Бегство

      Общество — большое море, а люди в нём акулы, съедающие своих же собратьев. Десятки взглядов изо дня в день касаются твоего лица. Акульи улыбки расплываются по лицам, обнажая истинное желание, вопящее изнутри о чём-то большем, что имеется на данный момент.       Вечно голодные, вечно холодные и ни на что негодные. Но в команде Беккетов было не так. Это словно отдельная часть, оторванная от мира. Что-то дико уютное, неистово шумное и яркое.       Жизнь. Что это? То не кубок, не медаль, а нечто более ценное, чем тысяча алмазов — доверие, любовь, дружба входят в это одно слово, закутывая его в шипы.       «Пластиковые» сердца всегда вынуждают забыть о существовании каких-либо эмоций на полный день, погружая сознание в цепкие чернильные буквы газет. Сейчас сердце тревожно стучит о рёбра, потому как не способно вывести логарифм чувств и найти интегральную систему эмоций.       Понурые взгляды вызывают в окружающих чувство упоения. «Бродячие псы» кусают злостными взглядами осуждения. Стая сплочённая лишь на время, а после разрозненная слухами тут же начинает вгрызаться в глотки некогда лучших друзей. Некогда сбившуюся мелкую свору в единую стаю уничтожает один громкий рык. Стадный инстинкт здесь главенствовал. Одиночек грызли. Кусали и выгоняли прочь.       Так и жила часть Шаттердома. Так жили те, кто хотел славы и жил ради звездочки на погонах, ради медали на груди и такого самозабвенного звания в заголовках газет и бегущих строках новостей — герой.       Но все герои смертны, как и обычные люди.

***

      Он замирает и холодный пот скатывается восковой каплей по изгибу скул. Она добралась далеко, сползая медленно по коже оставляя нечеткую дорожку, но Райли плевать на это щекочущее чувство. Его широко распахнутые глаза пытаются тщетно отыскать спасение во тьме. Хриплый выдох срывается с сухих губ, а дрожащий шёпот соскальзывает с уст вместе с родным именем, приносящим боль с каждый произнесенной буквой.       — Йенси…       Это все, на что его хватает и Беккет младший вздрагивает, чувствуя холодную руку на плече — где рубцы ран как напоминание, или же эпитафия прошедшего боя — заставляет Райли оглянуться и задержать дыхание на пять ударов сердца.       Он перед ним. Живой. Счастливый. Любимый.       — Йенс... — произносит Райли, забрасывая руки на шею брата, — зачем ты всегда уходишь? Я ищу тебя во тьме, зову, но ты не говоришь со мной. Я так долго ждал…       — Это всё дрифт, малой, — отвечает рассеянно Йенси, но на лице у него нет ни единой эмоции, — а мы в нем запутались. Угасли. Упали и теперь торчим в этой проклятой тьме, где даже приборные панели глохнут к чёрту...       Старший молчит, сложив ладони на коленях. Не видно лица, не видно эмоций. По нечётким очертаниям можно увидеть скованные действия. Сжатые, втиснутые настолько неуверенно, что даже младший ощущает эту неловкость, воцарившуюся вокруг. Всё смолкло. Ни шороха, ни шума дыхания. Они оба ждут пока кто-то первый произнесёт хоть слово. Последняя мысль была за Йенси, а это значило, что теперь наступил черёд Райли раскаяться, вытянуть потаённую мысль из океана сознания, где он больше пяти лет топил горе своей утраты.       Блондин улыбается, зная, что эта эмоция канет в пустоту. Он знает, что вокруг всё окутано тьмой и старший брат лишь действует по наитию, как тогда в детстве, когда они сидели ночью, рассказываю друг другу байки не в силах уснуть из-за липкого чувства покинутости. Два сердца работают как единый механизм.        — Ты умер, Райли. И я рад, что теперь мы вместе. Навсегда. Без дрифта, — Йенси не выдерживает, оглашая эти слова как приговор.       Этими холодными, ровными словами подведены итоги, где нет победителей. Нет героев. Есть лишь проигравшие, побеждённые заложники самой страшной части биологического процесса.       Райли молчит. Сердце бешено бьётся в груди трассирующими ударами по ребрам.       — Тогда, — начинает он, различая во тьме силуэт брата, — когда Остроголов пронзил кабину, я сказал тебе: прости.       Йенси сжимает плечо блондина, прижимая того ближе, касается лбом его шеи.       — Знаю. И от этого было страшнее, больнее, обиднее в сто тысяч раз. Я будто задохнулся. Не смог набрать воздуха в лёгкие от отчаяния, которое поглотило тебя в тот момент. Хотел сказать, чтобы ты слушал меня до конца. Только мой голос и все, но монстр…       — Молчи, — прерывает его Райли из судорожно выдыхает, сдерживая слезы, которые давят на горло и душат, — я знаю, что ты чувствовал тогда… — он замолкает, отстраняясь от брата, и пытаясь выцепить в темноте его очертания, понять: изменился или нет, — почему сейчас так темно? — этот очевидный вопрос как попытка убежать от более страшных слов и испещренных воспоминаниями ответов.       — В этой тьме закончился наш дрифт.       Йенси говорит коротко, словно ставя незримую точку в конце после каждой произнесённой фразы. Каждое слово пропитано болью. Каждая фраза омыта кровью, а каждый слог как наскок на животное, которое сбрасывает, бодается. Этот словесный зверь вонзает зубы и вновь волна удушающего отчаяния приливает к горлу.       — Это наше спасение? — голос младшего Беккета дрожит.       Всё тело сковано, зажато. Его трясёт и цепи страха сжимают рёбра, вытесняя всё положительное. Уничтожая облегчение, вкапывая воспоминания всё глубже и глубже в вязкую тьму.       — Это наш ад, Райли. Это наш персональный котел. Мы всегда останемся во тьме. В том закольцованном моменте ужаса и жажды жизни, — Йенси толкает брата в бок, протягивая ему какую-то вещь.       Блондин касается «подарка». Проверяет на ощупь, водит пальцами. Куртка. Та самая. С их символикой, с надписью, слегка потертая, но такая приятная и до боли любимая. Детская радость на лице Райли взыграла вместе с улыбкой. Его фирменной широкой улыбкой, как на той фотографии, где они после первого боя с Кайдзю решили запечатлеть себя живых. Где Тендо ещё неловко держал фотоаппарат, пытаясь уничтожить затемнение на фоне.       Неловкая улыбка. Шумной вдох и молчание. Райли жил так, действовал так когда вспоминал его. Теперь будет существовать так же и во тьме, в которую упал так скоро, не прожив и половину жизни.       Ты закрыл Рубеж, Райли. Ты — герой, — произносит Йенс, шурша курткой и набрасывая её себе на плечи, — теперь же пора на заслуженный отдых.