло не в их пользу – это Кондо понимал куда как отчетливее впавшего в прострацию друга. Губы Хиджикаты беззвучно шевелились, и Исами напрягся изо всех сил, вслушиваясь в его слова. - Бесполезно… - отрешенно шептал замком, гладя выбившиеся из тугого пучка темные волосы Аямэ. – Это судьба, судьба… - Да что ты ноешь, как рыночная торговка, Тошизо! – не на шутку рассвирепев, заорал вдруг Кондо, наотмашь, обидно и зло, угощая друга звонкой пощечиной. Хиджиката дернулся по инерции в сторону направления удара, заморгал, хватаясь за ярко алевшую щеку, и лишь тогда глаза его прояснились, и он полным решимости взглядом посмотрел на нависшего над ним Кондо. - О, да что же я творю! – воскликнул замком, моментально вскакивая на ноги и еще крепче сжимая в руках бездыханную Аямэ. – Побежали же, Исами, доктор живет где-то недалеко! Оба до конца жизни запомнят этот коротенький, но невыносимо иссушающий силы забег, когда они играли в догонялки с подступающей смертью, силясь выиграть у косой хоть пару мгновений и покачнуть складывающееся не в их пользу равновесие. Лекарь, пользовавший отряд уже не первый год, покачал головой, только лишь глянул на бледное, как полотно, лицо раненой. - Укладывайте вон там, - кивнул он в сторону застеленного чистыми белыми простынями футона и отвернулся к умывальнику, быстро моя руки. Молясь про себя, горячо и истово, как не молился даже в далеком детстве, Хиджиката со всеми предосторожностями опустил легонькое тело Аямэ на горизонтальную поверхность. Не в силах отойти и покинуть ее в этот миг, мужчина дрожащей рукой заправил за ухо непослушные, выбившиеся из так красившего ее мальчишеского пучка волос темные прядки. Вздрогнув от мысли, что когда-то он уже видел такое же бледное, с запавшими щеками и выдающимися скулами, личико девушки, Хиджиката с горечью подумал, что тогда, три года назад, он не понимал, что теряет в случае смерти Аямэ… - Надо выйти в коридор, Тоши-кун… - сжав твердой рукой плечо друга, сказал Кондо, подстегиваемый просящим взглядом доктора, предчувствовавшего со стороны замкома возможное сопротивление. – Пойдем, мы должны ждать снаружи, чтобы не мешать господину доктору. Хиджиката встал и послушно, словно ребенок, последовал за другом, напоследок бросив с порога полный боли и тоски взгляд на оставшуюся лежать на футоне в ожидании своей участи Аямэ. Выйдя в коридор, замком сел прямо возле выхода, неприступно перекрестив руки на груди, и прикрыл глаза, пресекая таким образом все возможные вопросы и слова со стороны Кондо. Вздохнув, Исами расположился неподалеку, тоже находя забвение от неумолимо давящего на нервы времени в своих мыслях. Говорить друг с другом было решительно не о чем, им оставалось лишь надеяться, что Аямэ будет упряма, как и всегда, и не покинет их так рано. Казалось, что прошло полночи, прежде чем воцарившуюся в коридоре тягостную тишину разбил скрип раздвигаемых седзи. Вскочив, словно по команде, Хиджиката и Кондо впились в выходящего к ним доктора горящими в нетерпении глазами, отчаянно желая и в то же время боясь услышать правду. - Это поразительно, господа! – с неподдельным энтузиазмом возвел к потолку глаза доктор, попутно обтирая вымытые руки. – Меч прошел точь-в-точь по старому шраму, задев лишь самый краешек легкого. Но из таких состояний просто так не выкарабкиваются; у девочки должна быть веская причина для борьбы за свою жизнь. Я же сделал все, что мог. И выразительно пожав плечами, мол, остальное за вами, доктор перешел на деловой тон, объясняя, что ближайший месяц раненой лучше побыть здесь – тряска, неизбежная во время переезда, лишь навредит скорейшему заживлению, да и сиделки у него есть, с господ лишь причитается чисто символическая сумма за уход и перевязки. Не уступив страстным мольбам позабывших о степенности мужчин, лекарь непреклонно выпроводил их на улицу, заявив, что смотреть еще не на что, пусть лучше господа приходят по очереди, раз в несколько дней – так будет лучше всего; девушке, когда она придет в себя, ни к чему излишние волнения. Совсем позабыв об Ито, о том, что его, скорее всего, уже нет в живых, Кондо и Хиджиката не спеша отправились домой, считая, когда же можно будет навестить Аямэ. Минут через пять этого красноречивого молчания Хиджиката первым решился нарушить его. - Ты ведь женился бы на ней, не будь всего этого? – неопределенно поведя плечами, обратился замком к идущему рядом другу. Кондо иронично хмыкнул, проводя пятерней по растрепавшимся волосам. - Ты все такой же эгоист, как и прежде. Неужели ты всерьез думаешь, что моего желания хватило бы? И так как Хиджиката ничего не ответил, Кондо задал встречный вопрос. - А ты, Тоши-кун? - Что – я? – сделав вид, будто не понял, о чем речь, Хиджиката нахмурился, чувствуя, как сердце стало биться чаще. - Ты, если бы не эта чертова неразбериха в стране, неужели бы не захотел быть счастливым с такой чудесной девушкой, как Аямэ? Замком рассмеялся, едко, коротко, ставя этим точку в недолгом разговоре. А Кондо, поняв все без слов, больше не возвращался к этой теме. Аямэ восстанавливалась не так легко и быстро, как рассчитывал врач. Сознание вернулось к ней полностью лишь две недели спустя, плохо затягивающаяся рана грозила надолго приковать девушку к постели, не давая возможности встать и тем самым ускорить процесс выздоровления. Она исхудала страшно, хотя, казалось, что дальше худеть уже некуда. На бледном осунувшемся лице жили лишь глаза, зажигавшиеся радостными огоньками в дни прихода Кондо. Видя это, командир долго не решался рассказать девушку о смерти Хейске, а когда сказал, то долго жалел – после этого Аямэ совсем поникла духом. Хиджиката же, все свои силы отдающий бесконечным неприятностям, возникшим после отречения сегуна, был более редким гостем. Эти дни девушка выносила с трудом; как и бывало раньше, в минуты полнейшего физического и духовного истощения, она словно сбивалась с курса, теряя вместе с уверенностью в завтрашнем дне силы для своей безответной жертвенной любви. Все это время, вплоть до наступления 1868 года, Аямэ находилась у доктора. Несмотря на ее горячее желание перебраться в штаб, поближе к ставшем ей семьей волкам Мибу, это было невозможно в виду разгорающихся с завидной периодичностью стычек между сторонниками императора и начавшими сдавать позиции воинами Шинсэнгуми. Старый штаб в храме перестал служить надежным убежищем, и отряды мотались по пригородам Киото, меняя пристанища как перчатки. Аямэ точилась в одиночестве, коротая дни за книгами, и отрешенно думала о том, что совсем скоро, на смену зиме, придет весна. Ее очередная бессмысленная, полная бесплодных ожиданий весна… Из них троих бодрость духа сохранял лишь Кондо, в любом случае ничего не терявший. Его чувства оставались при нем, неизменные и ровные; относительно их возможной взаимности командир никогда не питал иллюзий, и потому не теребил свою душу пустыми надеждами. Для Аямэ и Хиджикаты, наоборот, каждый прожитый, полный невысказанных дум и слов день становился тяжким грузом, ложившимся на череду предыдущих таких же дней, молчаливых и безысходных. Они оба нашли, как им казалось, выход из сложившегося положения, лишавший обоих возможности открыться. Аямэ решила для себя, что ничего нет, не было и никогда не будет, что все эти годы она жила ради иллюзорной несбыточной пустышки, что теперь, когда она лишь бледная тень самой себя, обессиленная духовными и физическими страданиями, ей и вовсе глупо надеяться на чувства со стороны Хиджикаты. Замком же, выбравший для себя схожий сценарий (ничего нет и не было, с его стороны подобие испытываемых чувство слабость и только), старательно ринулся в самую гущу сражений, мечтая забыть в них о своих непонятных разуму чувствах. Наблюдавший за всей этой черной комедией проницательный Кондо лишь головой качал, бессильный сделать хоть что-то. И вообще, думалось ему порой, после той глупой смерти Хейске все стало не так. Словно исчезли навсегда из стен штаба смех, молодость беспечность, и уже ничего и никогда не будет прежним. Зрелость, как и любой другой период жизни, безжалостна, когда заступает на свое законное место. Когда стало очевидно, что в столице организация вряд ли вернет лидирующие прежде позиции, Кондо решился на отчаянный шаг – плыть в Эдо следом за бежавшим туда бывшим сегуном, искать там поддержки среди населения и, возможно, европейских союзников. Отплытие было назначено на 7 января, и накануне Кондо вызвал к себе ничего не подозревающего Хиджикату для откровенного разговора. - Я позвал тебя, Тоши-кун, для того, чтобы прийти к окончательному решению, - стоя возле окна и глядя на покрытые свежевыпавшим снегом низкие крыши тесно стоящих вокруг их прибежища домиков, сразу начал Кондо. – Завтра мы покинем столицу, и кто знает, что ждет нас впереди? Загадывать глупо, равно как и обрекать на тягостные испытания тех, кого мы должны оберегать всеми имеющимися силами… Стоило только Кондо упомянуть нуждающихся в защите, как на душе у Хиджикаты заныло – он так и знал, что этот разговор друг затеял не просто так. - Я твердо уверен в том, что Аямэ лучше остаться здесь. Доктор хороший и честный человек, он отпустит ее лишь тогда, когда силы вернуться к нашему верному товарищу, и поможет добраться до дома – мы оставим сумму, которой ей должно хватить на дорогу до дома и первое время. Я считаю, что это единственное, что мы можем сделать для Аямэ… Конечно, сама бы она ни за что не согласилась бы, но пришло время, когда ее мнение перестало иметь вес. - И зачем ты все это сообщаешь мне, Исами? – мрачно спросил Хиджиката, силясь понять смысл затеянного разговора. – Ты – командир, и ты уже принял решение. - А ты – мой заместитель, Тоши-кун. Аямэ – ценный кадр, я не могу вычеркнуть ее из наших списков, не спросив твоего мнения. - Твои доводы бесспорны, Исами, – безразлично проронил Тошизо и покинул друга, не попрощавшись. Выдохнув, Кондо стер с лица озабоченно-трагичную мину и подумал, что актер из него порой очень даже недурственный выходит. По крайней мере, хватает для того, чтобы задурить смотрящего на происходящее лишь под одним углом Тошизо. Ранним утром следующего дня, за полчаса до отплытия, все оставшиеся в живых члены организации были уже на борту нанятого корабля. Неспешно прогуливаясь по мелко качающейся палубе, Кондо зорко всматривался в немноголюдную в столь ранний час площадь, граничащую с пристанью. Его заместитель проявлял вопиющее равнодушие к приказам непосредственного начальства. Хиджиката был единственным, кто не поднялся на корабль, согласно личному распоряжению Кондо, за час до отплытия. Утро христианского рождества в доме почтенного доктора оказалось суматошным. Разбуженный в предрассветных морозных сумерках нетерпеливым громоподобным стуком, старик распахнул седзи перед ранним визитером, и его обалдевшему взору предстал взмыленный, непривычно взъерошенный, растерявший все свое неторопливое изящество господин Хиджиката Тошизо. Сунув в руки не успевшему задать приличествующие вопросы доктору увесистый мешочек, Хиджиката лишь отрывисто сказал: - Гораку-сама, прошу прощения за столь бестактное вторжение, но заботы не позволили уведомить вас заранее и решить дело более приличествующим вашему положению образом. Мы вынуждены спешно бежать из столицы, плыть на корабле в Эдо, и Кондо-сама приказал вернуть Аямэ в непосредственное распоряжение организации. Не слушая отчаянных увещеваний старика, Хиджиката, сотрясая домишко громко бухающими шагами, направился в покои Аямэ. Уже разбуженная созданным им шумом, девушка полулежала на футоне, с трудом опираясь исхудавшими руками и напряженно вглядываясь в возникшую на пороге фигуру замкома. - Хиджиката-сан? Так рано? Что случилось? – растерянно пролепетала она, с беспокойством отметив, как нетерпеливы и в то же время непреклонны все движения и слова замкома. - Хиджиката-сан, вы с ума сошли, какой корабль, какой Эдо? Вы смерти желаете несчастной девочке? Да у нее лишь три дня как затянулась рана, вы убьете ее этим переездом, убьете, и смерть ее до конца жизни будет на вашей совести! – бесновался не на шутку обеспокоенный старик, силясь остановить прущего напролом Тошизо, но тщетно. Он буквально пролетел разделявшее его и Аямэ расстояние, быстро, но бесконечно бережно, подхватил легкое тело девушки, прижал к себе, стараясь не выдать охватившую его радостную дрожь, возникшую вслед за мелькнувшей в сознании удовлетворенной мыслью: “Наконец-то!” Аямэ охнула, безрезультатно пытаясь вырваться из железных объятий Хиджикаты, но все ее усилия пропали втуне. В груди, в самом центре раны, полыхнул вдруг огонек резкой боли, принуждая прекратить любые движения, и тогда девушка, пытливо глядя в подернутые странной дымкой глаза замкома, спросила в лоб: - Это правда, Хиджиката-сан, правда, что Кондо-сама отправил вас за мной? Глядя лишь вперед, неожиданно испугавшись споткнуться, Тошизо ответил быстро, почти грубо, пресекая дальнейшие ненужные расспросы: - Правда. Ты лучше помалкивай и лежи спокойно, а то рана откроется, не приведи ками. Поняв этой бессонной ночью, что Исами со своими идиотскими приказами может катиться куда угодно, он твердо решил сделать то, о чем давно мечтал – схватить Аямэ и унести туда, где никто-никто не отнимет у него ее бесценную хрупкую жизнь. И только это решение окончательно оформилось в гудящей от бессонницы голове, как Хиджиката сразу же направился на другой конец города, несясь к домику доктора так, словно за ним гнались все демоны этого мира разом. И вот теперь, чувствуя, что впервые за эти годы он сделал то, что хочется, он гордо шагал обратно через весь город, ни капли не сомневаясь в необходимости совершенного поступка. И блестяще игнорируя все последующие пытливые вопросы, сыплющиеся из уст Аямэ на его голову без всякого соблюдения субординации. Когда же небольшой запас сил иссяк, девушка устало вздохнула, обессиленно прижимаясь щекой к терпко пахнущему порохом и сражениями кимоно Тошизо. - Скажите, ведь Кондо-сама не приказывал вам этого, правда? - Это совсем неважно, Аямэ… - грустно улыбнувшись, Хиджиката впервые за эти годы позволил ноткам нежности сквозить в своей речи. И продолжил свой путь. Редкие в это время суток прохожие едва не шарахались в сторону от увиденного. Мрачный, изредка позволяющий себе кривые усмешки, легендарный капитан-демон и бледная, словно выпитая им до дна, болезненного вида девушка, беспомощно обмякшая в его объятиях, – такое зрелище со стороны выглядело более чем необычно. Кондо лишь самодовольно улыбнулся, когда на другом конце площади показался быстро шагающий, словно несомый невидимыми крыльями, Хиджиката. А на его руках покачивалась чья-то тонкая, закутанная в теплое одеяло, фигурка. Исами ни на секунду не сомневался в своем друге.

***

Зима в Эдо была серой, дождливой и безрадостной. Аямэ не выходила из комнаты целыми днями, ссылаясь на периодические приступы то слабости, то лихорадки – долгий тяжелый путь отступления из столицы не прошел для нее бесследно. Хиджиката ходил по новому штабу молчаливой неприступной тенью – под стать погоде за окном. Бесконечно устав наблюдать за всем этим, изболевшись душой за тающую на глазах Аямэ, Кондо решился на отчаянный шаг, последствия которого не предугадал бы даже мудрец. У Какосимы, той самой хозяйки заведения, была родная сестра, которая проживала в нескольких часах пути от Эдо и имела небольшой домик возле горячих источников. Женщина периодически пускала на постой жильцов, за умеренную плату предоставляя стол, кров и абсолютное уединение уставшим от городской суеты жителям. Сочтя нелишним хоть немного подправить пошатнувшееся здоровье Аямэ, Кондо обо всем договорился с сестрой гейши, внес предоплату за месяц проживания в деревенском раю и лишь после этого поведал Аямэ о том, что ее ждет в ближайшие дни. Разговор состоялся в один мартовский вечер, когда Аямэ сидела в своей комнате, укутавшись в теплое одеяло и бездумно глядя в подернутый дождливой пеленой сад. В сумерках смутно виднелись раскачивающиеся под порывами ветра голые ветки вишен и слив, пахло дождевой водой, талым снегом и безысходной грустью. Усыпанная опавшими прошлой осенью листьями, мощеная гладкими булыжниками тропинка, уводящая вглубь сада, тускло поблескивала в рассеянном свете немногочисленных фонарей. Кондо возвестил о своем приходе легким стуком, толкая в стороны створки седзи и входя в освещенную одиноким светильником комнату. - Да, так недолго захандрить, Аямэ-чан, - в своей привычной шутливой манере прокомментировал мужчина, зажигая другие фонарики и садясь радом с радостно улыбнувшейся ему девушкой. - Добрый вечер, Кондо-сама! – воскликнула она, как всегда оживая в его присутствии. - Здравствуй, Аямэ. Видишь, как мало надо для улыбки – всего-то чуть больше света, - Кондо придвинулся ближе, осторожно поправляя сползшее вниз с плеч девушки покрывало, благодарно и смущенно улыбнувшейся в ответ на заботу. - Мне кажется, что твое выздоровление идет не так быстро, как предсказывал доктор, да? – спросил командир, пытливо следя за выражением лица своей подчиненной. Аямэ на миг замялась, а потом, отбросив мысли о притворстве, сокрушенно созналась. - Увы, господин Кондо, это так. Рана рубцевалась гораздо дольше, переезд в Эдо дался нелегко, и мне в самом деле до сих пор тяжело даже ходить. И, если честно, и не хочется этого делать… - краснея от стыда, закончила она. Кондо насторожился, услышав такие несвойственные для всегда жизнерадостной девушки слова. - Что не так, Аямэ? – спросил он в лоб, решив действовать напрямую. Она молчала, отводя взгляд, отчаянно всматриваясь в полный смутных теней вымокший насквозь сад, будто желая запрятаться там от всего, что было причиной нынешнего плачевного состояния. - Пойми же, Аямэ, я не отстану вот так запросто, со мной бесполезно играть в молчанку, - мягко продолжил Кондо, кладя руку на дрогнувшее от неожиданности плечо девушки. Та еще какое-то время пыталась ускользнуть от разговора, избегая встречи взглядами, но Кондо проявил несвойственную ему настойчивость. Обхватив пальцами подбородок Аямэ, он поднял кверху ее лицо, не давая отвернуться и увильнуть в сторону. И когда растерянная и подавленная девушка встретила уверенный и успокаивающий взгляд Кондо, силы покинули ее, и она неожиданно заплакала, порывисто бросаясь вперед и приникая к широкой надежной груди сидящего рядом командира. С трудом сдерживая охватившее его волнение – ведь впервые дорогая сердцу женщина оказалась такой близкой и беззащитной, - Кондо позволил себе лишь скупые, исключительно дружеские, объятия, призванные поддержать и утешить в минуту слабости. И тут же Аямэ начала говорить, быстро и бессвязно, окончательно подтверждая все прежние выводы Кондо. - Если бы я знала, Кондо-сама, что все так сложится, я бы ни ногой в Киото еще тогда, в самом начале, я бы нашла что-нибудь другое, правда! Но я же не знала, не могла даже подумать о том, что встречу его, что начнется все это… О, да за что же, для чего все эти муки?! Я стараюсь быть терпеливой, следую своему, как мне кажется, предназначению, но почему, Кондо-сама, почему это приносит лишь боль? Почему нет ни минуты облегчения, почему все, что я делаю, встречается таким равнодушием, а порой и отторжением? Ведь вы цените меня, доверяете, другие капитаны тоже, все дали мне возможность добиться чего-то важного, значимого, только не… - и она запнулась, не имея решимости произнести имя замкома вслух и в глубине души боясь обидеть Кондо. Исами молчал, давая ей возможность выплакаться, успокоиться, и лишь непрерывно, едва ощутимыми касаниями, продолжал гладить дрожащие худенькие плечики, растрепанные черные волосы. - Все будет хорошо, Аямэ-чан, - тихо сказал он какое-то время спустя, когда слезы девушки сошли на нет. – Я уверен, что каждый получит заслуженное, и ты верь в это. Твое терпение еще вознаградится сторицей. - Мне не нужны награды, командир, - вытирая слезы и поправляя сбившееся с плеч покрывало, прошептала Аямэ. Момент откровения миновал, и она поспешила по возможности незаметное разорвать ставшую слишком короткой дистанцию между собой и Кондо, который с пониманием повторил ее жест. - Отдых тебе нужен однозначно, и с этим ты не поспоришь, ведь так? – снова непринужденно улыбаясь, вернулся к прежнему непринужденному тону Исами. Девушка молчала, непонимающе приподняв бровь. - Сестра госпожи Какосимы проживает на горячих источниках - тех, что по восточной дороге в трех часах от Эдо. Я уже договорился обо всем, завтра же ты поедешь туда на месяц, а если надо, то и дольше, и вернешься лишь тогда, когда станешь прежней Аямэ – сильной, здоровой, бодрой и неунывающей по поводу и без. - Но, господин Кондо, эти траты вовсе ни к чему! Мне очень хорошо здесь, все хлопоты излишни и… - она не договорила, повинуясь красноречивому жесту командира, с шутливой улыбкой приложившего палец к ее губам. - Это приказ, Аямэ-чан, и он не обсуждается. Наступили бурные времена, и мне нужна прежняя ты. Мы заняты сейчас так, что нет времени спорить, нужно закупать оружие, набирать заново и с нуля обучать солдат, вникать в тонкости неведомого нам раньше европейского стиля боя. Я твердо уверен в том, что ты найдешь себе занятие по душе, когда вернешься обратно, полная сил и былого энтузиазма. Девушка, не находя слов, поклонилась низко-низко, и лишь когда мужчина был уже на пороге, она быстро шагнула вперед, неловко кладя руку на его плечо, останавливая и не давая уйти. - Почему вы так добры ко мне, Кондо-сама? Ведь можно было бы… - она опять не находила слов, и Кондо вдруг грустно улыбнулся, поворачиваясь к ней, пристальным взором изучая бледное личико и лучащиеся доброй улыбкой глаза. Нежно, едва ощутимо, погладив девушку по щеке, сказал: - Если бы нам довелось родиться в другое время, Аямэ, ах, если бы… Я просто люблю твою улыбку, и всегда любил, и поэтому я сделаю все, чтобы ты улыбалась как можно чаще. Она стояла перед ним, такая маленькая, беззащитная, смотрела на него снизу вверх таким душераздирающим взглядом, где смешались и благодарность, и отчаяние, и раскаяние, что сердце Кондо ухнуло вниз, и он, теперь окончательно и бесповоротно, понял, что надеяться даже на чудо глупо. Все останется как прежде: она будет подчиненной, он командиром, и между ними еще шире разольется река ее мучительной любви к другому. Грустная улыбка коснулась губ мужчины – пусть так, он уже почти смирился с этим, лишь бы до самого конца не потерять возможность приглядывать за ней, заботиться, защищать, делать все, что только может порадовать ее. Вот и сейчас он идет наперекор самому себе, практически отдавая ее другому, а ведь раньше лишь мысль о подобном привела бы его в негодование. Что же, время и люди еще не так меняют нас… Он позволил себе в последний раз насладиться ощущением нежной кожи ее подбородка под своими грубыми пальцами и быстро, нежно коснулся губами лба девушки, вкладывая в этот первый и последний поцелуй всю свою невысказанную, непрожитую любовь. - Завтра утром ты должна быть готова, Аямэ, - просто сказал Кондо, выходя в коридор и плотно задвигая за собой створки седзи.

***

В далекой от городской суеты и политических трений и интриг атмосфере время текло неторопливо, величаво, давая возможность прочувствовать краски и чувства каждого прожитого дня. И хотя с момента отъезда из Эдо прошла лишь неделя, истекшее время даже привычной к одиночеству Аямэ казалось вечностью. Тишина в этом месте стояла просто оглушительная, и первые два дня у девушки нещадно закладывало уши. Домик сестры Какосимы был расположен на отшибе от густонаселенной деревни, жители которой зарабатывали на жизнь тем, что предоставляли различные необходимые услуги путешественникам, идущим или покидающим Эдо. Сама же хозяйка маленького, но безупречно чистого и аккуратного постоялого дворика, давно уже этим не занималась. В немногочисленных уютных комнатах останавливались лишь те, кто слышал об этом заведении от других постояльцев. Место, в котором сестра гейши – тихая, простая и хозяйственная женщина, - вела свое небольшое дело, было весьма уединенным и, несмотря на бесцветное время года, живописным. Удачно расположенный в паре шагов от дома горячий источник скрашивал однообразие уединения, пышная летом зелень полей и лесов, а сейчас начинающая просыпаться после зимы природа и набухающие почки на вишнях, видимость далеких гор и изредка доносящийся со стороны Эдо соленый морской ветер делали это место по-своему уникальным. Такое необычно сочетание сразу же понравилось непривередливой в своих пристрастиях девушке, и уже на второй день, привыкнув к давящей поначалу тишине, она не могла представить, как люди живут в городе, если на свете есть такие прекрасные места. На свежем воздухе, в спокойной и благостной остановке, выздоровление Аямэ сдвинулось с мертвой точки. Здесь и дышалось легче, и спалось крепче, и аппетит, возраставший с каждым днем, благотворно влиял на окончательное заживление ран и восстановление сил. Уже через неделю девушка себя не узнавала, отметив вернувшуюся и давно позабытую уверенность и ловкость движений, здоровый румянец на щеках, блеск темных шелковистых волос. На какое-то время она даже почти забыла о Хиджикате, демонстративно с головой окунувшегося по прибытии в Эдо в насущные дела организации и не проявившего ни малейшего интереса к ее отъезду. Раз в несколько дней из Эдо приходили коротенькие, но полные оптимизма и поддержки письма Кондо. Аямэ отвечала на них с радостью, находя в этом приятное развлечение, и каждый раз благодарила за то, что имела. На такие благодарности Кондо отвечал весьма сдержанно, не забывая подчеркнуть то, что ему нужны здоровые и надежные бойцы, и параллельно с этой перепиской готовил плацдарм для своего последнего хода. К моменту его свершения Аямэ провела в деревне уже три недели. Возвращаясь как-то вечером после купания на источниках, радуясь красивому закату, ощущению легкости во всем теле и играющему влажными распущенными волосами ветру, девушка с удивлением увидела возле главных ворот, выходящих на проезжую дорогу, загнанную взмыленную лошадь, припавшую в мучительном порыве жажды к бочке с водой. На пороге дома ее встретила хозяйка. - Аямэ-чан, к тебе приехали, - просто сказала женщина, не пытаясь приукрасить действительность загадочным взглядом или многозначительной улыбкой. На ходу перевязывая волосы лентой, безуспешно заправляя за уши выбивающиеся пряди, девушка прошла через коридор и замерла, не веря увиденному, возле распахнутых и ведущих на просторную летнюю веранду седзи. Незнакомый высокий мужчина, стоящий до этого спиной, повернулся к ней, и Аямэ тотчас узнала в этом одетом в непривычную западную военную форму человеке Хиджикату. В узком, приталенном и удлиненном мундире с золотистыми погонами, делающим тонкую фигуру замкома более внушительной, с выглядывающими из узких рукавов белоснежными кружевами манжет, с коротко и неровно остриженными волосами, подчеркивающими точеные черты лица, такого незнакомого, но, несмотря ни на что, бесконечно близкого и родного. Она остановилась резко, словно наткнулась на невидимую стену, и почувствовала, как слабеет забывшее это противное чувство беспомощности тело, как начинают подрагивать колени, а сердце, холодея, гулко ухает вниз. И, как назло, она замерла ровно в середине веранды, не имея возможности опереться ни на стены, ни на деревянные перила. Ей оставалось только одно – стоять прямо, с гордо поднятой головой и расправленными плечами, и делать вид, что ее нисколько не волнует эта встреча. Почтительно и размеренно отвесила она замкому приветственный поклон, и все же дрогнувший голос плохо скрывал переживаемые эмоции. - Вас не узнать, Хиджиката-фукучо… Он коротко кивнул, стягивая с рук узкие, плохо поддающиеся, кожаные перчатки и закладывая их за широкий ремень. - Какие-то распоряжения от командира? – спросила Аямэ, безуспешно пытаясь понять, что же на этот раз значит беспристрастное выражение лица Хиджикаты. Он смотрел на нее, молча в ответ, и в душе его боролись два титана, гордость и желание, и последний был в одном шаге от окончательной победы. “Черт подери, Исами! Неужели все это время один я был таким слепцом?” – беспомощно думал мужчина, понимая, что проиграл самому себе, своей дурацкой принципиальности, что столько лет счастье было у него под носом, и лишь сейчас, в дни крушения привычного мира, он его наконец-то разглядел. FB - Что? С какой стати я должен ехать за ней? – Хиджиката, не на шутку возмущенный, вскочил и принялся расхаживать по комнате, усиленно жестикулируя и сопровождая свое недовольство весьма выразительными гримасами. Кондо вздохнул, нисколько не удивленный подобной реакцией. Да, Хиджиката прав, за Аямэ можно было бы послать кого-нибудь пониже рангом и менее занятого, особенно сейчас, когда страна буквально кипела под накалом политических страстей, но не для того он разыграл всю эту партию, чтобы теперь так бездумно слить впустую. - Ты должен поехать, Тоши-кун, - спокойно ответил он, наблюдая за метаниями друга. - Должен? – резко повернувшись к Кондо, сквозь зубы спросил Хиджиката. – Кому должен, что должен, Исами? Кондо не отвечал, понимая, что вступать в дебаты бессмысленно. Для себя он решил, что вытолкает Хиджикату на эту неделю из Эдо любым способом, прибегнет, если потребуется, к использованию своих полномочий, плюнет на то, что сейчас ему как никогда нужен ум и решительность друга, но желаемого достигнет. Чтущий иерархию и дисциплину Тошизо не посмеет ослушаться. Что же, видимо, этот момент настал. Кондо встал, подошел к Хиджикате и твердо, так, что не послушаться посмел бы лишь безумец, сказал: - Это приказ, Хиджиката-сан. Я, ваш непосредственный командир, приказываю вам сегодня же отбыть из Эдо в требуемое место и пробыть там неделю, после чего вернуться, сопровождая Кимуру Аямэ, рядового восьмого отряда. Может, у вас есть какие-то вопросы относительно деталей? Хиджиката стоял, бледный, как полотно, с расширенными от изумления глазами, и не верил услышанному. Понимая, что вот она, точка невозврата, момент, после которого все его усилия преодолеть себя сгорят синим пламенем, он тщился открутить время назад, в понятное и уютное еще миг назад прошлое, но Кондо был неумолим. - Исами… Что ты делаешь? Я… Я… Я не могу не выполнить этот приказ, демон тебя подери, ты ведь знаешь это! – яростно закричал Хиджиката, хватая друга за ворот кимоно и что есть мочи дергая на себя, буквально врезаясь лбом в его лоб, дрожа от злости и беспомощности. - Знаю, и потому приказываю. Иначе ты ни за что не поедешь, - с завидным спокойствием ответил Кондо. - Тогда зачем, зачем ты это делаешь, Исами? – выдохнул замком, бессильно разжимая пальцы и отпуская друга, тряся головой и ероша недавно остриженные на западный манер волосы. Кондо грустно улыбнулся, спрашивая самого себя – и вправду, зачем? - Потому что мир рушится, Тоши-кун, и мы не знаем, что будет завтра, и если есть возможность жить так, как всегда хотелось, то зачем же запрещать себе это? Хиджиката вздрогнул, поднимая на него глаза, долго и пристально глядя, словно что-то обдумывая, а затем кивнул, разворачиваясь и направляясь к выходу. Уже с порога, не глядя, сказал: - Мы вернемся через неделю. Если раньше начнутся какие-то волнения, срочно вызывай меня в Эдо. /FB - В штабе все спокойно, - откашливаясь и прочищая горло от дорожной пыли, ответил Хиджиката. – Прибыть сюда на неделю, а затем сопроводить тебя в столицу – приказ командира, не более. Стремительно направившись к выходу, он пришел мимо Аямэ, даже ни разу не глянув на нее, сбитую с толка и растерянную. Выйдя в коридор и найдя хозяйку, Хиджиката громким и независимым голосом попросил приготовить ему комнату и чистую одежду, узнал, как дойти до горячих источников и отправился по указанной дороге так быстро, словно за ним гналась стая адских гончих. Он так и не нашел в себе сил объяснить Аямэ причину их встречи. Ведь ничто на свете не заставило бы его выполнить приказ Кондо, не будь он так созвучен с его глубоким и горячим желанием наконец-то найти ответы на все вопросы. Следующие несколько дней пролетели в тягостном однообразном молчании. Хиджиката ходил на горячие источники утром и вечером, наслаждаясь тишиной и покоем, отпуская скопившееся за последние годы невероятное напряжение, забывая о бешеных столичных ритмах, переговорах, ночных вылазках, тайных встречах, вербовках и прочих делах. С Аямэ он виделся лишь за вечернем чаепитием, но каждая их встреча пролетала в гробовой, давящей тишине. Она не спрашивала его ни о чем, лишь любезно наливала чай, а он не говорил ей ни слова, все еще надеясь перебороть самого себя и вернуться в Эдо прежним. Увы, все было тщетно, и в глубине души Хиджиката понимал это, но оставить свое граничащее с издевательством упрямство не мог при всем желании. И первой не выдержала Аямэ. Это случилось на четвертый день, когда отведенная им неделя перевалила за середину, когда Хиджиката почти решился на откровение, но не мог найти в себе сил переступить через чертову гордость, и когда Аямэ просто-напросто надоело созерцать унылое и полное отторжения всего, что есть вокруг, лицо замкома. Она в очередной раз за этот вечер подлила ароматного чаю в опустевшую чашечку, и Хиджиката снова ограничился скупым кивком. И в этот момент, резко поставив на низкий столик заварочный чайник, она позволила себе излить все то негодование и обиду, что копились в ней долгие годы. - Вы так и будете сидеть с видом оскорбленной святости, Хиджиката-сан? Или есть надежда, что хотя бы на пару минут ваше лицо отобразит что-то более приятное? Хиджиката замер, подавившись чаем, с непониманием глядя на начавшую краснеть от злости девушку. - Не надо смотреть на меня так, словно вы не понимаете, о чем речь. Равно как и не надо строить из себя благодетеля, через силу скрашивающего мое одиночество и героически жертвующего ради этого своим временем. Вы думаете, я полная дура, и не понимаю, насколько вам в тягость мое общество? Думаете, я не использую все имеющиеся возможности, лишь бы избавить вас от него? Я не ищу встреч с вами и никогда не искала, я уехала бы отсюда при первой возможности, но я не имею права ослушаться приказа Кондо-сама, и вы это прекрасно знаете! Так зачем, скажите мне, зачем вы пытаетесь выставить меня в самом неприглядном свете, делая вид, что я источник всех ваших проблем? За что вы так несправедливы ко мне, Хиджиката-сан?! Последнее она почти прокричала, не в силах сдерживать накопившуюся боль, находя в этой порывистом монологе хоть какое-то облегчение. И в тот же миг Хиджиката, до этого не прервавший ее ни словом, преобразился лицом, пугая Аямэ невиданными доселе чувствами, яростно швырнул в сторону чашечку с чаем, и под звуки треснувшего на мелкие осколки фарфора бросился к замершей в испуге девушке, хватая ее за плечи, впиваясь в широко расширившиеся глаза сумасшедшим взором. - Как смешно, Ками-сама, ну просто плакать хочется! – зарычал он, тряся ее, словно куклу, и все сильнее сжимая пальцы на тонких плечиках. – Тебе приказал Кондо. Мне он тоже приказал, неужто не веришь? Конечно, не веришь, я сам не верю, что приехал сюда лишь из-за его дурацкого приказа, но я больше не в силах бегать от себя, я не могу врать себе и отсиживаться за блестящими лозунгами и яркими словами о чести, долге и возрождении Японии. Я делал это всю свою жизнь, Аямэ, всю свою никчемную жизнь, а теперь, когда мир на грани крушения, я понял, что прожил ее впустую. И я мог бы сказать еще много слов, оставивших далеко позади твои попытки ядовито высмеять меня, но не буду, не хочу, пусть это останется в прошлом, пусть умрет вместе со вчерашним мной, сгорит, как сгорели форменные хаори, черные оби и состриженные в угоду западным патронам волосы. Я устал, Аямэ, устал от этой жизни, от вынужденного молчания, от ненужной гордости, от себя, упрямого и одинокого. Он умолк, опуская взгляд вниз, с испугом замечая, что стиснул пальцы на ее плечах до побеления, и тут же разжал их, ругая себя за порывистость, неаккуратность, и закончил свою долгую горячую речь, не смея посмотреть девушке в глаза: - Я устал быть без тебя, Аямэ… Она тихо ахнула, отталкивая его, отступая назад, не веря услышанному, боясь его, и вдруг кинулась прочь из комнаты, сжимая ладонями пылающие щеки, лишь в темном, мокром после дождя саду понимая, что это было признание, что бесконечно гордый и немногословный Хиджиката таким образом хотел ей сказать что-то очень важное, и что она, конечно же, потеряла драгоценный момент, лишив и его и себя возможности высказаться начистоту. И в этот миг ей стало так невыносимо горько, что она, всхлипывая и безрезультатно вытирая рукавами кимоно бегущие по лицу слезы, прижалась щекой к обросшему грубой корой влажному стволу старой сливы, не замечая ничего вокруг. Ругая себя на чем свет стоит, Хиджиката оправдывался лишь тем, что никогда еще в жизни ему не приходилось признаваться в любви. Равно как и любить. Да, были женщины, много, очень много женщин, были связи, длившиеся порой месяцами, а иногда оканчивающиеся с приходом рассвета, были письма, сотни писем с вопросами, и куда как меньше ответов, было много удовольствия, праздника удовлетворенной плоти, но не было боли – неизменного спутника внутреннего взросления, очищения, стремления к высокому. И вот теперь, в тот самый миг, когда он судорожно метался по темному саду в поисках пропавшей девушки, он словно пережил всю свою жизнь заново, забыв о том, что было, и оставив в душе лишь те моменты, что были связаны с Аямэ. Он помнил ее девочкой, смешной и наивной, следящей за ним из-за тени деревьев. Он встретил ее годами позже в столице, не узнал и, конечно же, был немало поражен свершившимся с ней переменам. Он с болью снова и снова проживал те два дня, когда жизнь ее была на грани, когда он осознал, что нет на свете никого, кто смог бы заменить ее. И теперь он совершенно точно знал, что прав Кондо, прав, что надо жить на полную, пока есть силы, пока не рухнул старый мир, пока светит солнце и пока живет надежда на то, что оно снова озарит новый день красками рождающегося рассвета. Он нашел Аямэ в самом дальнем уголке сада, прижавшейся к стволу старой сливы и безудержно рыдающей. Обнял, привлекая к себе, зарываясь лицом в пахнущие ночью и дождем волосы, и прошептал тихо-тихо, не слыша самого себя за бешеным стуком взволнованного сердца и тихим шелестом высохшего за зиму бамбука: - Жизнь моя… Она встрепенулась, поднимая залитое слезами лицо, глядя неверящими глазами, пытаясь оттолкнуть его ослабевшими руками. - Нет, нет, нет, это неправда, это безумие какое-то, я не верю вам, не верю! – горячо шептала она, пытаясь вырваться из железных объятий замкома, но все усилия ее канули в пустоту. - Я не отпущу тебя, Аямэ, никуда и никогда! Ведь из-за меня мы потеряли так много времени! – глядя на нее горящим взором, горько воскликнул Хиджиката. - Ты нужна мне… - прошептал он, обхватывая ладонями ее мокрое от слез лицо, наклоняясь к нему и накрывая губы девушки своими. Аямэ вздрогнула, подалась назад, все еще находясь во власти страха перед близостью мужчины, но Хиджиката обнял ее за плечи и талию, притягивая еще ближе, и вырваться из его крепких объятий было не так-то просто. Его губы коснулись ее мимолетным нежным поцелуем, согрели виски и лоб, и девушка, пораженная терпеливостью и аккуратностью этих ласк, замерла, забыв о сопротивлении. - Не надо бояться меня, Аямэ, - прошептал замком, снова зарываясь лицом в ее волосы, целуя макушку, наслаждаясь исходящим от нее ароматом тепла и нежности. Его руки прошлись по ее спине вверх от талии, гладя и согревая, и притянули еще ближе, невозможно ближе, так, что у девушки почти закружилась голова и она, прикрыв глаза, с тихим вздохом прижалась щекой к груди мужчины. - Вас – никогда… Только за вас, - тихо ответила она, чувствуя, как быстрее забилось непреклонное раньше сердце Хиджикаты. - Даже тогда, когда я набросился на тебя в Шимабаре? – спросил он, со стыдом вспоминая ту снежную ночь. Аямэ улыбнулась, чуть отстранившись и глядя ему прямо в глаза. - Вы же мужчина, - просто объяснила она, пожимая плечами. Хиджиката от души рассмеялся, услышав из ее уст подобное безапелляционное заключение. Нежно погладил девушку по щеке, любуясь изящными чертами ее лица. - Аямэ, Аямэ… - проговорил он, очерчивая пальцами линии подбородка и скул девушки. – Как же ты изменилась! Она залилась легким румянцем, но глаза не опустила, ответила смело, даже с вызовом. - Да, я уже не та девочка, Хиджиката-сан, что когда-то могла лишь наблюдать за вами! - Знаю, Аямэ, я ведь не слепой. - Давно ли? – замирая от собственной дерзости, спросила девушка. - Когда ты выбила боккеном из моих рук катану. Я еще не знал, что это ты, но разве это что-то меняет? Аямэ с улыбкой покачала головой – она вспоминала все эти долгие годы пути, все падения и взлеты, крохотные шаги вперед, маленькие успехи, большие трудности и кажущиеся непреодолимыми преграды. И на глазах ее вдруг навернулись слезы – сладкие слезы осознания достигнутой цели. - А вы знаете, - начала она дрожащим от волнения голосом, глядя на Хиджикату просветлевшим от счастья взором, - знаете ли вы, что все эти годы я делала все, что в моих силах, лишь бы идти за вами, помогать вам, быть совсем, совсем рядом? - Аямэ! – горячо прошептал он, до глубины души тронутый ее признанием, снова осознавший, сколь многое он потерял за эти годы, сколь многое мог бы получить, не будь таким упрямцем. Не находя слов прощения и благодарности, путаясь в своих чувствах, таких волнующих и многогранных, он просто обнимал ее, дрожащую и счастливую, и хотел, чтобы это тихое счастье продлилось как можно дольше. Вдруг Аямэ высвободилась из его объятий и, сияя глазами и держа Хиджикату за руки, потянула его в сторону дома. - Пойдемте в дом, Хиджиката-сан, скоро станет совсем мокро от выпавшей росы, лучше я еще угощу вас чаем! Он послушно пошел за ней, сжимая руками ее тоненькие пальчики, выхватывая из полумрака жадным взглядом плавные, будто бы нарисованные акварелью, линии стройного тела. Она смеялась, торопя его, радостно указывая на приближающийся свет веранды, восторгаясь танцем легкокрылых мотыльков, привлеченных ярко горящими фонариками. И в тот самый миг, когда она пересекла границу между светом и тенью, оставив его в полумраке, он, словно прозревший, заметил, что кимоно на ее спине приспущено чуть ниже, чем положено обычной женщине, и ее нежная тонкая кожа и выпирающие края лопаток обнажены, хоть и самую малость, и этого хватило, чтобы снова сойти с ума, забыть о чае, о том, что где-то рядом может быть хозяйка, что через три дня им возвращаться в Эдо, что он может испугать Аямэ своей поспешностью и горячностью – было не до этого. Хиджиката резко остановился, дернул девушку за руку, увлекая ее обратно в приютивший их полумрак сада, и припал горящими от нетерпения губами к прохладной шелковистой коже спины. Аямэ замерла, словно прислушивалась к своим ощущениям, и Хиджиката, боясь испугать ее, пытался остановиться, но выходило плохо. Его руки скользнули вверх, перекрестились на взволнованно поднимающейся и опускающейся груди Аямэ, и сам он, тяжело дыша, прижался к ее затылку, целуя рассыпающиеся пряди волос, горящие маленькие ушки, виски, щеки – все, до чего он мог дотянуться, находясь позади нее. - Прошу, зови меня по имени, забудь про то, что было раньше! – попросил он, поворачивая девушку к себе, обхватывая ладонями ее лицо и лихорадочно ища в ее глазах малейшие признаки испуга. Она улыбнулась, кивнула, положила свои руки поверх его ладоней и, прикрыв глаза, легонько потерлась щекой о его запястье. - Тошизо… - прошептала Аямэ, открывая глаза и устремляя на мужчину полный нежности и доверия взор. – Пойдем, - просто позвала она его, снова потянув за собой. И в этот миг начался дождь; незаметно сгустившиеся под покровом сумерек тучи раскрыли серые объятия и излили на голый сад, ставший свидетелем их откровения, мириады капель воды. Аямэ вздрогнула, едва только дождь пошел, встрепенулась, как птичка, под тяжелыми каплями, оставлявшими большие темные пятна на тонком шелке светло-сиреневого юката, и вдруг залилась звонким радостным смехом, которому вторил низкий голос Хиджикаты. Держась за руки, запрокинув лица и подставив их холодным струям, они словно бы растворились в этой дождливой ночи, растворились друг в друге, ощутив долгожданную близость. Хиджиката первый открыл глаза; опустив взгляд, он долго смотрел на стекающие по лицу Аямэ струйки воды, на подсвеченные светом далеких светильников и кажущиеся нереальными изящные черты скул и подбородка, на полуприкрытые веки и раздвинутые в счастливой улыбке губы девушки, на разметавшиеся по плечам мокрые пряди черных волос. Почувствовав пристальный взгляд, Аямэ перестала улыбаться, напряженно глядя в ответ; ее тонкие пальчики задрожали в сильных теплых руках замкома, и в тот же миг она вновь оказалась в его объятиях. Хиджиката снова нашел губы Аямэ – дрожащие, счастливо улыбающиеся, - и не разрывал поцелуя до тех пор, пока не почувствовал, что от нехватки кислорода кружится голова, дрожат руки, а колени подгибаются от волнения, словно у неопытного подростка. Он с трудом оторвался от губ девушки, пытливо разглядывая ее лицо в дождливом ночном сумраке, и неосознанно, словно заклинание, прошептал второй раз за этот вечер: - Ты нужна мне, Аямэ, нужна до конца. Вместо ответа она лишь крепче обвила руки вокруг его шеи, и потянулась к нему, желая поцелуя, желая его, и вдруг тихо ойкнула, подхваченная и прижатая к мужской груди резким, неуловимым движением. Хиджиката стремительно двинулся к дому, неся на руках затихшую Аямэ, не глядя, стянул облепленные мокрой землей узкие кожаные сапоги, нетерпеливо раздвигал встречающиеся на их пути седзи, оставляя за собой влажные следы на деревянном отполированном полу. Аямэ не сопротивлялась, когда поняла, что Тошизо принес ее в свою комнату, внутри горячо желая и этого и того, что последует дальше. Бросилась, не глядя, в его распахнутые объятия, прижалась к широкой груди, вслушиваясь во взволнованный рваный ритм его сердца, в шум бегущей по жилам, вспененной желанием, крови, обняла за шею крепко-крепко, притягивая к себе, к жаждущим поцелуев губам. Дождь размеренно барабанил по крыше; свежий ночной воздух проникал в комнату, но кислорода все равно не хватало катастрофически. Мокрая насквозь одежда липла к разгоряченным близостью и поцелуями телам, волосы – к бледным лицам, а Хиджиката никак не мог сделать решительный шаг, мучая себя мыслями о гибком теле Аямэ, ее прекрасной наготе, неопытности и податливости. Она же почти не боялась, с каждым поцелуем становясь все отзывчивее, все горячее. Ее дрожащие пальчики скользнули по груди Хиджикаты, неумело лаская его сквозь плотную белую ткань рубашки и словно заявляя о своей решимости. - Тошизо… - прошептала она, прижимаясь еще ближе, останавливая ладошку аккурат над его неистово бьющимся сердцем. - Аямэ! – с беспомощным стоном Хиджиката сжал ее руку, неожиданно грубо прижимая девушку к стене, снова целуя ее и прощаясь со своей нерешительностью, позволяя себе делать все то, чего он так долго и страстно желал. Лихорадочно, позабыв о неторопливом достоинстве, он освобождал желанное тело из плена мокрых одежд; неловко упав на колени, стягивал с тонких лодыжек и пальчиков липкие таби; боролся с разбухшим от влаги узлом оби; буквально сдирал с дрожащих плеч сырой покров юката; терзал ставшими вдруг непослушными пальцами ряды бинтов на маленькой груди. Она встречала каждое его действие тихим, будто удивленным, вздохом, податливо прогибалась, подстраиваясь под его движения, льнула к нему при первой же возможности, искала пересохшими от волнения губами его губы, звала, тихо и настойчиво, будто между ними в любой миг могли возникнуть непреодолимые препятствия. В комнате было темно, лишь где-то на опоясывающей дом веранде горел одинокий светильник, и его неяркий свет просачивался сквозь плохо закрытые ставни, ложился на пол и стены тонкими, бледными полосами. Глаза Аямэ светились в этой полумраке черными звездами, кожа лица и плеч, на контрасте с темными волосами, казалась мраморно-белой, почти прозрачной. Хиджиката, на миг оторвавшись от ее губ, выдохнул, в который раз пораженный тонкой, изящной красотой девушки. - Ты прекрасна! – прошептал он, почему-то боясь говорить в полный голос, нежно гладя горячую от смущения щеку Аямэ, вновь прижимая ее к себе, абсолютно нагую и бесконечно доверчивую. Она вдруг хихикнула, упираясь кулачками в его вздымающуюся от тяжелого дыхания грудь. - А ты мокрый и холодный! – парировала девушка, и Хиджиката только сейчас понял, что он все еще одет. Торопясь раздеться, желая как можно скорее прижаться к Аямэ обнаженной кожей, вкусить и осознать ее прелестную наготу, он рвал крохотные, все еще непривычные, пуговички, словно собственную кожу, сдирал с плеч и спины узкую рубашку, мучительно долго боролся с пряжкой ремня, плотно облепившими ягодицы и бедра тесными брюками. Жадно, нетерпеливо, словно от этого зависела его жизнь, наконец-то прильнул истосковавшимся телом к отзывчиво прогнувшемуся телу Аямэ, нашел ее раскрывшиеся от волнения губы, до боли прижал ее, такую маленькую, такую важную и необходимую, к груди, к разрывающемуся от непередаваемых словами чувств сердцу. Хиджиката не помнил, как они оказались на футоне. В эту ночь весь мир перестал существовать, остались лишь они, они одни на всей земле, в нескончаемом шелесте дождя по ту сторону стен, в неровном далеком свете одинокого фонаря. Он словно заново учился касаться женщины, позабыв о тех многих других, что были раньше – пустых, ненужных, ненастоящих. Каждый сантиметр кожи, каждый изгиб податливого тела был открытием, упоительным и сладостным. Взахлеб целовал он припухшие губы Аямэ, пахнущую дождем нежную кожу, спутанные влажные волосы, без устали ласкал всю ее, от макушки до маленьких пальчиков на ногах, бесконечно осторожно подводя ее к грядущему единению. Она распускалась в его чутких руках словно редкий нежный цветок, открывалась навстречу горячим поцелуям и откровенным ласкам, забывала о мучивших поначалу чувстве стыдливости, страхе, неуверенности. Желая давать не меньше полученного, она ласкала его в ответ, страстно и неумело, поминутно вспыхивая то от смущения, то от накатывавшего удовольствия. И в тот миг, когда Аямэ интуитивно поняла, что Хиджиката больше не в силах обуздывать терзавшее его желание, почти попросила, глядя прямо в глаза, забыв о его недавней просьбе: - Сделайте меня вашей, совсем-совсем, до конца вашей! И он нетерпеливо рванулся в нее, лишь в самый последний миг, через силу, снова беря под контроль обуревавшие его эмоции, но Аямэ подалась навстречу, притягивая Хиджикату к себе скрещенными за его спиной ногами, и вся его выдержка сгорела в мучительно-сладостной вспышке долгожданного слияния. И дальше он помнил лишь стук дождя по крыше, закушенные сначала от боли, а после от страсти губы Аямэ, ее тихий, проникающий в самую душу, голос, и широко раскрытые, сияющие, как зимние звезды, черно-лиловые глаза. Проснувшись рано утром, Хиджиката подумал, что спящая рядом женщина – первая, с которой он провел ночь в одной постели. До сегодняшнего дня подобного с ним не случалось, он всегда находил предлог как можно раньше покинуть общую территорию. Сегодня все было иначе, и дело не в том, что по стечению обстоятельств им некуда было разбегаться. Хиджиката ни за что на свете не покинул бы эту комнату, этот дом прежде, чем увидел бы улыбку просыпающейся Аямэ, ее смущение и радость, ощутил бы трепет нежных, по-особенному сладких после сна губ на своих губах. Дождь перестал идти незадолго до рассвета. Потягиваясь, Хиджиката встал, подошел к окну, распахивая ставни и любуясь открывшимся ему блистательным в лучах восходящего солнца утренним миром. Однако свежий еще воздух загнал его обратно в постель, поближе к живительному, умиротворяющему теплу, исходящего от тела Аямэ. Любуясь ее лицом, по-особенному беззащитным во сне, лаская взглядом плавные линии расслабленного тела, Хиджиката, повинуясь какому-то безотчетно двигавшему его желанию, стянул укрывавшее их одеяло вниз, обнажая плечи и мерно вздымающуюся грудь девушки. Бледно-розовый, выпуклый в рассеянном утреннем свете шрам расположился аккурат между небольшими грудями девушки. Осторожно коснувшись его кончиками пальцев, Хиджикаты на краткий миг закрыл глаза, прошептав что-то самому себе. Затем наклонился, целуя этот шрам, отогревая дрогнувшими губами кусочек потерявшей чувствительность кожи. В тот же миг Аямэ проснулась, пытаясь сесть, резким движением натягивая одеяло на обнаженную грудь и оказываясь тесно прижатой к нависшему над ней мужчине. - Что вы… - начала было она, смущенно запинаясь, но не договорила, прерванная нетерпеливым поцелуем.

***

Три дня спустя, в Эдо - Рад видеть тебя такой отдохнувшей, Аямэ-чан! – громогласно и добродушно приветствовал прибывших Аямэ и Хиджикату Кондо. Одного взгляда на полную тихой радости улыбку девушки хватило, чтобы позабыть о терзавших его все эти дни волнениях. А вид умиротворенного, как никогда, преисполненного былого достоинства друга также радовал взор. Теперь, когда два самых близких человека наконец-то нашли друг друга, можно было двигаться дальше. Всех их ждала жестокая борьба не на жизнь, а на смерть.

***

Месяц спустя, 25 апреля 1868 года - Вы еще можете спастись, командир, и мы можем все еще начать сначала, пожалуйста, Кондо-сама, бегите, бегите, мы дадим вам время! – позабыв о субординации, Аямэ практически повисла на шее Кондо, впиваясь в него безумным умоляющим взглядом. По лицу девушки текли слезы, голос прерывался, но силы в руках было не занимать. - Ради всех ками, Кондо-сама, не будьте таким упрямым! – воскликнула она, отчаявшись поколебать его железную решимость, истратив все возможные и невозможные аргументы. - Умоляю вас! – прошептала она, глядя в безмятежные карие глаза стоящего рядом мужчины, без сил разжимая стиснутые на вороте его кимоно пальцы. Кондо улыбнулся, хороня под ободряющей улыбкой горькую нежность, и погладил девушку по щеке, вытирая бегущие из ее глаз слезы, думая, что никогда еще Аямэ не казалась ему такой прекрасной. - Никто из моих подчиненных больше не должен жертвовать собой ради меня, хватит, Аямэ-чан, мое время пришло, - спокойно сказал он, про себя вымаливая у провидения еще одно мгновение – посмотреть, запомнить, спрятать глубоко в душе дорогой сердцу образ. В комнату ворвался Хиджиката, уже изрядно потрепанный, тяжело дышащий. - Тошизо! – бросилась к нему с мольбой Аямэ, и замком мгновенно оценил ситуацию. - Кондо-сан, бегите, Аямэ будет вас сопровождать, я же задержу противника, - решительно начал Хиджиката, но был прерван непреклонным жестом Кондо. - Нет, Тошизо, я остаюсь, а вы уходите. Хватит, я должен… - Исами, сейчас не время геройствовать, прекрати все это! – закричал Хиджиката, стараясь не терять из поля зрения и слуха двери и окна. – Что армия без командира? Ты нужен Шинсэнгуми, ты не имеешь права погибать здесь! Аямэ! Ты должна проводить командира до наших передовых отрядов, все остальное я беру на себя. - Слушаюсь, Хиджиката-сан! - Нет, Тошизо-кун! – прервал Кондо активные действия друзей. – Остаюсь я, а вы – уходите. - Командир! - Исами! – вскричали хором Аямэ и Хиджиката. - Командир, умоляю вас! – схватив Кондо за руки, прошептала девушка. - Аямэ… Не переживай за меня, не надо, не плачь и никогда не переставай улыбаться, хорошо? Тебе есть ради кого жить, Аямэ-чан. Уходите немедленно и… Прощай! – в последний раз погладив девушку по щеке, Кондо поцеловал ее в лоб, не пряча чувств в своих глазах. Не глядя на ее заплаканное лицо, командир повернулся к Хиджикате. - Уходите. Уводи Аямэ и постарайтесь выжить. Это приказ, Тошизо-кун. Мой последний приказ вам. - Исами… - потерянно прошептал Хиджиката, чувствуя в голосе и взгляде друга суровую непреклонность. Во дворе нарастал шум боя, слышались угрожающие крики приближающихся противников. Словно котенка, Кондо схватил Аямэ за ворот, таща девушку к двери, крича на ходу Хиджикате: - Уходите, быстрее, пока не поздно! Силой выпихнув девушку в коридор, Кондо хлопнул напоследок по плечу проскользнувшего следом замкома, провожая их решительной улыбкой. Аямэ успела заметить, что губы командира шевельнулись, словно он говорил ей (только ей) вслед какие-то прощальные слова, но лишь много позже, недели спустя, будучи уже в безопасности, она скорее поймет, чем вспомнит, смысл сказанного: “Доживи за меня, Аямэ-чан. До самого конца, на полную!” Аямэ вскрикнула, в который раз за эти кажущиеся невыносимо долгими недели просыпаясь от одного и того же кошмара, во время которого она мучительно тянется к протягивающему руки Кондо и так и не успевает дотянуться. В предрассветном полумраке Хиджиката одевался, стоя к ней спиной, сосредоточенно застегивая пуговицы рубашки, затягивая на тонком поясе широкий кожаный ремень. - Ты так рано, Тошизо. Что-то случилось? - тихо спросила Аямэ, садясь и опуская подбородок на согнутые колени. - Из столицы пришли дурные известия, - так же тихо ответил ей мужчина, набрасывая на плечи мундир. На минуту в комнате повисла гробовая тишина, больше слов говорящая о случившемся, и на краткий миг Аямэ показалось, что все еще обойдется, что речь пойдет о чем-нибудь другом, но ожидания оказались тщетными… - Командир Кондо казнен вчера вечером как государственный преступник, - упавшим голосом договорил Хиджиката, не оборачиваясь к Аямэ и бессильно сжимая пальцы на собственном воротнике.

***

Пять месяцев спустя, сентябрь 1868 года - А вы не смотрите назад, господин, не смотрите. Там, за горьким пеплом и дымом потерь, не осталось ничего, за что можно сражаться. Едва лишь дадут команду, и матросы обрубят канаты, соединяющие нас с материком, в прошлое навеки уйдет та Япония, что была для нас домом. Нам останется лишь с надеждой смотреть вперед, в то будущее, что мы построим и будем защищать вот этими руками, - и Аямэ кладет свои ладони поверх рук Хиджикаты, до побеления сжатых на борту отходящего на север корабля. Он будто не слышит ее, до боли в глазах всматриваясь в подернутые туманом берега, начавшие желтеть леса, далекие очертания гор. - Пойдем, Тошизо, не надо смотреть, не надо… - тихо увещевает она его, но не решается тянуть силой, понимая, что это бессмысленно. Беззаветно преданный своим клятвам и словам Хиджиката проклинает этот день, в который он вынужден буквально предавать дело все своей жизни, бежать, словно предатель, в Хакодате, под крылышко иностранцев и немногочисленных оставшихся в живых приверженцев сегуната. Ему больно как никогда, он вспоминает всех погибших товарищей и отчаянно взывает к судьбе, спрашивая, за что ему выпала такая участь – стать свидетелем их бессмысленных смертей? Даже близость Аямэ, служившая на протяжении последнего года утешением в горькие минуты, не приносит привычного облегчения. - Что же делать? – беззвучно прошептал он, забыв о стоящей рядом девушке. Она понимает его и, крепко обнимая и силой отворачивая его лицо от уходящего в небытие берега, буквально спасает от накатывающего безумия спокойным взглядом и уверенным голосом: - Жить, Тошизо, жить за всех, до конца. Это последний приказ командира.

***

Семь месяцев спустя, май 1869 года - Что ты видишь, Аямэ? - Множество огней по ту сторону залива, Тошизо. - А на нашей стороне? - На нашей стороне темно, мой господин. - Зачем ты зовешь меня так? Она рассмеялась, прикрывая рот рукавом, и потянулась за чайничком, в котором уже поспел свежий чай. Неторопливо, изящно и плавно, Аямэ налила Хиджикате чаю, а затем взяла в руки небольшой сямисэн, устраивая ее на коленях и подтягивая расстроившиеся струны. - Так к чему все эти церемонии, Аямэ? Ты решила до конца войти в свою сегодняшнюю роль? – улыбаясь уголком рта, переспросил мужчина. - Глупый вопрос. Вы – мой господин, и потому я так зову вас, Хиджиката-сан, - пожав плечами, на полном серьезе ответила девушка. Облаченная в этот вечер в тяжелый, поблескивавший в подергивавшемся свете многочисленных светильников темно-лиловый шелк, Аямэ выглядела по-особенному легкой и воздушной. Склонив головку с уложенными в изящный узел волосами к правому плечу, она терпеливо подтягивала колки, добиваясь должного звучания струн. - Завтра все канет в небытие… К чему этот глупый маскарад? – окидывая взглядом свое традиционное кимоно, позабытое за прошедшие полтора года, с горечью проговорил главный военнокомандующий новоиспеченной республики Эдзо. - Вы неправы, Хиджиката-сан. Вот здесь, - и Аямэ, подавшись вперед, коснулась рукой груди мужчины, левой ее половины, - вот здесь, мой господин, все живо, как и прежде. - Тогда подлей мне еще чаю, Аямэ, а после спой, - усмехнулся Хиджиката, любуясь неторопливыми, полными достоинства и грации, движениями возлюбленной. - Может, саке, мой господин? - Нет, не стоит. Сегодня мое сознание должно быть ясным как никогда. - Как пожелаете, Хиджиката-сан. Начиналась их особенная ночь – последняя в Хакодате. В этом никто из них не сомневался. Завтра имперские войска готовились к решительному удару, который обещал стать последним для республики Эдзо. Об этом никто не говорил, но все, кто хоть немного смыслил в военных действиях, не предрекали бывшим сторонникам сегуната ничего многообещающего. Еще раз проверив порядок действий, отдав последние приказы и проследив за выполнением надлежащих приготовлений, Хиджиката подумал, что этой ночью ему все равно не уснуть. Так почему бы тогда не провести это время с толком, воплотив свои давние желания хотя бы накануне рокового дня? Аямэ с радостью извлекла на свет божий успевшие пропахнуть пылью их традиционные кимоно. Долго хлопотала, выбивая их на свежем воздухе, таская родниковую воду для чаепития, расставляя на низеньком столике необходимые предметы. Когда Хиджиката вернулся из форта, преображенная и почти неузнаваемая Аямэ, склонив в низком поклоне гибкую спину, протягивала ему кимоно, помогла расправить складки на спине, подпоясаться непривычно мягким оби, собрать отросшие ниже плеч волосы в подобие самурайской прически. - Навевает воспоминания… Ты сидела в такой же позе, и мне до боли в руках хотелось убить всех этих тупых идиотов, безнаказанно пялящихся на тебя! - улыбнулся Хиджиката, едва лишь Аямэ закончила петь и с легким поклоном отложила сямисэн в сторону. - Это было так давно, мой господин, а вы помните такие подробности, - зардевшись от смущения, ответила девушка. - Порой мне кажется, что я помню лишь то, что связано с тобой, в то время как все остальное подернулось дымкой забвения. - Тошизо… - забывая о выбранной роли любезной, но неприступной гейши, прошептала расстроганная Аямэ. Отодвинув разделявший их низкий столик, Хиджиката решительно подвинулся вперед. - Иди ко мне, моя Аямэ, и забудь ту грустную песню, что только что пела. Я хочу, чтобы ты улыбалась. - С вишен опадают последние лепестки, мой господин, надолго ли хватит вам моей улыбки? - До самого конца, Аямэ, я уверен в этом.

***

Роковая весна 1869 года неотвратимо уходила в прошлое. Кружились в пропитанном горьким дымом поражения воздухе лепестки отцветающих вишен, покачивалась на краю обрыва, ведущего в необозримую пропасть, республика Эдзо – последний приют немногочисленных оставшихся в живых членов Шинсэнгуми. Хиджиката и его верная возлюбленная провели вместе все отведенные скупой судьбой минуты. Когда кончились песни и слова, они неспешно потягивали ставший безвкусным остывший чай и долго смотрели в окно, на покрытые многочисленными огнями вражеских костров берега материка, на тонущее в серой весенней ночи побережье у Хакодате, усеянное цветущими вишневыми садами. Когда звезды на высоком небе разгорелись в полную силу, Хиджиката прильнул к губам Аямэ в долгом неторопливом поцелуе, желая прожить оставшиеся минуты как никогда полно и ярко – он ни на миг не сомневался в безнадежности грядущего неравного сражения. Проснувшись ближе к полудню, ощущая, как сотрясается от далеких залпов орудий ставший тяжелым воздух, Аямэ отчаянно вскрикнула, понимая, что Хиджиката под самый конец все же оказался на шаг впереди. - Безжалостный… - прошептала она, чувствуя, как заструились по щекам обжигающие кожу слезы. – Безжалостный! На пустующей и давно остывшей подушке рядом лежало подписанное знакомой рукой письмо. “Здравствуй, моя маленькая, ненаглядная Аямэ! Если ты читаешь эти строки, а меня нет рядом, это значит, что все прошло как надо, и я могу не переживать за тебя так, как переживал бы, будь ты в эти минуты на поле боя. Зная тебя, твою преданность нашим идеалам и непростительную склонность к самопожертвованию, я позволил себе первый и последний между нами обман. Как оказалось, старая как мир уловка со снотворным сослужила добрую службу, и мне не пришлось повышать на тебя голос, приказывая остаться, ведь ты бы ни за что не согласилась бы на это, просто вняв моим просьбам и доводам разума. Ведь даже авторитета нашего командира – Кондо, - не всегда хватало, чтобы предотвратить твои безумные и рискованные затеи. Мы проговорили всю ночь напролет, урывая время для любви, и все же этого было бесконечно мало. Я пишу эти строки и понимаю, что с тобой вся жизнь пролетела бы как одно мгновение, бесконечно радостное и яркое, но судьба дала нам всего несколько лет, большую часть которых ты вынуждена была терпеть мое мелкое себялюбие, гордость и юношеский максимализм. И все же, несмотря ни на что, я счастлив, хотя в последние годы почти потерял сильную когда-то веру в возможность счастья. Счастлив от того, что ты была рядом, поддерживая улыбкой и нескончаемым оптимизмом. Счастлив, зная, что ты будешь жить, Аямэ, жить за всех нас. И хотя я со стыдом вспоминаю, сколько раз ты спасала мою никчемную шкуру, жертвуя собой, сейчас я счастлив от того, что смог защитить тебя, пусть и ценой обмана. Надеюсь, ты простишь мне его, моя бесценная, если уже не простила. Столько всего хочется написать, а еще лучше сказать, глядя в твои бесконечно прекрасные глаза, в которых я нашел лучшее, чем я есть на самом деле, отражение себя. Но ночь уходит безвозвратно, уступая место грядущему утру, и я слышу, как со двора доносятся голоса просыпающихся солдат, и это значит, что мне пришла пора покинуть тебя, безмятежно спящую под моим кимоно. И перестать жалеть о том, что жизнь пошла другой дорогой, лишив меня возможности сделать тебя своей женой. В последний раз целую твои губы, щеки, глаза, руки, волосы. Прощай, моя Аямэ, моя бесценная, моя единственная, жизнь моя. П.с.: постарайся не держать зла на замкома, наконец-то сумевшего сохранить жизнь своему самому верному и незаменимому подчиненному. П.п.с.: заклинаю тебя, девочка, покидай крепость сразу же, как проснешься. В верхнем ящике стола документы, деньги и пара адресов, где ты сможешь переждать, пока не уляжется буря. Обо мне не думай – я, скорее всего, буду к тому времени далеко, очень далеко, со всеми остальными… П.п.п.с.: береги себя и нашего будущего ребенка. Почему-то я уверен, что после этой ночи у нас будет ребенок. Поцелуй его за меня, когда придет время. Прости и прощай! Навеки твой, Хиджиката Тошизо”

***

10 лет спустя, о. Хоккайдо, город Хакодате Этой весной, несмотря на затянувшиеся холодные ветра, южное побережье острова покрылось белоснежным покровом цветущих садов непривычно рано. Кутаясь в теплое, подбитое войлоком, кимоно, и до боли вглядываясь в набегающие одна за другой серые волны, на продуваемом всеми ветрами морском берегу стояла одинокая женская фигурка. Чуть поодаль, увлеченно играя в догонялки с волнующимся морем, резвился мальчик, удивительно похожий на свою спутницу. Темно-лиловые, словно ирис, глаза и черные, блестящие в свете скупого солнца, волосы выгодно подчеркивали аристократическую бледность тонкого, изящного личика. Задорно хохоча и воинственно замахиваясь ногами на беснующиеся волны, мальчик вдруг побежал к женщине, силясь перекричать шум ветра и грохот опадающей на берег морской пены. - Мама, мама, я наконец-то придумал, кем я буду! Слышишь, мама, я совершенно точно буду… - конец фразы тонет в звуках просыпающейся стихии, но женщина ни на минуту не сомневается в том, что же выбрал ее сын. Они всегда такие, эти мальчики – не размениваются по мелочам, смело замахиваются на несбыточное, не думая о том, что принесут их желания близким людям. Такие самоотверженные, такие целеустремленные, такие жестокие… Видя в этом лишь начинающем оформляться порыве черты погибшего десять лет назад возлюбленного, Аямэ улыбается, радуясь и печалясь одновременно, впервые за эти годы различая за болью потери неразрывную и усиливающуюся со временем связь. Крепко обнимая взволнованного открытием сына, она шепчет, целуя его удивительные глаза: - Конечно будешь, мой Тошизо, обязательно будешь…

8 апреля – 2 июля 2013 года