***
Он медленно «разлепил» глаза. От бескрайнего звездного неба кружило голову, оно казалось таким огромным, что становилось даже немного не по себе. Холодная сырая земля обжигала кожу даже через ткань. Легкий ветерок пробегался по непослушным рыжим прядям, так и норовя запутать их. Думать ни о чем не хотелось. Чуя судорожно вздохнул. Он не помнил сколько он так пролежал, может десять минут, может двадцать, час, два, три. Все тело ломило, руки казались свинцовыми, будто чтобы пошевелить пальцем нужно было приложить колоссальные усилия. Жуткая невыносимая боль начиналась в груди, опаляя легкие, и отзывалась в спине. Голова раскалывалась, хотелось снова закрыть глаза, предаться сладкой слабости и уснуть, чтобы не чувствовать больше этих мучений, но что-то подсказывало ему, что не стоит этого делать. — Дазай, — еле слышно, охрипшим голосом позвал Чуя. Ответа не последовало. Нет, он не помнил, что произошло, просто глубоко внутри он понимал: если происходит какая-то чертовщина — Осаму всегда рядом. — Дазай! — из его груди вырвался сиплый, и насколько это возможно громкий возглас. В ответ — тишина. Тишина одновременно и убивала, и побуждала к действию. Накахара встрепенулся, пытаясь встать, но тут же рухнул обратно на землю, боль из тела никуда не делась. Дыхание участилось, с каждым вдохом становилось все тяжелее, паника накрывала волной. Чуя вновь начал вставать, тщетно хватая ртом воздух, чтобы хоть немного облегчить состояние. Зрачки расширились толи от страха, толи от боли, а может и от всего сразу. К горлу подступал тот самый, невыносимый и знакомый ком, дышать от которого становилось только сложнее. Он напряг пресс, становясь на колени и опираясь руками на холодную, немного влажную землю, но тут же почувствовал соленоватый вкус крови на языке. Раны уже давали о себе знать; из легких вырвался тяжелый кашель. Накахара все еще не мог вспомнить, что произошло, но причастие к этой дерьмовой ситуации Арахабаки, яро ощущалось. Почему? Почему все это вновь происходит именно с ним? Чуя думал, что уже выдержит все от этой жизни и ни разу не сломается, а жизнь лишь выслушала его и кинула короткую недобрую ухмылку: ты еще не знаешь с чем связался. И уже кажется, что сейчас он умрет, просто умрет, даже не зная от чего и при каких обстоятельствах, а жизнь продолжит ломать и уничтожать других дальше, как будто никакого Чуи Накахары и не было. Ох уж это вечное его нанесытное желание оставить свой след хоть где-то, и он удовлетворяет его, вот только со временем оно становится сильнее, а потакать ему всё сложнее. Оставить след в истории города или же всего человечества? Нет, скорее, ему хотелось оставить след в сердце одного единственного человека, который, к сожалению, свое сердце открывать не захотел. Осаму, со своим вечным холодом в душе и придурковатой оберткой эмоций, где он сейчас, когда так нужен? Уж явно не в полуметре от Накахары с пробитой грудью и легкой улыбкой…что? Чуя аккуратно, повернул голову в сторону. Рядом лежало чье-то окровавленное тело на плаще карамельно-кофейного цвета, что сейчас был измазан бурой, уже запекшейся кровью. — Какого черта, — тихо вырвалось на вздохе. — Осаму? — вновь еле слышно прошептал Накахара, неверяще уставившись на напарника. Он хотел сказать что-то еще, но его легкие содрогнулись в невыносимом кашле, с губ сорвались несколько капелек крови и неслышно упали на землю. Еле передвигая конечностями, все также на коленях, опираясь руками о землю, Чуя заставил себя подползти к Осаму почти вплотную. Он склонился над ним, так, что его рыжие волосы почти касались лица напарника. Губы Дазая дрогнули, но глаза были неподвижны, так и продолжали смотреть в небо, сегодня они были еще более красивы чем обычно. Чуя мельком взглянул на медленно и почти незаметно вздымающуюся грудь Осаму. Значит не показалось. Живой. Но ненадолго: вся одежда была перепачкана в вязкой крови и грязи, было даже непонятно, что за ранение на теле. Подняв взгляд чуть выше, на шею, он ужаснулся. Бинты Осаму были пропитаны его же кровью, должно быть, на шее рваная рана. Смотреть на это не хотелось. Всё его израненное тело забирало последние капли надежды и добавляло отчаяния. И так всегда бедное лицо Дазая, из-за потери крови утратило всякую краску, лишь длинная царапина на щеке напоминала о том, что он человек, а не фарфоровая кукла. Чуя отвернулся и уже полностью обессилев от статической нагрузки на тело, завалился на бок и рухнул на землю. — Небось ты счастлив, придурок, — с долей обиды и горечи прошептал Чуя. — Я тоже думал, что буду счастлив в этот момент, — наконец подал слабый голос Осаму, — но почему-то ожидаемое облегчение не приходит, как думаешь, почему? Хоть ответ так и готов был сорваться с языка, Чуя все же помедлил и решил вовсе проигнорировать вопрос. — Мог бы и сразу ответить, а не заставлять меня орать, как полоумного, на всю округу. — С каждым сказанным словом, он чувствовал, как силы потихоньку уходят куда-то в пустоту, думать и говорить давалось все сложнее с каждой минутой. — А смысл? — Осаму сказал это так, что будь у него в руках стакан виски, он бы выпил его залпом, как истинный философ, заседающий в барах по пятницам. Но на этой неделе он уже не пойдет туда. Уже никогда. — Я бы смог узнать, что случилось что-ли… и еще у тебя кое-что спросить бы хотел. — Ты спас город, — Дазай немного помедлил, — мы спасли, а нас не спасут, извини. — Йокогама спасена, поручение босса выполнено, — Чуя попытался выдавить из себя усмешку, но холод начал сковывать его тело, понятие вечного в его голове начало ломаться, но это пустяки, главное успеть. А тело уже не слышало приказов мозга, — знаешь, о чем я тебя хотел спросить еще? Осаму повернул голову так, что Накахара смог увидеть отражение звезд в его глазах, такое небо было поистине прекрасно и завораживало, но тьма накрывала пеленой глаза все быстрее и сильнее. — Глупенький — еле слышно ответил Дазай, касаясь ладонью нежно-молочной щеки Накахары, — какой же ты глупый, Чу… я знаю. — Я люблю… Тьма всегда так бережно и нежно окутывает души, действует как бальзам, после жестоких побоев жизни. Она будто берет на руки и забирает всю ту боль, что получил ранее. Она как заботливая сестра: всегда рядом, всегда готова забрать к себе и заполнить пустующее сердце. Ты никогда не сможешь сказать, что же тебе будет милее: безжалостная жизнь с мирскими заботами или та милая темнота, что дарует успокоение и освобождение от всего, что тяготило раньше.***
Яркий белый свет пробивается в комнату. Он настолько чист, и кажется на первый взгляд непорочен, что хочется окунуться в него полностью, чтобы смыть все свои грехи. Вокруг пахнет чем-то ужасно напоминающим вино, только гораздо приторнее и слаще, странно, прямо как любит Накахара. Его тело больше не болит, а постель, на которой он лежит, такая мягкая, будто соткана из облаков. Чуя лениво пробежался взглядом по периметру помещения. Комната сильно походила на больничную палату. Вот только все вокруг было белое. Идеально белое. Неужто все это преснилось. — Проснулся таки, — откуда-то сбоку промурлыкал до боли знакомый и приятный голос, — нехорошо опаздывать на встречи, Чуя. Накахара перевёл взгляд на говорящего, с радостью узнавая в нем Дазая. Странно, он тоже одет во все белое и даже без своего бесячего плаща, который Накахара так сильно любит. — На какую встречу, ты головой ударился? — с напускным раздражением ворчит Чуя. В ответ он получил лишь удивлённый взгляд и грустную улыбку, от которой сердце сжимается в два раза. — У нас было мало времени, но теперь можем говорить, сколько ты захочешь — он подходит ближе к кровати и садится на стул. Теперь Накахара может увидеть новые шрамы на его шее, явно полученные не от самого себя. Чуя бросил на него недоверчивый взгляд: с чего Дазай ведёт себя так, и что за чертовшина опять происходит. — С чего ты сегодня такой любезный, м? — Чуя немного помедлил, лучше рассматривая парня, — И откуда у тебя эти шрамы? На шее, и на щеке ещё… Шрам на шеке был в точности от той царапины, которую он видел у Осаму во сне. Дазай непонимающе выгнул бровь: — Ты правда не понимаешь, Чуя? — Нет, Дазай, — как отрезал сказал Накахара, — если хочешь, чтобы я понял, то скажи прямо. Мне снился сон. И я видел такую же царапин у тебя. —Это был не… — Осаму запнулся, — Ну тогда пусть для тебя это будет сном, — Дазай привстал со стула и склонился над Чуей, аккуратно целуя его в лоб, — я тоже люблю тебя, глупенький.