Между девяноста девятью небесами

На второй год она начинает забывать Тяньшэн. Уже не так ясно, как прежде, помнится, кто держал скобяную лавку на углу Западного рынка — дядюшка Ли? братец Му? — и не столь ярок в памяти вкус засахаренного боярышника тётушки Люй. И тоска в сердце тоже начинает изглаживаться. Воистину, время лучший лекарь. Фэн Чживэй даже приучилась пить то, что здесь сходит за чай — жуткую молочную дрянь, способную свести любого нормального человека в могилу. Но показать свою слабость под пристальными взглядами новых служанок — узкоглазых, крутоскулых, в войлочных безрукавках поверх нормальных платьев, — было немыслимо. И Фэн Чживэй упорно глотала беловатую, кислую на вкус мерзость, убеждая себя, что приходилось ей пить лекарственные отвары и похуже. Но окончательно становище приняло её и Гу Наньи после первой громкой ссоры с Хэлянь Чжэном. Ух, как он тогда обрадовался! Глаза Хэлянь Чжэна аж вспыхнули, когда он увидел, как раздуваются у Фэн Чживэй ноздри, как стискиваются кулаки. После этого воины и женщины племени смирились: ну так что ж, что тощая, узкобёдрая ханька, зато какой голос! Тумен можно поднимать! И рука тяжёлая, всё как полагается. Фэн Чживэй стала носить войлочную безрукавку, налобные и височные украшения вместо шпилек и однажды, когда они с Хэлянь Чжэном лежали на мягких шкурах в своём шатре, настолько забылась, что позволила ему заплести себе косицы. На вторую весну Хэлянь Чжэн поднимает их с Гу Наньи до рассвета, садит на лошадей, и они едут в степь. Едут и едут куда глаза глядят, лошади, кажется, бредут вовсе без цели, но Хэлянь Чжэн молчит и не торопится устраивать привал, а Фэн Чживэй не спрашивает. Солнце поднимается над землёй, Тэнгри простирает свою длань от горизонта до горизонта, бледно-алые, розовые и бело-золотые лучи изливаются на землю, и степь переливается под ними, как парчовый ковёр, прошитый металлической нитью: синим, зелёным, пурпурным. Где-то за окоёмом Гэсэр-хан продолжает гнать демонов-мангусов прочь от людских земель. Хэлянь Чжэн останавливает коня, стаскивает с его спины тугую скатку. Развернувшись, та оказывается ворохом волчьих и рысьих шкур. Хэлянь Чжэн небрежно бросает наземь товар, за который в Тяньшэне платят серебром, и расстёгивает пояс. Фэн Чживэй соскальзывает со спины своей кобылы и шагает к нему в объятия. Неспешная поездка раздразнила её, разбудила желание. И пока Тэнгри совершает своё путешествие, они с Хэлянь Чжэном любятся между девяноста девятью бескрайними небесами и землёй, по-прежнему не говоря ни слова. Это неторопливая любовь. Хэлянь Чжэн не раздевает её до конца, лишь расстёгивает одежду и распускает пояса, прежде чем устроиться между её коленей. Где в это время Гу Наньи и смотрит ли — этого Фэн Чживэй не знает. Хэлянь Чжэн по-звериному прост, должно быть, он в жизни не держал в руках даже самого завалящего трактата по весенним утехам, не говоря уж о Каноне Тёмной Девы, но Фэн Чживэй всё равно ахает и вцепляется ему в плечи, когда твёрдый член входит в неё. Она видит на фоне светлого неба, как движется над ней Хэлянь Чжэн, ощущает, как напрягаются под её пальцами, перекатываясь мускулами, его предплечья. В какой-то момент он замедляется, опирается на локоть и стискивает в ладони её грудь. Фэн Чживэй ахает громче. Пролив семя, Хэлянь Чжэн шумно выдыхает, сползает пониже и роняет тяжёлую голову ей на живот. Появляется Гу Наньи: оказывается, всё это время он проявлял деликатность и наматывал круги верхом где-то поблизости. Напрасные старания: Фэн Чживэй было любопытно, что происходит между ним и Хэлянь Чжэном, и как-то раз она тайком подсмотрела. Ну... столб в шатре там и правда был. И золото с поцелуями тоже было. Фэн Чживэй измаялась, наблюдая, как они по очереди скачут друг на друге: сперва один верхом, как лихой всадник, потом второй на четвереньках и рожей в войлок, точно кобылка под буйным жеребцом. Зрелище оказалось неожиданно захватывающим, и когда Хэлянь Чжэн явился к ней на следующую ночь, Фэн Чживэй набросилась на него, как... стыдно сказать, как похотливая тигрица из старых, порицающих женский разврат трактатов. Исполосовала ему лицо, плечи и спину и трижды познала блаженство, и лишь тогда успокоилась. Хэлянь Чжэн ещё неделю ходил по становищу с разукрашенным лицом, гордый, как повелитель десяти туменов. Гу Наньи пристраивается рядом с ними, срывает длинную травинку с пушистой метёлкой на конце и суёт в рот. Начинает жевать, но тут же кривится как ребёнок и плюётся. Фэн Чживэй хихикает, и Хэлянь Чжэн тоже хихикает. Кажется, даже с теми же интонациями: правду говорят, супруги, пожив вместе, делаются похожи. У Гу Наньи в волосы насовано пёрышек, подвесок, нитей крученого золота. На шее, на запястьях — тоже золото, шутка ли, лучший багатур племени. Хэлянь Чжэн не скупится. За Гу Наньи таскаются парни и девицы, даже воины постарше одобрительно крякают в усы, но понятно же, что такой может принадлежать только хану. На Хэлянь Чжэна посматривают уважительно. На Фэн Чживэй — одобрительно. Вот же болваны, им и невдомёк, что Гу Наньи давно часть её самой, как если бы был её братом, сросшимся с ней в утробе. И даже ещё ближе. Надо бы попросить служанок проколоть ей уши, эти их варварские серьги выглядят очень красиво. Фэн Чживэй рассеянно гладит Хэлянь Чжэна по голове, пока он прижимается щекой к её животу. «Родишь мне сына — полюбишь», так он когда-то сказал, её сладкоречивый поэт-изгнанник. Что ж, она почти любит.