Solitude

      Одиночества Даламар не боялся никогда, сколько себя помнил. У него был он сам, его магия — и этого хватало. Одиночество он полагал болезнью слабаков и трусов, боящихся встречи с самим собой. Родители, друзья, любовницы и наставники — все они были уходящими, непостоянными, и крайне редко могли мириться с мыслью, что важнейшим, единственно верным приоритетом Даламара всегда оставалась магия, и никак иначе.       О том, что одиночество можно разделить, он узнал, лишь встретив подобного себе же фанатика — нет, куда уж там! Любовь Маджере к магии превосходила все мыслимые границы, и если эльф неохотно признавался в мыслях, что для него развитие магических способностей — в том числе и способ добиться власти, то Рейстлин, казалось, довольствовался самим лишь Искусством. Они не пересекались в огромной Башне часто, и кроме уроков и редких разговоров у камина, Даламар был предоставлен сам себе. Однако даже блуждая один в огромной библиотеке, где по-настоящему терялся в первые дни, он чувствовал незримое присутствие учителя, его ауру, что пропитывала всю Башню силой. Едва ли шалафи утруждался тем, чтобы наблюдать за каждым шагом ученика (хотя тот иногда замечал призрачные взгляды Стражей на себе), но эльф знал, что всегда может обратиться за помощью — и это меняло многое.       И потому столь тяжёло и непривычно оказалось остаться действительно одному, когда Рейстлин заболел. Не впервые за эту зиму, безжалостную, с пронизывающим диким ветром, доносящимся с моря. Тот возмущал спокойствие Шойкановой Рощи, тревожил древние деревья и ломал сучья, нагло проходил сквозь окна и двери, давно позабывшие о том, что такое ремонт. И никакие заклятья и ухищрения ученика не спасали: лишь заделав одну трещину, он обнаруживал ещё с десяток других. Боги видят, Даламар желал бы не иметь возможностей проверить свои навыки целителя; научиться с закрытыми глазами составлять зелья, сбавляющие жар, и лечебные снадобья, облегчающие симптомы.       В этот раз было… остро. Никогда прежде Даламар не боялся оставлять учителя хотя бы без присмотра молчаливых Стражей. Порою хотелось кричать от досады: не может простая простуда увести за собой величайшего мага! Обычно кажущийся хрупким и слабым, шалафи выкарабкивался из любых болезней, одной только силой духа и нежеланием сдаваться. Сейчас же уже вторую неделю ни одно известное эльфу зелье, отвар или заклятье не приносили облегчения. Он ведь не жрец, не белый маг даже, чтобы помолиться своему богу, чтобы исцеляющие заклинания действовали должным образом! Даламар мог лишь регулярно обновлять сонные заклинания между приёмами трав: шалафи и без того не просыпался, но глубокий магический сон избавлял его от кошмаров, изнуряющего кашля и бреда.       Очередное приготовленное зелье было одним из самых сложных, когда-либо сотворённых эльфом, и сейчас он терпеливо ждал хотя бы какого-то эффекта, со стремительно угасающей надеждой сидя в кресле у постели. Огонь в камине не гас с самого начала болезни, и Даламар был вынужден снять мантию, оставшись в одной лёгкой рубашке и столь же неплотных штанах. Непривычная одежда для мага, но даже в летних мантиях иначе становилось невыносимо жарко. Эльф провёл длинными пальцами по волосам, тяжёло вздыхая.       Он должен был сообщить Конклаву о состоянии шалафи, покуда он был настолько слаб. Ох, едва ли кто-либо из достопочтенных членов Конклава предложит поддержку, нет! Они без раздумий и задних мыслей прикажут — именно так, отказ не рассматривался бы! — своему верному шпиону убить ренегата, злодея, пока есть возможность. Даламар поморщился: сама мысль казалась омерзительной. Не так, не низко вонзив кинжал в грудь беззащитного сейчас мага, не… Бездна их подери, ему даже не пришлось бы стараться! Оставить Маджере одного, позволить болезни его забрать — и дело с концом.       Но дело даже не в низости поступка, уж чёрному ли магу об этом судить? Смерть шалафи была ему невыгодна. Мёртвый Рейстлин Маджере не смог бы его больше обучать, а Даламар уже давно усвоил, насколько велика разница между горой книг и даже коротким уроком с учителем. Сейчас он, безусловно, умел достаточно, чтобы развиваться самому: медленнее, конечно, но место в Конклаве, власть, почёт могли бы окупить и это.       Тут шалафи вновь зашёлся кашлем, и эльфу, утирающему кровь с его губ, пришлось отвлечься от своих мыслей.       Оставался один вариант… Даламар не был жрецом — но в Палантасе, в Храме Паладайна, жрецы, обладающие даром истинного исцеления, могли помочь. Но какой Посвящённый Паладайна согласится на столь глупый поступок? Жрецы не меньше Конклава были осведомлены о возможностях Рейстлина Маджере, и ничуть не меньше страшились его. Хотя…       Даламар припоминал, что Верховный жрец, Элистан, некогда разделял с его учителем путешествие, и, всё так же со слов шалафи, ценил долг больше предубеждений. Но так ли глубоко отчаяние Даламара, чтобы обратиться за помощью — к врагу? Он бросил обеспокоенный взгляд на очертившиеся ещё больше за время болезни золотые скулы, покрытые нездоровым румянцем. Времени на любезности, письма и встречи на нейтральной территории не было. Эльф призвал нескольких Стражей, приказав им при любом ухудшении состояния Хозяина тут же сообщать ему (будто он сможет помочь!), и спешно оделся.       Уверенность таяла с каждым шагом, приближающим его к белоснежному строению. Ворота Храма всегда были открыты для всех желающих, и простодушный горожанин мог бы удивиться отсутствию охраны. Только зачем нужна охрана, когда территория благословлена самим Эли, защищая вход от потерянных для него душ?       Эльф нервно рассмеялся. Вот оно, истинное лицемерие богов света! Все мы любимые дети Эли, но отступившимся нет пути назад, нет права на прощенье и ошибку, нет места в светлом храме. Станет ли каяться отступник, зная, какой приём его ждёт на пути к искуплению?       Но Даламар пришёл не ради спасения своей души, не ради себя вовсе. Он двинулся вперёд — решительно, не позволяя себе задуматься и остановиться. Он готовился к боли, считая, что легко с ней справится, ведь уж чего, а страданий в его жизни было намного больше, чем хотелось бы. Но с первым же шагом из лёгких пропал весь воздух, колени подкосились, а взор затуманился. Несколько долгих секунд эльф заставлял себя выпрямиться и сделать полный вдох.       Он не имел права показывать свою слабость перед жрецами, давать им повод для презрительных взглядов. Здесь, при входе, его не было видно, но ближе к самому Храму и в парках тут и там прогуливались люди в белых одеждах. Накинув капюшон, чтобы скрыть в тени гримасу боли, спрятав трясущиеся ладони под длинными руками мантии, Даламар расправил плечи и гордо направился к ослепительно-белому строению. Сердце билось тяжело и громко, отдавая в горле, а каждый вдох пронизывал лёгкие тысячами лезвий.       Эльф мысленно пообещал никогда больше не повторять подобного приключения.       Жрецы, завидевшие на своей территории чёрного мага, восклицали удивлённо, и при иных обстоятельствах Даламара бы позабавило, как театрально те смотрели округлившимися глазами, как прикладывали ладонь ко губам и спешили найти себе занятие — желательно подальше. Он преградил дорогу одному молодому юноше, разом потерявшему все краски лица, и положил отчасти покровительственным жестом тому ладонь на плечо.       — Где я могу найти Верховного жреца Элистана? — голос прозвучал хрипло и слабо, однако послушник ответ пролепетал тут же, дрожа:       — В… в своих покоях… тут… по коридору… но он… он…       Отпустив несчастного, Даламар пошёл в указанном направлении. Фарс. Дешёвый, напыщенный. Стали бы чёрные мантии в показном ужасе разбегаться, завидев светлого жреца у себя дома?       Дойти до покоев он не успел. Опираясь плечом о стену, он стёр рукавом пот со лба, как из-за угла вышла высокая фигура. Даламару не доводилось раньше встречаться с Элистаном, но опознал он его сразу: никому иному такая мощная светлая аура не могла принадлежать.       Жрец протянул руку и коснулся кончиками пальцев лба эльфа, чуть откинув капюшон. Боль, пронзающая каждую клетку тела, отступила, и Даламару сперва показалось — вовсе пропала. Но нет, осознал он секунду спустя. Она всего лишь стала терпимой, но и этого было достаточно. Эльф сбросил капюшон, необходимость в котором пропала, склонил голову, выражая почтение — и благодарность.       — Велика твоя нужда, тёмный эльф, если ты проделал подобный путь, чтобы увидеться со мной, — глубоким, спокойным голосом, не выражавшим и намёка на страх, произнёс Элистан.       — Ты прав, Посвящённый. Моему шалафи, Рейстлину Маджере, нездоровится, — без вступления начал Даламар, переходя к цели своего визита. Ни времени, ни желания проводить светскую беседу не было.       Повисла тишина. Тёмный маг пытался подобрать слова, а светлый жрец — терпеливо ждал.       — Я осознаю, насколько дерзко мне, чёрному магу, просить тебя о помощи, Посвящённый, но я наслышан о твоей мудрости и о том, что ты не оставляешь просьбы искренне нуждающихся без внимания, — проговорил он непослушными губами заранее подготовленную речь. И хорошо — после подобного путешествия он не был уверен, что смог бы сложить слова вежливо и учтиво. — И, боюсь, лишь молитва истинного светлого жреца может его спасти из объятий смерти.       Даламар был честен, хоть и предполагал: этого может оказаться недостаточно. Он бы и на колени встал, на холодную и промёрзшую землю, наступив и гордости, и честолюбию на горло, но Элистан подобного жеста не оценил бы.       Жрец смотрел ещё несколько секунд в глаза Даламара, заглядывая, казалось, в душу — тот не отвёл взгляда, несмотря на всё желание.

***

      — Ты хочешь сказать, — сухо поинтересовался у него учитель, отпивая свой отвар из глиняной кружки, — что просто попросил помощи у жрецов?       Даламар кивнул, почему-то не испытывая должного, казалось бы, стыда за свои действия. Шалафи всё ещё был слаб, но чувствовал себя уже много, много лучше.       Эльф был готов к тому, что Эли не откликнется, не поможет кому-то, кто носит чёрные одежды, но каково же было его удивление, когда Рейстлин, до того не приходивший в сознание практически неделю, открыл глаза и смерил недоумевающим взглядом сидящего подле кровати ученика.       — Да, шалафи, — прямо ответил Даламар, не заботясь ни о наказании за своевольное приглашение в Башню светлого жреца, ни о чём-либо ещё.       Но шалафи лишь скупо улыбнулся.       — А мог бы стать хозяином башни.       Даламар усмехнулся в ответ, заглядывая в окно, на поднимающееся позднее рассветное солнце. Что-то внутри подсказывало, что теперь холода начнут отступать.       — Чёрный маг, — закатил глаза Маджере, однако в его тоне эльф не уловил привычного раздражения, лишь почти не скрываемое веселье. — Тоже мне. Бросился спасать учителя.       Эльф довольно зажмурился, скрывая лицо за прядями иссиня-чёрных волос. Ком одиночества в груди стремительно таял.