***
*** Западный столичный рынок по утрам был местом немноголюдным. Рассвело, и первые первые, самые яркие, чистые лучи солнца освещали лавки и столы под навесами. Несколько торговцев овощами сонно раскладывали свой товар, из пекарни тянуло сдобой: сама лавка была закрыта, но над печью уже вился дымок. Торговый павильон Гу находился в самой престижной части рынка, подальше от рыбных рядов и коптилен, и занимал место, которого хватило бы на три заведения поменьше. Позволить себе здешний товар мог не каждый: Гу торговали шёлком, драгоценными предметами утвари и украшениями. Павильон был завален яшмовыми и авантюриновыми вазами, нефритовыми безделушками, штуками ткани и мотками золотой и серебряной нити. Соответственно, и клиентура сюда являлась не та, что встаёт на рассвете: самое горячее время начиналось ближе к полудню и длилось до вечера, так что открывать двери до той поры не было никакой нужды. Тем не менее, вот уже неделю всё в павильоне приходило в движение ранним утром, потому что старшего сына семьи обуяла страсть к купеческому делу. Про эту внезапную страсть Мун Чжэсин узнал после недели почти бессменного караула у поместья господина Гу. Ёрим избегал его с такой ловкостью, что пришлось организовать настоящую охоту, прибегнув к подкупу и посулам, прежде чем слуги выдали молодого господина. Мун Чжэсин не меньше полудюжины раз перемахивал через заросшую плющом стену, окружавшую поместье, и пытался искать Ёрима в доме, но каждый раз тщетно. Сперва это тревожило, потом начало злить. И вот сегодня ему наконец удалось поймать Ёрима в месте, где тому некуда было отступать. — Гу Ёнха! Стой! Ёрим, заметивший Мун Чжэсина и быстро повернувший в сторону, замер. Просто сбежать у него бы не вышло, и Ёрим прекрасно это осознавал: в Сонгюнгване он всеми силами избегал соревнований и физических упражнений и из всех спортивных занятий предпочитал игру в волан. Мун Чжэсин, напротив, всегда был хорош и в беге, и в боевых искусствах. В конце концов, его подготовки хватало, чтобы несколько лет водить за нос столичную стражу. Ёрима он бы догнал без труда. Будь сейчас оживлённый день, Ёрим мог бы просто затеряться в толпе, а затем нырнуть в какой-нибудь неприметный переулок: торговые ряды он знал не в пример лучше. Но и тут не повезло. — Я не постесняюсь погнаться за тобой, если ты вздумаешь задать стрекача, — предупредил Мун Чжэсин, осторожно приближаясь к другу и не сводя глаз с небрежно сдвинутой на затылок шляпы и затянутых в голубой шёлк плеч. — И буду при этом орать «держи воришку». Плечи чуть обмякли. Ёрим медленно повернулся к нему лицом. Веера при нём не было, из-за чего взгляд казался непривычно прямым, а сам Ёрим — серьёзным. Мун Чжэсин вдруг почувствовал себя неловко. — Не слишком-то вежливо с твоей стороны было добиваться встречи, раз ты понял, что я её не хочу, — сказал Ёрим, поправляя рукава. — Не слишком-то вежливо с твоей стороны было сбегать посреди ночи, а после неделю прятаться, — парировал Мун Чжэсин. — Я оплатил счёт. — Я говорю не о счёте. Они замолчали. — Ладно, — выдохнув через нос, сказал Мун Чжэсин. — Давай по порядку, как завещал учитель Чен. Почему ты со мной хотя бы не поговорил? — А зачем? — язвительно поинтересовался Ёрим. — Я не думал, что ты вообще что-нибудь заметил. Про Ким Юнхи ты не догадался, пока не увидел своими глазами. К чему разговоры? Как завещал учитель Чен, дела важнее слов. — Вряд ли учитель Чен имел в виду такие дела, — буркнул Мун Чжэсин. — И что значит — думал, что я не заметил?! Это разные вещи! Я познакомился с Ким Юнхи, когда она уже использовала личность Ким Юнсика, а тебя знаю больше десяти лет! Я могу один раз спутать незнакомую переодетую девушку с парнем, но тебя в твоём дурацком маскараде узнал сразу же! — Врёшь, — недоверчиво сказал Ёрим. — Я не слепой. И не дурак, — Мун Чжэсин пожал плечами. — Я начал икать в присутствии Ким Юнхи, только когда узнал, что она девушка. Если бы твоё платье и краска на лице ввели меня в заблуждение дольше, чем на пару минут, меня бы тут же скрутил приступ. Ты сам затеял шутку с переодеванием, подговорил этих своих... девиц... и сбежал, не дождавшись утра. А теперь ведёшь себя так, будто я в чём-то виноват. Ёрим зажмурился и вдруг потёр лицо обеими руками — вульгарным, простонародным жестом, которого никогда не позволял себе в Сонгюнгване да и вообще на людях. — Ни в чём ты не виноват, — устало сказал он. — Ты прав, мне не следовало так поступать. Но я был пьян, ты тоже, и в тот миг мне показалось... Не важно. — А что тогда важно? — тихо спросил Мун Чжэсин. Ему захотелось прервать разговор — прямо сейчас он не был уверен, что готов к честности в исполнении Ёрима. — Ты явился сюда, даже не пылая гневом, а просто злясь. Или даже раздражаясь, — Ёрим заговорил медленно и взвешенно, заглядывая Мун Чжэсину в глаза, чтобы проверить верность своих догадок. — Ты собирался высказать мне всё, что думаешь, быть может, немного поскандалить, разбить пару ваз в лавке моего отца или наградить меня одной-двумя оплеухами. И на том считать всю историю исчерпанной. — Ёрим остановился, переводя дух, и продолжил уже гораздо тише: — В то время как я на протяжении этой недели пытался подготовиться к окончательному разрыву, сходил с ума от страха и избегал тебя, потому что мне было бы невыносимо услышать от тебя те слова, которые... Он умолк и встряхнул головой. — Нет, это не твоя вина. В любых отношениях всегда более виноват тот, кто больше от них зависит, — у него вырвался горький смешок. — Но продолжать так дальше — невыносимо. То, что для меня катастрофа, для тебя мелочь, едва ли стоящая пристойного скандала. Ты рискуешь головой, влюбляешься, совершаешь безумные поступки — и не оставляешь мне права хотя бы беспокоиться за тебя. Мун Чжэсин закусил губу. Он понял, на что намекал Ёрим. Тогда стражники устроили ловушку, надеясь выманить загадочного бунтаря в чёрном. Мун Чжэсин подозревал, что это западня, но всё равно в неё пошёл, хотя Ёрим умолял его этого не делать. Он плакал тогда, вспомнил Мун Чжэсин. Впервые с тех пор, когда они оба были детьми. И кричал на Мун Чжэсина, но словами его было не удержать, а силой Ёрим бы не потянул... — Ты даже не смущён, — тихо заметил Гу Ёнха. Мун Чжэсин не знал, что на это сказать. Ёрим был прав: он злился, переживал, но за эту неделю ни разу даже не подумал как следует о том, чем они занимались в той тёмной комнате в кибане. Исчезновение Ёрима и размолвка, которую Мун Чжэсин не мог ни предвидеть, ни предотвратить, занимали его куда больше непристойной возни. — Гу Ёнха, ты... «Ты мой лучший друг», — подумал Мун Чжэсин. В последний раз он говорил это вслух, когда им было по десять. Вернувшееся чувство беспомощности было ужасно: почти как снова оказаться перед необходимостью доказывать невиновность брата. Ёрим всегда был ужасно липучим: пытался прикоснуться к волосам, погладить по щеке, закинуть руку на плечи. И Мун Чжэсин, инстинктивно чуя угрозу, тут же уклонялся или отталкивал его. Подсознательно в нём жило знание, что если однажды он этого не сделает, то добавит себе проблем. А он не хотел ничего менять в их отношениях. Ему было удобно и так. — Я... — снова попытался Мун Чжэсин. — Я сожалею. Но не о том, что случилось, — торопливо добавил он. Ёрим всё ещё ждал продолжения, не уходил, и Мун Чжэсин решил использовать этот шанс. — Но мне жаль, что я не поступаю и не чувствую так, как ты от меня ждёшь. Что ты боишься, а я даже не могу оправдать твой страх. — Что ты не испытываешь ко мне чувств, которые породили бы стеснение или гнев, — задумчиво закончил Ёрим. — Нет. Я думаю, мы слишком близки — ты слишком близок ко мне, чтобы любой твой поступок... Что бы ты ни сделал... смог заставить меня устыдиться. — Мун Чжэсин беспомощно пожал плечами. — Ладно. — Ладно? — Это не худший вариант. — Ёрим вздохнул и ловко вытряхнул из рукава сложенный веер. — Значит, с твоей точки зрения это как если бы ты сам себе подрочил? Мун Чжэсин покраснел. — Ты больше не злишься? — осторожно спросил он. — Злюсь, конечно. И тебе придётся здорово постараться, чтобы всё наладилось. — Например? — О, ты можешь оплатить наш следующий вечер, — сказал Ёрим, разворачиваясь и энергично устремляясь прочь от отцовской лавки. Кажется, от своего трудового ража он только что благополучно исцелился. — И будешь держать при себе руки. Никаких больше колотушек! И согласишься сходить со мной в ту книжную лавку, помнишь, я рассказывал тебе на прошлой неделе? И ещё ты будешь лечиться, если поранишься, и скажешь мне, если заболеешь. И позволишь мне выбрать для тебя одежду на праздник двойной семёрки! — Это уже перебор! — возмутился Мун Чжэсин, чувствуя такое облегчение, будто с плеч у него упала гора. — Я не собираюсь носить розовое! — Это оттенок «рассвет над горами», болван! — Ёрим наконец засмеялся, оглянувшись через плечо. Глаза у него лукаво сощурились, веер скрыл нижнюю половину лица. Мун Чжэсин споткнулся, сбившись с шага. Замер посреди улицы, растерянно глядя на приятеля. Испуганно поднёс ладонь ко рту. И икнул.Часть 1
6 марта 2021 г. в 11:06
Весенний дом был дорогой: розовые и жёлтые фонари, висящие гроздьями у входа, обвитые шелковыми лентами столбы, подпирающие изящную веранду. У дверей их встретила миловидная прислужница: накрашенная и нарумяненная, с серебряной шпилькой в виде цветка павлонии в волосах, с золотистыми от пудры кончиками пальцев. Учтиво поклонилась и засеменила вперёд, провожая гостей до заказанной комнаты.
В общем зале была зажжена едва ли половина свечей. Центр просторного помещения был занят сценой, приподнятой над полом так, чтобы у сидящих за столиками возле стен был хороший обзор. Сами столики были ловко разграничены с помощью ширм: так посетители могли насладиться и зрелищем, и подобием уединения.
На сцене кружились под музыку полдюжины девиц в платьях, подобных белым облакам. Воздух был мутный от благовоний, курильницы по углам вовсю исходили ароматным дымом. Мун Чжэсин, проходя мимо, выхватил взглядом чьё-то одутловатое лицо с вислыми усами под съехавшей на затылок шляпой. Тускло блеснула свисающая с полей головного убора нитка янтаря — чиновники и богачи использовали для украшения драгоценные камни, люд помельче обходился деревянными бусами. А то и просто лентами, плотно подвязывая их под подбородками.
В этом зале можно было получить любую из танцовщиц или даму, встретившую их на входе, но Ёрим сегодня заказал по-настоящему дорогую комнату.
— Всё будет по высшему разряду, — пообещал он, блестя глазами и энергично обмахиваясь веером.
В это Мун Чжэсин поверил. Как следует замотивированный Ёрим был способен схлестнуться с исполнительным комитетом студентов Сонгюнгвана, что уж говорить о борделе — в таких местах он был как рыба в воде.
В отличие от самого Мун Чжэсина. Не очень-то ему хотелось сюда идти, да и талант Ёрима втравливать всех окружающих в авантюры обычно давал на нём сбой. В их дружбе верховодил именно Мун Чжэсин, даже если на первый взгляд это яркий, как бабочка, и легкомысленный, как солнечный зайчик, Ёрим снисходил к известному хулигану и прогульщику.
И дело было не в том, что на деле Ёрим с его расписными веерами, яшмовыми подвесками и шелковыми халатами был сыном разбогатевшего торговца, купившего себе родословную у обнищавшего янбана, а оборванец и грубиян Мун Чжэсин — самым что ни на есть вельможей и отпрыском министра. Просто Мун Чжэсин знал, что всегда поступит, как считает нужным, а на долю Ёрима достанется, в лучшем случае, заметание следов и устранение последствий.
Не то чтобы Мун Чжэсин когда-нибудь просил его делать это. Ёрим просто взвалил на себя заботы о делах Мун Чжэсина, предоставив ему безумствовать за пределами Сонгюнгвана. Причём сделал это так давно, что Мун Чжэсин уже и не помнил, существовала ли между ними какая-нибудь договорённость на этот счёт, или всё сложилось так само собой.
Они с Гу Ёнха были знакомы задолго до того, как того прозвали броским, не вполне приличным прозвищем, под которым его теперь знали и в школе, и в весёлых кварталах. Да и сам Мун Чжэсин тогда ещё не прославился за вспыльчивый и неудержимый нрав как Гёль О, то есть Бешеная Лошадь. В детстве Гу Ёнха лечил царапины Мун Чжэсина и украдкой умывал из пруда с золотыми карпами, который его тщеславный отец завёл в своём купеческом поместье. Повзрослев — бинтовал раны от мечей и стрел и прятал от учителей, пока Му Чжэсин отлёживался после очередной вылазки.
Так что он и сам не мог сказать, почему поддался на уговоры и позволил затащить себя в бордель этим вечером. Не иначе, последние события вскружили ему голову. Слишком он привык чувствовать себя неприкаянным, отстранённым, далёким от бед и забот других студентов Сонгюнгвана. Одним словом — бунтарём.
Ночные прогулки в чёрной одежде и с замотанным тканью лицом, когда он дразнил стражу, разбрасывал на улицах листовки и заканчивал вечер в дешёвых харчевнях, очень способствовали такому мироощущению.
Но последние месяцы привычная роль и привычная жизнь давались всё труднее, пока Мун Чжэсин не понял, что окончательно их перерос. Учеников больше не получалось считать богатыми бездельниками, тратящими время на лицемерные уловки, учителя чем дальше, тем меньше походили на продажных мерзавцев, только и ждущих разоблачения, и даже привычная берлога, вторая комната общежития в западном крыле, откуда он давно изгнал всех посторонних, с начала года больше не принадлежала ему одному. Началось-то всё как раз с вторжения в привычный мир этой ужасной парочки, Ким Юнсика и Ли Сончжуна, ушлого простолюдина и благородного зануды. Въехав в комнату Гёль О и сумев не испугаться его ужасной репутации и внушительных кулаков, эти двое в считанные месяцы развенчали всё, во что Мун Чжэсин верил.
Да и сами оказались совсем не такими, как на первый взгляд. Лгун и задира — умницей и вообще прекраснейшей в мире девушкой, чего никакая мужская одежда не могла скрыть. А скучный сухарь, лицемерный аристократ — надёжнейшим человеком и верным союзником. Без них Мун Чжэсин никогда бы не раскрыл обстоятельства смерти брата и не восстановил бы его доброе имя.
Ну и, конечно, без Ёрима. Ёрим тоже всё время был рядом.
Теперь, когда все недоразумения разрешились, а Ким Юнсик вернула себе настоящее имя, став Ким Юнхи, и обручилась с Ли Сончжуном, у Мун Чжэсина наконец появилось время, чтобы подумать о себе.
Долг перед братом впервые за годы не довлел над ним. Даже с отцом отношения не то чтобы наладились, но заметно потеплели. Ким Юнхи... Вот это всё ещё было больно, очень больно, но Ли Сончжун оказался слишком хорошим и порядочным человеком, чтобы можно было что-нибудь поделать. Мун Чжэсин отступил, не успев толком допустить мысль о соперничестве.
До сих пор у него была цель — а теперь она исчезла, вернее, оказалась достигнута. Новое чувство не успело толком заполнить эту пустоту, потому что Мун Чжэсин тут же от него отказался. Впереди было будущее, которого Мун Чжэсин раньше не мог себе представить. Он даже закончил учёбу! Ректор прослезился, выписывая ему соответствующий документ.
Возможно, старикан даже закатил у себя по этому поводу небольшую пирушку.
Всё шло к тому, что бунтарь Гёль О закончит чиновником на придворной службе. Вопрос стоял только в том, военным или гражданским.
Вот так и вышло, что он пошёл с Ёримом в кибан — всё лучше, чем сидеть в своей комнате и предаваться размышлениям.
Отдельная комната на втором этаже и впрямь была хороша — на самом деле, вынужден был признать Мун Чжэсин, она не уступала покоям в некоторых аристократических домах, где ему доводилось бывать. Украшенная с изысканным вкусом в бледно-голубых, серебряных и пурпурных тонах, с панелями тёмного дерева и кованными бронзовыми светильниками по углам, она вовсе не походила на пристанище порока. Стены увешаны картинами, которые не стыдно было бы показать при дворе. На полу, среди груд подушек, был накрыт низкий широкий столик: мясо, овощи, рис, лапша, сласти... Ёрим, похоже, задался целью обеспечить заведению недельную выручку одним заказом.
— Давай-ка я тебе налью! — воодушевлённо воскликнул он, опускаясь на подушки и берясь за узкогорлый кувшин.
— Вот не думал, что ты тут подрабатываешь, — хмыкнул Мун Чжэсин, но присел напротив и послушно протянул пиалу.
— Эй, вот так ответ на мои попытки тебя почтить! — возмутился Ёрим. — Во-первых, я бы мог пригласить сюда прекрасную барышню... или двух-трёх... но пожалел тебя! Или тебе так хочется мучиться икотой весь вечер? Во-вторых, наберись терпения. Чуть позже у нас появится компания. Уверяю, ты не будешь разочарован! А в-третьих, из меня бы вышла бы первоклассная кисэн! Я был бы драгоценной жемчужиной этого заведения. И ты платил бы баснословные деньги за мою улыбку. А так я одариваю тебя бесплатно!
Мун Чжэсин поморщился при упоминании прискорбного изъяна, не позволяющего ему приблизиться к женщине ближе, чем полагается приличиями. Даже рядом с Ким Юнхи его начала изводить икота, как только он догадался, что рядом с ним находится девушка. Он не был уверен, как это работает в борделе — почему-то ему казалось, что в случае с кисэн, которые одинаково покорно улыбаются всем клиентам, выйдет иначе, но излечился от своего заблуждения после первого же раза, когда посетил кибан. С Ёримом за компанию, разумеется.
Мун Чжэсин выпил, одобрительно кивнул, распробовав вино, и просиявший Ёрим тотчас наполнил его чашку снова. Он продолжал болтать, как сорока, не особо нуждаясь в ответах и увлечённо играя веером. Мун Чжэсин время от времени хмыкал или отделывался неопределёнными замечаниями, но Ёриму этого хватало. Рукава у него были вышиты танцующими журавлями, и Ёрим то и дело на них косился, любуясь переливами узора на блестящей ткани. В целом он, как и всегда, отлично занимал себя сам.
Мун Чжэсин перешёл к закускам.
На улице окончательно стемнело, прислужница зажгла ещё пару свечей и принесла жаровню на вычурных ножках в виде птичьих лап. За окном лениво плескалась река: Мун Чжэсин сидел, облокотившись о подоконник и наполовину высунувшись наружу, дышал сквозь зубы холодным, пахнущим водой воздухом. Внизу проскользила тяжело груженая лодка: тёмная, под плотным навесом и с «глухими» фонарями; должно быть, контрабандисты. Ёрим успел два раза выйти из комнаты и снова вернуться, во второй раз без шляпы, но с цветком за ухом, сделанным из бумаги и шёлка — такими кисэн украшали свои причёски. Он раскраснелся, глаза у него блестели от выпитого, губы пунцовели, как его цветок.
Сам Мун Чжэсин со своих четырнадцати лет мог выпить втрое больше него, но он пил, чтобы забыться, а Ёрим — для веселья и удовольствия. И редко вливал в себя столько вина, как сегодня. Мун Чжэсин знал это выражение на его лице: Ёрим решался на какую-то шалость и набирался духу.
— Я обещал тебе веселье, — протянул Ёрим, вертя пустую пиалу в руке. — Девочки запаздывают.
— Не стоит, — Мун Чжэсин поморщился. — И так хорошо.
Он уже успел забыть обещание насчёт девиц, сейчас они бы только нарушили дружескую и мирную попойку. Мун Чжэсин никогда не умел непринуждённо вести себя с женщинами, даже с услужливыми и умелыми кисэн. Единственным исключением была Ким Юнхи, да и то, пока скрывалась под именем Ким Юнсика.
Но Ёрим уже подхватился на ноги и снова скрылся за дверью, громко призывая какую-то «небожительницу Манхян, радость очей» и жалуясь на задержку.
Дверь распахнулась, и в комнату впорхнула целая стайка ярко одетых девушек с накладными косами и набеленными лицами.
— Молодой господин, ах! Я Хваволь, позвольте услужить вам.
— Молодой господин позволит Юхве налить ему вина?
— Господину нравится музыка или стихи?
Мун Чжэсина мгновенно накрыло щебетом, прикосновениями, хихиканьем и сладким облаком духов. До приступа икоты оставались считанные минуты. Ёрим наверняка покатывался от беззвучного хохота под дверью.
— Молодому господину нравятся танцы! — наконец рявкнул Мун Чжэсин, пытаясь ускользнуть от навязчивого внимания: по крайней мере, так они уберутся достаточно далеко, чтобы он смог дышать.
Отталкивать девиц или шарахаться от них было бы попросту неловко и стыдно, но и терпеть невозможно.
Одна из кисэн тут же взялась за пипу, а остальные закружились в центре комнаты, изящно поводя нарядными рукавами и мелко переступая ножками в белых носках.
То и дело какая-нибудь из девушек льнула к Мун Чжэсину, прижималась вплотную и тут же ускользала, передавая замороченного, нетвёрдо стоящего на ногах гостя очередной подруге. Голова у Мун Чжэсина быстро закружилась, сладкие благовония, которыми были пропитаны рукава девиц, забивали ему ноздри.
В какой-то момент пипа издала особенно пронзительный звук, и танцовщицы, смеясь и перебрасываясь лукавыми взглядами, одна за другой выбежали прочь. Музыка смолкла. Мун Чжэсин отчаянно затряс головой, поморгал, пытаясь прийти в себя. В ушах у него всё ещё звенело.
В комнате стало заметно темнее. Мун Чжэсин сообразил, что музыкантша и танцовщицы, уходя, прихватили с собой часть ламп. Должно быть, миновала полночь: не было видно не то что молодой луны, но даже звёзд.
Тихо стукнула створка ширмы, и в помещение — боком, придерживая пышную юбку, — с жеманным смешком просочилась ещё одна кисэн. Кажется, одна из тех, что танцевали для него. Мун Чжэсин напряг глаза, пытаясь разглядеть лицо под слоем белил, но увидел только круглый бумажный веер — в японском стиле, что ли? — и смеющийся тёмно-красный рот. Глаза над веером походили на два тёмных пятна. Кисэн сейчас редко красились так, почти рисуя лицо поверх лица, хотя лет двести назад, если верить гравюрам, это была повсеместная мода.
Быстро приблизившись к Мун Чжэсину крошечными, короткими танцевальными шажками — носок при каждом шаге едва не задевал пятку — девушка приподняла свой веер повыше, пряча лукавый взгляд, и прижалась губами к его губам.
Было не только темно, но и почти тихо. Музыка и смех приглушённо доносились с первого этажа, а в открытое окно вливался только чуть слышный плеск реки. Мун Чжэсин ощутил на языке, помимо вкуса вина, которое пил, сладковатый вкус помады.
Девушка медленно отстранилась, её рука с веером опустилась ниже, открывая лицо, белеющее в темноте, как у призрака — с белилами у этой двухсотлетней моды определённо был перебор.
Мун Чжэсин поймал кисэн за гибкую талию, рванул поближе и вновь накрыл губы губами, успев услышать тихий изумлённый вздох.
Вино кружило голову. Мун Чжэсин почувствовал, как сдался под напором мягкий рот, и лёгкая рука легла ему на загривок, погладила затылок под волосами. Он вздрогнул всем телом, покачнулся, но устоял на ногах.
Они целовались посреди комнаты, а потом свободная рука кисэн скользнула между их телами, погладила Мун Чжэсина сквозь одежду. Он застонал в поцелуй, навалился вперёд, втираясь в эту руку, и ладонь сжалась вокруг его члена крепче. На некоторое время мир превратился в колышущуюся тьму, полную размытых пятен, мягких влажных прикосновений, вздохов и хаотичных движений. Ладонь кисэн проникла под одежду, просунулась за пояс штанов, двинулась ниже — пояс развязать не удалось, вместо этого от их возни он стянулся намертво, так что пришлось постараться.
Прикосновение к голой коже обожгло ещё больше, у Мун Чжэсина сбилось дыхание, он непроизвольно втянул живот, сам не зная, желает ли избежать близости или жаждет её. Однако пояс сильно мешал: кисэн не могла взяться за член как следует, получалось только гладить кончиками пальцев, проскальзывая ладонью вдоль него настолько далеко, насколько позволяла одежда. И всё равно много времени не понадобилось: целуя невидимое в темноте лицо, Мун Чжэсин кончил в штаны.