Алая тропа

      Казалось, свет еле пробивался сквозь толщу воды. Сарету было страшно и холодно, ноги свело судорогой, грудь нестерпимо горела. Чуть ли не больше всего на свете он ненавидел обучение плаванью. Лишь одно прикосновение босой стопы к поблескивающей глади водоема — и необъяснимая паника всякий раз проглатывала Сарета с головой. Маленький пруд был похож на чудовище, разверзшее темную пасть. На отвратительный, маслянистый водоворот, утягивающий на дно всякого, кто рискнет закружиться с ним в смертельном танце. На дьявольскую пучину, в отражении которой Сарет видел собственное лицо, перекошенное от страха.       Вскоре он перестал сопротивляться и взмахивать руками. Так уже было. Он точно знал, пусть и не мог понять, откуда идут эти мрачные образы и фантомные ощущения.       Тогда Сарет не боялся вдохнуть.       Он жил в черном океане тревоги и безнадежности. Глотал горькие воды и недовольно кривился. Отчаянно пинался в тщетных попытках что-то поменять, урвать хоть капельку спокойствия и любви. Но мир был глух к его требованиям и страхам. Раскалывался родными женскими рыданиями, тихими молитвами, а после накрывал свинцовой тишиной. Лишь неизменно бухало что-то то размеренно, то рвано и дёргано. Мучительная бесконечность тянулась издевательски медленно, до тех пор, пока его насильно не вытолкнули в еще более холодный, колючий, ужасающе оглушительный, но ослепительно светлый мир.       Сарет уже был готов вдохнуть воду, но что-то больно схватило его, потащило наверх и в сторону, безжалостно выбросило на берег. Он упал набок, откашлялся и жадно задышал. Его трясло, по телу бегали мерзкие мурашки. Маленькие камешки неприятно впивались в его тело. Солнце нещадно выжигало глаза. — Да почему я должна спасать этого мелкого гаденыша?! — послышался жесткий голос, а вслед за ним звучный удар.       Сарет перевернулся на живот, оперся на руку, поднял голову и увидел мокрую девчонку. Она резко утерла разбитую тонкую губу; в ее черных глазах плескались ненависть и гнев. Напротив нее стоял невозмутимый Фенриг. Изучив кровавое пятно и слизнув еще одну выступившую алую капельку, она ухмыльнулась: — Такой жест не взрастит во мне любовь к гаденышу, — ее голос был невероятно взрослым, стальным, а посмотришь на нее — девчонка девчонкой.       Учитель вновь беззлобно ударил ее, да так сильно, что она рухнула в грязь. — Довольно показывать свой скверный характер. Ты прекрасно знаешь, что и почему должна делать.       Она, не поднимая глаз, задумчиво растерла землянистую жижу между пальцами, захрипела, точно зверь, шлепнула кулаком, после чего вскочила и устремилась к крохотному яблоневому саду, напоследок уколов Сарета взглядом. Было что-то в ее фигуре, движениях и злобе знакомое, как и в тяжелых нотках ее голоса. Он будто встречался с ней когда-то, может, вскользь, мельком или во тьме. Возможно, просто сталкивался с ней во дворе или в коридорах особняка.       Сарет поежился и посмотрел на Фенрига, ожидая увидеть привычное ему разочарование, но отчего-то столкнулся лишь с безграничной усталостью и задумчивостью. — На сегодня достаточно, Сарет, — кивнул ему учитель. — Обсохни, наберись сил и завтра продолжим. — Да, учитель, — кивнул в ответ Сарет, стуча зубами, а сам, едва Фенриг скрылся, рванул в сторону яблоневого сада.       Девчонку не пришлось долго искать. Она сидела возле разветвленного дерева и раз за разом бросала небольшой кинжал в землю. Стоило Сарету приблизиться к ней, как она раздраженно вздохнула: — Явился. Что, сам рубаху поменять не в силах?       Он дернулся, точно его хлестнули плеткой, и сжал кулачки до побелевших костяшек. — Что… что я тебе сделал, что ты меня так ненавидишь?       Девчонка фыркнула и выразительно закатила глаза. — Родился. И едва родился, сразу же очутился у господина Фенрига, и, — она вновь уколола его недобрым взглядом, хотела добавить что-то еще, но лишь беззвучно зашевелила губами, схватилась за горло и захрипела.       Сарет напугался, но она быстро пришла в себя, прошептала: — Ну конечно, — и добавила уже громче: — Знаешь, хватит тебе уже сопли жевать. Никто и никогда не будет тебя любить, слышишь? Никто и никогда. Просто делай свое дело. А я буду, — она скривилась и тяжело вздохнула, — а я буду делать свое. Хоть и чертовски не желаю возиться с таким гаденышем, как ты.       Он хотел возразить ей, хотел накричать на нее, хотел поколотить ее наконец, но только и мог, что противно мяться, трястись от холода и заикаться, пытаясь выдавить из себя хоть слово. По его щекам потекли предательские горькие слезы. Такие же горькие, как и воды, что он глотал когда-то. — Разве тебе не говорили, что мальчики не плачут? — Говорили, — угрюмо ответил Сарет.       Конечно, говорили. Сызмальства. Но он был неправильный мальчик. Плохой. Он плакал, пусть с каждым годом все реже и непременно в темном углу, прячась ото всех. Позориться перед девчонками ему еще не приходилось. Перед такими отвратительными и подавно. Сарет громко шмыгнул и раздраженно утер слезы. Врет она все! Врет! — Меня отец любит! И учитель Фенриг! И Роза! Роза меня любила! И… и… и…       Она долго молчала, смотрела на него прямо, и в ее колючих глазах не было ни ненависти, ни гнева — не было ничего, кроме жалости и тоски. — Они меня любят! Любят! — твердил заведенный Сарет, точно заученную чужую молитву. — Любят! — Обсохни иди.       Но он не мог остановиться. Эмоции лились и лились неудержимым водопадом на противную врушку. Лились до тех пор, пока он не охрип, не продрог и не обессилел.