Дисциплинарные меры

… но Мальвину-то казалась дикостью сама идея воздействовать на человека химически вместо того, чтобы попробовать увещевания и традиционные меры - пусть бы и вплоть до заключения в тюрьму.

      Неуловимый граф Метелин, с которым префект безуспешно пытался встретиться и поговорить несколько дней подряд, сам налетел на него в дверях трактира как раз в тот момент, когда Мальвин решил отказаться от этой безнадёжной затеи.       Граф был уже пьян и явно намеревался кутёж продолжать. Он яростно выругался, явно не узнав Мальвина, и ввалился внутрь трактира.       Префект немедленно развернулся на каблуках и последовал за ним, передумав уходить.       Метелин упал на лавку, хлопнул ладонью по столу и, не глядя на того, кто стоит перед ним, потребовал:       — Водки!       — Вам, пожалуй, на сегодня уже довольно, граф, — неодобрительно сказал Мальвин. Метелин вскинул голову и с трудом сфокусировал взгляд на префекте.       — Учить меня вздумал? — и ведь, кажется, не узнал.       — Учить вас — дело неблагодарное, поскольку занятий вы избегаете с завидным постоянством, — Мальвин опустился напротив графа.       Тут в бедовой графской голове что-то наконец соединилось нужным образом:       — А-а-а, господин префект, — язвительно и зло сказал он. — Мне, следовательно, не померещилось, вы меня на самом деле преследуете?       — Я пытаюсь исполнять свои прямые обязанности, — холодно сказал Мальвин. — Служить посредником между руководством Академии и студентами.       Метелин оскалился, вскинул подбородок.       — По почкам студентов бить — тоже ваши прямые обязанности?       Мальвин немедленно испытал острый приступ сожаления от того, что не может он снова графа ударить. Потому что это сразу переведет разговор в плоскость, которой ему лично хотелось бы избежать.       — Я не буду просить прощения, — сообщил он ровным голосом. — Однако могу обещать, что, если вы соизволите меня выслушать, подобное вряд ли повторится.       На лице Метелина промелькнуло что-то похожее на сожаление. Да ведь он провоцирует меня, понял вдруг Мальвин, не нужны ему никакие разговоры, а от драки, да драки скандальной, с префектом, получит граф только удовольствие.       Ну уж нет. Мальвин не для того раздумывал часами и отбирал наилучшие, доходчивые выражения, не для того перед зеркалом репетировал (правда, лишь в уме), чтобы ограничиться банальным и пошлым мордобоем. Даже если мордобой доставит удовольствие не только графу.       И не в том дело, что драка наказуема, а в том, что причина превратится в следствие, и круг замкнется окончательно.       — Так водки несть? — возникла всё-таки откуда-то девка-подавальщица. — Закуски?       — Всё неси!       — Подождите пока, пожалуйста.       Девка упёрла руки в бока, уставилась вопросительно, но промолчала — пускай шальные сами разберутся. Разбирательство, впрочем, было недолгим и закончилось неожиданным образом. Побуравив Мальвина свирепым взглядом, граф Метелин очень громко и отчётливо заявил:       — Ваше мнение в данном вопросе никого не интересует, господин префект, — после чего рухнул лицом в стол.       Девка тоже посмотрела на Мальвина, а тот водку отменил окончательно и осведомился, есть ли здесь свободные комнаты.       Господин Солосье-младший был не в настроении. Планы его на вечер сорвались, новые он сочинить не успел, а домой решительно не хотелось. Хотелось вина и долгих разговоров на всю ночь.       Дурное настроение способствовало поступкам импульсивным — за компанией имело смысл идти в «Пёсий двор», однако из чувства противоречия расстроенный Жорж зашёл в первый попавшийся трактир.       И немало изумился, увидев вместе господина префекта курса и графа Метелина. Господин префект был серьёзен и мрачен даже, граф же был пьян и висел на его плече. Жорж почувствовал еле заметный укол смутной вины. Господин префект ведь просил его помочь, а он пренебрёг. И тогда казалось, что правильно пренебрёг. Однако же кто мог предвидеть, что пренебрежение это для господина префекта выльется в необходимость перетаскивать столь неудобные во всех отношениях тяжести.       В том, что причина сложившегося положения имеет отношение исключительно к дисциплине, Жорж почему-то не усомнился.       — Какая удивительная встреча, — сказал он весело. — Куда же вы его тащите, господин префект?       — Добрый вечер, господин Солосье, — вежливо отозвался префект, оценивающим взглядом окидывая лестницу на верхние этажи. — Пытаюсь создать условия для дальнейшего с господином графом разговора…       — Касательно его поведения в стенах Академии? Однако вы серьёзно настроены! Вечер определённо переставал быть скучным. Жорж сгорал от любопытства — что же господин префект намеревается дальше делать с Метелиным, неужели на самом деле ждать, пока тот проспится, и читать ему нотации? И что произойдёт, когда нотации эти будут неизбежно проигнорированы?       Господину Мальвину Жорж симпатизировал, несмотря на всю неловкость некоторых его поручений. Симпатия эта соединилась с любопытством, с так и не прошедшей до конца обидой на Метелина, и в голове Жоржа возник вдруг совершенно авантюрный и несколько сомнительный, как всякая студенческая шутка, план.       Жорж зашёл с другой стороны и закинул правую руку Метелина на своё плечо:       — Позвольте же вам помочь, господин префект!       Господин Мальвин удивился, но отказываться от помощи не стал. Вдвоём они занесли пьяное тело в указанную девкой комнату. Девка успела верно оценить бриллиантовые запонки графа и сияющий вензель, и комнату им предоставили приличную. И вина принесли не самого дешёвого, и закусок к нему.       Вина попросил Жорж, сообщив, что счёт за всё следует отправить в особняк Метелиных. Господин Мальвин этим решением был смущён и недоволен, пытался возражать и даже нахмурил прекрасные брови, но Жорж только взмахнул манжетой:       — Подумайте, господин префект, о потенциальном ущербе, который граф мог нанести этому заведению, если бы вы его не остановили, бутылка вина — сущая ерунда, можно сказать, сопутствующие расходы, для смягчения горла, которому предстоят долгие увещевания.       Глаза господина Мальвина от такой аргументации расширились, и этими расширенными глазами наблюдал он, как Жорж снимает шейный платок и примеривается к столбикам кровати.       А потом стягивает с Метелина пальто. И не только пальто.       — Помилуйте, господин Солосье, что вы делаете?       — Создаю ситуацию, из которой графу будет затруднительно сбежать, не выслушав вас, господин префект. Не одолжите ли мне ваш шейный платок?       Отсутствие рубахи Метелина, возможно, и не остановит, решил Жорж, в котором проснулись азарт и давняя обида. И ещё почему-то желание господина Мальвина ошарашить ещё больше и посмотреть, что там под этими наглухо застёгнутыми пуговицами господина префекта.       В него словно вселился бес из батюшкиных сказок.       И бес этот стянул с Метелина сапоги и штаны.       — Действительно, — странным голосом сказал господин префект, — куда же он побежит в таком виде?       Одежду Метелина он подобрал и сложил аккуратной стопкой подальше от кровати.       И добавил:       — Узел, господин Солосье, надо бы другой, чтобы запястья не поранить.       Господин префект подхватил вторую руку Метелина и показал при помощи собственного платка.       В этот момент Жорж осознал, что бес вселился не только в него.       Он отступил от кровати и полюбовался — зелёная ткань на бледной коже, тёмные волосы на белой подушке. Красиво.       — У вас есть опыт в привязывании людей к мебели?       — Только теоретические познания, — господин префект подёргал узел и тоже отступил.       — Однако мне всегда хотелось опробовать на практике, — признался Мальвин, понизив голос, и господин Солосье рассмеялся.       Смех у него был очень заразительный, а глаза зелёные и шельмоватые.       — Однако же очнётся наш граф нескоро, — заметил он, снимая собственное элегантное пальто, — почему бы нам пока не расположиться здесь поудобнее? Не можем же мы с вами, господин префект, оставить его в таком положении без присмотра?       Господина Солосье зовут Жорж, вспомнил вдруг Мальвин, Жорж Полоний, непривычно для росского языка и уха, и без отчества неловко. Но и по фамилии обращаться ещё более неловко — после совместной шалости, баловства совершенно ребячливого, за которое потом, скорее всего, будет господину префекту стыдно.       Впрочем, если хоть какой-нибудь воспитательный эффект это безобразие возымеет, то и нет.       Ведь лучше же пилюль?       Рухнуть в пучину мучительных рассуждений о проступках и наказаниях господину префекту не дали. Господин Солосье ловко наполнил вином бокалы и подвинул один к Мальвину.       Время в комнате замедлилось, загустело. За окном ноябрьская неопределённая темень — то ли вечер, то ли ночь, без часов не разберёшь, а часы в кармане скинутого сюртука. Жарко — то ли от печи за стеной, то ли от выпитого вина, то ли от беседы. А может, от внимательного и лукавого взгляда Жоржа, от манеры его откидывать назад голову и взмахивать рукой и прятать за кружевом манжеты улыбку.       Вино не ударяло в голову, как водка, вино казалось непривычному к нему Мальвину безобидным, но уносило его всё дальше, растворяя в себе всю неловкость. Нить беседы вилась сама собой, терялась и находилась. Господин Солосье («Жорж! Жорж! К чему эти церемонии!») полон занимательных историй, но и у господина Мальвина («Тогда уж и вы без господина префекта») нашлась парочка.       Наконец они сошлись на теме оружия. Огнестрельное занимает обоих неимоверно — восхитительная вещь, вершина технической мысли, однако же, есть ли преимущества у одного вида перед другим, дальность, скорострельность, доводилось ли вам стрелять из револьвера?       Не доводилось — офицерам Резервной Армии положены самозарядные пистолеты, и именно такой осваивал Мальвин. А если бы представилась возможность?       — С превеликим удовольствием, — ответил Мальвин, не очень понимая, какую именно возможность он имеет в виду.       Кровать с привязанным к ней графом оказалась вне поля его зрения, и он благополучно забыл о нём и очень удивился, услышав хриплый и сердитый голос Метелина:       — Это дурная шутка, господа!       Он был всё ещё пьян и зол, и не сразу понял, где находится. Осознание происходило урывками. Сперва руки — он захотел перевернуться и не смог, не смог даже опустить их, что-то держало запястья. Метелин дёрнул раз, другой, но держало крепко. Потом он услышал голоса — и затих инстинктивно, не стал открывать глаза, притворился спящим дальше.       — С восьмидесяти шагов? Не хочу сомневаться в ваших словах, однако же разве револьверы способны на такую точность?       — А доводилось ли вам стрелять из револьвера, Андрей Миронович? — этот весёлый голос Метелин узнал, это Жорж, а значит…       А что, леший, это значит?       Он осторожно дёрнулся снова, одеяло скользнуло по обнажённой коже, и Метелин осознал ещё кое-что.       Граф распахнул глаза, яростно уставился на своих пленителей и высказал всё, что думал.       — О, вы очнулись, граф, — обрадовался Жорж. — Как вы себя чувствуете?       — Отвратительно, — буркнул Метелин и потребовал: — Развяжите меня немедленно, господа, какого лешего?       Они поднялись оба, но Жорж оказался ближе, наклонился над ним, потрогал путы. Метелин никак не мог сфокусировать взгляд, но что-то в его лице было не то и не так.       — Прошу вас, Саша, об одном: выслушайте господина Мальвина, — палец Жоржа скользнул по его щеке.       Метелину было жарко. Какой господин Мальвин, зачем он здесь, что за глупости? Он так давно не видел лица Жоржа рядом, а почему — вспомнить не может, всё путается в голове, но на него он тоже зол и обижен.       Промелькнуло смутное воспоминание о наглом пихтском шуте, об испытательном сроке — распространяется ли данное им обещание на старых друзей и на тех, кто привязывает беспомощных людей к кровати?       — Мне решать, кого слушать, а кого нет, — прорычал он в это красивое лицо, — вас это не касается.       Ему хотелось увидеть обиду, но Жорж только выпрямился и посмотрел на него печально и насмешливо.       — Да, — сказал он. — Больше меня это не касается.       Он повернулся к префекту, словно потеряв к Метелину всякий интерес. Он давно его потерял, рассердился граф. Совершенно иррационально рассердился, забыв, что сам отталкивал и избегал единственного друга. Теперь ему казалось, что это Жорж его предал тогда и предал снова, когда улыбнулся сейчас вот так господину Мальвину.       — Неужели вы уже уходите, Жорж? — расстроенно спросил префект.       Метелин фыркнул. Разумеется, Жорж сбегает, как нашкодивший кот, ведь совершенно ясно, чья это была идея.       — А вы хотите, чтобы я остался? Граф ясно дал понять, что это не моё дело. Да и вам разве не лучше будет проводить внушение наедине?       Что-то было в его интонациях такое вкрадчивое, что заставило и Метелина посмотреть внимательнее на префекта. Что именно они подразумевают под внушением и почему господин Мальвин в одной только рубашке?       — Я предпочёл бы, чтобы вы остались, — хриплым голосом ответил Мальвин.       Жорж тоже предпочёл бы остаться — наедине с господином префектом, и болтать дальше, и допить оставшееся вино. Всё, что в начале вечера казалось забавной шуткой и мелкой местью, теперь превратилось в досадную преграду и невозможную глупость. Нельзя же просто развязать графа и выгнать из комнаты, в самом деле.       Ах, Жорж ненавидит чувствовать себя лишним.       И зачем он опять позволил себе увлечься кем-то?       Он оглянулся на Метелина — граф выгнулся на кровати, напрягся, пытаясь освободиться, одеяло сползло на бедра. Словно одна из стыдных ночных фантазий воплотилась в реальность, вот только лицо не наслаждение выражает, а унижение и ярость.       А вы, значит, господин Солосье, желали бы увидеть другое выражение, спросил он сам себя, после всего, что было и чего не было между вами и господином графом?       — Бегите, Жорж, — язвительно бросил Метелин. — Оставьте нас с господином префектом… наедине.       Господин префект еле слышно вздохнул рядом, и Жорж определённо не хотел знать причину этого вздоха.       — Вы, граф, считаете, что я сбегаю? — холодно спросил он. — Это звучит как оскорбление. Не стоит ли вам прежде объясниться?       Метелин зло и коротко рассмеялся.       — Разве вы не всегда так поступаете, господин Солосье? Находите себе новое увлечение, а старых друзей забываете?       Жорж снова шагнул к кровати, навис над Метелиным, упираясь руками в подушки:       — А разве не вы так поступили первым, Саша?       Жорж хотел выдержать равнодушный тон до конца, но не сумел, горечь всё-таки прорвалась. Как брошенная девица ведёте себя, господин Солосье, подумал он, это некрасиво и пошло, но как остановиться, он не имел ни малейшего понятия. Кровь стучала в висках, мешая сосредоточиться.       А в глазах у Метелина не только ярость, но и растерянность.       Надо было немедленно, решительно и с достоинством сообщить, что ему, Жоржу, отныне всё равно, где и с кем проводит время граф Метелин.       Но Жорж медлил, и Метелин медлил.       Так и не сказанные слова заставляли воздух между ними дрожать, а может, это их дыхание сталкивалось и смешивалось.       — Господа, послушайте, — господин префект наконец сообразил, что неверно представлял себе их отношения, — если вам нужно прояснить…       — Не нужно, — сказали они одновременно, а потом Метелин вдруг вскинулся, впился в губы Жоржа болезненным поцелуем-укусом.       Раздался звонкий шлепок, Жорж отшатнулся, прижав руку к губам, — прямо в надёжные руки господина префекта, а Метелин, откинутый его пощёчиной обратно на подушку, рассмеялся.       Жоржа ошарашенный происходящим господин Мальвин поймал очень ловко, за плечи приобнял и выпускать из рук не торопился. Время для него не просто замедлилось, оно остановилось. Замерло в тот момент, когда чужие губы соприкоснулись, и теперь в голове у господина префекта несуществующие часы отбивали бесконечную полночь.       Скулы Мальвина полыхали жаром, уши, кажется, тоже.       Казалось бы, чем можно смутить студента Йихинской исторической Академии, отличника и префекта курса, прекрасно знакомого с традициями и происхождением столь славного учебного заведения. Да только одно дело — знать в теории, а совсем другое — приложить к себе на практике.       В добропорядочном доме купцов Мальвиных о таком бы даже и не подумали, потому как есть традиции, а есть стыд и срам.       — Усы. Вот в чём дело, — отсмеявшись, язвительно сказал Метелин. — На кой леший вам усы, Жорж? Это бунтарство?       Графская скула тоже полыхала — сильной оказалась обида господина Солосье и вся ушла в пощёчину, на оскорблённую интонацию и не осталось:       — Дурак вы, Саша. И бунтарство — стезя исключительно ваша.       Жорж мягко и нехотя отстранился от Мальвина, упал на стул и потянулся за бутылкой.       — Дурак, — с гордостью какой-то согласился граф. — Однако ж такие умные господа, как вы, отчего-то готовы потратить на меня целый вечер. И что это у вас там? Вино?       Часы в голове у префекта пробили последний раз и умолкли, наконец.       — Вы уже достаточно выпили, граф, — и дар речи к нему вернулся, вспомнить бы только все заготовленные аргументы.       — Ах, вы к трезвой жизни таким образом вернуть меня надумали?       Метелин как-то ловко толкнулся ногами и сел, ухватившись за столбики кровати. И Мальвин разглядел вдруг то, на что не обращал внимания раньше — бледно-жёлтые заживающие синяки на графских рёбрах.       К лешему аргументы. К лешему провокации и стыд. Это для должностной инструкции довольно будет, если господин префект словесным внушением ограничится. А для совести Мальвина мысленной птички-галочки в графе «провёл беседу» больше недостаточно, совести нужен результат, иначе выходит, что обязанности господина префекта не выполнены. А раз уж ему доверена такая власть, коей можно нечаянно переломать человеку жизнь в один момент, то пренебрегать обязанностями больше он никак не имеет права.       Или от власти тогда отказываться.       — На трезвую голову лучше запоминается, господин Метелин.       Мальвин сел на край кровати и откинул одеяло.       В уставе Резервной Армии нет пункта об обращении с военнопленными: нет войны — нет и пленных. Однако жизнь шире устава, в ней есть и секретные приказы, и опыт, передаваемый от офицера к офицеру. Хочешь добиться результата — первым делом обеспечь объекту воздействия наиболее уязвимую позицию, учил Андрея Мальвина его наставник.       Не давай противнику того, чего он жаждет, но покажи, что можешь это дать.       — Что же такое важное вы хотите мне сообщить, господин префект курса? Переходите же уже к делу, не томите! — граф ершился и задирал гордо подбородок, а тело напряглось и приготовилось к боли.       Мальвин положил руку на щеку графа поверх отпечатка ладони Жоржа и медленно погладил большим пальцем бледную кожу.       Метелин замер, глаза его сузились.       — Зачем вы стали студентом Академии, Александр? — мягко спросил он. — Наперекор батюшке?       У стола изумлённо звякнул бокалом Жорж, Мальвин краем глаза видел его лицо — золотистое пятно в мягком свете свечей, но отвлекаться на него сейчас было непозволительно. Он лишь надеялся, что Жорж поймёт и подхватит его затею так же, как играючи и небрежно подхватывал неоконченные фразы в беседе и легко вёл разговор дальше, развивая тему.       Один он с этим не справится.       Метелин приготовился к резкости и боли, к унижению приготовился — что эти двое мальчиков-отличников, прилизанных котят могли сделать с ним после того, что он о себе узнал?       Они его раздражали, такие приличные, такие правильные, точно знающие, кто они такие и зачем живут. И бесили неимоверно восторженные взгляды, которые они бросали друг на друга. Взгляды, которые опять низводили его, Метелина, до роли лишь повода, театрального реквизита, вещи бесполезной и неинтересной по сути, но двигающей вперёд сюжет милой пьески про воссоединение родственных душ.       Нелепость, случайность, промежуточное звено.       Ненависть к себе, стыд и отвращение перекатывались внутри, требовали насилия, над ними или над собой — неважно.       А боли не было.       Была тяжёлая, но ласковая рука, обжигающая прикосновением.       — Мои мотивации к вам никакого отношения не имеют, — выплюнул Метелин, пытаясь от этой руки увернуться.       Увернулся, и оказался на подушке снова, а дальше бежать некуда — сильные пальцы держат за подбородок и не дают отвернуться. А у господина префекта руки две, и вторая погладила ключицу и уверенно спускается вниз, и никак её не сбросить.       — Почему же? — спрашивает господин Мальвин. — Если уж вы взялись бунтовать, то бунт нужно доводить до логического завершения.       И обводит пальцем сосок. Это неожиданно, нечестно и совершенно невыносимо, и все слова в один миг покинули Метелина.       — Чтобы плюнуть кому-то в лицо, называться студентом Академии недостаточно, надо быть им. Понимаете ли вы, что это значит?       Он не хотел понимать, ему было плевать как раз на традиции и Академию с самого начала, и так он и собирался сказать — потом, когда вернет господину префекту некий долг. Ведь хорошие мальчики очень неосмотрительно привязали только руки.       Коленом по почкам ничуть не хуже, чем кулаком, надо только нужным образом повернуться. И поймать удачный момент.       Граф медленно облизнул губы, надеясь, что господин Мальвин отвлечётся, напряг бёдра… и понял, что он тоже кое о чём забыл.       — А если не понимаете, Саша, — нежно нараспев сказал Жорж, садясь верхом на его ноги и прижимая их к кровати, — то мы с господином префектом с удовольствием вам разъясним.       Горячие ладони легли на его бёдра, лаская пах.       — И продемонстрируем. Что есть студенческое братство и в чём его смысл и предназначение.       — Что такое Академия, которую вы столь тщательно и напрасно игнорируете, а ведь это больше, чем одна возможность.       Твёрдый палец коснулся соска, и тот тоже затвердел, болезненно и сладко.       — Шельмы, — рык не получился, обернулся стоном, и за стон этот Метелин возненавидел себя ещё больше.       И рвануться не получилось больше — как рванёшься, когда держат за такое, нежно держат умелыми пальцами. Он понятия не имел, что Жорж вообще на такое способен, с ним, графом, и девки-то такого не делали.       — ...воистину уникальный академический опыт и доселе неизвестные перспективы, — проникновенно сказал на ухо господин префект, и жаркое его дыхание опалило графскую шею.       Господин префект был великолепен в своём замысле и решимости, но самым опытным в этой постели определённо был Жорж. И господин Солосье намеревался весь свой опыт использовать, чтобы головы окончательно не терять и контролировать ситуацию.       Не ради страсти всё затеяно, страстей в Метелине и так больше, чем нужно, а вот что делать с ними, Саша понятия не имеет. А со страстями нужно уметь справляться, думал Жорж, наклоняясь ниже и медленно, обдуманно покрывая бледную кожу поцелуями, направлять их в нужное русло.       Метелин вздрагивал, но лежал неподвижно, словно твёрдый, возбуждённый член в руках Жоржа не имел к нему никакого отношения. Подбородок графа был вздёрнут, глаза упрямо распахнуты, а губа закушена — вот почему он молчал, боялся снова застонать.       Гордая жертва-мученик, искушаемый злыми духами, вот что он там себе придумал.       Ах, нет, друг мой Саша, так не пойдёт.       — Давайте-ка поменяемся, господин префект, — весело предложил Жорж, расстёгивая рубашку.       А господин префект тоже со страстями справляется не очень успешно: глаза потемнели, алые пятна на шее. Жорж улыбнулся ему, провёл по губам пальцами, позволил жадно поцеловать кончики и выскользнул, лёг рядом с Метелиным и прижался — кожа к коже, шёлк и кружева.       Уткнулся носом в шею под ухом, потёрся по-кошачьи и промурлыкал:       — Я, пожалуй, должен извиниться перед вами, Саша.       Ладонь всё ещё горела от удара, но все его чувства нашли, наконец, выход, и больше не было никакой необходимости прятать тупую иглу обиды внутри себя, а можно было сказать прямо:       — Мне было одиноко без вашей компании.       — Позвольте вам не поверить, Жорж, — прошипел Метелин сквозь зубы, — это ваши новые друзья вас научили? Прежде…       Жорж не позволил ему договорить — лизнул истерзанную прокушенную губу и скользнул языком в рот, возвращая поцелуй, глубокий и долгий, не давая убежать и уклониться.       Зачем выбирать, думал Золотце, зачем терзаться, вот оно решение, изящное и простое.       Метелин не собирался отвечать, и глаза уж тем более закрывать не собирался. Однако великолепный и решительный господин префект тоже не бездействовал, а отражать нападение одновременно с двух сторон граф готов не был.       Происходящее всё больше и больше напоминало стыдный и сладкий сон, и обдумывать каждый шаг становилось всё труднее. Мальвин боялся сделать что-то не так по неопытности своей, но рядом был Жорж, а учился господин префект всегда быстро.       Жорж был рядом — горячий, нетерпеливый и ласковый, с блестящими от вина и возбуждения глазами, и если бы его здесь не было, никогда бы Мальвин не пожелал и тем более не осмелился зайти так далеко и так глубоко.       Но Жорж развёл белые графские колени и откуда-то появилась баночка с чем-то густым и пряным — Мальвин не успел даже задаться вопросом, зачем это средство, как получил ответ, смутивший его неимоверно и возмутивший Метелина.       Господин Солосье ловко пресёк все возражения, накрыв член графа губами, и Метелин хрипло застонал, вцепившись в свои путы.       Чужая плоть туго охватывала пальцы, пульсировала, отзываясь на каждое движение, и ничего больше не казалось невозможным.       Граф растерял всю свою гордость и спесь, лицо его от боли и удовольствия стало совершенно незнакомым и прекрасным. Мальвин вошёл в него одним плавным толчком и замер.       Метелин распахнул глаза, потемневшие, отчаянные, и они встретились взглядами. Длинные чёрные ресницы блестели от слез.       — С-сволочь, — выдохнул Метелин и тут же потребовал яростно: — Двигайся!       Мальвин толкнулся ещё и ещё раз и больше не останавливался, пока тот не вскрикнул коротко и беспомощно.       Жорж поднял голову, слизывая с губ белые капли, жадно посмотрел на Мальвина снизу вверх, и всё опять смешалось и поплыло.       Они избавились от всего, что мешало и отвлекало, все пуговицы оказались расстёгнуты, а атласные узлы, наконец, развязаны. Руки и ноги переплелись так, что не разберёшь, где чьи, языки и губы влажные и теплые, солёные от пота, слёз и семени, и рваное дыхание — одно на троих, и горячечный шёпот. Они вцеплялись друг в друга, как в последнюю и единственную надежду на спасение и гибель одновременно.       Господа, графы, префекты сброшены на пол вместе с одеялом и подушкой, туда же отправилось «вы», какое может быть между ними «вы», если все стены рухнули, оставив их обнажёнными и безоружными друг перед другом.       У Жоржа родинка на лопатке и две одинаковых отметины на груди, совершенно симметричные, справа и слева, и он ругает их обоих за несдержанность, а они смеются, уткнувшись друг в друга лбами.       И так кстати, что вино не допито, а сил разливать его по бокалам нет, и они пьют из горлышка:       — Совершенно некуртуазно, господа, — заявляет Жорж, который сам это предложил.       — К лешему твои аристократические пристрастия, Жорж, — Александр отбирает у него бутылку, — не вы ли тут что-то говорили про студенческое братство?       Метелин презрительно фыркает по своему обыкновению, но голос у него сорван, а голова смирно лежит у Андрея на плече.       — Разве не в равенстве смысл любого братства?       Андрей лениво удивляется тому, что растрёпанная нетрезвая графская голова, оказывается, умудрилась что-то запомнить и вообще способна ещё говорить. Он в свою очередь делает глоток, почти не чувствуя вкуса вина, и пристраивает подбородок на макушку Александра.       — Одно совершенно не противоречит другому, — отвечает Жорж, прижимаясь щекой к графской груди, а ноги закидывая на бедро Андрея. — Куртуазность, Саша, явление больше эстетическое, чем социальное. А вы что скажете, господин префект?       — Я предлагаю отложить диспуты на утро, господа, — сонным голосом говорит Мальвин.       — Диспуты, — опять фыркает Метелин, перебирая руками каштановые кудри, — Давайте лучше постреляем?       Тело налилось тяжестью, бёдра ноют, и Мальвин не уверен, что утром будет в состоянии устоять на ногах, но это же та самая возможность, которая может изменить что-то ещё, и отказываться от неё — верх глупости.       Сейчас, пока они касаются друг друга, кожа к коже, весь остальной мир за пределами комнаты не имеет значения, но имена и должности уже норовят вернуться на свои места, вино выпито и воздух остывает. А где-то в кармане сюртука тикают часы и двигаются стрелки, и нужно закрепиться на захваченной позиции, пока не стало слишком поздно.       — А вот это — красиво, — соглашается за двоих Жорж, кажется, опять прочитав его мысли. — Оружие — это и куртуазно, и уравнивает шансы.       Граф тихо смеётся, хихикает Жорж, и засыпающему Андрею эти звуки кажутся музыкой.