Туманный пирс

Туманный пирс. Я выхожу на него, когда исчезают первые звезды и светлеет небо. Воздух пахнет утром, а солнце еще не проснулось. Я дрожу от холода и перетаптываюсь. Ладонями втираю в плечи тепло и стараюсь выгнать лед из окоченевших пальцев на ногах. Днем пристань гудит. Рыбаки ворочают сети и глухо переговариваются, тут и там ругаются чайки, соленый морской запах бьет в нос. Косо и неприветливо смотрит ободранный кот. О скользкие влажные камни с шипением внизу разбиваются волны. К вечеру пирс пустеет. Оранжевые лучи закатного солнца пеленой ложатся на вымощенную безликими плитами набережную. Улицы затихают, битком набиваются кабаки. Ночь деликатно, но настойчиво просит солнце уйти, и снова возвращается холод, но не такой промозглый, как утром, а теплый. Крики чаек не дают спать. Под бескрайними бездонными звездами волны продолжают наваливаться и отступать: вперед-назад, как ни в чем не бывало. Снова накатываются и снова разбиваются. Я человек-статик. Другие думают, что я не меняюсь, и я сам начинаю думать так же. Я не могу, как те волны, открыто заявить о своей изменчивости. Я должен быть постоянным, ибо я священник этого маленького городка. Люди приходят ко мне за советом. Для них я неколебим. Я — скала, я — камень, о который безуспешно бьются те самые волны. Я несу Слово Божие, я един с Господом и постоянен в этом, как никто другой. Только вот грешу я столько же, сколько и остальные. Моя молодая воспитанница Дана приходит регулярно. Она рассказывает, как туман, одну за другой, забирает ее подруг. Потом они возвращаются. В ту же ночь, осунувшиеся, опухшие, некрасивые, сами не свои. От горящей юности, от былой свежести не остается и следа, девушки приходят домой высохшие, серые, как сморщившиеся от жары и времени фрукты. — Но Вы ведь сможете защитить город? Вы молитесь? Дана очень красива. У нее бледная кожа, длинные черные волосы и миловидное лицо. Дана дрожит и сжимает в руках розарий, потому что боится, что когда-нибудь заберут и ее. Она не хочет возвращаться серая, высохшая. Она просит Господа помочь ей, просит меня помочь ей, но как я могу помочь? Вместо этого я вырисовываю пальцем крест на ее лбу и читаю над ней молитвы. Я грешник, потому что замечаю, что мне очень приятно гладить пальцем ее мягкую белую кожу. Маленькая площадь — едва ли чуть больше сантиметра — это тот предел, на который мне дозволено прикасаться. Иногда я представляю худшее из худших. Воняющий рыбой переулок, резкие, призывные крики чаек, ночь, она и я. Я зажимаю ей рот рукой, она вырывается, но я не спешу залезать пальцами под ее белые одежды, скорее придерживаю ее, потому что мне приятно чувствовать, как она дергается. Она отчаянно пытается вырваться и заходится в агонии. На этом видение кончается... Бывали и другие кошмары. Про юношей, которых я мог трогать, где мне вздумается, про девушек без одежды с идеальной прямой вместо полноценной груди, про взрослых мужиков с отвратительно отвисшим животом. Про женщин... Мои грешные сны не заканчиваются. Специально на такие случаи у меня припасена плеть. Я пользуюсь ею, но даже она не помогает. Мои видения преследуют меня, мучают, и я знаю, что скоро я не выдержу, потому что просто больше не могу терпеть. Сейчас почти ночь. В церкви темно, лишь по углам притаились одинокие свечи. Дана благодарит меня и уходит. А я должен остаться здесь. Должен остаться в исповедальне. Должен остаться перед алтарем. Должен подойти и показать всего себя, как есть, Иисусу. Должен… Желание пересиливает меня, и я иду. Тихо, крадучись, хотя сложно не шуметь, переступая в темноте по сырой слякотной набережной. Я вижу, что Дана удаляется, но не очень быстро, так что я могу догнать ее. Всего-то пара движений… — Человечишка. — вдруг слышу я звучный, утробный голос. С ног до головы меня пробирает холод, и я останавливаюсь. Дана идет дальше, видимо, она ничего не заметила. — Мешаешь моим планам? — голос насмехается. Вокруг меня начинает колыхаться грязь. Она задевает брюки, голени и даже колени, перекатываясь, словно беспокойное море. — Кто ты? — я оглядываюсь, но не испытываю никакого страха. Во-первых, если что, со мной Бог, а во-вторых, чего мне бояться? — Морская ведьма, — ухмыляется голос. Я выбрасываю вперед руку с серебряными четками в надежде избавиться от неведомой твари, но мне в ответ только хохочут. — Надеется победить меня… Человечишка. — воздух холодеет, под ногами медленно и тягуче ползет туман: вязкий, липкий, я чувствую его деликатные мягкие прикосновения через ткань брюк. — Ты забираешь всех этих девушек? — кричу я. “Бежать, бежать!” — подсказывало сознание, но ноги как будто приросли к земле. Я мог бы сорваться с места, но сам этого не хотел. Что-то останавливало меня, держало на месте, повелевало остаться. — Я так питаюсь, — раздалось во тьме. Туман уже оборачивается вокруг кистей, залезает под пальто, просачивается между пальцев. — Ты тоже? “И да, и нет?..” Я пожал плечами. — Я не могу. Я священник. Я должен быть верен Господу. — Но ты хотел бы… Бестелесный прозрачный дым, обволакивающий меня, становится мягче, а потом и тверже, когда обретает форму. Вокруг кистей и щиколоток обвиваются черные щупальца. Они гладят, ласкают, срывают одежду, но я даже не замерзаю. Наоборот, когда склизкое и холодное касается голого тела, я вздрагиваю от волны пульсирующего тепла, пронзающего не только мою плоть, но и все мое существо. Из темноты появляется лицо. Сначала размытое и нечеткое… Но в следующий миг я отчетливо вижу голубые глаза, синюю, как глубины океана, кожу, массивные груди и уже такие знакомые тяжелые черные щупальца. Одно из них настойчиво отводит мою ногу в сторону, открывая все напоказ, и я, краснея от стыда и возбуждения, чувствую, что горю. Теплое, влажное и твердое тычется в анус и с усилием вознается, так что я не могу сдержать как и стона, так и своего ответа. И вот белые жемчужины россыпью засверкали на ровной, гладкой поверхности щупальца. Я тяжело дышу. Теперь по вторникам, средам и субботам церковь закрыта. Меня нет. Молодые девушки без опаски ходят по темным улицам, щебечут и сбиваются в стайки. Я спускаюсь к океану: мне не надо напоминать. Я дрожу от соленого ветра, но через пару мгновений я забываю о холоде, потому что она приходит согреть меня.