В тёмной кладовке

...И всё же он мужчина. Можно раз и навсегда определить для себя важное, отсекая незначительное, можно принять решение и неукоснительно ему следовать, можно выбрать роль и добросовестно её играть. Он слуга империи, канцлер этой страны, наставник и верноподданный самой влиятельной женщины Юани — самое близкое к дружбе, что может быть у кого-то с её положением, — но когда она хватает его за руку, увлекая в тесную кладовку на задворках дворца, устоять невозможно. Это глупая ловушка, в которую попадаются лишь слабые, недостойные люди. Он всегда презирал похоть, как презирал продажность или тщеславие — что ж, судьба славно посмеялась над ним. Это, в конце концов, опасно. Для него, потому что это преступление, за которое рубят головы, и в этом случае он даже не смог бы осудить императора. Но главное — для неё. Слишком многое в Юани сейчас зависит от этой женщины. И судьба династии — не самое значимое из того, что поставлено на кон. Нет, он не верит, что император накажет её. Угасающий с каждым днём и всё более зависимый от жены, тот простит ей всё: интриги, вмешательство в политику, даже измену. Да, в общем-то, уже и простил по меньшей мере раз. Император закроет глаза на любой проступок, но не политические враги. А их, видит Небо, у них обоих предостаточно. Видимо, он и впрямь безнадёжен, раз в такой момент может думать о придворных дрязгах. У женщины в его руках гибкий стан, белая кожа, нежные подкрашенные губы. И он целует её осторожно, чтобы не размазать краску, и обнимает, едва касаясь, чтобы не помять тяжёлое придворное платье. Она поворачивается к нему спиной, нашаривает руками какие-то полки. Он наклоняется, медленно поднимает многослойные юбки — парча и шёлк ложатся на руки вполне ощутимым весом, — прижимается сзади, не в силах сдержать мальчишеское нетерпение. В кладовке тесно, душно, пахнет пылью и травами, пучки которых свисают с потолка — похоже, на сей раз они собираются осквернить владения придворных лекарей... Двигаться тоже приходится осторожно. Слишком мало места, слишком тонкие двери. Это дворец, здесь не бывает личного пространства, а уединение — роскошь, которой лишены даже царственные особы. Особенно царственные особы. Пусть он холоден от природы и редко наведывается на женскую половину дома, а в бордели так и вовсе никогда, но всё же знает — женщины зачастую куда более требовательны, чем мужчины. Для удовольствия им мало одного лишь механического действия, в котором, если уж говорить начистоту, нет ничего ни затейливого, ни сложного. Но в их случае всё наоборот. Его госпожа — огонь, и он рядом с ней вспыхивает, как сухой хворост. Она уже полна желания, складки между ног налились и увлажнились, лоно нетерпеливо сжимается, и подготовки не требуется вовсе. Войти получается сразу же, толчком, от которого она ахает едва слышно и крепче вцепляется в свою опору. Прямо перед ним — хрупкий затылок и тяжёлый узел волос, скрепленный хищно поблескивающими золотыми шпильками. О, ими вполне можно убить, кому как не ему знать, сколько кинжалов она носит в причёске — одним таким она ослепила Тан Ки Ши, — и он, не удержавшись, прикасается губами к мягкому завитку у шеи. Волосы тоже нельзя растрепать. Они двигаются слаженно и быстро, как животные, которые знают лишь инстинкт и никаких сомнений. Это люди нагородили вокруг плотских удовольствий церемоний и запретов, написали десятки трактатов и сложили сотни похабных песен — звери же просты и тем счастливы. В последний миг он успевает отстраниться. Не хватало ещё оставить в ней семя или, не приведи Небо, забрызгать юбки. Вряд ли Чингизиды обрадуются ещё одному рыжему меркиту в роду. И объяснить это госпоже будет ничуть не легче, чем когда-то Оэлун или Бортэ. Они не разговаривают, как прежде не стонали и не обменивались любовными клятвами. Молча приводят себя в порядок — сейчас они друг другу и слуги, и зеркало. Талтал выходит первым, и когда заворачивает за угол, уже ничто — ни походка, ни выражение лица — не выдают занятия, которому господин канцлер только что предавался с такой страстью. Он не оглядывается, но знает — она последует за ним спустя лишь минуту и повернёт в противоположную сторону, а не далее чем через два десятка шагов её наконец отыщет паникующая свита. Целых полчаса вдали от придворных дам и евнухов, какой ужас! Ещё через четверть часа они встретятся в саду и ни у кого не вызовут подозрений: императрица будет подрезать цветы, канцлер — говорить о политике. Они не позволят себе ничего, сверх положенного по этикету. До следующей укромной ниши в дальней части дворца.