We've lost it all.

Все изначально было обречено на провал. О чем только они думали, когда началась эта неправильная любовь, и никто даже не попытался остановиться. И вот сейчас, стоя перед дверью в кабинет Ли Сумана, они прекрасно понимают, что, возможно, касаются друг друга в последний раз, ибо после того, как отношения будут преданы огласке, а имена двух геев корейской индустрии развлечений презрительно не выплюнет разве что немой, их не станет. Потому что по отдельности они уже давно перестали существовать. Ли Суман устало тер виски. Он предполагал, что однажды фансервис перейдет все допустимые границы, но продолжал рисковать, потому что формула успеха проста: больше фансервиса = больше фанаток = больше денег. Вот только, он мог ожидать подвоха от новеньких и неискушенных романтическими чувствами EXO, от слишком много переживших DBSK, причем, по привычке, от всех пятерых, но только не от них. Да, у многих участников Super Junior под сомнение ставились не только ориентация, но и пол; и если на то пошло, Ли Суман поставил бы пару миллионов на гомосексуальность Ынхека и Донхэ. И потерял бы все деньги, потому что в центре шторма оказались два лучших вокалиста, даже не состоящие в каноничном фансервисном пейринге - Кюхен и Чонун. Со времени дебюта группы прошло слишком много времени, чтобы оставались хоть какие-то моральные условности. И мылись по двое, а то и по трое, и по шестеро сразу; и спали различным составом в разных местах и позах; и делили не то, что одежду, и даже не только бабу, а и руку соседа по комнате, просто потому что нужно было как-то жить, желательно не под транквилизаторами. Но даже при таком разнообразии совместных занятий секс с одногруппником - это ненормально, неправильно и аморально; это табу... Это было табу до того момента, пока все сохранялось в тайне. Это длилось не год, и не два, и по части конспирации парни могли бы дать фору и Бонду, и Штирлицу, и радистке Кэт. Но однажды что-то обязательно пойдет не так, а в катастрофической цепочке событий будут и ошарашенные глаза менеджера, заставшего ребят в душевой в недвусмысленном положении; и брезгливые лица одногруппников, перед которыми открылись, напрасно надеясь на понимание и поддержку; и холодные руки, сплетенные дрожащими пальцами и спаянные линиями любви и жизни на ладонях, возможно в последний раз. Пошло не так все. Чонуна, почти насильно, отселили, пообещав отправить в армию в скорейшем времени. Кюхена, запершегося в пустой комнате черепашечника, откачивали дважды - от нервного срыва и от передозировки снотворным. Идеально-презрительная позиция одногруппников не выдержала конкуренции, и их стратегия оказалась провальной: они не только не стали по-настоящему ненавидеть парней, осмелившихся нарушить два миллиона и еще одно правило, а наоборот: никто не смог остаться равнодушным, видя как рассыпается, распадается на молекулы чья-то жизнь. Для того, чтобы Чонун вернулся в группу, отслужив, а Кюхен из нее никуда не делся, ребята согласились и на вполовину урезанный заработок, и на временное отстранение от лидерских обязанностей Чонсу, которого так же отправили в армию, и на ограничение самостоятельной деятельности, не столько на радио или телевидении: самостоятельно, и только так, разрешалось спать и пользоваться санузлом, все остальное - исключительно под присмотром менеджеров. Более унизительных условий себе представить трудно, но группа была согласна на что угодно, лишь бы все стало по-прежнему. Так много говорят о потере смысла жизни, кто-то философски, кто-то грустно, но столько боли и тоски не смог бы представить себе никто. Кюхен ел, пил, спал, но только тогда, когда когда кто-то его кормил, поил или укладывал в постель. Не сопротивляясь, позволял делать с собой все, что нужно, но сам был едва ли способен ровно стоять. Кто-то из ребят, под молчаливое неодобрение менеджера, неотрывно находился рядом, до смерти боясь снова не уследить. Вот только следить надо было до того, как макнэ превратился в безвольную сломанную куклу. Чонун врастал в извечные кепки, виртуозно пряча глаза от ничего не знающих родителей, фанатов и сослуживцев. Под многочисленными браслетами - едва затянувшиеся порезы: он не ищет смерти, зная, что ее не найти в поперечно нашинкованном запястье, просто хочет чувствовать хоть что-либо, кроме жгучей опустошенности внутри, пусть даже боль. Но гистамин не вырабатывается в достаточном количестве - боли нет, а алые капли на бортике раковины приносят лишь ненависть к себе, правда, неубедительную. Ребята, по очереди ходящие в кафе, все видят. Но это же Чонун, никогда не знаешь, что именно у него внутри, и как рванет на этот раз, поэтому, по умолчанию, все делают вид, что никто ничего не замечает. При макнэ черепашечника не упоминают; при Чонуне никто словом не обмолвится о состоянии Кюхена; между ними куча штрафных санкций агентства, в том числе и запрет общения под страхом расформирования. Группа старается, чтобы все было как обычно, как будто бы нормально. Вот только, несмотря на то, что у каждого свое представление о норме, происходящее нормой перестало быть уже давно, когда именно - никто не ответит. Пьяный и, впервые в жизни, развязавший язык Кюхен методично и в подробностях распишет, как в их первый раз Чонун вколачивал его в общий обеденный стол, без смазки и растяжки, а потом они вместе замывали кровь и сперму, потому что старший ревновал, а младший доигрался. Сонмин, вместо того,чтобы проблеваться от столь душещипательных подробностей, заплачет, обнимая Чо, потому что, черт возьми, как нужно любить, чтобы простить все, и кто он такой, чтобы быть против такой любви? Йесон, который наконец-то снимет кепку после десятка пощечин, и обнажит воспаленные глаза с кровоизлияниями многочисленных лопнувших сосудов, расскажет о том, что знает все достаточно высокие здания в районе клиники Сеульского университета со свободным доступом на крышу, ведь если бы макнэ не очнулся после той аварии, то у семьи Ким остался бы один сын. Шивон не станет звонить в скорую помощь, вызывая психиатрическую бригаду, просто сильнее сожмет его руку, а наутро найдет несколько седых прядей своих волос, и будет горячо благодарить Бога за то, что оба остались живы. Нужно было что-то делать, расставив приоритеты раз и навсегда. Изменять даже свою жизнь не просто, а когда в твоих руках еще и две других, то как не ошибиться и потом ни о чем не пожалеть, что бы ни случилось? Обойти запрет агентства со стороны Чонуна было невозможно, со стороны Кюхена - сложно, но реально. Купив половину ответственного за SS5 стаффа, и договорившись за абсолютную конфиденциальность подготовки дополнительного номера, ребята добились своего - макнэ ожил, пусть даже его увлеченность была на грани надрыва и помешательства. Младший репетировал круглые сутки, не давая отдыха ни себе, ни Реуку, пытаясь добиться идеального выступления. Так, как в этот раз, Кюхен пел впервые: осознавая, какого это петь не послушными голосовыми связками, а раздробленной душой, каждый звук пропуская сквозь и отдаваясь полностью; знать, что как только закончится песня, ты будешь опустошен настолько, что вряд ли когда-нибудь заполнишься хоть на половину; понимать, что заполняться будет нечем, ибо несовместимость обстоятельств и невозможность выбора приоритетов отнимает у тебя все, ради чего ты тогда вышел из комы; и петь, продолжать петь свою лебединую песню. А после выступления, за кулисами, были билеты Сингапур-Инчхон, туда и обратно, и плачущий макнэ, который не мог даже поблагодарить, потому что воздуха не хватало, но ведь все всё поняли. А потом был долгий перелет и ошеломительная растерянность уже в аэропорту Инчхона: старший упорно не брал трубку, и пришлось ехать не к нему, а всего лишь в общежитие, осознавая, как с каждым километром уходит надежда. Чонун, услышав знакомые ноты его же "Gray paper", понял, что младший для себя уже все решил. Если раньше они малодушно избегали выбора между музыкой и друг другом, то теперь пришло время понять, без чего жить будет просто чертовски сложно, и без чего уже никто из них не сможет выжить. Для себя Йесон поставил приоритеты в тот момент, когда вместо поворота к дому, он поехал дальше, по направлению к общежитию, чтобы дождаться возвращения группы с SS5 и забрать младшего, просто потому что по одиночке их совсем скоро не станет. А то, что он трижды, не справляясь с управлением на безумной скорости, едва выходил из поворотов, небольшая цена за счастье, не правда ли? Кюхен не мог поверить, когда услышал мелодию с телефона Чонуна в глубине общежития. Он звонил снова и снова, пытаясь убедиться, что это не сон; он шел на звук, боясь, что психика не выдержала и начались галлюцинации; он не верил своим глазам, продолжая зрачками выжигать метки на теле только проснувшегося старшего; он сокращал расстояние между ними, желая снять не только одежду, но и кожу, чтобы прорасти друг в друга так, чтобы уже никто и ничто не смогло их разлучить. Не было ни обязательных слез, ни долгого задушевного разговора - эти двое давно понимают друг друга лишь чувствуя; поэтому когда в постель забрался обнаженный Кюхен, Чонун долго смотрел ему в глаза, рассказывая даже не о том, как было плохо без него, а о том, как хорошо стало сейчас. Руки сами, без вовлечения нервной системы, блуждали по ставшему таким родным телу; пальцы цепляются за любые неровности, будь то шрамы или горошинки сосков. Губы скользят по ключицам, опускаясь ниже, к дьявольской дорожке, по которой старший может провести языком так, что младший захлебнется вздохом, прогибаясь в пояснице едва ли не до переломов позвоночного столба. А потом Чонун возьмет его член в свой рот, который предназначен далеко не для пения, а для упомрачительного, крышесносного, глубокого минета. Кюхен будет бесстыдно раздвигать ноги в бедрах, обеспечивая максимальный доступ; он будет ладонями направлять голову старшего, который в первый раз подчинится, а потом младший разорвет простыню, пропустив ее между судорожно сведенными пальцами, когда кончит впервые за этот вечер. Возбуждение быстро возникнет вновь, когда макнэ остановит старшего, тянущегося к смазке, и хрипло попросит войти насухую и без растяжки, совсем как в их первый раз. Ошарашенный Чонун не сможет отказаться, лишь покроет его бедра поцелуями и несколько раз языком коснется дырочки младшего, оставляя на ней свою слюну и его сперму. А потом он войдет в его задницу, узкую, но податливую настолько, что подожмется мошонка, и вызовет громкий, протяжный полустон-полукрик сразу у обоих. Чонун будет входить в макнэ по-разному: меняя позу, ритм, скорость, угол и глубину проникновения; он заставит Кюхена кончить неисчислимое количество раз, а сам изольется в него лишь тогда, когда у младшего не будет сил даже сфокусировать взгляд. Спустя несколько месяцев не жизни - выживания по одиночке, они проведут вместе лишь одну ночь, а утром макнэ улетит обратно. Он расскажет группе, о том, что как только закончится SS5, они покинут группу, потому что эта любовь сильнее их, и если ей невозможно было сопротивляться уже тогда, когда она только появилась, то что говорить о том, что происходит сейчас? И все снова пойдет не так. Ребята, не представляя существования группы даже не то, что без двух лучших вокалистов, а без важнейшей части этого живого организма, пойдут к Ли Суману ругаться, шантажировать и умолять, чтобы добиться не снятия табу на отношения этих двоих - это невозможно по своей сути, а расформирования всей группы без десятикратной неустойки, как минимум, и отмены запрета на занятость в своих будущих сольных проектах, как максимум. И никто, даже сам Ли Суман не сможет выдержать такой отчаянности и тоски. С кучей дополнительно вычитаемых процентов из гонораров, с кучей новых пунктов в контракте, с молчаливой, но такой необходимой поддержкой всей группы, даже Хангена и Кибома, которые никогда не перестанут восприниматься отдельно от Super Junior - Кюхен и Чонун будут вместе. Они будут вместе, потому что так сошлись звезды при их рождении, потому что так должно быть и, черт возьми, потому что никто не может отнять у них права даже не то, что на счастье - на существование. Потому что "не вместе" их просто не будет.